Текст книги "Игры капризной дамы"
Автор книги: Сергей Трахименок
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Надо было уходить, но уходить так, чтобы это не было похоже на бегство. Бегать от шакалов опасно. Он знал это, в колонии ведь работал…
– Смотри, мент появился, – сказал один из парней, – у… какой серьезный…
– И с бабой, – поддакнул второй.
– Да у них любовь, чуваки, – осклабился третий, и все захохотали.
– Смотри, смотри, – сказал еще кто-то, – он обиделся, он сейчас даст нам по морде… гы-гы-гы…
Отупение начало проходить. Валентина потянула его из вагона.
– Пойдем, пойдем, – говорила она, – не обращай внимания… тяжелое детство, пьяные родители…
Но Виктор не дал увести себя в соседний вагон, не хотел, чтобы шпана подумала, что он убегает…
– Постоим в тамбуре, – сказал он.
– Витя…
– Постоим…
– Мент… у-у-у, – слышалось через закрытые двери…
– Не прячься, мент, – кричал кто-то из «брезентовых» парней, – мы тебя все равно достанем…
– Не обращай внимания на дураков, не заводись, – говорила ему Валентина, – ты же не злишься, когда тебя собаки облаивают… так и тут…
– Пойдем, – немного помедлив, сказала она.
– Нет, – ответил он, так как окончательно сбросил с себя состояние отупения и не хотел выглядеть в глазах других пассажиров трусом…
– Пойдем, Витя… Ты был молодцом, я даже тобой гордилась… Я поняла, что ты не захотел уйти из санчасти из-за меня… И я очень волновалась… А мне волноваться нельзя… Когда мы в машину сели, я загадала, если у нас все обойдется, то у нас все будет хорошо… Так и получилось… теперь у нас все будет хорошо… Я тебе вчера хотела сказать – у нас будет ребенок… и все будет хорошо. – И она, взяв его за рукава шинели, приникла к нему головой.
И снова ощущение тупика, из которого нет выхода, овладело им. Он почувствовал себя человеком, выбравшимся из малой передряги и тут же попавшем в передрягу большую.
* * *
Узякин достал из серванта рюмки, порезал колбасу, вытащил из холодильника начатую банку соленых огурцов, сделал из варенья морс и, не найдя должной посуды, налил его в большую хрустальную вазу.
– Видела бы жена, – сказал он, – во что я морс наливаю…
Внучек жил в Каминске три месяца, но уже знал, что ехидный начальник Каминских ментов и гроза всех правонарушителей побаивался своей жены. Как он совмещал твердость и деспотизм на службе с абсолютной подчиненностью дома, было непонятно… Хотя, что ходить далеко за примером…
После приготовлений на столе появилась запотевшая бутылка «Пшеничной». Хозяин усадил гостя за стол, разлил водку в две большие стопки.
– Ну давай, – сказал он, – за благополучное завершение операции.
– Давай, – согласился Внучек и опрокинул стопку.
– А говорили, что ты не пьешь! – сказал Узякин, закусив огурцом.
– Ну, ты провокатор, – возмутился Внучек, – пригласил, угостил, а теперь…
– Да я так, – сказал Узякин, нисколько не смутившись, – вот ты приехал к нам в город и ведешь себя, как тихушник… хотя все вы кэгэбэшники – тихушники…
– Ну и что из этого вытекает?
– Да ничего… Вот приехал ты к нам, а знаешь ли ты, что за город Каминск?
– Город как город…
– Э, брат, нет, Каминск – это центр России, понял? Я еще когда в школе учился, сидел раз на географии, измерил расстояние от западных границ до Каминска и от Каминска до восточных границ… и понял ты, оказалось, что они одинаковы… Каминск – это сердце России, понял?
– Понял.
– Ну давай еще по одной, а потом поговорим… Выпили.
– Слушай, – сказал Узякин, – давай Собинову позвоним…
И хозяин, не ожидая ответа Внучека, стал набирать номер телефона…
– Так и есть, – сказал он, поговорив с женой комбата, – они на происшествии… гы-гы-гы… Давай еще…
– Давай…
– Слушай, КГБ, – сказал Узякин, – куда мы катимся?
– Не знаю, – отрезал Внучек.
– А-а, темнила… в бардак мы катимся… Ты думаешь, расхлебали мы эту кашу, и все? Не-ет, это только первые ласточки… Скоро на такие происшествия каждый день выезжать будем… Понял?
– Угу…
– Ни хрена ты не понял, – сказал Узякин, – ты работал по диссидентам, а они люди культурные, заточек к глоткам не приставляют…
– Не работал я по диссидентам, – вскипел Внучек.
– Ну ладно, извини, – сказал Узякин, – давай еще по чуть-чуть…
Незаметно выпили бутылку, и хозяин тут же достал другую.
– Давай выпьем за тех, кого мы сегодня спасли, – напыщенно произнес Узякин.
– Спасли? – переспросил Внучек.
– Ну да, – ответил Узякин.
– Ну ты загнул, да если бы их не освободили захватчики, они были бы мертвы.
– Да брось ты. Ты думаешь у Марова это первая операция?
– Судя по тому, как он организовал это дело, безусловно…
– Ну это ты зря, у нас в милиции, брат, дисциплина, не то что у вас в КГБ – демократия, потому вы и развели всякую нечисть… Генерала тоже можно понять…
– Отстань ты со своим генералом…
– Нет, погоди, – не уступал Узякин, как будто генерал мог услышать и оценить его преданность, – его можно понять…
– А чего тут понимать… если с таких позиций подходить, то и Бузу понять можно…
– При чем тут Буза?
– А при том, что он тоже вроде как жертва обстоятельств. Генерал вынужден так поступить, а этот…
– Ого, – удивился Узякин, – в этом что-то есть… Мы все заложники чего-то… Буза и его подельники – заложники воровских правил… Мы с тобой – заложники правил других…
– Ну да, а настоящие заложники – вроде уже и не заложники… Поэтому их и в расчет брать не стоит… Бросил гранату в будку и доложил рапортом, что в ходе операции заложники погибли…
– Ну, а как бы ты освободил их другим способом, ты же видишь, что эта зараза для нас непривычна, мы к ней не готовы… У нас нет средств, как на Западе, чтобы можно оглушить или шокировать, нет людей, которые могли бы это сделать…
– Хватит, – сказал Внучек, – так мы далеко зайдем, этого у нас нет, другого у нас нет, а мне кажется, что у нас нет чувства того, что мы отвечаем за людей… Генерал, ты, я деньги получаем за то, чтобы людей защищать, и должны делать все, чтобы было тип-топ.
А мы не сделали такой малости, какую должны были сделать, не дали машины, чтобы они могли вовремя уехать… Вот, что нас характеризует больше всего…
– А-а, – дались тебе эти заложники. Да и заложники они были в будке, а когда их освободили, они стали обычными гражданами… Наше дело их освободить, а развозить по вокзалам – не наше… Не согласен?
– Не согласен.
– Ну, давай еще по одной…
– Не хочу…
– Как не хочешь? Ты что, не мужик?
– Мужик.
– Ну тогда давай…
– Не буду…
– Да ладно тебе, – сказал Узякин, – уже и обиделся, на обиженных воду возят. Ну давай помиримся и померяемся, кто победит, тот и прав будет…
Узякин, оставив тарелки, поставил локоть на стол.
– Отстань.
– Ну давай, – сказал Узякин. – Его распирало от прилива сил, и он, чтобы разозлить собеседника, ткнул Внучека в плечо открытой ладонью.
Удар был не сильный и не болезненный, но очень уж бесцеремонный, и Внучек ответил коротким тычком в печень. Но разве можно хорошо ударить сидя? Тычок этот только раззадорил хозяина. Он облапил Внучека, не давая ему возможности ударить еще. Чтобы вырваться, Внучек потянул его вправо, а затем рванулся в обратную сторону.
Узякин, потеряв равновесие, упал на четвереньки, задев стол.
* * *
До квартиры Николаева Внучек добрался нормально: его не останавливали на улице, не просили закурить. Было уже поздно, Внучеку не спалось. Он вспомнил разговор с шефом, снайперов, генерала, Писаренкова с гранатой, заложников. «Все мы заложники чего-нибудь», – подумал он.
Он встал, долго искал записную книжку, а когда нашел, то не мог вспомнить нужную фразу. Долго смотрел на чистую страницу, потом перевел взгляд на предыдущую, где было записано выражение неизвестного автора: «Смерть одного человека – трагедия, смерть миллионов – статистика». Чтобы окончательно не забыть, что он хотел закрепить на бумаге, Внучек начал писать, удивляясь, что пишет не то, о чем говорил Узякин…
Решив завтра на свежую голову отредактировать запись, он улегся в постель и попытался уснуть.
Глубокая ночь опустилась на землю. Было ясно и морозно. Яркие звезды, рассыпавшись по небу, наблюдали земную жизнь. Они видели, как исчезли прохожие с улиц Каминска. С их исчезновением стали расходиться по домам каминские хулиганы и подростки, искатели приключений. Не тузить же им друг друга: в мире человека, как и в мире животных, не едят себе подобных…
Каминск засыпал…
Пометавшись по камере, заснул подвижный и юркий Шнырь. Мысль, что дело, которое они с Бузой провернули, повысит его авторитет в том мире, что будет средой его обитания еще несколько лет, а может, и всю жизнь, согревала его.
Давно спал Хряк. Ему снился тюремный сон, в котором он командовал группой «гладиаторов», захватывающих заложников… Среди заложников был и Буза. Стоя на коленях перед Хряком, он просил прощения за удар рукояткой заточки по затылку… Сны компенсируют неисполненные человеческие желания…
Спал Буза, в своих снах он не видел ни Хряка, ни Шныря. И перед тем, как заснуть, он не вспомнил о своих подельниках, не покаялся, что обманул их. Буза не умел сострадать кому-либо.
Он спал спокойно, как человек достигший цели, к которой стремился. Он проиграл борьбу за место пахана в колонии и решил свалить на другую зону, но так, чтобы чертям стало тошно, и все помнили бы Бузу… Он обманул Хряка и Шныря: никто не ждал их на одном из переездов… Он дал Хряку возможность завестись и проморгать сигнал. Он сам наказал Хряка и сделал это так, что ни у Хряка, ни у Шныря ни на секунду не возникло сомнения в том, что все сказанное Бузой – правда… А раз уж сегодня не усомнились в этом, то не усомнятся никогда, а если и усомнятся, то никому об этом не скажут: на обманутых и обиженных воду возят, а кому хочется быть водовозом…
После ссоры с женой спал гроза блатного мира Каминска Узякин.
Уснул, наконец, и Внучек, еще не зная, какой подарок готовит ему судьба на следующий день.
Осторожно, чтобы не разбудить соседей, возвращался домой после встречи с подружками комбат, каждый раз забывая, что для благополучного возвращения ему как раз нужно делать все наоборот, подъехать к дому шумно и не идти на цыпочках по лестнице…
Где-то далеко от Каминска мчалась в ночи электричка. Стоя и сидя кемарили в ней люди. По-прежнему стояли в тамбуре Виктор и Валентина, по-прежнему бесновалась в соседнем вагоне пьяная компания, выясняя отношения между собой…
И сама земля мчалась куда-то в темноте космоса…
И вместе с ней в неизвестность летели жители одной шестой части суши, которых пьяный Внучек в своей записной книжке назвал заложниками очередных реформ.
* * *
Звонок телефона разбудил Внучека в начале десятого, и он сразу понял: что-то случилось. Звонил Узякин.
– Федя, – сказал он, – ты меня извини: твой шеф сказал, чтобы мы тебе ничего не говорили, но я все же решил брякнуть, а ты уж сам решай, как тебе поступить… На железке какая-то банда взяла заложников в поезде… Транспортная милиция умудрилась вагон отцепить и загнать в тупик… Ты меня понял?
– Да, – ответил Федя, холодея.
– Точно, – сказал Узякин, хотя Федя ничего не говорил, – там были эти, как их… пассажиры «поезда здоровья», оздровились, нечего сказать…
– Наталья?
– Точно не знаю, но шеф приказал тебя не трогать, так что вполне возможно…
– Куда прийти?
– Знаешь, выйди на улицу перед отделом и случайно попадись нам, мы сейчас выезжаем… Сделай так, а то твой шеф догадается, что мы тебя информировали…
Как одевался и как бежал по улице, по которой должны были ехать на подмогу транспортникам Узякин и его ребята, Федя не помнит…
Очнулся он, когда оказался в машине, рядом с незнакомым милиционером и шефом. Узякин сидел впереди, назад не оглядывался и ничего не говорил. Шеф же ворчал себе под нос что-то. Он, видимо, догадывался, что начмил все же позвонил Внучеку, и тот встретился им не случайно.
В железнодорожном тупике действительно стоял вагон. Несколько милиционеров в шинелях с короткоствольными автоматами в руках прятались за грудой бетонных плит, оставленных строителями в тупике и теперь очень пригодившихся… «Скорая помощь» стояла в отдалении, и Внучеку показалось, что из окна ее торчит голова вчерашнего медбрата. Видимо, транспорта не хватало, и «скорую» также как и милицию привлекли из соседнего района.
Из прятавшихся за плитами милиционеров выделялся высокий лейтенант с огромными, как у Буденного, усами.
– Что они требуют? – спросил его Внучек.
– Ничего, – ответил милиционер.
– Как? – изумился Внучек. – Но ведь это абсурд, для чего же тогда брать заложников?..
– А-а, – выругался милиционер, – тут вся жизнь абсурд… Они заявили, что каждые три часа будут отдавать по заложнику, если мы их не будем атаковать… А чтобы мы не подумали, что это ничего не значит, убили одного, правда, непонятно кого, то ли своего, то ли пассажира… А так все нормально…
– Что нормально?
– Отдают по одному человеку каждые три часа, но с перерезанными жилами на ногах…
– А вы?
– А что мы? Что мы можем сделать? Пойти на штурм – себя положить да и заложников тоже, а так они хотя и калеками будут, но жить останутся…
– Ну, а если их заинтересовать чем-нибудь? Поторговаться, а?
– Во-первых, нечем торговаться, а во-вторых, они ничего не хотят.
– Они что, камикадзе?
– Хрен его знает, кто они? Может быть, выродки, а может быть, и нет, хорошие люди, которых система довела до отчаяния, так сейчас все говорят…
– Много осталось пассажиров?
– Да вроде мало уже… Женщина там молодая, ехала из Каминска здоровье поправлять в Лужбу…
– А их?
– А их человек пять-шесть, но стреляет только один. Он, видать, большой спец. Выбрал удобную позицию, и к нему без трупов не подойти… Он стреляет, а все остальные беснуются… им удовольствие…
– И что же вы ждете?
– Вот непонятливый. Ждем, когда они нам последнюю женщину отдадут, а потом сами сдадутся, либо друг друга перестреляют… Это будет лучший вариант… На суд надежды никакой: он их психами признает, и все…
– Ну что там? – спросил подошедший Узякин.
– Сейчас проверим, – ответил Внучек и закричал: – Натка-а!
– …дя-я, – раздалось из вагона. После чего оттуда же послышался взрыв смеха.
– Узякин, – сказал Федя начмилу, – отвлеки стрелка с того края плит, а я доберусь до противоположных дверей вагона. Если меня не обманывает зрение, они даже не закрыты… Когда я буду туда забираться, стреляй без перерыва…
– Федор Степанович, – сказал шеф, – я вам запрещаю…
Феде хотелось послать шефа… но он сдержался. Идея обмануть стрелка возникла у него потому, что стреляющий, в отличие от остальных, находящихся в вагоне, то ли обколотых, то ли обкуренных, вынужден будет прятаться от выстрелов и не сможет контролировать обстановку вокруг вагона.
Федя взял автомат лейтенанта с усами, проверил заполненность магазина, дождался, пока Узякин уйдет к противоположному краю бетонных плит и даст очередь по окнам вагона, из которых вел огонь большой спец.
– Та-та, – четко, как на стрельбище, отсек Узякин два патрона, и полуоткрытое окно вагона разлетелось вдребезги.
Федя рванулся к вагону, не чуя ног под собой и моля Бога, чтобы дверь была открыта на самом деле.
Дверь была открыта. Осознав это, он проникся дикой злостью к усатому лейтенанту и его команде… То, что он проделал сейчас, они могли сделать с самого начала, и не было бы подрезанных жил и трупа под колесами вагона.
Узякин перестал стрелять, видимо, менял магазин.
«Он может это сделать, а я – нет», – подумал Федя, – значит, надо беречь патроны до полного визуального контакта со стрелком…»
Федя отдышался и махнул автоматом Узякину. Тотчас по противоположному концу ударила очередь. Внучек одним прыжком вскочил на буфер вагона, открыл дверь и прыгнул внутрь.
Впереди была другая дверь. Он ударил ее ногой и дал очередь вдоль коридора.
Узякин поливал огнем другой конец вагона так, что в воздухе постоянно висела туча осколков стекла, крошек пластика и дерева.
Следующим этапом его плана должен быть быстрый бросок к стрелку, но он не побежал, а остановился и начал стрелять в него через весь вагон.
Стрелок, который стоял к нему спиной, прогнулся и, завалившись назад, упал на пол. Из соседнего купе выскочил какой-то парень в штормовке и тоже свалился. Федя, перешагнув через его труп двинулся по коридору, стреляя в каждое купе, пока не кончились патроны. На него навалились Узякин и усатый лейтенант. Однако сбить с ног Внучека не удалось, и они некоторое время безуспешно возились в коридоре.
Мудрый Узякин догадался, наконец, и спросил, пыжась от натуги:
– Где она?
Федя сразу обмяк, как проколотая волейбольная камера, и опустился на пол.
– Там, – сказал он и кивнул головой в сторону, где лежал стрелок…
– Кто ее? – спросил Узякин.
– Ты, – ответил Федя, – он прикрылся ей, когда ты начал стрелять…
– Да-а, – ситуация, – сказал шеф, – а я ведь не советовал звонить ему домой, он в отпуске… теперь объяснительную писать придется…
Вся абсурдность сказанного мгновенно дошла до Внучека. Он страшно возмутился, возмутился так, что у него перехватило дыхание, и… проснулся.
«Слава Богу, что это только сон», – была первая мысль после того, как он проснулся. Вторая относилась не ко сну, а к данному им когда-то зароку. Он не нарушил его, несмотря на критическую ситуацию и даже во сне ни разу не выругался… «Ай да Федя…»
* * *
Он повалялся в постели, однако обычного наслаждения от безделья, которое наступает после тяжелой и грязной работы, не появлялось… Федор принял душ, собрал сумку с вещами и поставил ее у входа в квартиру. Надо было уходить в свою берлогу. Но уходить не хотелось, и он, взяв с полки детектив, завалился на диван.
Чтение его прервал телефонный звонок.
«Николаев звонит, – подумал он, – будет спрашивать, когда он может прийти домой…»
– Федор Степанович? – спросил знакомый голос.
– Да, начальник, да, – ответил Федя, дурачась, и так, как обращаются осужденные в колонии к сотрудникам.
– Это действительно Федор Степанович? – злясь, спрашивал шеф.
– Ну, конечно, кто еще может сидеть в отпуске у телефона и ждать, когда его вызовут на очередное происшествие, – продолжал нервничать он, – постепенно соображая, что не далек от истины… – Что случилось?
– ЧП у нас, – сказал шеф, – вам и Узякину придется объясняться…
– Что произошло?
– Вы почему не обеспечили отправку свидетелей?
– Кого?
– Свидетелей, – ответил шеф, – ну того парня и женщину, которые ехали вместе с захватчиками.
«Ехали, – подумал Внучек, – тебе бы так проехаться, слово какое подобрал «ехали».
– Что случилось?
– Следователь их ждет в колонии, чтобы допросить, а их нет и нет… стали разыскивать…
– И что?
– Оказалось, ночью какие-то хулиганы выбросили их из электрички…
Внучек опустил трубку… изо рта его сами собой вырвались слова, известные на Руси со времен татаро-монгольского нашествия…
Повествование второе
Двенадцатый апостол
Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.
Книга Екклесиаста, или проповедника.Гл. 1, с. 9.
Ровно в одиннадцать в городе, словно по чьей-то команде, отключился свет.
Кривая, ущербная луна, не успев принять эстафету у жидкого уличного освещения, некоторое время торопливо выбиралась из-за тучи, а выбравшись, осветила город, превратив темную бесформенную массу в некое осмысленное образование из кварталов, улиц, больших и маленьких домов.
Среди ячеек, составляющих город, выделялась одна – оазис спокойствия и благодати – городское кладбище, квадрат земли, отгороженный от прочего мира каменным забором.
Квадрат делила пополам неширокая аллея. По ней шел человек в длинном пиджаке с подложенными плечиками, поверх лацканов которого был выпущен воротник белой рубашки. Кепка-восьмиклинка у него на голове в соответствии то ли с городским, то ли с блатным шиком была чуть сдвинута на глаза.
Человек двигался быстро и не смотрел по сторонам, а если бы и смотрел, то вряд ли обратил бы внимание на то, что правая половина кладбища отличается от левой. На правой из тумана торчали кованые железные кресты и каменные надгробия. На левой кресты были уже деревянные и перемежались с надгробными тумбами со звездами.
Правая половина заполнялась до революции, левая – после. На том различия и заканчивались. И на той, и на другой стороне одинаковым вечным сном спали глупые и мудрые, богатые и бедные, виновные и невиновные, бывшие бывшие и бывшие настоящие… Здесь все были одинаковы и равны, и, на первый взгляд, казалось, что именно кладбище уравнивает всех, кто попадает на его территорию. Но так только казалось: не кладбище дает покой, а смерть, а кладбище – такое же человеческое изобретение, как и многое, что придумал человек. А раз так, то и оно подчиняется человеческим законам, законам сильного. И поэтому так уверенно идет человек в восьмиклинке по алее города мертвых, идет к часовенке, рядом с которой находится маленький домик, больше похожий на конуру, – бывшая сторожка.
В тридцатые годы, когда революционный народ завершал разрушение «мира насилия», был взорван городской собор, и службу стали править в «последнем пристанище культа» – часовенке, в которой ранее отпевали только умерших. Ближе к «пристанищу» перебрались и сами служители культа, поскольку в одно время с разрушением собора был конфискован и отдан под контору потребкооперации жилой дом православной епархии.
Приходский священник отец Никодим, не надеясь, что свет дадут быстро, затеплил свечку и какое-то время смотрел на завораживающий красно-оранжевый язычок пламени. Свечка была новая, и язычок, отвоевывая жизненное пространство у воска, то вытягивался вверх, то становился сверх всякой меры широким, то метался из стороны в сторону, потрескивая и отбрасывая на стены сторожки причудливые тени стоящего у стола батюшки и стелившей постель матушки.
Стук в дверь был неожиданным. Отец Никодим вздрогнул и выронил из рук спичечный коробок… Охнув, опустилась на разобранную постель матушка. Затем оба глянули на часы: было начало двенадцатого, и это вселяло надежду…
– Кто там? – спросил отец Никодим сиплым голосом, в котором прихожане вряд ли узнали бы его баритон.
– Свои, – был ответ. – Священника нужно… к умирающему… на Набережную… Время не терпит…
Последовала пауза. Батюшка опять посмотрел на матушку, а та только и смогла кивнуть головой, но отец Никодим понял ее без слов: она тоже не уловила того, что могло бы принести беду.
После этого батюшка приосанился и отпер дверь.
Человек, а им оказался парень лет двадцати, не пожелав войти в сторожку, сказал, что подождет на улице и что время не терпит.
«Время все терпит», – подумал отец Никодим, но спохватился, осознал греховность таких рассуждений и осенил себя крестным знамением.
Батюшка шел за посланником по той же центральной алее, но в обратном направлении. Шел, радуясь тому, что идет за парнем, и не впереди него, что на этот раз пронесло: это не арест, не ночной визит НКВД. Радость эта вытеснила все другие чувства, отключила жизненный опыт и заслонила интуицию, которые могли бы подсказать батюшке, что есть в этом визите что-то неуловимо фальшивое, что таких парней, как этот в восьмиклинке, не посылают за священниками…
Однако и священникам человеческие слабости не чужды. И вот одна из них, сделав отца Никодима слепым и глухим, ведет его куда-то в ночь, от дома, от матушки, в глазах которой пять минут назад он нашел подтверждение того, что перед стуком в дверь не было слышно звука подъезжающего автомобиля – воронка. Его батюшка и матушка боялись панически, памятуя о том, что год назад воронок увез в неизвестность их предшественников.
Свернули за угол кладбища и вошли в лесополосу, за которой должна была быть железнодорожная насыпь… И тут перед батюшкой вырос человек в сапогах и военной форме, а за ним, едва различимый в темноте, стоял автомобиль, но не тот, которого боялся отец Никодим, а другой – легковой и без верха.
Военный не без некоторого изящества сделал шаг в сторону, как делают па галантные кавалеры, пропуская вперед свою даму, и когда отец Никодим по инерции проскочил мимо, ухватил его за шиворот и подтолкнул к машине… Ноги батюшки стали ватными, как во сне, сделал он несколько шагов, ударился голенями о подножку машины и грохнулся на железный пол между сиденьями. Хлопнула дверца, человек в форме, придавив его коленом к полу, ткнул стволом пистолета за ухо.
– Лежать тихо, – сказал он и обратился к кому-то другому: – Федя, вас никто не видел?
– Нет, – ответил этот другой, и батюшка узнал голос ночного визитера.
– Услыши, Боже, молитву мою, – зашептал отец Никодим.
– Включай третью, Федя, – сказал военный, – и дуй за город…
– Внемли мне и услышь меня; я стенаю в горести моей и смущаюсь от голоса врага, от притеснения нечестивого… – продолжал батюшка.
– Ну-ну, – сказал военный укоризненно, видимо, услышав слово «врага», – мелковато берешь: не врага, но друга, что, собственно говоря, нисколько не лучше, для тебя, во всяком случае…
Он еще что-то говорил, но его стало не слышно: завелся мотор и автомобиль тронулся с места. Однако движение его продолжалось недолго. Он вдруг зацепил днищем за гребень колеи, и мотор заглох. Наступила тишина, в которой слышались сопение водителя и завывания стартера… Но мотор не заводился…
И тут раздался звонок, обычный телефонный звонок, который, однако, был полной неожиданностью и для военного, и для водителя…
Военный выругался и спросил:
– Откуда здесь телефон?
– Не знаю, – ответил водитель и, подумав, добавил – Мне кажется, это не телефон…
А телефон все звонил и звонил, и каждая последующая трель была менее звонкой, чем предыдущая, и вскоре всем стало ясно, что это вовсе не телефон, а пулемет. И только непонятно было, откуда и куда он стреляет: из прошлого в будущее или наоборот…
«Приснится же такое…»
