Текст книги "Взрыв"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

В это утро Маша пришла на работу раньше всех. Она позвонила Синеву в маркшейдерскую. Он удивился – что случилось? Она ответила, улыбаясь:

– Вы не забыли вашего обещания? Сегодня я спускаюсь в шахту. Сможете вы меня сопровождать?

– Конечно, – заверил он. – Минут через двадцать приду, вы пока подготовьтесь.

Маша стала собирать материал и инструменты, необходимые для наблюдений: секундомер, дощечку, бумагу для дневника, заранее разграфленные и надписанные формы, набор карандашей, линейку и прочие мелочи. Все это в целом составило увесистый пакет, с трудом поместившийся в обычном спортивном чемоданчике. Комосов, забросив свои дела, с усердием помогал Маше укладываться. Его очень заинтересовало начатое ею исследование, он сказал с сожалением:

– Времени нет – закатился бы я с вами, Маша. По-моему, то, что вы задумали, просто здорово: под дедовское шахтерское искусство подводится передовая наука. – Он добавил практично: – И на нас, бухгалтеров, перестанут валить, что мы обсчитываем, – тоже прямая выгода.

Синев появился минут через тридцать. Он озабоченно сказал, когда они выходили:

– Вы понимаете, Маша, я могу только провести вас до места, а там придется иметь дело с Камушкиным. Это его хозяйство, вы не поверите, как он ревниво относится ко всему своему. Лучше бы заранее с ним сговориться, чтоб не вышло скандала.

Маша пожала плечами.

– А какой может быть скандал? У меня прямое предписание Мациевича начать нормативное обследование. И Камушкин и все прочие начальники участков в курсе дела и обещали мне помочь. Об этом даже на планерке говорилось. И самое главное – это ведь сам Камушкин потребовал, чтоб нормы на подземные работы были проверены.

Они прошли на нижний этаж. Здесь, во флигеле их здания, находилась раздевалка, душевая и ламповая. Вход в шахту тоже шел отсюда – здание управления непосредственно упиралось в шахтное устье. Синев провел Машу в раздевалку и сказал:

– Встретимся в ламповой, буду вас ожидать там.

Дежурный гардеробщик выдал Маше резиновые сапоги, брезентовые брюки, спецовку, рукавицы, телогрейку и каску из легкой, но прочной фибры. Каска была старая, она ссохлась от времени и плохо налезала на голову. Маша потеряла терпение и попросила другую, та оказалась еще хуже – каски не были рассчитаны на такую копну волос, как у нее. Маша подошла к зеркалу, висевшему на стене. В зеркале отразилась фигура молодого рабочего. Каска торчала на голове, как уродливый гриб. Маша засмеялась и снова попыталась засунуть под каску вывалившиеся волосы. Потом она пошла в ламповую.

Синев был уже одет и ждал ее. Она с изумлением глядела на него. Он сгибался под тяжестью респиратора – четырехугольного алюминиевого ящика, похожего на большой ранец. В ящике были фильтры и баллоны со сжатым кислородом – от него тянулась массивная, гибкая, как у противогаза, трубка. На конце трубки были зажимы – вставленная в рот, она распирала его и сама не могла выпасть. С таким прибором часами можно было ходить в атмосфере, полностью лишенной кислорода, а воздух, отравленный ядовитыми газами, он очищал своими фильтрами. Вместе с Синевым был его помощник.

– Неужели и мне надевать это страшилище? – ужаснулась Маша. – Тут, наверно, килограммов десять весу.

– Пятнадцать, – поправил Синев. Он успокоил Машу: – Вы пойдете с самоспасателем, хотя и он вам не понадобится. А я сегодня заберусь на короткое время в уголок, где без респиратора трудно.

Он протянул Маше самоспасатель – небольшой ящичек с фильтром, очищавшим воздух от угарного газа – окиси углерода. Синев закрепил самоспасатель у Маши на поясе, с другой стороны пояса подвесил аккумулятор, а лампу привязал к каске. Теперь Маша светила лбом – куда она поворачивала лицо, туда падал сноп света, – ей показалось это забавным, она рассмеялась. Они вышли из ламповой и направились к устью. В проходной занесли в журнал их фамилии и время выхода в шахту, заставили открыть чемоданчик, осведомились, нет ли у них папирос, спичек или зажигалок, и дали расписаться, что с правилами безопасности они ознакомлены.

– Строго у вас, – заметила Маша, когда они разделались с формальностями.

– Строго, – улыбнулся Синев. – Ничего не поделаешь, газовый режим.

Они прошли метров тридцать по узкой галерее, миновали подземную электрическую подстанцию, вышли в широкий ход. Это была просторная подземная улица. Сверху нависали мощные бетонные своды, сотни лампочек дневного света ярко освещали рельсы, кабели на стенах, телефоны, катившиеся вглубь и назад электропоезда. Улица была длинная, на сотни метров вперед тянулись линии лампочек, только где-то в неразличимой дали они превращались в одно неопределенное туманное пятно. Здесь, глубоко под землей, свет был ярче и глубже, чем в полдень на поверхности, охваченной полярным морозом.

– Это наша главная вентиляционная штольня, ее называют еще откаточной, так как по ней направлен грузопоток, – объяснял Синев. – Чаще же мы зовем ее просто свежей струей – наши вентиляторы нагнетают сюда восемь тысяч кубометров свежего воздуха в минуту, отсюда он разносится по всем выработкам. Использованный воздух выбрасывается наружу по второй капитальной штольне, ту называют исходящей струей, или вентиляционной штольней, она пробита параллельно этой. Вообще в нашей шахте самой шахты, то есть вертикального ствола, нет, она вся представляет собой систему штолен, иначе – горизонтальных проходок. Как видите, название у нас неправильное.

По штольне шли люди – кучками, в одиночку. В спину Маше тянул не сильный, но ощутимый ветерок. Когда она повернулась назад, лицу стало холодно – Маша вспомнила, что наверху мороз, воздух нагревался, проносясь через вентиляторную, – там стояли калориферы, – он, видимо, отдавал не все свои морозные градусы. Они проходили мимо дверей и боковых штолен. Синев называл эти места: «главная подземная подстанция», «транспортерный штрек», «вторая печь». Скоро бетонированный участок оборвался, сама штольня стала ниже и уже.

– Здесь кончается район, где еще не проведена реконструкция, – сообщил Синев. – Дальше везде установлено взрывобезопасное оборудование.

– Значит, тут начинается метан? – поинтересовалась Маша.

Синев рассмеялся.

– Что вы! Метан отсюда далеко – на самых нижних горизонтах. В этих местах еще ни разу не наблюдали сколько-нибудь опасной концентрации газа.

Они вступили в обширный подземный район, называемый рудничным двором. Это была территория подземной железнодорожной станции, тут формировались электровозные поезда. Маша увидела, как это делалось. Из черного отверстия в стене высовывался конец транспортера. Транспортерная лента проворачивалась на последнем ролике, уползала назад в отверстие, а с транспортера сыпался, поблескивающий в свете лампочек мокрыми изломами, уголь. Одна вагонетка за другой подходила к транспортеру и становилась под погрузку. Черный от угольной пыли рабочий сидел у щита с аппаратурой управления и останавливал транспортер, когда вагонеток не было. В стороне чернели бункера, заполненные углем, погрузка вагонеток шла также из них. Все это напоминало скорей цех завода, чем шахту, – со всех сторон слышались грохот, звонки, лязг металла.

– Пойдемте дальше, – сказал Синев засмотревшейся Маше.

Еще ряд проходов ответвлялся от рудничного двора во все стороны веером, в них уже не было ни ламп дневного света, ни обыкновенных ламп, они спускались вниз пологим уклоном. Маша и Синев углубились в один из них. Синев назвал его четвертым транспортерным штреком. Вступая в него, Маша сказала Синеву:

– Прежде чем приступить к работе, я хочу увидеть места, где выделяется метан. Не прощу себе, если не познакомлюсь с этим газом.

– Метан я вам продемонстрирую, – пообещал Синев.

Транспортерный штрек на три четверти был заполнен транспортером, оставался лишь узкий проход у стены – два человека могли пройти по этому проходу, только став друг к другу грудью. Синев двигался осторожно и медленно – неровная почва была усеяна выбоинами. Мимо них проползала резиновая лента в метр шириной, нагруженная углем. Далеко внизу колебались два снопика света – впереди них шли люди. Маша спотыкалась и ударялась боками то о стену, то о ролики транспортера, то о жесткую резиновую ленту. Один раз она, не удержавшись, вцепилась в респиратор Синева. Синев с тревогой спросил, не ушиблась ли она.

– Нет, нет, – ответила она. – Мне очень интересно.

Ей нравилась эта прогулка. Она вдруг обнаружила, что перестала бояться подземелья. Но чем больше они углублялись под землю, тем меньше шахта напоминала завод. Теперь и эта огромная современная шахта становилась похожей на ту старенькую и отсталую, на которой Маша провела несколько месяцев практики, – это были низенькие темные коридоры и дыры, куда надо пробираться ползком, уже несколько раз им попадались такие узкие земляные трубы – иначе их назвать было нельзя, – человек мог влезть в них только на коленях.

Транспортерный штрек вдруг оборвался, снова они вышли в просторный туннель. Навстречу им шел поезд из вагонеток, груженных углем, его тащил электровоз. Маша встала спиной к стене, чтобы ее не задело.

– Взрывобезопасный аккумуляторный электровоз, – объяснил Синев. – Видите, он не похож на те, что мы видели раньше, – те на троллеях.

Какой-то человек, быстро и уверенно шагая, шел прямо на них. Сильный сноп света от его лампочки упал Маше на глаза, ослепив ее на мгновение.

Это был Камушкин. Синев сказал:

– Здравствуй, Павел, хорошо, что не разошлись. Вот привел к тебе товарища Скворцову, покажи ей, где надо работать.

Теперь Маша, направив свет на Камушкина, видела его лицо. Камушкин улыбался.

– Выбрались, наконец, – сказал он одобрительно. – А я уже боялся, что у вас полное отвращение к штрекам и штольням. Лучше всего, конечно, начать с проходчиков, а потом перейти к забойщикам и навальщикам. Не возражаете, если я проведу вас в бригаду Ржавого, Мария Павловна?

Маша не виделась с Камушкиным с того времени, как он увязался ее провожать, и с некоторой тревогой ожидала новой встречи. «Опять скажет или сделает какую-нибудь грубость – посажу его на место!» – мстительно думала она. С облегчением Маша убедилась, что урок пошел Камушкину впрок, он даже назвал ее впервые Марией Павловной, а не просто девушкой или Машей – она не могла этого не отметить.

– Спасибо, Павел Николаевич, – сказала она. – Ржавый меня интересует больше всех, у него самая высокая выработка. У меня еще одна просьба – покажите мне выделение рудничного газа. Столько о нем говорят, а я еще ни разу не видела.

– Это можно, – согласился Камушкин. – Но придется побродить в темноте. Не возражаете?

– Что вы, я не устала! – поспешила сказать Маша.

Сейчас впереди шагал Камушкин, Маша с Синевым и его помощником еле поспевали за ним. Синев шепнул: – Ведет в третий уклон – самое страшное место по газу.

Маша скоро заметила, что стало теплее и воздух не так чист – холодная свежая струя сюда, видимо, добиралась с трудом. Резко запахло сырым и затхлым подземельем. Они шли долго, все время спускались вниз, потом Камушкин замедлил шаги, стал двигаться осторожно, свет его лампочки шарил по земле и ощупывал стены, как рука. Третий уклон был немного шире, чем другие проходы. Смонтированный здесь транспортер не работал, людей также не было видно. Зато здесь было свежее – сильная струя воздуха омывала проход. Камушкин, упершись светом в низ стены, сказал небрежно:

– Можете любоваться – суфляр!

Маша знала, что суфлярами называются струи рудничного газа, выбивающегося из земли, небольшие газовые фонтанчики. Они с Синевым наклонились, световые конусы их лампочек пересеклись на стенке. Из стены вырывался под давлением поток метана, издали было слышно тонкое посвистывание и шипение газовой струи; руке, протянутой к суфляру, сразу становилось холодно. Чистый метан – газ без запаха и цвета; этот, видимо, не был чистым: от суфляра отчетливо истекал запах гнили и плесени. И еще одно ощутила Маша: внизу сразу стало тяжелее дышать, в воздухе, наполненном метаном, не хватало кислорода.

Камушкин сообщил:

– Это один из десятка суфляров на нашей шахте, он интересен тем, что самый большой по дебиту. Скоро мы его направим по трубе наверх, в нашей же котельной сожжем. А пока, ничего не попишешь, прекратили около него все работы и пробили из уклона прямой ход на отходящую струю – выбрасываем наружу, не даем распространяться по шахте. Безопасность это обеспечивает.

Маша не отрывала взгляда от суфляра, даже опустилась на колено и водила рукой по стене, чтобы ощутить силу, с которой струю выхлестывало из земли. Она спросила:

– А на сколько все это взрывоопасно?

Камушкин ответил:

– Газ может взорваться, когда его от пяти до двадцати процентов. Зажгите в этом месте спичку – вмиг перенесетесь в гости к прабабушке. Для любителя самоубийства трудно найти более удобный способ.

Он говорил с гордостью, он словно хвастался, что в его подземных владениях есть такое грозное местечко. Маша поспешно встала. Камушкин пошел вперед. Теперь они поднимались вверх по вентиляционному проходу. Маше объяснили, что такие вентиляционные ходы называются «печами»: название дано из-за тяги, в ином подземном ходе гудит, как в настоящей печке.

Вентиляционная печь выходила в широкую, освещенную лампами штольню – обратную струю.

– Все, – сказал Камушкин. – Здесь газа у нас – десятые доли процента. Страхи и ужасы показаны, можете поблагодарить за представление и приступить к делу. Если не возражаете, поднимемся немного выше, бригада Ржавого работает в другом месте.

– Мне надо на восточный участок, – сказал Синев. – Я зайду к вам перед концом смены, Маша.

– Обязательно заходите, – попросила Маша. – Мне одной страшно выбираться.

Синев и Камушкин засмеялись. Синев сказал, продолжая улыбаться:

– Ну, одной возвращаться вам не придется. Здесь нет ходка, где бы ни работали люди, все они пойдут с вами. Вот только нам придется побродить в глухих углах сегодня.

Камушкин заметил, кивнув светом на респиратор:

– Вот отчего химическую фабрику навесили на плечи. Редкий случай – увидеть тебя с этим грузом.

Он пропустил Синева вперед. Синев с помощником свернули в первый же боковой ход. Теперь Маша шла вдвоем с Камушкиным по узкому и низкому проходу с неровным полом. Ни впереди, ни сзади не было ничего видно. Маша подумала, что если в этом безмерно низком погребе заблудиться, никто не увидит и не услышит, даже эха не будет. На минуту ею овладело беспокойство, она невольно заспешила, догоняя Камушкина. От торопливости она стала спотыкаться. Камушкин, не оборачиваясь, быстро шел впереди.

– Пожалуйста, немного потише, – попросила она. – Я запыхалась от такого бега.

Он пошел медленнее.

– Расскажите мне, куда мы идем, – продолжала она. – Что это за место, где работает Ржавый?

Камушкин объяснил, что бурильщики Ржавого заняты на проходке нового штрека. На этом участке особенно плохо с выполнением норм, рабочие с неохотой идут сюда.

Через минуту Камушкин сказал:

– Ну, пришли, вот она – бригада Ржавого.

2

Узкий штрек сменился уклоном, широким, как откаточная штольня. В конце его открылись места разработок. С разных сторон вспыхивали лампы, слышалось стрекотание сверл, в стенах виднелись боковые ходы. Несколько бурильщиков забуривали шпуры. Освещая место работы лампочками, прикрепленными к козырьку касок, бурильщики наваливались телами на длинные сверла, с тонким скрежетом углублявшиеся в породу. Среди бурильщиков Маша узнала рослого Ржавого, он работал размеренно и четко, что-то насвистывая. И уверенные его движения, и непрерывный звучный визг сверла, и самая песенка производила странное в этом подземелье впечатление бодрости и ясности.

– Здравствуйте, Василий Аверьянович! – громко сказала Маша. Ржавый оторвался от бура. Он скинул рукавицу, пожал Маше руку, свет её лампы падал на его перепачканное пылью смеющееся лицо.

– Проверка на тебя идет, Василий, – внушительно и насмешливо сказал Камушкин. – Мария Павловна по секундомеру установит, чего ты стоишь и нельзя ли тебя еще немного подогнать.

Маша резко обернулась к Камушкину. И самый тон его, и смысл его предупреждения Ржавому были недопустимы. Камушкина следовало немедленно опровергнуть. «Разыгрывает перед рабочими роль их защитника!» – с возмущением подумала Маша. Ржавый, заговорив, не дал ей высказаться.

– Правильно, надо проверить, – сказал он с доброй улыбкой. – Дело наше открытое, а со стороны всегда виднее, что к чему. Ты как же, Маша, сейчас начнешь?

– Сегодня я главным образом буду присматриваться, – сообщила Маша. – Надо мне предварительно ознакомиться с приемами вашей работы. А завтра приду вместе с вами и сниму полный хронометраж процесса от первого вашего движения до последнего. – Она попросила: – Дайте мне для начала поработать буром.

– Это можно, – согласился рабочий. – Становись на мое место.

Маша, напрягая тело, старалась всей силой давить на рукоятку бура, но струйка пыли и камешков, сочившаяся из отверстия, сразу оскудела, тонкий звук превратился в высокий неприятный скрежет, похожий на тот, что издает нож, царапающий тарелку. Через несколько минут у Маши заныли плечи, стало ломить руки. Раздосадованная и сконфуженная, она оставила бур.

– Девушкам наша работа непосильна, – утешал ее Ржавый, погружая бур в породу. Но она не могла успокоиться – она ощущала, не поворачиваясь, иронический, взгляд молчавшего Камушкина, ей было обидно, что он видел ее неудачу. Она сухо сказала, раскладывая чемоданчик и вытаскивая бумагу и карандаш:

– Спасибо, Павел Николаевич, теперь я справлюсь сама.

После ухода Камушкина она погрузилась в свою работу. Она записывала все, что делал Ржавый, каждую операцию и движение, отмечала примерную длительность, движения, его результаты. Ей сразу показалось, что Ржавый не торопится, при желании можно было и быстрей работать. Она усмехнулась – так было всегда, когда около рабочего появлялся хронометражист. Запись хронометражиста рано или поздно превращается в закон, становится обязательной нормой, никакой мастер, даже гордящийся своей исключительностью, не пожелает, чтобы ему предписали в качестве его каждодневного рядового задания то, что составляет максимум его возможностей, плод его нелегко добытого умения или трудового подвига… Она утешила себя обычным утешением всякого нормировщика – ничего, внесу поправки на замедление. Потом она обнаружила, что ей холодно. Она была одета тепло, в зимнюю шахтерскую одежду, но все более зябла.

– Морозно у вас, – пожаловалась она, передергивая; плечами.

– Морозно, – согласился Ржавый. – Вечная мерзлота, Маша. Ниже потеплее, там мерзлота кончается, а выше еще хуже. От этого и трудности, на каждом горизонте по-другому работается.

Маша подошла к забуриваемой стенке, осветила ее лампочкой. Это были песчаники, скованные вечным морозом. Их наносило в этом районе миллионы лет, потом климат изменился, грянули холода, вот так они и стоят с тех пор – застывшие, твердые, неподвижные. Маша отошла в сторону, лампочка выхватила из стены прожилки диабаза, прожилки затем превратились в линзы, далее потянулась целая диабазовая стена, рассекшая мерзлоту. Эта стена дышала тем же доисторическим мертвым холодом. Маша размышляла, новые важные мысли являлись ей, она торопилась все продумать. На все уже есть нормы – и на диабаз, и на наносные грунты, и на уголь, но на мороз, оледенивший все это, у нее норм нет, тут начинается неизведанная область. Правда, имеется и такой раздел – вечная мерзлота, на ее разработку устанавливается особая норма. Но под ней понимается просто мерзлый грунт, а она, мерзлота эта, бесконечно разнообразна – мерзлый нанос совсем не то, что ледяной диабаз или песчаник, совсем по иному нужно каждый из них разрабатывать.

Пока она размышляла об этом, снова появился Камушкин и предложил убираться – сейчас здесь начнется закладка запалов в шпуры, взрывники уже ждут.

– Это меня тоже интересует, – сказала Маша. – На днях я специально займусь этим. А пока я хотела бы только посмотреть.

Камушкин несколько секунд колебался.

– Скоро произведут отпалку ранее заложенных зарядов, – сообщил он. – Пройдемте в семнадцатый квершлаг, там находятся отпальщики, посидите около них… – Он добавил с прорвавшимся раздражением: – Вообще не люблю я, когда посторонние находятся на участке во время отпалки.

Маша обиделась.

– Я не посторонняя, а работник шахты, – возразила она. И мне все равно, что вы любите, а что нет. Напоминаю вам также, что именно вы требовали моего выхода в шахту, я только выполняю это ваше желание.

Он сердито молчал. Она еле поспевала за ним.

После их ухода Ржавого окружили несколько бросивших работу бурильщиков: они интересовались, что делала здесь Маша. Один из бурильщиков, широкоплечий пожилой мастер с худым лицом и злыми глазами недовольно сказал:

– Новое придумали – нормировочку! Наш главный спит и видит во сне, где бы еще ужать. Покоя ему не дают наши заработки. Для того и инженершу нашу прислал – рационализировать зарплату процентов на двадцать. Дешевого уголька добивается – за такое дело его и в приказе, может, отметят…

– Ну, тебя не рационализируешь, Гриценко! – возразил второй бурильщик, невысокий и плотный, со спокойной речью и веселыми глазами. – После всех ужатий все равно в два раза больше той же инженерши получишь. Ты, да Ржавый, да начальник шахты – самые наши кулаки, больше вас никто не зарабатывает. А насчет дешевого уголька ты напрасно, сам знаешь, что он у нас, на севере, в золотую копеечку вскакивает. По-моему, правильно, что за это дело берутся.

– Весь вопрос, как берутся! – закричал Гриценко. – Ты мои заработки не трожь, я их не за столом добивался, не дипломом, а руками беру – двадцать восемь лет в шахте!.. И сто инженеров посади – один половины того не сделает, что я. Им дипломы, а мне орден дали – вот оно как оборачивается, это понимать надо.

– Понесли! – миролюбиво сказал Ржавый. – Где только Харитонов с Гриценко сойдутся, сразу лайка. Ты скажи, чего хочешь, Гриценко?

Но Гриценко продолжал возмущаться.

– Дешевый уголек! – бормотал он. – Механизацию заканчивай, производительные механизмы вводи – вот тебе и подешевеет. А нормы новые – это ужимка зарплаты, дело это не пойдет. Слушай, Василий, – сказал он немного успокоившись. – Неправильно, что она к тебе прикреплена. Никакой рабочий под тебя не вытянет, сам знаешь. И чего Павел Николаевич смотрит, удивляюсь! Мастера нужно ей подобрать хорошего, только среднего, чтобы и отсталых не зарезать непосильной нормой. Вот, к примеру, возьмем Харитонова – очень способно на его выработку равняться.

Он метнул злобный взгляд на Харитонова. Харитонов усмехнулся.

– Ладно, давайте мне, – согласился он. – За вами, конечно, не угонюсь, но что знаю и умею, честно ей покажу.