355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Трахименок » Игры капризной дамы » Текст книги (страница 5)
Игры капризной дамы
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 23:29

Текст книги "Игры капризной дамы"


Автор книги: Сергей Трахименок



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

1

Все ирландцы – рыжие. Все происшествия случаются ночью.

Первое суждение неверно насквозь, об этом вам скажут все, кто хоть немного знаком с формальной логикой, несоответствие его реальности видно без лупы и вряд ли найдется человек, который бы действительно считал так. А вот со вторым хочется согласиться: именно ночью с человеком чаще всего приключаются неприятности. Преступления – ночью, несчастные случаи, выражаясь языком протоколов, тоже в темное время суток… Темное – это само по себе наводит на размышления. Темное – синоним черного, оно всегда менее приятно, чем светлое, а значит, – опасно. Но глух человек к предупреждениям природы, не опасается темноты, и та наказывает его…

А может, все не так, и природа равномерно разбросала напасти по циферблату суток, а уж сам человек, пострадавший от комендантского часа, ею установленного, сделал неправильные выводы…

А может, и пострадавший тут ни при чем, поскольку для него нет большой разницы в том, когда он, скажем, сломал себе ногу – днем или ночью, и разве легче ему от того, что ограбили его или избили до полусмерти не при ярком свете солнца, а при бледном – луны…

Пострадавшему все равно… А кому же не все равно? Да, разумеется, тем, кто расследует преступления и несчастные случаи.

Это от них идет мнение, что все происшествия случаются ночью. Еще бы, когда тебя раз-другой поднимут среди ночи – вмиг пропадет и чувство юмора, и способность логически мыслить, и ты еще сомневаешься в том, что все ирландцы – рыжие, но с тем, что все происшествия случаются ночью, – согласен безусловно.

Так рассуждал Федя Внучек, безуспешно пытаясь отыскать в темноте второй носок.

– Зажги свет, – недовольно буркнула жена, и Федя услышал, как она поворачивается к стене и натягивает на голову одеяло.

Чертыхнувшись, он потянулся к выключателю. Вспыхнувшая лампочка осветила кровать, письменный стол, полку с книгами, два стула друг на друге – теснота не позволяла им разместиться обычным образом, телевизор на стиральной машине, стоящего Федю, и злополучный носок, прятавшийся за кроватной ножкой.

Уже через секунду свет в комнате погас, а наш герой, прихватив с собой носок и стул, на спинке которого висела его одежда, на цыпочках вышел в коридор.

Плотно прикрыв дверь в комнату, Федя отделил себя от жены и мгновенно превратился из подкаблучника, коим он был всегда в ее присутствии, в самого себя – старшего оперуполномоченного Каминского горотделения КГБ капитана Внучека.

Капитан прошел в ванную и принялся чистить зубы. Он яростно водил щеткой по зубам и деснам, быстро отходя от сна и думая, что его друг и коллега Серега Надеин, научивший его многим способам себя будить, называл такую чистку одной из разновидностей зарядки.

Прополоскав рот холодной водой и плеснув пригоршню в лицо, он стал вытираться. На бритье времени не было, и Федя, одевшись в две минуты, взглянул на часы. Пятнадцать шестого.

«По-божески, – подумал он, – хорошо, что не в два». – И стал крутить диск телефона.

– Приветствую, шеф, – сказал он как можно бодрее. – Только что звонил дежурный милиции. На первом энергоблоке лифт оборвался…

Федя знал, что ответит сейчас шеф. Впрочем, он и сам бы ответил так же, получив вдруг такое сообщение.

– Нам-то что? – ответил шеф. – Это не наши проблемы.

– …вместе с бригадой рабочих, – закончил Федя.

– Перед самыми праздниками! – выругался шеф. – Что думаешь делать?

Шеф пятнадцать лет проработал в управлении и хорошо усвоил манеру большого начальства не давать указаний, не выслушав подчиненного. В этом был великий смысл. Получалось так, что подчиненный сам излагал обстановку, предлагал несколько вариантов выхода из сложившейся ситуации, а начальнику оставалось с глубокомысленным видом санкционировать один из них. Однако сейчас даже шеф понимал, что капитан не знает деталей происшествия, «не владеет обстановкой», и как только Федя сказал, что поедет на станцию, тот прервал его.

– Езжай, – сказал, – а я в управление позвоню…

– Хорошо, – ответил Федя.

И было действительно хорошо, потому что шеф снял с него обузу доклада о случившемся дежурному по управлению КГБ в Н-ск. Дежурный по райотделу милиции, конечно, уже доложил о случившемся своему дежурному в Н-ске, а тот, если не поленился и не был занят другими делами, уже поделился информацией с коллегами из КГБ, благо они обретаются рядом, хотя для телефона это неважно…

Казалось бы, зачем суетиться шефу, еще раз звонить в Н-ск, чтобы сообщить своему дежурному то же самое. Но Внучек знал, что шеф уже звонит в Н-ск, надеясь на нерасторопность коллег из милиции, которые, может быть, еще не успели сообщить о происшествии соседям. Если это так, то шеф – на коне, он умудрится при всех его куцых возможностях показать себя более оперативным, чем службы милиции. Это непременно должен отметить начальник управления, которому утром докладывают обо всех происшествиях в области. Впрочем, если шеф опоздал, то начальник тоже отметит это и оценит, но оценка будет не в пользу шефа… Шеф знает, что в поле зрения начальников нужно попадаться либо с удачными результатами, либо со своевременной информацией, либо вообще не попадаться.

Федя надел куртку, подбросил вверх шапку и подставил под нее голову – к этому моменту он окончательно взбодрился и мог позволить себе созорничать таким образом, – сунув ноги в туфли, он застегнул их на липучки и вышел на лестничную площадку. Входная дверь захлопнулась слишком шумно, и он поморщился, кожей почувствовав, как в это время помянула его недобрым словом жена.

Спустившись с крыльца, Федя машинально посмотрел вверх на окна своей квартиры. Он всегда делал это, уходя или приходя, хотя увидеть что-либо в окнах второй комнаты своей квартиры не мог: она была замкнута и опечатана. За пластилиновой печатью хранилась мебель настоящего хозяина квартиры, который полтора года назад уехал на Север, сдав жилье Феде, точнее не все желье, а комнату с кухней.

Двадцатого числа каждого месяца, в день своей получки, аккуратный Федя отправлял в Хатангу сто восемьдесят рублей, и это было еще по-божески, так как хозяин требовал двести, но потом уступил с условием, что Федя, которому должны были поставить телефон, оставит его в квартире.

В Каминск Внучек приехал два года назад. В маленьком горотделении «на три опера» сразу ушли все сотрудники.

Одного из них, бывшего начальника, отправили на пенсию по полной выслуге, а двое других, плюнув на выслугу, подали рапорты и занялись коммерческой деятельностью: открыли «салон по ремонту автомобилей». Салон этот часть каминцев именовала автосервисом, другая – более образно и коротко – «стервисом». Оба бывших опера в короткий срок обзавелись машинами, выстроили себе по коттеджу и знаться не хотели с бывшими коллегами, во-первых, и вспоминать свою собачью работу, во-вторых.

Впрочем, те двое ушли не одновременно с начальником, а месяц спустя, поскольку каждый из них надеялся, что займет освободившееся место. Но кадры посчитали опасным назначать одного начальником над другим, и в Каминск прибыл Карнаухов Владимир Ксенофонтович, который и возглавил Каминское отделение.

Всем был хорош Владимир Ксенофонтович, высок, строен, одет по последней моде, мог долго говорить на любые темы но… не любил работать. Впрочем, он и не мог работать, потому что не обладал контактностью. И остается только удивляться, как мог попасть в органы КГБ человек, не способный установить контакт с другим человеком. Хотя чему удивляться: органы не оркестр – это в оркестр не могут попасть люди, лишенные музыкального слуха.

За полтора десятка лет он прошел все отделы управления, начальники которых всегда старались от него избавиться, пока не задержался в бывшем пятом отделе, где сел на «золотую жилу» – обеспечение медицинских учреждений.

Как уж Владимир Ксенофонтович обеспечивал их безопасность, одному Богу известно (покров служебной тайны не позволяет нам оценить его деятельность), но то, что он исправно снабжал дефицитными лекарствами всех нужных людей, среди которых, разумеется, были и управленческие начальники, родственники начальников, друзья начальников, друзья друзей, ни для кого не было секретом. Об этом знали все, и те, кто пользовался услугами Ксенофонтыча, и те, кто не пользовался, знали в Н-ске и в гор-отделениях, знали и те два опера. Они сочли факт его назначения на должность начальника «надругательством над советской контрразведкой», о чем и написали в рапортах.

На одно из освободившихся мест и попал Федя Внучек. Другое до сих пор оставалось вакантным. Управление никак не могло найти кандидата. Редкие выпускники учебных заведений КГБ по прибытии в Н-ск мгновенно расхватывались начальниками ведущих отделов, а из старых работников ехать в «село» дураков не было. И то, что где-то в Каминске какой-то Внучек два года пашет за двоих, мало кого интересовало, если интересовало вообще.

За ночь крепко подморозило. Под ногами хрустел ледок неглубоких луж.

Холод апрельской ночи вдохнул в него новый заряд бодрости, и капитан, забыв раздражение, с которым он поднимался и шел к телефону, недовольство, с которым умывался и одевался, вздохнул облегченно. Чем дальше он шел, тем больше нравился самому себе и тем больше крепло в нем чувство причастности к большому и серьезному делу, чувство нужности людям, которые сейчас спокойно спят, тогда как он, Федя Внучек, спешит на происшествие, спешит, чтобы разобраться в причинах случившегося, выявить их, если они скрыты, потому что выявление причин должно способствовать тому, чтобы подобное больше не повторилось…

Минут через пять Федя подошел к громадному дому, в котором проживала целая деревня – сто пятьдесят семей. Его звали «крейсер»: Он действительно напоминал океанский корабль в окружении более мелких судов. Дом построили десять лет назад. Заселили его в основном молодые семьи. В каждой были дети. Большинству из них к девяносто первому году исполнилось по шестнадцать-семнадцать лет – возраст коварный и опасный, и эта компания доставляла массу неприятностей жителям микрорайона и много беспокойств милиции.

Сами по себе подобные, как называют их социологи, «неформальные объединения» не так уж редки. Не один десяток их был и в Каминске. Но эта выделялась из них численностью, возрастной иерархией: щенки, голыши, фазаны и т. д. и к тому же имела взрослого лидера.

Кличка лидера была Глушак. Год назад его призвали в армию, в стройбат. Три месяца его колотили «старики», заставляли работать за себя, катались на нем в туалет и обратно, и Глушак дезертировал. Какое-то время он бродяжничал, жил на пустых дачах, на чердаках, питался отбросами, опустился, попал в психбольницу. Там его подлечили и попутно признали негодным к службе в армии.

Глушак, которого сверстники раньше и за человека не считали, вернувшись домой, стал «авторитетом» и предводителем шпаны стопятидесятиквартирного. Подростки, которым предстояло пройти то, что уже прошел он, заглядывали Глушаку в рот, когда он рассказывал о житье в армии и о том, как он от этого житья ловко уклонился, «закосив под дурака».

Глушак быстро вошел во вкус своего нового положения. В нем неожиданно для всех вдруг проявились недюжинные умственные, а точнее организаторские способности. Он ловко пользовался подростковой солидарностью и круговой порукой, но сам в драках и многочисленных пакостях не участвовал, был всегда подчеркнуто вежлив с участковым и при проведении подростками «крейсера» какой-нибудь крупной акции, переходящей грань уголовной ответственности, имел надежное алиби. Но весь Каминск понимал, что ни одна такая акция не проходила без его ведома. Во всех набегах, обираловках, избиениях предателей и конкурентов чувствовалась его рука, рука человека, униженного жизнью и жестоко, и подло мстящего за это унижение.

Федя обогнул громаду «крейсера», прошел мимо бетонного забора, огораживающего «замороженное» строительство очередного «крейсера», на которое у города не хватало средств.

«Отправил ли дежурный милицейскую машину за экспертом и следователем?» – думал Федя, подходя к главной улице города, на которой располагался горотдел. Его дежурный, конечно, не имел в виду вообще, поскольку в инструкции, помещенной у него под стеклом, оперуполномоченный КГБ не значился, следовательно, посылать за ним машину необязательно: с бензином в отделе всегда была напряженка, а уж сейчас…

Федя вышел на главную улицу и посмотрел в сторону здания милиции. Предположения его полностью оправдались – машины перед крыльцом райотдела не было.

«Уехали…»

Он перешел улицу, намереваясь зайти в отдел и поговорить с дежурным о происшествии более предметно, как вдруг увидел автобус. До остановки было метров сто, и Федя побежал. Сотку он пролетел секунд за шестнадцать, но все же опоздал: водитель уже тронулся, но, видимо, заметив бегущего, притормозил и открыл переднюю дверь. Внучек с лету запрыгнул в нее и споткнулся о ноги долговязого парня. Долговязый спал, сидя на сиденье, перегородив ногами проход. Он был в брезентовой робе, шлеме, какие носят сварщики, и огромных, сорок пятого размера, сапогах. Чуть дальше от него на сиденьях развалились трое его товарищей в таких же робах и сапогах, только без шлемов.

«Командированные из общежития, – подумал Федя, – на смену едут».

Стойкий запах спиртного витал в салоне: парни были пьяны и агрессивно настроены.

– В переднюю дверь только инвалиды заходят, – сказал один из них, среднего роста крепыш, в котором можно было угадать лидера.

– Не трогай его, Колян, – сказал другой, с огромной родинкой на шее, – это мент…

– Раз мент, то ему все можно? – запетушился крепыш. Он попытался встать, но парень с родинкой и третий, лица которого не было видно, так как голова его лежала где-то на груди, словно держалась не на шее, а на веревке, повисли на покатых плечах крепыша, и все трое грохнулись на пол.

Долговязый, почувствовал возню, открыл глаза, невидящим взглядом осмотрел салон и произнес еле ворочающимся языком:

– Ка-азлы, в натуре…

На большее его не хватило, он снова закрыл глаза и уронил голову на грудь, почти так же, как и тот, лица которого не было видно.

Пока троица поднималась с ругательствами с пола, Федя прошел на заднюю площадку.

Прекрасного настроения, ощущения нужности людям и причастности к большому и важному делу как не бывало. Кровь прилила к лицу и ушам, руки подрагивали, а мозг стал искать вариант компенсации оскорбления. «Справиться с четырьмя, хотя и пьяными, не так-то просто, но можно хорошенько врезать крепышу, а там – будь что будет», – рассуждал наш герой.

Однако нормальный мужик существовал в нем недолго: уже через минуту его вытеснил опер. Он понял, что оскорбление придется съесть молча, и просчитал развитие ситуации на три хода вперед. Нет, он не испугался возможных последствий самой драки: непременных синяков, даже серьезных повреждений. Он увидел отдаленные последствия. Если о драке станет известно, а известно о ней станет, Федя в этом не сомневался, то те, кто будет проводить служебное расследование, обратят внимание, что драку начал он сам.

Здесь Внучек представил себе полковника Балдахинова, который на очередных сборах будет доводить до сведения личного состава прегрешения сотрудников. Он скажет, что капитан Внучек не обладает должной выдержкой, конфликты с окружающими разрешает с помощью кулаков. Но самое скверное не это. Здесь полковник сделает паузу, обведет присутствующих взглядом, подчеркивая важность следующего момента, и продолжит: дело усугубляется тем, что капитан Внучек ехал на происшествие, то есть находился при исполнении служебных обязанностей, и тем не менее отвлекся на такую мелочь, как оскорбление его уличными хулиганами…

И, разумеется, Федю осудят все: и начальники, и их подчиненные, его коллеги, и друзья, и недруги, осудят, как, скажем, осудили бы кинологи вышколенного служебного пса, который, идя по следу возможного врага, отвлекся на драку с облаявшими его дворнягами.

И Федя ничем не ответил на оскорбление.

За окном автобуса мелькали освещенные окна, вдоль дороги появились редкие прохожие, город просыпался. Автобус останавливался на каждой остановке, водитель исправно открывал и закрывал дверь, но никто в него не садился, видимо, каминцы не верили в то, что автобусы могут ходить в такую рань.

«Конечно, это бригада ТЭЦ, а парни командированные, поскольку местных он знает всех. Парни едут на работу, то есть туда, куда едет и он, а это значит, что стычка с ними только отдалена, потому что сходить всем на одной остановке… Да точно, теперь нет никаких сомнений – это бригада первого энергоблока».

Парни, наконец, перестали тягать друг друга и сгрудились у первой двери. Крепыш пьяно и недобро посматривал в салон на Федю. Он стоял первым, за ним, как два телохранителя, расположились парень с родинкой на щеке и тот, лица которого не было видно. Долговязый замыкал группу. Он положил руки на плечи впереди стоящим и по-прежнему не открывал глаз.

Две капли, сорвавшиеся с противоположных стенок бокала всегда встретятся на его дне. В этом нет сомнения, как и в том, что теперь драки не миновать. И все же можно попробовать избежать конфликта: для этого нужно сойти первым, чтобы не дать парням стать на его пути. Конечно, если они его догонят или окликнут, придется остановиться, не бежать же от них, но в этом случае Федю будет оправдывать то, что не он ввязался в драку, а это уже лучше…

Автобус остановился, и водитель открыл обе двери одновременно. Федя ринулся наружу, краем глаза заметив, что парни замешкались у входа. Обойдя автобус сзади, Внучек не оглядываясь пошел вперед, однако метров через десять поскользнулся на тонком льду небольшой лужи. Чтобы не упасть, он выписал ногами неимоверный крендель, но все же оказался на четвереньках, больно ударившись о лед коленом. При падении его развернуло назад, и то, что он увидел, поразило. Ни автобуса, ни парней на дороге не было. И вправо, и влево от остановки, на которой он сошел, не было абсолютно никого. Как сквозь землю провалились!

– Куда они делись? – вслух произнес он, поднялся с четверенек и пошел дальше. С души словно камень свалился. Так бывает, когда проснешься после кошмарного сна… А может, это и был сон? Да нет, не сон, потому что вокруг до боли знакомая реальность: грязная тропинка, черные от угольной пыли остатки снега, не растаявшего еще несмотря на конец апреля, темные силуэты недостроенных конструкций первого энергоблока, светящийся, похожий на пароход времен Самюэля Клеменса, главный корпус старой станции, возле которого торчали две стометровые трубы с сигнальными лампочками наверху, там, где крепятся молниеотводы. А чуть в стороне от них высилась двухсотметровая громада новой трубы, рядом с которой две старые выглядели окурками на фоне не зажженной еще сигары.

Внучек повернул прямо к большой трубе, внутри которой, по словам дежурного горотдела милиции, два часа назад оборвался лифт с бригадой рабочих.

2

Труба, строящийся энергоблок и старая станция не были объектами Фединого участка. Они значились за отсутствующим опером. Когда Внучек принимал их, начальник горотделения сказал:

– Это ненадолго, максимум на полгода…

Но прошли полгода, потом еще и еще. И Федя свыкся с мыслью, что это тоже его участок, даже мысленно не разделял его с родным. Он также свыкся с мыслью, что работает за двоих, а иногда за троих, потому что у шефа в самые критические моменты, когда работы было невпроворот, а нужно было еще и ехать куда-нибудь к черту на кулички в соседний район, вдруг начиналась тахикардия, кружилась голова и проявлялись симптомы болезни, которую бывший отделенческий водитель, не сработавшийся с Карнауховым, называл воспалением хитрости.

Но Внучек не жаловался на жизнь: ему нравилось работать за двоих, нравилось чувствовать свое превосходство над другими, нужность людям.

Начальство в Н-ске ценило Внучека и не только за то, что он мог много работать. Внучек был талантливым опером, а такие нужны начальству: как ни приятны Карнауховы, как ни полезны тем, что могут раздобыть любой дефицит, работа держится не на них, а на таких, как Федя.

Правда Федя еще не знает, что судьба талантов всегда печальна, и в КГБ тоже. Они редко поднимаются на вершины служебной лестницы, потому что постоянно нужны непосредственным начальникам и те охотно выдвигают на повышение менее способных сотрудников, оставляя при себе тех, кто умеет и хочет работать.

Федин талант заключался в умении находить общий язык с другими людьми. Он мог без труда найти ключик к любому человеку и получить нужную информацию от любого, независимо от его возраста и пола, национальности, размера заработной платы, независимо от того, принадлежал ли этот человек к сливкам общества или относился к низшим слоям.

В участок Феди входили три района, о которых он знал почти все, потому что только недалекий человек полагает, что опер собирает лишь относящуюся к его работе информацию. Он не может сразу оценить, какая информация относится к работе, а какая – нет. Он, как врач, собирающий анамнез, сначала пытается получить как можно больше сведений, а уж потом отобрать из них относящиеся к делу и, таким образом, подтвердить или опровергнуть тот или иной «диагноз».

Работа опера в глубинке отличается от работы опера в большом городе, а тем более в столице, как работа фельдшера в деревне от работы врача в крупной городской больнице. У фельдшера нет необходимого диагностического оборудования, помощников в виде экспертов, лаборантов, сестер, ему нельзя надеяться на помощь коллег: нет их в нужный момент, а когда прибудут, чаще всего бывают не нужны, а лечть ему приходится все – от ангины до геморроя.

Профессии своей Федя не стесняется, считая ее такой же, как и другие профессии. А плевки в кагэбешников – в последнее время их становится все больше – объясняет вполне человеческими причинами. У нас все, кто приходит на смену кому-нибудь, умнее своих предшественников и собираются начать жить с чистого листа.

Реформаторам и в голову почему-то не приходит, что не может человек по собственному желанию ввести или отменить какую-нибудь деятельность. Деятельность и служение ей, то есть профессия, рождаются спросом. А спрос на профессию Внучека существует с тех пор, как человечество стало помнить себя. Человеческое общество для своей защиты создало дубинку под названием государство. Использовать силу государства, как и дубинки, можно по-разному. Можно защищаться от врага, а можно бить себя по пальцам и ругать при этом дубинку, это кому как заблагорассудится…

Только дилетанты могут говорить, что государство – зло… История утверждает обратное. Когда разрушается государство, страдают общество и человек, и это является злом.

В цивилизованных странах, где одно поколение не отрицает опыта другого, к работе спецслужб, полиции и тюрем относятся не так, как, скажем, к деятельности астронавтов, но с достаточной степенью уважения. Труд их хорошо оплачивается, общество понимает, что они делают за других опасную, грязную и неблагодарную работу.

Районы и объекты обеспечения для Внучека делились на те, которые постоянно приносили массу хлопот, и те, которые таких хлопот не приносили.

В число первых входила Каминская ТЭЦ, которая наряду с выработкой электроэнергии давала тепло городу, и завод, именуемый в народе «ящиком». Завод этот действительно когда-то имел номер с дробью. Но те времена ушли в прошлое вместе с номером, а название «ящик» осталось.

Каминцы говорили, что на «ящике» делают запчасти к атомной бомбе, а иногда и ремонтируют старые. «Так что, – утверждал какой-нибудь знаток, – если это старье рванет, то от каминцев даже галош не останется».

Специалисты «ящика» и Федя знали, что это не так. «Ящик» выпускал мирную продукцию, но засекреченную, потому что ряд поставщиков и заказчиков работали «на оборону». Но это не делало жизнь Внучека спокойнее. Производство на «ящике», как любили говорить спецы, было одновременно и «взрыво– и пожароопасным», и жители Каминска, сами того не ведая, были правы – авария на нем могла плохо закончиться для города. А предупреждение этого «плохо закончиться» – тоже сфера деятельности Феди, на то он и опер – служитель ее величества Безопасности.

«Ящик» накрепко связан с энергоисточником – станцией. Станция строилась на двадцать лет раньше «ящика» и к тому времени, когда «ящик» вышел на проектную мощность, стала давать сбои в работе. На развертывание строительства новой ушло пять лет. К тому времени, когда начались работы на первом энергоблоке, старая станция стала разваливаться в прямом смысле слова. Тогда и бросили всех строителей с новой и вытащили ее буквально с того света.

Что и говорить, и «ящик», и обе станции причиняли Феде много беспокойства, и он в любое время суток спешил на все «хлопки», остановки и аварии, иногда оказываясь на месте происшествия быстрее аварийщиков и следователей.

Петляя между буртами угля, Федя вышел к трубе. Там никого не было, и это не удивило его.

Еще несколько лет назад на такие происшествия вместе со «скорой» и милицией приезжало местное начальство. Присутствие его заставляло производственников крутиться активнее да и помогало на ходу решать и согласовывать многие вопросы. Но времена изменились. Теперь это считается дурным тоном, теперь хоть весь мир сорвись и разбейся, никто и пальцем не пошевелит. «Это не наши проблемы», – говорит местное начальство или: «Это не наш вопрос», что почти одно и то же.

Вблизи труба похожа на Останкинскую башню, потому что имеет мощное конусовидное основание. Но это видно только вблизи, издалека же это просто большая труба и только.

Труба – гордость начальника строительства Хуснутдинова и достопримечательность первого энергоблока. Лучшая бригада субподрядной организации с мудреным названием «Союзжелезобетонконструкция» возвела эту красавицу за два года. Бригада работала в две смены, каждая из которых длилась не обычные восемь часов, а девять-десять.

Сам Шариф Шафутдинович Хуснутдинов два дня назад произнес фразу, за которую его в тридцать седьмом вполне могли обвинить во вредительстве или диверсии.

– Хорошо, что без жертв обошлось, – ляпнул он на планерке. – Не одна такая труба в Союзе…

Подчиненные, нарушая субординацию, зашикали на него, но он махнул рукой: через месяц закончим, и все…

Хуснутдинов знал, что такое строительство редко не заберет одну-две жизни монтажников или, как их называют строители, трубокладов.

Знал он это потому, что строил уже две такие станции… Строил, но не построил. На те стройки он прибывал первым начальником, осваивал первые миллионы, а когда дело подходило к концу и становилось видно, что до настоящего конца еще ой как далеко, на горизонте возникал молодой преемник, которого Хуснутдинов сам подбирал из среды специалистов, а вездесущее начальство из Москвы утверждало. Это же начальство переводило Хуснутдинова на другой объект, где несколько лет можно было жить относительно спокойно, где деньги текут рекой, а результатов, по большому счету, еще не спрашивают, потому что это только начальная стадия строительства и в ней еще мало что можно разглядеть, не то что в завершающей, когда выясняется, что допущен перерасход средств, что куда-то исчезло поставленное для монтажа оборудование, а сама станция, если и приблизилась к завершению, то почему-то не с той стороны, которой всем нужно. То есть и средства освоены, и здания стоят, но во всей этой системе не введены в строй какие-то мелочи, без которых, как выясняется, станция – не станция, а набор железобетонных конструкций…

Именно в этот момент некая волосатая рука перебрасывала Хуснутдинова на новое, не менее важное строительство, а его последователи снимались один за одним с работы за то, что «не могли ввести в строй почти готовый объект».

Хуснутдинов на строительстве – царь и бог. Рабочие зовут его Хозяином, а наиболее приближенные к нему – Папой.

В Каминск Хуснутдинов прибыл со своей командой, в которую входили: секретарь-машинистка Агнесса Васильевна – доверенное лицо начальника, если не сказать больше; личный шофер, он же телохранитель, – здоровый и наглый мужичара, большой любитель женщин, преданный Папе, как горец, и главбух, которого мало кто видит, потому что он не вылезает из своего кабинета, но о котором тоже хочется сказать, что это личный бухгалтер Хуснутдинова.

Людей на строительстве хронически не хватало, и на энергоблоке трудились командированные, прибывшие по оргнабору, условно-освобожденные из спецкомендатуры, которую развернули рядом с объектом.

Зачинщиком создания спецкомендатуры был сам Хуснутдинов. Он вспомнил опыт своей работы на прежнем строительстве и дал команду подготовить письмо в УВД с просьбой «выделить спецконтингент». Ни сам Хозяин, ни его приближенные, составлявшие письмо, не сочли нужным проконсультироваться у юристов. Они перепутали условно-осужденных с условно-освобожденными. А разница между первыми и вторыми была примерно такая же, как между радио и радикулитом.

Первые осуждались за незначительные преступления и направлялись на стройки народного хозяйства прямо из зала суда. Вторые – освобождались из колоний. В «зоне» они усвоили правило, что любая работа – «западло», и, разумеется, работать не хотели. Процент возврата в колонию был высок, а производительность труда – низка.

Хуснутдинов быстро сообразил, в чем его ошибка, но милицейское начальство не собиралось ему в угоду менять «профиль» спецкомендатуры, и Хозяину пришлось довольствоваться тем, что есть.

Работы на первом энергоблоке шли плохо. План капитального строительства в лучшие времена выполнялся на 38 процентов. Так строились: градирня, цех водоочистки, новый главный корпус. Но труба существовала в другом измерении. Она росла не по дням, а по часам…

Бригада «Союзжелезобетонконструкции» работала на редкость производительно. Трубоклады никогда не бузили, не устраивали волынок, не грозили забастовками, не жаловались начальству на нехватку материалов, да и грех было жаловаться, ибо все шло им в первую очередь, и Хуснутдинов голову бы снял со снабженцев, не обеспечь они трубокладов материалами. Хозяин понимал – первый энергоблок в настоящее время понятие эфемерное, а труба – реальное, осязаемое, видимое. Она – лицо стройки и показатель способностей Хуснутдинова на первом этапе строительства. Она… «А вот и она. Однако странно, что возле нее не видно следов «скорой помощи» и милиции и стоит такая тишь, что остается только диву даваться: такое случилось, а всем до фени…»

«А может быть, это розыгрыш, может, какой-то каминский шутник, узнав номер телефона, решил его разыграть. Сейчас это модно – лягнуть кагебешников. И надо же попасться на удочку… И автобус подвернулся как раз и не дал возможности зайти к дежурному и расспросить о происшествии. Хотя, если бы он зашел к дежурному и спросил, то разговоров все равно было бы не обобраться…»


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю