Текст книги "Игры капризной дамы"

Автор книги: Сергей Трахименок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Второй вариант заключался в предоставлении «гостям» машины с сюрпризом, если они потребуют другой автомобиль.

Третий вариант – освобождение в машине. Это был самый опасный для жизни заложников вариант. Для того чтобы выбить дверь в автозаке, было решено бросить в «предбанник» машины гранату и, после того как наступит шок у захватчиков, освободить заложников. Все понимали, что это вариант – самый жестокий, и все молили Бога не допустить его.

Был предложен и четвертый вариант, но он был сразу же отвергнут Узякиным и Собиновым. Вариант этот предлагал отработать Внучек на случай подключения к захватчикам их сообщников с воли и «перерастанию захвата заложников в побег». Милицейская часть «тройки» высмеяла его, как «не могущий иметь место быть».

* * *

Буза кивнул Шнырю, и тот выглянул из окошка, насколько позволяла решетка.

– Сколько?

– Три, – ответил Шнырь, – впереди машина с мигалкой, сзади «волжанка» и автобус с солдатами.

– Так и должно быть, – сказал Буза.

– Где они нас будут ждать? – спросил Хряк.

Буза ничего не ответил и снова кивнул Шнырю: посмотри их.

Шнырь вышел в предбанник, умело, будто всю жизнь работал контролером, открыл оба боксика заточкой, проверил заложников и вернулся в будку.

Машину сильно качало.

– Где? – снова спросил Хряк.

– В одном месте, – ответил Буза, – возле железной дороги…

– Чтобы по железке уйти…

– Шевели мозгами, – усмехнулся Буза, – чтобы подумали так…

– А как же конвой, – шмыгнул носом Шнырь; будка не отапливалась, и он простыл…

– Ему будет не до нас… Парняги мои все сделают, – сказал Буза, – а мы сядем в жигуль кофейного цвета и рванем в обратную от железки сторону.

– Так где? – еще раз спросил Хряк, словно сомневаясь, что такое может произойти.

– Дорогу будем переезжать несколько раз, и каждый раз нужно дать ребятам сигнал, показать в окно белую марочку… но так, чтобы ее не было видно ментам.

Буза вытащил из кармана платок, и, хотя белым его назвать было никак нельзя, никто ему не возразил. Немного подумав, он сунул платок Хряку:

– Я скажу когда… Будь готов…

– Всегда готов, – осклабился Хряк.

Хряк вылез в предбанник и сел на место конвойного.

Десятки раз ездил он в автозаках, но на таком месте сидел впервые.

Он зыркнул свиными глазками по отверстиям боксиков и посмотрел в зарешеченное окно. Голое поле с редкими колками вдалеке тянулось вдоль дороги. Как можно незаметно устроить здесь засаду? Даже Хряк понимал это. Конвойные не дураки, сразу сообразят, что к чему, и изрешетят их автоматом, и тех, и других. Тем более что это не срочники из роты охраны, которые за изготовление резинового штампа в военный билет, доля подтверждения выдачи воинских значков, таскали на зону водку и чай. Эти ухорезы даже «стой, стрелять буду» не крикнут.

Хряку вспомнилось, как он увидел труп беглеца между двумя рядами колючей проволоки. Кто-то из кавказцев, отбывавших срок, узнал, что на вышке земляк, полез на проволоку и стал кричать:

– Не стреляй, я к мама пошел…

Земляк выпустил в него полмагазина…

Хряка передернуло не то от холода, не то от неприятного предчувствия. Уж лучше бы ничего не произошло и парняги Бузы не успели…

Некоторое время Хряк тупо смотрел на однообразный зимний пейзаж, и ни одной мысли не было в его голове, которую в зоне называли калганом. Калганом своим Хряк пользовался так же умело, как и кулаками, не подозревая, наверное, что он может служить другим целям.

Начало смеркаться. От окна дуло, и Хряк стал замерзать, почувствовал себя оскорбленным. Его – первого гладиатора зоны – поставили на стреме… Хотя он понимал: Шнырь нужен Бузе, чтобы приготовить чифир. Но все же Хряк не шестерка, чтобы мерзнуть перед окном. Ведь это он – Хряк – захватил заложников, был в этом деле ударной силой… Хряк напрочь забыл, что он только выполнил то, что задумал Буза, а поскольку он это забыл, ему – человеку с бицепсами тридцатилетнего мужика, а умом пятнадцатилетнего правонарушителя – продолжало казаться, что его незаслуженно забыли, что это он организовал захват, он сообщил на волю время захвата и примерную дорогу, это он рассчитал, что их повезут в Каминск, поскольку другого изолятора поблизости не было, это у него воровская кровь во втором поколении, это его подставили лихие ребята Чубатого, и он был вынужден сесть в ШИЗО… Но он все правильно рассчитал, вырвался из колонии, и теперь сам черт ему не брат…

– Хряк, – раздался голос Бузы.

Хряк просунулся в дверь будки, там было чуть теплее… Буза был чем-то недоволен, а Шнырь был подвижнее обычного. Так выглядит провинившийся школьник, не оправдавший надежд учителя. Он не смог при такой качке сварить чифир. Все искусство Шныря заваривать чай в камерах оказалось непригодным для заварки чая в движущемся автозаке.

– Чая не будет, – сказал Буза, – погреемся по-другому.

Он вытащил из кармана заначенный стандарт теофедрина, разломил пополам и протянул Шнырю и Хряку.

* * *

Из горотдела милиции прибыл старший лейтенант с винтовкой. Он уселся в коридоре на кожаном диване и презрительно смотрел на своих коллег, переодетых в черные робы и телогрейки.

Первый вариант освобождения заложников должен был начаться одновременными выстрелами трех снайперов. Для того, чтобы «гости» сразу попали в поле зрения всех трех стрелков, отгородили маленький участок двора, куда, как в ловушку, должна была въехать машина.

Осталось пристрелять винтовки.

– А где твои бойцы? – спросил комбата Узякин.

– А что им здесь делать сейчас, машина приедет не раньше, чем через два-три часа…

– И ты решил их привезти за пятнадцать минут…

– Не за пятнадцать, а за тридцать, что им делать здесь раньше, анекдоты твоих орлов слушать…

– Ну ты даешь!..

– Понимаешь, это срочники, если их привезти сейчас, то у них ужин накроется.

– Их нужно привезти сейчас, – сказал Внучек. – Михалыч их накормит, а если они приедут за пятнадцать минут, все может сорваться, тем более они не профессионалы…

– Да какая разница, – вяло отбивался комбат.

– Нет, нет, – забеспокоился Внучек, – нужно везти сейчас, поставьте себя на их место: вас привезли в изолятор, поставили у форточки и приказали: сейчас приедут плохие дяди, и нужно выстрелить им в голову. Каково?

– А если их привезти сейчас, дяди станут не такими плохими?

– А он прав, – поддержал Внучека Узякин. – Вот мы приехали сюда и никаких чувств к захватчикам не испытывали… А узнали о них все, попереживали вместе с заложниками и завелись, да так, что, попадись эти ребята мне сейчас, я бы их собственными руками задавил… – А ты, «анекдотов наслушаются…». Ты думаешь, легко просто так выстрелить в человека? Я на своих орлов смотрю – приехали сюда, хихикали, а побыли здесь и захватчики – их кровные враги. Иначе и быть не может, потому что здесь все реально представляют себя на месте заложников, а когда дело касается тебя, когда чувствуешь заточку у собственного горла, то в отца родного выстрелишь… Поэтому прения заканчиваем, ребят надо привезти сейчас, Михалыч их покормит, не останутся без ужина.

Комбат отправил свою машину в батальон, а вся троица решила проверить, насколько удобно стрелять из окон во двор изолятора.

Присланный Михалычем столяр расстеклил три шибки в указанных ему Узякиным окнах к неудовольствию переодетого резерва, и в коридоре возник жуткий сквозняк.

– И что это заложников не захватывают в июле? – сказал какой-то остряк из резерва, и все засмеялись, хотя точнее этот смех можно было назвать ржанием. Впрочем, как должны смеяться десять мужиков, которым через час-другой придется арматурными прутьями отбивать заложников.

От этого смеха Внучек почувствовал себя тоскливо. Все происходило совсем не так, как когда-то он предполагал, разбирая аналогичные ситуации на учебных занятиях. Все было буднично и настолько примитивно, что невольно казалось – с таким примитивизмом нельзя сделать ничего хорошего и благородного, нельзя освободить людей, жизни которых угрожает опасность. Хотя человеку, наверное, свойственно облагораживать свои поступки, а истина в том, что судьба не делит людей на плохих и хороших, и через какое-то время и те, что захватили заложников, и те, что будут их освобождать, могут оказаться на грязном тюремном полу либо с заточкой в горле, либо с проломленным арматурой черепом.

Все это было навеяно на Внучека идиотской шуткой о том, что заложников теплее освобождать в июле, а потом вновь началась рутина примерок, прикидок, тренировок вперемежку с руганью Узякина, который упивался своим начальственным положением.

Прибыли, наконец, ребята Собинова.

– Попадешь в коробок, – спросил Узякин одного из них, черноволосого, до синевы выбритого парня, – на десять метров с оптикой…

– Нэт, – ответил тот коротко.

– Ну вот, – повернулся к Собинову Узякин, – а ты говоришь снайпера…

– На десят, – сказал солдат, – я бэз прицела стреляй…

Собинов усмехнулся дилетантству старшего оперативного начальника, не знавшего, что до ста метров оптическим прицелом пользоваться бессмысленно. Узякин же недовольно взглянул на своего снайпера-сафариста: не мог подсказать, кретин…

Выбросили во двор коробок спичек. Он упал на притоптанный снег и тут же подпрыгнул: пуля из винтовки черноволосого пробила его и подбросила в воздух. Выстрел второго Собиновского снайпера разорвал коробок пополам. После этого на тюремную сцену вышел Узякинский сафарист и промахнулся в остатки коробка. Узякин бросил на него гневный взгляд, сказал: «Тренируйся», – и пошел в кабинет начальника изолятора. За ним, как нитка за иголкой, потянулись Собинов, Внучек и Михалыч.

Зазвонил телефон, Узякин снял трубку, послушал и, выругавшись, выбежал из кабинета, бросив на ходу:

– Стрелок… в человека попал. За ним побежал Михалыч.

Позже выяснилось, что сафарист продолжал пристрелку из окна второго этажа, а чтобы под пули не попал кто-нибудь из сотрудников, поставил в дверях, выходивших во дворик, прапорщика, которого черт дернул эти двери приоткрыть, чтобы посмотреть, как стреляет снайпер.

Очередная пуля срикошетила от вмерзшего в землю камня и попала в дверной косяк, отщепив от него кусочек дерева, который вонзился прапорщику в щеку. От неожиданности он вскрикнул и упал. Видевший все это из своего окна ДПНСИ [1]1
  ДПНСИ – дежурный помощник начальника следственного изолятора.


[Закрыть]тут же сообщил, что снайпер убил человека.

Вернувшиеся Узякин и Михалыч долго переругивались, пока их не прервал новый телефонный звонок. Узякин, как и пятнадцать минут назад, взял в руки трубку. Коллега старшего оперативного начальника сообщал, что «гости» и эскорт приближаются к Каминску.

* * *

Теофедрин разбудил в Хряке энергию, которая всегда дремала в нем до поры до времени, а разбуженная водкой, наркотиками или чьим-то косым взглядом вырывалась наружу, сокрушая вокруг все, что попадалось под руку.

Хряк вышел в предбанник и, качаясь, стал напротив боксика, в котором была Валентина.

– С-слушай, подруга, это… – тщетно искал он в своем мозгу слова, чтобы «обворожить» заложницу.

– Отойди от бокса, – сказал ему Виктор. Но Хряк сделал вид, что не слышал его.

– Валюха, – нашел наконец первое слово Хряк.

– Уйди отсюда, – превозмогая страх, сказал Виктор.

– Валюха, я тебя люблю…

На очередном ухабе машину качнуло сильнее обычного, и Хряк, чтобы удержаться на ногах, ухватился рукой за окошко боксика, а потом стал заточкой открывать замок.

Качка не позволяла ему это сделать, и он начал заводиться…

– Уйди от бокса, – заорал Виктор, надеясь, что это будет слышно в кабине…

На этот раз заведенный Хряк «услышал» его…

– Ах, ты козел! – взревел он. – Да я тебя…

По закону подлости, он почти сразу попал концом заточки в отверстие замка боксика Виктора. Но в это время кто-то ударил его сзади, и Хряк опустился на пол будки. Шнырь вытащил из рук Хряка заточку и принялся тащить Хряка обратно в будку, но тот был слишком тяжел, и непонятно откуда появившийся Буза не побрезговал помочь Шнырю.

Хряк лежал на полу будки, а над ним стояли Буза и Шнырь.

– Переверни его, – сказал Буза.

Шнырь наклонился над Хряком, но сделать ничего не успел. Машина наклонилась сильней обычного, и Шнырь с Бузой полетели к задней стенке, не сообразив сначала, что это могло быть. Через секунду машина выпрямилась, ее тряхнуло раз, другой, третий…

– Марочку! – заорал Буза.

А Шнырь, мгновенно сообразивший все, стал шарить по карманам Хряка, отыскивая платок. Платка не было. Машина спустилась с насыпи железнодорожного переезда и поехала дальше.

Буза рванулся в предбанник, выглянул в окно, потом длинно выругался и ушел в будку, где Хряк уже пришел в себя и сидел на полу, тряся головой.

* * *

Виктор тронул дверь боксика, она была открыта, а не распахнулась только потому, что ее чуть заклинило в проеме. Можно было попытаться толкнуть ее коленом, выйти в предбанник, выбить штакетину, закрывающую дверь будки, и выпрыгнуть из машины: скорость была небольшой…

Ворохнувшееся в соседнем боксике тело остановило его.

– Как ты? – спросил он.

– Все хорошо, – ответила Валентина.

– Держись, скоро все кончится, они ничего тебе не сделают, Буза дал слово…

– Да, да, – ответила она, – ты им ничего не говори, не зли их, молчи, и все… Слышишь?

– Слышу…

Захватчиков не было видно.

«Идиоты, – подумал он, но не о захватчиках, – целый автобус солдат едет за автозаком, сейчас их можно без крови и особых усилий освободить, но где там… Сотруднички… А что будет, когда приедем в Каминск?»

Он потоптался на месте, разминая затекшие ноги… Да думал ли он, что когда-то придется ему ехать в автозаке в качестве заложника… Вот пришлось… Жил себе Витя, жил, в школе учился, в институте, женился – все как у людей, и вдруг попал в колонию…

Он вспомнил первые дни в зоне: серые унылые будни, грязь, вечный мат, без которого не обходятся ни осужденные, ни сотрудники. Вспомнил попытки прощупать его и со стороны коллег, и со стороны осужденных. Кто ты? Что из себя представляешь? Что с тебя можно взять? Не опасен ли?

Он работал как вол, но работа не приносила ему морального удовлетворения, а дом тестя – душевного покоя и отдыха. И он стал все чаще участвовать в пьянках с сотрудниками колонии. Сначала по поводу, а потом и без повода, только для того, чтобы снять стресс и забыть о своей собачьей жизни. На одной из таких вечеринок он познакомился с ней… Потом проводил ее до калитки, потом до порога, потом у нее задержался…

С той поры у него начался вполне осмысленный период жизни. Все у него получалось на работе, а дома даже теща не могла нахвалиться на него.

В его жизни, до этого пресной и серой, вдруг появился смысл и тайна. И хранил он эту тайну лучше, чем служебные секреты. Он был осторожен и даже в мыслях не называл ее по имени… Проговорись он случайно, и ее моментально бы вычислили внимательные женщины поселка, а если бы такое произошло, то ей, конечно, не стало бы жизни в Тараканино.

Однако все в жизни имеет свое начало и конец… И хотя конец еще не наступил, но охлаждение уже коснулось его крылом равнодушия.

Все, что когда-то так умиляло его и волновало; и бархатный грудной голос, и упругие губы, и запах духов «Быть может», сохранившихся у нее каким-то чудом, – стали ему неприятны… Уже встречи и прощания по вечерам стали мучением, а расставания облегчением, уже он стал намекать ей, что им надо расстаться… Но она не понимала этого. Она словно потеряла женскую способность чувствовать сердцем.

Она продолжала строить планы их будущей жизни, говорила о том, где они будут жить, как обставят квартиру где-нибудь в другом месте, кто им поможет в этом…

А в последнее время она вдруг поняла, почему он несчастлив с женой – жена не может родить ребенка, а она родит ему мальчика, и все будет хорошо, «ты разведешься, и у нас будет все хорошо, мы уедем отсюда, и у нас будет все хорошо».

От этого «у нас будет все хорошо» его начинало трясти… Так долго продолжаться не могло. Он чувствовал, что вот-вот что-то должно случиться… Но произошло то, чего он никак не ожидал. Его взяли заложником, да еще и в компании с двумя женщинами. Пока все идет нормально, но… Он второй год работал в колонии и знал, что обещания зэка – пустой звук, зэк держит слово только перед зэком, да и то, если они одной масти: вор перед вором, парняга – перед парнягой, а мужик – перед мужиком. Заложники не были для захватчиков «своими», в этом была главная беда, а значит, не стоит обольщаться. Но это знает он – Виктор, а не Валентина, ее он смог убедить в обратном… И то хорошо… Может быть, пронесет…

Машину качнуло, она выехала на насыпь железнодорожного переезда, потом в предбанник выскочил Буза и выглянул в окно. Когда он вернулся в будку, Виктор услышал фразу, смысл которой не понял.

– Если они ждали нас здесь, я тебя на этом же месте положу, – сказал Буза кому-то.

* * *

Автозак въехал на территорию изолятора и, так как дорога ему была преграждена двумя тракторными санями, остановился. Водитель выключил мотор, наступила тишина. Из будки автозака на землю спрыгнул человек, одетый в телогрейку и зэковскую шапку. Обойдя машину, он осмотрел площадку и сказал внутрь будки:

– Все нормально.

В будке послышалось движение, и тут же из окна второго этажа вылетело стекло и вдребезги разбилось о мерзлую землю. Человек в телогрейке поднял голову, увидел торчащий из расстекленной шибки ствол винтовки и заорал:

– Назад!

Несколько сотрудников из двух дверей корпуса рванулись к машине.

– Три, четыре, пять секунд, – считал Внучек, глядя на часы.

– А-а, – махнул рукой Узякин, – долго, долго… за это время всех нас три раза переколоть можно… Отставить! – заорал он в выбитую шибку и обратился к Михалычу: – Чё дуешься? Ну разбили тебе стекло, ну ничего не поделаешь: тяжело в ученье, легко в бою… Все расходятся по своим местам… Не дай Бог, придется освобождать в будке.

Телефонный звонок в кабинете прервал его рассуждения. Узякин вошел в кабинет.

– Идите сюда, – сказал он через некоторое время всем, кто находился в коридоре.

– Что, подъезжают? – спросил его Внучек.

– Хуже, – ответил Узякин, – Маров приехал. – Он не стал дожидаться, пока весь эскорт доберется сюда, и примчался вперед… Ну, сейчас начнется…

– Давай позвоним в «скорую», – сказал Внучек, не вполне понимая, о чем беспокоится Узякин, – пусть пришлют бригаду на всякий случай.

– Звони, – ответил Узякин, – мне сейчас не до «скорой» будет и даже не до заложников. Знаешь, как зовут Марова за глаза? Муров, а это само за себя говорит…

Снова зазвонил телефон. Дежурный по горотделу милиции сообщил, что в городе началась паника: прошел слух, что целый автобус зэков сбежал из Тараканино и едет в Каминск, сметая все на своем пути.

– Откуда утечка? – спросил Узякин Михалыча.

– Отсюда, отсюда, – ответил он, пряча глаза.

– Немедленно пошли оперов в корпус, – распорядился Узякин. Не приведи господи твои об этом узнают и бузить начнут при Марове…

– Да кто такой Маров? – спросил Внучек.

– У-у-у, – как волки в лунную ночь, провыли представители МВД, – сейчас ты с ним познакомишься.

В коридоре послышался чей-то баритон. Судя по тону, кто-то отчитывал зазевавшегося сотрудника изолятора. Потом двери отворились, и в кабинет вошли маленький коренастый генерал-майор и человек в дубленке.

Все присутствующие, не исключая Внучека, были как ураганом сметены со своих мест и вытянулись в строевых стойках.

– Тащ генерал, – начал свой доклад старший оперативный начальник.

Но генерал прервал его:

– Что сделано? – спросил он.

– Разработан план…

При слове «план» генерал поморщился.

– Короче, – сказал он.

– Нами…

– Все ясно, ни черта у вас нет… Через минуту здесь будет группа захвата… Мы загоним их в шлюз и, если они не сдадутся, возьмем их там…

Возникла длинная пауза. По молчанию коллег Внучек понял, что никто из них не возразит генералу, не скажет, что это самый неудобный вариант в Каминском изоляторе, значит, надо вмешаться ему…

– Мы отрабатывали этот вариант, – сказал Внучек, – он не самый лучший…

Генерал остановил его взглядом, который был красноречивей всех слов. «Кто такой? – говорил этот взгляд. – И какого хрена здесь делает?»

– Коллега из КГБ, – пояснил Узякин.

– А-а, – махнул рукой генерал, – разместите группу и дайте ей возможность экипироваться.

Генерал слов на ветер не бросал. Через минуту в кабинет вошли девять ребят во главе с капитаном и стали переодеваться. Они надевали пятнистые комбинезоны, бронежилеты, шнуровали ботинки, тут же пробуя, как они сидят на ногах, не скользят ли по полу. Манипуляции эти вызывали легкое содрогание на лице Михалыча, который болел за паркет в своих апартаментах. Ребята надели шлемы, защелкали затворами пистолетов и начали разминаться… Здоровые румяные лица парней, которым не было еще и двадцати, не выражали никакой злости по отношению к будущим противникам… Один из парней, самый рослый и худой, растягиваясь, поднимал ноги выше своей головы, заставляя сердце Михалыча обливаться кровью, поскольку делал он это в непосредственной близости от низко висящей люстры.

– Писаренков, – сказал высокому парню вернувшийся с рекогносцировки капитан, – готовь гранату…

И опять Внучек внутренне запротестовал потому, что варианты «тройки» были более надежны и менее опасны для заложников, чем Маровский вариант, который тоже был прост, но тем не менее не сулил заложникам ничего хорошего.

– За мной, – сказал капитан, и группа потянулась за ним, а за группой вышли все остальные.

Внучек остался в кабинете один. Он позвонил в «скорую» и попросил прислать к СИЗО машину. В «скорой» долго спрашивали, что такое СИЗО? Внучек начал объяснять…

Еле сдерживаясь, чтобы не выругаться, он по внутреннему позвонил дежурному, попросил найти фельдшера и с сумкой послать его к шлюзу.

Сделав это, он, не одеваясь, пошел к лестнице, чтобы спуститься вниз.

* * *

В шлюзе командовал генерал. Он приказал наглухо закрыть внутреннюю дверь шлюза и настежь открыть наружную, хотя настежь вряд ли было приемлемо для огромных железных дверей, закрывающихся по типу дверной задвижки.

На улице уже стояла ночь, было тихо, только из частного сектора доносился лай собак да тарахтенье мотоцикла.

Внучек смотрел в закрытую дверь шлюза и думал: «И надо же было появиться здесь Марову… С его приездом у коллег словно все извилины в мозгах выпрямились, кроме одной, которая отвечает за щелканье каблуками… Ведь дураку понятно, что маровский вариант самый малоприемлемый. Если взрыв не убьет заложников, а только покалечит, и то радости мало, а уж если получится так, что захватчики сгоряча зарежут их, то он вообще никуда не годится…»

Гул «ГАЗ-66» раздался минут через пятнадцать, к этому времени Внучек совсем замерз и подумывал, не сбегать ли ему за пальто.

Все напряглись: сейчас все решится. Автозак сходу въехал в шлюз, но водитель, не знавший генеральской задумки, остановился не посередине, а проехал впритык ко вторым дверям.

«Первый прокол, – подумал Внучек, – от дверей до машины добрых десять метров, преодолеть их в два прыжка невозможно, значит, потеряна внезапность, а с потерей внезапности меньше шансов осуществить операцию…»

Осталось надеяться, что захватчики все-таки сдадутся…

В боковой двери появился прокурор и генерал, сзади них, как телохранитель, шел капитан, вооруженный до зубов и напоминающий революционного матроса.

– Арбузов, – усталым голосом сказал прокурор, – мы привезли вас в изолятор, мы выполнили ваши требования… Выходите…

– Нет, начальник, – ответил из глубины будки Арбузов. – Мы так не договаривались. Вы заперли нас в шлюзе и блатуете… я предупреждал, чтобы машина в шлюзе не останавливалась, даю две минуты, чтобы вывести машину обратно…

– Хорошо, – ответил прокурор.

Генерал молча взял его за плечо и стал тихо отводить назад, чтобы освободить проход для группы захвата…

«Все, – одновременно подумали все члены «тройки», – это конец». – А Узякин шепотом выругался.

Тихо открылась боковая дверь, в которой показался Писаренков с гранатой в руках. Кольцо он выдернул за дверьми.

Писаренков уже подкрадывался к машине, как вдруг из окна будки вылетела и звякнула о бетонный пол заточка, потом еще две…

– Все, начальники, – сказал Буза, – сморили вы нас… сдаемся…

И тут послышалось ругательство капитана и крик:

– Гранату, гранату…

На счастье, кольцо все еще оставалось в руках Писаренкова. Чеку вставили в отверстие, запал вывинтили…

Первым из машины выпрыгнул Шнырь, потом – Хряк, и последним спустился Буза. Ребята из группы захвата обыскали их в три секунды и передали ребятам Михалыча.

А в это время в проеме двери будки автозака появились парень в короткой шинели и молодая женщина в пальто и берете.

У них все было на месте: руки, ноги, головы, и все облегченно вздохнули, «все хорошо, все нормально», потому что никому и в голову не пришло принять во внимание их душевные страдания, да кто у нас вообще их взвешивает и учитывает…

* * *

Все вокруг стало бестолковым и шумным, как бывает, когда неожиданно спадает нервное напряжение. Члены «тройки», кроме Внучека, закрутились вокруг Марова и прокурора. Капитан обнаружил вдруг, что у него исчез зеленый патронный ящик со спецсредствами и помчался с тремя своими ребятами его искать. Остальные члены группы захвата окружили Писаренкова, который, несмотря на свою флегматичность, разволновался и третий раз рассказывал, как он чуть не потерял кольцо… Внучек проводил Виктора и Валентину в кабинет начальника изолятора и только было открыл рот, чтобы… как дверь распахнулась, и в кабинет ввалилась вся группа захвата во главе с капитаном и с найденным зеленым ящиком. Началось обратное переодевание.

Говорить о чем-либо в такой обстановке было невозможно.

Не желая дышать сигаретным дымом, Федя вышел в коридор и столкнулся с Виктором.

– Не смогли бы вы помочь нам? – спросил тот. – У нас через двадцать минут электричка, а следующая будет поздно вечером… Нам бы до вокзала добраться…

Внучек пожалел, что на этот раз он прибыл в изолятор не на машине.

– Сейчас, что-нибудь придумаем, – сказал он и пошел искать Узякина.

– Послушай, гражданин начальник, – сказал Внучек, – заложников нужно срочно до вокзала подвезти, у них последняя электричка уходит, дай машину…

– Не могу, – ответил Узякин, – сейчас генерала к поезду везти надо…

– До поезда еще целый час, а электричка уходит через… уже через пятнадцать минут… Ты объясни генералу ситуацию…

– Ты иди и объясни, – сморщился Узякин, но все же пошел к генералу.

– Вернулся он через минуту.

– Генерал сказал, чтобы машина никуда не уезжала, заложники тоже. Он скоро освободится и хочет с ними поговорить…

Маров действительно освободился через полчаса, сказал, что заложников завтра допросит следователь, сел с прокурором в Узякинскую машину и умчался на вокзал. В это время Внучека разыскал Михалыч:

– Иди, тебя шеф к телефону приглашает…

Шефа интересовали подробности операции, чтобы передать их в управление.

Когда Внучек закончил разговор и вышел в коридор, там уже не было того шума и бестолковья. Привлеченные милиционеры разбежались, группа захвата уехала, куда-то исчезли заложники, и тюрьма опять стала серым и скучным местом, которое, как и вся наша планета, для веселья мало оборудована.

В коридоре были одни члены «тройки» и Михалыч.

И то Михалыч задержался потому, что лично проверял размещение вновь прибывших.

– Не проследи, – говорил он, – так их в одну камеру поместят, с них станется…

Из всех четырех необычайно весел был лишь старший оперативный начальник, коим он опять стал после отъезда генерала. Веселость эта объяснялась тем, что генерал, при всей его жесткости, «отметил все-таки его положительную работу».

– Мужики, – сказал Узякин, – надо снять стресс, у меня жена во вторую смену работает, приглашаю к себе…

– Не могу, – засуетился Михалыч, – детишки внука подкинули, моя с ним за день намается и вечером меня ждет, чтобы передать эстафету…

– Мне тоже домой надо, – сказал комбат.

– Ну раз домой, то, – ехидно усмехнулся Узякин.

– Подбросишь меня? – спросил Михалыч комбата.

– Если машина вернулась, – ответил тот, и они оба направились к выходу.

За ними пошел и Внучек, но Узякин придержал его рукой. Когда двери за комбатом и Михалычем закрылись, Узякин усмехнулся снова.

– Домой ему надо, как бы не так, сейчас он к девицам поедет, а жене скажет, что на происшествии был… Он мне как-то говорил: не могу понять, почему жена меня встречает спокойно, когда я в четыре утра с происшествия возвращаюсь. А стоит мне в час от подружек заявиться – устраивает тарарам… чует она, что ли? Что с него взять, – военный, не опер. Любой опер уже бы просчитал ситуацию и понял, что с происшествия он всегда приезжает на машине, и жена слышит шум, хотя и отдаленный, а от подружек он возвращается пешком, ха-ха-ха…

Они вместе прошли каморку дежурной, и тот выпустил их на улицу, не проверяя документы.

Перед входом в изолятор стояли две машины: Узякинский уазик и «скорая помощь», видимо только приехавшая. Из «скорой» выскочил медбрат – нагловатый парень в белом халате и с огромной черной шевелюрой, с которой шапку можно было не носить и зимой.

– Мы по вызову, – сказал он, обратившись к Узя-кину, – куда нам ехать?

– Давно приехали? – спросил его Узякин.

– Только что, – ответил медбрат.

* * *

Вокзал встретил их настороженным гулом. Они прошли на второй этаж, нашли свободное место рядом с пьяным мужчиной и его трезвой супругой. Мужчина время от времени засыпал и начинал храпеть, жена толкала его в бок, он просыпался и смотрел в зал ожидания пустыми глазами.

За весь этот страшный и одновременно суматошный день Виктор привык к положению человека, над которым висит нож гильотины. Нож мог сорваться вниз в любой момент, но не сорвался. Страшно ли ему было под ножом? Нет. Страха он не испытывал. С того момента, как Хряк ударил его в ухо головой, он словно отупел и почти не страдал от всего происходящего. Его даже не порадовало освобождение, и он искренне удивился, чему так радуются ребята в пятнистых комбинезонах, переодевавшиеся в одной из комнат изолятора в Каминске…

Отупение это не прошло и сейчас, и то, что обычно задевает нормального человека, его абсолютно не трогало.

Его не беспокоили косые взгляды вокзальной шпаны, снующей в толпе по залу ожидания, ни пьяный сосед, который, засыпая, падал на него, ни взрывы дикого хохота какой-то пьяной компании мужчин и подростков, одетых в брезентовые куртки.

Было уже десять вечера, когда они сели в электричку. Ездить в электричке в такое время да еще в форме работника МВД было опасно, но ночевать на вокзале, по тем же причинам, было еще опаснее…

В электричке было много народа, и они пошли искать свободные места. Вагон, где такие места были, они нашли быстро, но вскоре пожалели, что нашли… В вагоне было свободно потому, что шумная компания парней в брезентовых куртках выкурила всех и развлекалась там одна.