Текст книги "Автографы на картах"
Автор книги: Сергей Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
ИССЛЕДОВАНИЯ «ДОМАШНИХ» МОРЕЙ
Эпизодические съемки морских офицеров. Карты, устаревшие до издания. Почин Литке. Печорская экспедиция. Подвижник русской гидрографии и его помощники. Штурмана штурмуют Новую Землю.
Так вышло, что, начиная с Великой Северной экспедиции, моряки-гидрографы с завидным упорством исследовали все арктические моря России, а до самых близких – Баренцева, которое весь мир называл Русским, и «домашнего» Белого руки не доходили. Естественно, так долго оставаться не могло. Тем более что политическая обстановка вынуждала Россию держать на Севере военно-морской флот.
Морской картограф К. А. Богданов считает первой сохранившейся картой Белого моря хранящуюся в библиотеке Академии наук СССР копию рукописной карты Соловецких островов, снятую с неизвестного источника в 1729 году. Однако, вне сомнений, это не самая древняя карта.
В 1701 году картограф Андриан Шхонебек перегравировал карту северной части Белого моря и южной части Баренцева моря из атласа «Зеефакел» голландца Иоганна Ван-Кейлена. Карта плохо отражала действительность, так как на ней были искажены не только очертания берегов, но и транскрипция древних поморских географических названий.
Поэтому уже в 1741 году для гидрографического обеспечения зимовавшей в Екатерининской гавани Кольского залива эскадры капитана Лювеса лейтенантом Винковым, геодезистом Зубовым и «академии учеником» Михаилом Страховым была выполнена опись острова Кильдин и Кольского залива. Одновременно «флота мастер» Евстахий Бестужев и мичман Петр Михайлов произвели промер рек Чижи и Чеши, доказав полуостровное положение Канина Носа.
В 1746 году лейтенант Жидовин и штурман Иванов смогли описать лишь устье Северной Двины. Несмотря на самоотверженность, немногим больше сумели сделать в 1756–1757 годах на одномачтовом боте лейтенант Беляев и штурмана Толмачев, Погуткин и Ломов в Мезенской губе. Капитан-лейтенант М. С. Немтинов в 1769 году лишь наметил контуры Летнего берега и Онежских шхер.
На основании этих гидрографических работ в 1770 году была составлена рукописная карта восточной части Белого моря. Вводя ее после длительного забвения в 1954 году в научный оборот, К. А. Богданов отмечал, что, «несмотря на недостатки этой карты, основанной на немногих астрономических пунктах, она значительно точнее передавала очертания Белого моря…» [42]42
Богданов К. А. Морская картография. С. 41.
[Закрыть].
В 1777 году лейтенант Пустожерцев картографировал некоторые острова и устья рек на западе моря. Фрегат «Евстафий» из эскадры контр-адмирала Хметевского в 1779 году описал острова Иокангские и Большой Олений, другие корабли эскадры – норвежский берег. На следующий год за исследование Терского берега взялись лейтенанты Петр Григорков с мичманами Воиновым и Мялицыным и Дмитрий Доможиров с мичманом Поскочиным и штурманом Харламовым. И снова малыми средствами пытались делать большие дела, к тому же пренебрегая опытом и знаниями местных промышленников. Даже прямое указание лоцмана – старого мезенского кормщика Тимофея Баранова на местоположение банок к северу от острова Моржовец мало помогло лейтенантам.
Начиная с 1798 года в течение пяти лет большая экспедиция генерал-майора Логгина Ивановича Голенищева-Кутузова «пахала» Белое море. Каждый из семнадцати отрядов возглавлял флотский офицер, которому помогал штурман или штурманский ученик.
О большинстве офицеров мы практически ничего не знаем. Работа «при описи Белого моря» являлась лишь кратковременным эпизодом их службы, основная часть которой прошла в строю на Балтике. Дольше других на Севере пробыл Бернгард Борисович Берх, снимавший со штурманом Роговым западную часть Белого моря. Он вернулся в Кронштадт лишь в 1804 году на построенном в Архангельске корабле «Сильный». Но только, пожалуй, Николай Васильевич Алферьев, командовавший судами Беломорской экспедиции «Св. Николай» и «Надежда», до конца дней своих остался верен Северу. И это несмотря на то, что до экспедиции он познал и более легкую службу: командовал придворными яхтами, работал на теплом Каспии. Правда, в гидрографических работах он больше непосредственно не участвовал, но всегда ими интересовался и содействовал им – и когда руководил заготовкой леса для Архангельского порта, и в последующем, когда возглавлял внутреннюю брандвахту и 3-й ластовый экипаж.
Громадный труд многих людей экспедиции, по существу, пропал даром. «По окончании всех этих работ, – писали гидрографы в конце прошлого века, – Голенищев-Кутузов составил генеральную карту Белого моря, которая была награвирована в 1806 году. Когда карта эта вошла в употребление, на ней обнаружились большие неверности и искажения, произошедшие, главным образом, от неверно определенных астрономических пунктов» [43]43
Краткий исторический очерк гидрографии русских морей. СПб., 1896. Ч. 1. С. 65.
[Закрыть]. Л. И. Голенищев-Кутузов много сделал как гидрограф и картограф, но славу о себе оставил негромкую. Кажется, он всегда больше был озабочен тем, чтобы скрыть свои просчеты, а не исправить их, и, пользуясь положением в морских кругах, легко добивался высокой оценки своей деятельности. Это не могло не принести ущерба отечественной гидрографии…
Ф. П. Литке в 1821 году, направляясь в свое первое плавание к берегам Новой Земли, по карте Голенищева-Кутузова плотно посадил бриг «Новая Земля» на банку в северной части Белого моря. Только чудом удалось спасти судно. Этим плаванием началось систематическое гидрографическое исследование наших самых западных на Севере морей: «За четыре года были выполнены следующие работы: произведена опись около 370 миль Мурманского побережья, 650 миль Новоземельского, 60 миль островов Вайгач и Колгуев и составлено 18 генеральных, путевых и частных карт… За время с 1821 по 1824 г. склонение компаса было определено в 46 пунктах, на основании которых уже можно было иметь достаточно полное представление вообще о магнитном склонении в Баренцевом море. Открыто постоянное течение, идущее на север вдоль западного берега Новой Земли, впоследствии названное именем Литке, и обнаружены непостоянные по силе и направлению течения вдоль Мурманского побережья» [44]44
Алексеев А. И. Федор Петрович Литке. М., 1970. С. 257–258.
[Закрыть].
Литке помимо своей экспедиции руководил всеми исследователями, работавшими в это время па Севере. «Федор Петрович Литке», – пишет историк А. И. Алексеев, – был разносторонне одаренным человеком, но главным своим научным занятием он всегда считал гидрографию. Литке справедливо называют продолжателем дела Ф. И. Соймонова, А. И. Нагаева, Г. А. Сарычева, хотя он и не занимал (так же как и Соймонов) официальных высоких постов на гидрографической службе» [45]45
Там же. С. 269.
[Закрыть]. Правда, когда ставился вопрос о возрождении звания генерал-гидрографа, которое после смерти Сарычева никто не носил, его собирались присвоить Литке. Но хлопотные обязанности президента Российской Академии помешали Федору Петровичу принять его.
В 1821 году начала действовать и Печорская экспедиция, которой руководил опытный штурман 12 класса Иван Никифорович Иванов. Помогали ему только что окончившие Штурманское училище штурманские ученики Петр Кузьмич Пахтусов и Николай Маркович Рагозин. Два года весьма ограниченными средствами вели они гидрографические исследования на своенравной Печоре и к востоку от нее. Ф. П. Литке, которому в 1824 году подчинили экспедицию, отмечал И. Н. Иванова и его помощников в донесении Адмиралтейскому департаменту: «Описывая в открытых карбасах берег океана и острова, в нарочитом расстояний от материка лежащие, подвергали они неоднократно жизнь свою очевидной опасности, не говоря уже о всякого рода трудностях и недостатках во всем, а наконец, и в самой пище, которые они с самого начала до самого конца экспедиции переносить долженствовали» [46]46
ЦГАВМФ, ф. 215, оп. 1, д. 785, л. 59–60.
[Закрыть].
На следующий год экспедицию разделили на два отряда: западный под руководством уже упоминавшегося спутника Анжу И. А. Бережных (в него вошел и Пахтусов) и восточный. Если первый закончил работу зимней описью Чешской губы в 1826 году, то второй продолжал съемки до глубокой осени 1828 года, дважды перезимовав в Обдорске. Здесь в полуразвалившейся хижине – под полом ее хлюпала вода, а окна были затянуты налимьей шкурой – Иванов составлял свои карты побережья Карской губы и полуострова Ямал. Главные же лишения гидрографы испытывали во время съемок: тонули, замерзали, голодали, падали от усталости… И все для того, чтобы потомки могли отметить: «Карта Иванова являлась наиболее точной для своего времени» [47]47
Белов М. И. Арктическое мореплавание… С. 492.
[Закрыть]. Другой награды гидрографы не ждали.
Особо подвижнической была деятельность на Европейском Севере Михаила Францевича Рейнеке. Перед ним открывалось блестящее будущее как в Адмиралтействе, так и в дальних вояжах. Но он, двадцатилетним мичманом попав в Архангельск, привязался к суровому краю.
Обеспокоенное неоднократными авариями кораблей в результате неточности карты Голенищева-Кутузова, архангельское морское начальство посылает для промеров северной части Белого моря в 1816 году капитан-лейтенанта Сорохтина на шлюпе «Прам», в 1822 – капитан-лейтенанта Е. А. Длотовского и в 1823–1824 годах капитан-лейтенанта П. Б. Домогацкого на бриге «Кетти». В 1825-м на этом же судне отправилась руководимая Ф. П. Литке экспедиция участника первой русской Антарктической экспедиции лейтенанта Д. А. Демидова. Ему сопутствовали лейтенант М. Ф. Рейнеке, мичманы А. А. Шатилов и Ф. А. Бубнов. Однако ввиду неблагоприятной погоды и эта экспедиция не смогла до конца выяснить сложный подводный рельеф этого района.
В 1826 году по предложению Литке М. Ф. Рейнеке назначается начальником Кольской экспедиции, которой предстояло продолжить начатые Федором Петровичем гидрографические исследования на Мурмане. Много лет спустя Рейнеке признается Литке: «Вы виновник гидрографической моей жизни, Вы были и руководителем моим в ней. Без Вас не смог бы я исполнить того, что сделал и что снисходительные судьи признают достойным внимания…» [48]48
ЦГАВМФ, ф. 1166, оп. 1, д. 5, л. 154.
[Закрыть].
«Кольская экспедиция, – пишет много занимавшийся ее историей В. М. Пасецкий, – произвела детальную опись Кольского залива, о. Кильдина и Мурманского берега вплоть до границ с Норвегией. Работы опирались на 13 астрономических пунктов… Одновременно с картами была составлена лоция. Кольская экспедиция была важной вехой в гидрографическом обследовании северных берегов России» [49]49
Пасецкий В. М. Арктические плавания россиян. М., 1974. С. 148–149.
[Закрыть].
В марте 1827 года Рейнеке возглавляет Беломорскую экспедицию. Ей предстояло уточнить и дополнить только что напечатанный и уже устаревший «Атлас Белого моря с прилегающими заливами Онежским и Кандалакским…» Голенищева-Кутузова. Кандидатуру Рейнеке предложил «первый плаватель круг света» И. Ф. Крузенштерн. Большое участие в снаряжении экспедиции и успешном ее завершении приняли генерал-гидрограф Г. А. Сарычев и его помощник Ф. Ф. Шуберт.
В. М. Пасецкий в историческом очерке «Три Крузенштерна» много говорит о несправедливых гонениях на Крузенштерна со стороны Г. А. Сарычева, который якобы «довольно изобретательно устранял со своего пути восходящие звезды русской морской науки» [50]50
Пасецкий В. М. Очарованный надеждой. Л., 1970. С. 20.
[Закрыть]. Оставим на совести историка намек на то, что Ю. Ф. Лисянский и В. М. Головнин были отстранены от флотских дел «благодаря» Сарычеву. Вряд ли это так. Но неприязнь между Крузенштерном и Сарычевым действительно существовала. И кто в этом больше повинен, даже трудно сказать. Ну не любили люди друг друга. Однако, как свидетельствуют архивные документы, по основным вопросам морских исследований, в том числе и на Севере, сотрудничали тесно.
Тем более спорен вывод о том, что упраздненный в 1827 году Адмиралтейский департамент был «заменен более громоздким и обширным бюрократическим аппаратом, который похоронил многие важные проекты полярных исследований» [51]51
Пасецкий В. М. Арктические плавания россиян. С. 172.
[Закрыть]. Именно в результате образования в составе Главного морского штаба Управления генерал-гидрографа, то есть официального создания русской гидрографической службы, стали возможны многие гидрографические экспедиции. Последовавший же в середине XIX века спад интереса к освоению Северного морского пути вызван был более глубокими причинами, и в первую очередь серьезным кризисом производительных сил и производственных отношений в дореформенной, крепостнической России.
Однако вернемся к Беломорской экспедиции. Пять лет бриг «Лапоминка» грузоподъемностью 200 тонн и шхуны № 1 и № 2 по 45 тонн бороздили беломорские просторы, исследуя их как «береговою мерою», так и судовыми и шлюпочными промерами. Комплектование нижних чинов производилось по большей части из архангельских ластовых экипажей, где служили не годные к строевой службе больные и старые матросы, ко всему нередко до этого не видавшие моря. Офицерского состава постоянно не хватало. К тому же его текучесть была высокой – за время экспедиции в ней поработали 27 офицеров на тринадцати штатных должностях. Помимо Рейнеке лишь Иосиф Петрович Милюков да штурманы Иван Елисеевич Вепрев и Александр Петрович Селиверстов участвовали во всех плаваниях. Командиры шхун лейтенанты Николай Федорович Ломен и Андрей Логгинович Юнкер, которыми Рейнеке остался очень доволен в первую навигацию, на следующий год были отозваны в действующую Средиземноморскую эскадру. Их место заняли лейтенанты Василий Степанович Нелидов и Василий Андреевич Кротов.
Экспедиционные трудности подрывали здоровье моряков. Вернувшись больным из первого плавания, умер в 1829 году лейтенант Александр Григорьевич Котельников. Умер по возвращении из плавания осенью 1833 года лейтенант Иосиф Петрович Милюков. Недолгим был век участников экспедиции мичманов Иустина Игнатьевича Рубанова и Алексея Алексеевича Тверетинова.
Много раз экспедиционные суда были на краю гибели, и лишь находчивость командиров и самоотверженные действия экипажей предотвращали ее. Не менее сложными бывали высадки на берег. Так, вечером 25 июня 1827 года мичман А. М. Иванчин-Писарев и кондуктор корпуса флотских штурманов П. К. Пахтусов на двух шлюпках с шестнадцатью матросами отправились на остров Моржовец для строительства там знака и описи берега. Едва шлюпки отвалили от борта стоявшего на якоре брига, как неожиданно сорвался свирепый шторм с дождем. «Лапоминка» успела укрыться за подветренным берегом острова, а береговая партия, достигнув берега, не смогла поднять шлюпки на крутой склон, и их разбило. Двое суток люди провели на острове под проливным дождем и пронзающим ветром без огня, но задание выполнили.
Помощник Рейнеке Алексей Михайлович Иванчин-Писарев за участие в декабрьском восстании был сослан в Архангельск «для исправления образа мыслей под бдительный надзор начальства». Михаил Францевич был не только доволен деловыми качествами своего подчиненного, но и, судя по всему, во многом разделял его образ мыслей. По представлению Рейнеке Иванчина-Писарева вскоре произвели в лейтенанты, а в 1830 году назначили командиром «Лапоминки».
Результаты экспедиции Рейнеке оказались внушительными. За три лета было закончено обследование Северных кошек, выявлен подводный рельеф Мезенского, Онежского, Кандалакшского, Двинского заливов и устьев впадающих в них основных рек. Уточнено положение многих островов и приметных мест на берегах Терском, Канинском, Зимнем, Поморском, Карельском, для чего определен 31 астрономический пункт. Впервые в открытом море с помощью изобретенных Рейнеке приборов были поставлены исследования колебаний уровня моря и прозрачности воды. Особое внимание уделялось метеорологическим и магнитным наблюдениям, а также исследованию течений.
На основании данных Беломорской экспедиции в 1833 году были изданы «Атлас Белого моря», а потом и «Гидрографическое описание северного берега России» (сначала в 1843 году вышла II часть – Лапландский берег, затем в 1850-м I часть – Белое море), в предисловии к которому Рейнеке писал: «Это был первый опыт соединить описание гидрографических подробностей со сведениями о прочих свойствах описываемого края» (Ч. 1, с. VI). Петербургская Академия наук присудила Рейнеке за эти труды свою высшую награду – Демидовскую премию. А через пять лет его избрали членом-корреспондентом академии. К этому времени он был произведен в вице-адмиралы и назначен директором Гидрографического департамента и председателем Ученого комитета Морского ведомства.
Рейнеке до конца своих дней не забывал Север. По его проекту были открыты мореходные школы в Архангельске и Кеми. Он принимал активное участие в снаряжении, а потом опубликовал в основанных им «Записках Гидрографического департамента» отчеты новоземельских экспедиций П. К. Пахтусова, К. М. Бэра, А. К. Цивольки, С. А. Моисеева. Там, на Новой Земле, увековечены имена М. Ф. Рейнеке и почти всех его соратников по Беломорской экспедиции. Желающих с ними познакомиться поближе мы отсылаем к нашей книге «Архангельский полярный мемориал».
В результате описных работ новоземельских экспедиций было составлено более 30 карт и планов. Люди впервые увидели изображение восточных берегов Новой Земли. Еще перед Великой Отечественной войной на навигационных картах этих мест помечалось, что они составлены по работам Пахтусова, Цивольки, Моисеева. Приведем лишь некоторые статистические данные по этим экспедициям. Они порой выразительнее слов.
Только в трех зимовочных экспедициях гидрографы провели 1399 дней в Арктике, пройдя на судах, в шлюпках и пешком со съемками более полутора тысяч километров. Из 56 человек, участвовавших в них, 14 не вернулись в Архангельск, в том числе и прапорщик корпуса флотских штурманов Август Карлович Циволька. Погибли экспедиционные суда карбас «Казаков» и шхуна «Новая Земля». Это помимо отправившихся одновременно с Пахтусовым в 1832 году на шхуне «Енисей» на одноименную реку активных участников Беломорской экспедиции лейтенанта Василия Андреевича Кротова и подпоручика корпуса флотских штурманов Ивана Филипповича Казакова, погибших с экипажем из восьми поморов и судном. А кто считал тех, кто, подобно Пахтусову, погиб «от понесенных в походах трудов» уже возвратившись? Дорого давались новые карты гидрографам.
МАЯКИ ОТКРЫВАЮТ ОСВЕЩЕНИЕ
Кресты, гурии, глядни. Первые маяки Арктики. Свет в Белом море. Кладбища у маяков. Маячные династии. Одиссея маячников Жужмуйского. Две жизни Ивана Хромцова. Культурные форпосты. Новоземельский приют. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Суровая необходимость.
Самыми старыми в стране являются балтийские маяки, построенные еще ганзейскими купцами. Первым русским маяком считают деревянный знак, на вершине которого ночью разжигали костер, установленный по указанию Петра I в устье Дона в 1702 году. Не уверен, что именно этому маяку следует отдать пальму первенства. Многочисленные кресты и гурии на берегах Белого и Баренцева морей издавна служили мореходам-поморам опознавательными знаками, маяками. Большую часть лета, в круглосуточный полярный день, освещать их не было необходимости. В темное время года, если поблизости жили люди, у знака вполне могли разжигаться костры. По-видимому, от этой традиции возник пункт петровского указа 1705 года, требовавший на берегу северодвинского фарватера устанавливать «баки огневые», которые представляли собой обычные смоляные бочки, зажигавшиеся прямо на земле.
Затем на многих островах дельты Северной Двины были установлены деревянные маячные башни. Но они служили не столько для ориентировки мореплавателей, сколько для наблюдения за приближением неприятельских военных кораблей и сигнализации об этом в Архангельск. Кстати, первоначальное значение маяка – «казачий сторожевой пост с приспособлением для подачи сигналов тревоги огнем» [52]52
Словарь русского языка XI–XVII вв. М., 1962. Вып. 9. С. 50.
[Закрыть]. Именно от него возникло, например, название села Маяки в устье Днестра, где уже в 1430 году был замок Маяк-Караул. Поморы же называли возвышенные места, на которых часто устанавливались кресты и гурии, гляднями. Вот почему на берегах Кольского полуострова появились мыс Большой Глядень в губе Гавриловская и мысы Глядень в устье реки Харловки и Шельпинской губе, а на Новой Земле губа Крестовая, острова Крестовые.
Отряды Великой Северной экспедиции установили на арктическом побережье много маяков, как тогда называли несветящие навигационные знаки. Так, в начале лета 1734 года промышленники по указанию архангельских властей поставили знак на южном берегу пролива Югорский Шар. Лейтенант Муравьев в самой дальней точке Ямала, которой ему удалось достичь в тот год, поставил свой памятный знак. В последующие зимы геодезист Василий Селифонтов севернее этого знака создал несколько маяков. По двухметровому кургану, сооруженному из песка и дерна, назван мыс Юмба, в переводе с ненецкого – «земляная куча». Местоположение маяка было определено астрономически.
Отряд Дмитрия Овцына и Федора Минина поставил несколько маяков по обоим берегам Обской губы и в Енисейском заливе. В 1876 году английский капитан Д. Уиггинс нашел на мысе Ефремов Камень крест Ф. Минина и передал его в музей города Енисейска, а Никифор Бегичев в 1922 году севернее нашел другой мининский маяк, доска с надписью с которого теперь хранится в Эрмитаже.
Дмитрий Лаптев в устье Колымы поставил большой маяк в виде четырехгранного сруба высотой около 18 метров. На вершине его, вероятно, зажигался огонь, так как рядом было несколько изб и жили люди, иначе зачем было нужно такое основательное сооружение. Недавно на этом месте установлен автоматический маяк в честь строителей первого.
Существует предание еще об одном маяке, построенном в дельте Лены Лаптевым же, только не Дмитрием, а его двоюродным братом Харитоном. Вот что об этом маяке доносил побывавший здесь в 1822 году штурман П. И. Ильин: «На правом берегу устья по берегу устья поставлен маяк, вышиною до 24 футов, и подле него караульня. Жители сказывали, что все это сделано лет за сто, по представлению мореплавателей; нынешние старики слыхали от своих стариков, что по сооружении сего маяка имелись в летнее время караульные и, по вскрытии моря, жгли здесь огонь. Кажется это тот самый маяк, который был поставлен лейтенантом Хар. Лаптевым в 1739 году на устье Крестовского рукава. На его карте этот рукав соответствует Туматской протоке» [53]53
Записки Гидрографического департамента. СПб., 1849. Ч. 7. С. 179.
[Закрыть].
Маяк этот во второй половине XIX века разрушился вместе с берегом, но остров, на котором он стоял, до сих пор называется Маячным (по-якутски Аллара-Маяк-Белкее). А. М. Сибиряков собирался поставить здесь новый маяк, чтобы обеспечить вход в Лену своему пароходу, следовавшему с норденшельдовской «Вегой». С якутом А. Ф. Винокуровым был заключен договор, по которому тот обязался «выстроить сигнальную вышку из плавника или из земли, не ниже семи метров, а в верхней части установить длинный шест с блоком для поднятия флага» и в темные ночи «близ морского знака разводить два или три больших костра, или же вешать на нем фонари, так чтобы с моря были видны эти огни и фонари» [54]54
Норденшельд А. Е. Плавание на «Веге». Л., 1936. С. 10.
[Закрыть]. Как все это напоминает рассказы якутов о маяке X. Лаптева! И размеры, и огни – явно Сибиряков знал о лаптевском маяке. К сожалению, Винокуров не смог выполнить договора, капитану «Лены» в 1878 году пришлось входить в реку на свой страх и риск через Быковскую протоку.
Официальной датой рождения беломорских маяков следует считать 7 (19) сентября 1833 года, когда в половине седьмого вечера специально командированные с Балтики маячники, как тогда говорили, «открыли освещение» Мудьюгского маяка. Кирпичную 41-метровую цилиндрическую маячную башню начали строить под руководством военного инженера Власова еще пять лет назад с одобрения начальника Второго отделения Гидрографического департамента М. Ф. Рейнеке, который в 1828 году сам построил неосвещаемую башню на мысе Святой Нос, а потом поручил выбрать место для маяков Орловско-Терского, Моржовского и Жижгинского своему спутнику по Беломорской экспедиции лейтенанту Н. Ф. Корсакову.
Первым смотрителем Мудьюгского маяка стал поручик корпуса флотских штурманов Алексей Васильевич Козобин. Потом он долгое время был лоцкапитаном, то есть руководителем архангельских лоцманов, изобрел автоматический «приливомер для начертательного определения приливов и отливов», а также автоматический «ветрописец». В 1857 году подполковник Козобин стал заведующим лоцманской и маячной частью Белого моря.
К этому времени уже действовали маяки Орловско-Терский, Жижгинский, Моржовский, две пары створных знаков, башни на мысе Пихнемском и острове Горонтьеве. Освещались они простыми керосиновыми лампами (в четырнадцати лампах с отражателями Мудьюгского маяка жгли очищенный рыбий жир – «сыроток»).
Первым управляющим беломорскими маяками в 1843 году был назначен полковник корпуса флотских штурманов Григорий Иванович Никифоров, заслуженный мореход, совершивший пятьдесят шесть дальних плаваний, в том числе два кругосветных, участник Наваринского сражения. Он близко знал многих моряков-декабристов, сочувствовал им. Его высоко ценили Литке, Головнин, Нахимов. Несмотря на свои шестьдесят два года, Никифоров лично на шхуне «Полярная звезда» ежегодно обходил все строящиеся маяки, вникал в нужды маячников. После возвращения из такого похода в 1853 году он заболел и умер, похоронен на Соломбальском кладбище…
В 1863 году открыли освещение Сосновецкий и Святоносский маяки, в 1871—Жужмуйский, в 1878 – Зимнегорский. В исторической литературе много пишут о лишениях, которые выпадали на долю исследователей высоких широт. Но часто забывают, что именно в «домашнем» Белом море этих лишений порой было не меньше. Имен беломорских маячников не вносили» энциклопедии, им не ставили памятников (исключением стала часовня на берегу губы Песчанка, соооруженная родственниками лейтенанта Софронова и корабельного инженера Тетерина, погибших при доставке со шхуны «Бакан» на берег людей и строительных материалов во время ремонта Орловско-Терского маяка. Вместе с ними погибли семнадцать матросов и трое мастеровых). Но именно в Белом море складывались традиции службы будущих арктических маячников, обретался опыт.
Высокой ценой давался этот опыт. У каждого маяка быстро вырастали кладбища. В 1858 году на Моржовском маяке умерли от цинги смотритель штабс-капитан Урюпин с женой и два служителя, на Орловско-Терском – два служителя. В первую же зимовку на Святоносском маяке цинга унесла из восьми человек персонала семерых. На следующую зиму, несмотря на принятые меры, в живых опять остался один смотритель унтер-офицер сверхсрочной службы Е. А. Алексеев. Об этой трагедии на беломорском маяке командир Архангельского порта 12 июля 1864 года даже докладывал царю. После этого три года личный состав маяка вывозили на зиму за 320 километров в селение Варзуга. На других же маяках все оставалось по-старому.
В июле 1873 года подошедшую к маяку Жужмуйскому шхуну «Полярная звезда», вопреки обычаю, никто не вышел встречать. Весь личный состав – четыре человека – погиб. Экипажу ничего не оставалось, как предать тела земле. Можно представить, с каким настроением осталась на зимовку новая смена. За первые тридцать лет существования беломорских маяков на них переболели цингой 142 человека и умерли 49.
Большие беды терпели и поморские лоцманы, которым приходилось выезжать для встречи и проводки морских судов в любую погоду. В сентябре 1821 года карбас с лоцманами Иваном Хабаровым и Петром Пустошным унесло в море и потопило. Такая же история приключилась в 1867 году с лоцманами Николаем Урпиным, Осипом и Владимиром Котцовыми. Да мало ли…
Поэтому ввод в действие первого на Севере плавучего маяка Северо-Двинского, где помимо средств световой и звуковой сигнализации, размещалась смена лоцманов, был встречен гидрографами с удовлетворением. Судно было построено в Соломбале. 21 августа 1882 года плавучий маяк занял свое штатное место на баре Северной Двины и просуществовал четверть века. В 1907 году его заменил новый плавучий маяк, построенный в Ревеле.
Первоначально на должности смотрителей маяков назначались офицеры корпуса флотских штурманов, а служителями – матросы ластового экипажа. Положение о маяках 1843 года предусматривало, с тем чтобы «некоторые маяки Белого моря по отдаленности их от городов и находящиеся на голых утесах или островах, никем не обитаемых, не стали всегдашним уделом жизни одних и тех же людей», перемещать служителей через три, смотрителей через четыре года. Однако вскоре маячники пожелали оставаться на службе сверх установленного срока, что, несомненно, способствовало более квалифицированному содержанию маяков. Затем было разрешено принимать служащими маяков вольнонаемных, отбирать их рекомендовалось из отставных штурманских офицеров, боцманов, матросов. Однако на деле служителями чаще становились местные жители, а вскоре и члены их семей, в том числе женщины. Личный состав стабилизировался, маячная служба улучшилась. Появились маячные династии.
Отец и сын Багрецовы проработали на Святоносском маяке с 1902 по 1925 год. Николай Иванович Чагин возглавлял Мудьюгский маяк с 1903 года в течение десяти лет, потом его сын Андрей двадцать лет работал в этой должности. Смотрителями Орловско-Терского маяка в течение сорока пяти лет были три поколения Куковеровых – Кузьма Михайлович в 1877–1889 годах, затем до 1920 года его сын Александр и позже внук Николай.
Ефим Иванович Ратманов был смотрителем Жижгинского маяка с 1883 по 1914 год. После его смерти маяк принял сын Леонид, а в 1919-м – другой сын Михаил. Младший сын Георгий, ставший известным полярным гидрологом (его имя носит учебное судно Архангельского мореходного училища), тоже несколько лет работал на маяке служителем и помощником смотрителя. В общей сложности династия Ратмановых прослужила на одном маяке больше полувека.
Из семей беломорских маячников выходили полярные капитаны и ученые. Сын служителя Жужмуйского маяка в 1890–1902 годах Ивана Павловича Башмакова – Павел Иванович стал известным гидрографом, признанным специалистом по маякам и средствам навигационного ограждения. Его имя носит пролив Башмакова в архипелаге Земля Франца-Иосифа и гидрографическое судно «Павел Башмаков». Неопубликованный очерк П. П. Башмакова по истории беломорских маяков использован при написании этой главы. Не могу не привести его рассказ об одиссее отца – истории довольно обычной в прошлом для беломорских маячников. 27 января 1898 года И. П. Башмакова и служителя К. А. Корпачева, охотившихся на тюленей у острова Жужмуйского, унесло в море на внезапно оторвавшемся припае. Десять дней они бедствовали на льдине, укрываясь от непогоды под лодкой-ледянкой. Пищи у них не было никакой. Лишь через несколько дней посчастливилось убить небольшую нерпу, мясом которой и питались, поджарив на ружейном шомполе.
Льдину наконец прибило около Мягострова под Поморским берегом. «Отсюда, – пишет Павел Иванович, – они направились на поиски селения, но, не зная точно, где оно, долго его искали. Эти блуждания без дорог по глубокому снегу и крепкий мороз совсем истощили их силы. В конце концов К. А. Корпачев отказался двигаться дальше, хотя они уже были на твердой дороге. Остановившись у кучи сетей, лежавшей рядом с дорогой, он остался здесь, а смотритель кое-как дотащился до селения Колежмы. Немедленно отправленная отсюда помощь Корпачеву нашла его уже мертвым. Смотритель же отделался только потерей пальцев на левой ноге, которые он сам же и ампутировал посредством перочинного ножа и ножниц» [55]55
Башмаков П. И. Исторический очерк маячной и лоцмейстерской службы на северных морях. Рукопись, хранящаяся в ГП ММФ. С. 242.
[Закрыть].
