Текст книги "Галоп"

Автор книги: Сергей Куприянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

9.

Полковник Ларусс, которого здесь, на базе, все почему-то звали Кингом, то есть Королем, смотрел на Кальвина Винера круглыми, как у совы, глазами, что говорило о его крайнем удивлении.

– То есть вы считаете, профессор, что мы имеем дело с явлением, которое раньше не наблюдалось. Я правильно понял?

Винер поморщился. Правда, только мысленно. Он старался не проявлять своих эмоций к полковнику, держась подчеркнуто академично, что позволяло, хотя бы внешне, соблюдать дистанцию и демонстрировать независимость. На самом деле никакой независимости он не ощущал, скорее, наоборот. Уж больно много нитей, на которых висела судьба некогда одного из лучших исследователей биологического факультета Беркли, держал в своих командирских руках Ларусс, будь он проклят. Впрочем, не один он, и это еще больше удручало того, кого полковник незаслуженно именовал профессором. Впрочем, если бы не то недоразумение полтора года назад, в результате которого его представили насильником и чуть ли не маньяком-убийцей, сегодня Винер был бы уже и профессором, и заведовал собственной кафедрой, а то и возглавил бы исследовательский институт, тихонько жирующий под крылышком одной из серьезных компаний, которая заинтересована в его разработках. Все это было бы реально, если б не Кинг и такие как он.

– Абсолютно. Мои наблюдения и наблюдения предшественников, имеющиеся в моем распоряжении, а главное, следующие из них выводы, позволяют это утверждать с почти стопроцентной точностью.

– «Почти» меня не устраивает, – жестко сказал полковник.

Еще бы! Винера «почти» не устраивало тоже и в куда большей степени, чем этого солдафона. Если б наметившаяся агрессивность среды и впрямь свидетельствовала о необходимых подвижках, то он мог бы с полным правом требовать обещанного – забвения недоразумения и возврата в родную академическую среду. Более чем годичный срок командировки на удаленной планете, где он, в общем-то, не терял времени даром, могли бы сослужить ему – и еще сослужат! – хорошую службу. Это вам не в лаборатории мышей мучить. Это нормальное и, главное, реальное исследование на натуре, так сказать, в поле, в эпицентре событий. Три статьи он уже отправил в профильные журналы, материал для еще как минимум стольких же у него практически готов. А там, чем черт не шутит, и до монографии недалеко. Нормальной, выверенной, полновесной монографии.

Он клял себя только за одно. Как и тогда, на вечеринке, где эта дрянь обвинила его в насилии, хотя – все это видели! – не одну неделю домогалась его, позволяя себе томно вздыхать даже на лекциях. Так и теперь, когда он не может твердо и резко соврать, ну пусть не то чтобы соврать, а приукрасить, определенно настоять на своей точке зрения. Проклятая мягкотелость! Превратности последнего времени показали ему, что правда не всегда является синонимом добра. Но – натура, натура! От нее никуда не денешься. Воспитание не то. Не солдафонское.

– Господин полковник, – как можно тверже сказал Винер. Нет, кое-чему он на этой треклятой базе, больше похожей на тюрьму, конечно же, научился. – Я не знаю ни одной отрасли знаний, которая бы раз и навсегда для любого явления, судя по его признакам, а это и есть научный инструментарий, могла бы с абсолютной точностью утверждать, что ее выводы непоколебимы навсегда. Вы меня спрашиваете о вероятности? Я вам отвечаю: «Да». Есть очевидная и, я больше того скажу, прозрачная, неоспоримая тенденция…

– Меня не интересует тенденция, профессор. Как и вероятность. Меня интересует результат.

Винер почувствовал, как кровь бросается ему в голову. Солдафон! Неуч! Берется судить о таких вещах! И еще гипертония, будь она трижды проклята. У него со школы отмечалась склонность к повышенному давлению, но долгое время это удавалось как-то купировать. А когда он попытался аргументировать комиссии свой – весьма робкий, впрочем, – отказ от так называемой командировки, его подняли на смех. Скоты!

– Вы собираетесь торчать здесь двести лет? – вкрадчиво поинтересовался Винер.

– Меня больше устроит год. Или, еще лучше, шесть месяцев.

Ах ты мой ласковый! Ты мой хороший! Проговорился.

Кальвин никогда не считался сильным полемистом. Ни в школе, ни в университете, будучи студентом, ни на кафедре. Как логика и знатока его ценили и, бесспорно, за дело. Ну вот не было у него яркости, полемического задора, что всегда отличает лидера. Но вот та самая мягкотелость, въевшаяся в плоть вежливость не давали ему сказать в лицо «мразь» или что-то в этом роде. Он как бы прощал ошибки оппонентам, подсознательно рассчитывая на ответное благородство с их стороны, а когда – и часто! – оказывалось, что они готовы осмеять даже отсутствие запятой в серьезном исследовании, скатываясь в откровенное хамство и тем самым отходя от науки, он просто терялся. Но он помнил, помнил все эти ошибки и маленькие оговорки, умея возвращаться к ним через продолжительное время. И в итоге допомнился. Его подставили, использовали как зеленого юнца, со всей силой души рвущегося в расставленную ловушку.

Сейчас сам полковник Кинг подставился. Проговорился. Ему здесь тоже не климат. Ему тоже домой хочется. Как и всем, впрочем. Хотя какой у него дом? Очередная казарма, не больше.

– За полгода мы вряд ли дождемся результатов, – авторитетно заявил Винер. – По крайней мере тех, которых, – тут ученый вынужден был сделать крохотную паузу, подбирая выражение, – которых от нас ждет руководство. За пару лет и даже за столетие прогресс невозможно подстегнуть так, чтобы популяция, находящаяся в полупервобытном состоянии, если не хуже, вдруг шагнула в космическую эру. Чудес не бывает.

– Но ведь подвижки есть? И всего-то… Сколько вы уже здесь?

– Наметилась тенденция, – сказал Винер, игнорируя вопрос, ответ на который полковник знал. – И я полагаю, что тенденция приобрела устойчивый характер.

– Фигня, – оскорбительно резюмировал полковник.

И он был прав. Винер старался выдать желаемое за действительное, но оно как-то не выдавалось. К сожалению.

– Вы предлагаете ввести этот термин в мою работу? – стараясь быть язвительным, спросил Винер.

– Мне до глубокой задницы, какие термины вы будете использовать. Если вам не хватает своих, я могу подкинуть кое-что из личного запаса. Меня интересует результат, а не ваши пьянки.

При этих словах Винер почувствовал, что начинает краснеть. Пьянки, как ни крути, не красят никого, а тем более серьезного ученого. Только он не собирался прощать подобных намеков. Хватит, натерпелся!

– А это не ваш денщик или кто он там по ночам выносит пустые бутылки из вашего, полковник, бункера и сует их в утилизатор, в результате которого вся база полночи не спит?!

Тут Винер несколько преувеличил в дискуссионном запале. Универсальный утилизатор интеграционного типа работал практически бесшумно, что в него не суй – хоть бронепласт, хоть железо, хоть стекло. Настоящий исследователь не вправе грешить, искажая очевидные факты. Другое дело, что холуй полковника, вынося стеклотару, почти демонстративно – а, может, и впрямь нарочно – гремел стеклом, отчего база замирала, вслушиваясь в отзвук соблазна.

– Не забывайтесь, профессор! – отчеканил Кинг. – Или вы хотите заставить меня напрячь память?

Ты бы лучше зад свой напряг, оторвав его от стула и прокатившись в вельд, чтобы собственными глазами увидеть то, что другие приносят тебе на тарелочке.

– Я хочу, – сдерживая бешенство, впрочем, бессильное, сказал Винер, – чтобы с моими выводами считались. В противном случае полагаю бессмысленным мое пребывание здесь. Я хочу, чтобы у меня имелся нормальный инструментарий и соответствующий штат специалистов, а не безграмотный подмастерье, по совместительству выполняющий роль доносчика. И еще я хочу отпуск, как то и оговорено контрактом.

Строго говоря, в контракте, подписанном Винером в момент, когда он пребывал в расстройстве чувств и мало что соображал, кроме спасения собственного седалищного места, положение об отпуске прописано было столь расплывчато, как бы даже намеком, туманным обещанием, построенном на некой вероятности и, что уж там лукавить, доброй воле начальства, что заикаться о нем сейчас, как и в любой другой момент, выглядело полной глупостью. Только взыгравшее в нем ретивое взяло верх над всякой казуистикой, и он сказал то, что сказал, почувствовав вдруг уверенность. А что? Молчать в тряпочку, что ли? Том более, когда несколько прояснилось, что полковник вовсе и не король, хотя и пыжится, а тоже мышь на поводке.

И это прошло!

– Ну-ну, профессор, – почти совсем по-отечески проговорил Ларусс. – Мы все тут устали. Не стоит, я думаю, переводить наше состояние на деловые отношения. Что вы уж так-то? Всем нам здесь тяжело. Не дома у камина. Соберитесь, возьмите себя в руки. Если вы правы, а я хотел бы на это надеяться, очень хотел бы, не скрываю этого, то… Одним словом, я очень надеюсь на вас. Это правда. Все мы тут в одной связке. К сожалению ли, к счастью ли. Сейчас это не разглядеть. Только я хочу вам честно сказать, как на исповеди, хотя это может прозвучать как грех. Мы здесь выполняем великую задачу. В первую очередь мы с вами, – полковник кивнул пальцем сначала в сторону Винера, потом ткнул в свою грудь, где-то на уровне третьей пуговицы. – Только мы оба, вдвоем и каждый на своем месте можем понять и оценить суть происходящего. Я не хочу и не буду говорить о потомках, которые смогут оценить наш труд. Думаю, что оценка наступит раньше. И достойная оценка. И, если вы хотите, я обращаюсь к вам с личной просьбой. Процесс надо ускорить. Там, – Ларусс показал пальцем в потолок блока, – от нас с вами ждут результата. Со своей стороны я обещаю вам любую поддержку.

Полковник сделал паузу, крепко почесав костяшками пальцев подбородок, так, что стало слышен шорох его отросшей с утра щетины. И почти по-свойски, проникновенно, заглянул в глаза.

– Это в наших с вами общих интересах, – закончил он.

Не то в словах, а точнее в тоне полковника было что-то такое, но скорее Винер просто сообразил, что палку перегибать не стоит – покуражился и хватит, – но он тоже перешел на деловой тон. Он прекрасно понимал, что только результат, устраивающий всех, принесет ему освобождение из этой дыры, до чертиков ему надоевшей.

– Есть одно соображение, полковник, – задумчиво проговорил он.

– Говорите, – подбодрил его Кинг.

– Не знаю, в курсе вы или нет, но существует целый ряд разработок. Речь идет о психотронном воздействии на человека. Я, правда, не знаю, насколько аборигены могут оказаться к нему податливы, но… – он развел ладони, дескать, попытка не пытка.

– У вас здесь есть подобный образец?

– Нет, конечно. Но, в принципе, там ничего сложного. Схема известна. Так что собрать, думаю, особого труда не составит. В сущности, это просто радиопередатчик. Я, конечно, не инженер, но наши техники, думаю, без труда смогут собрать подобное устройство; всякой аппаратуры на базе как у дурака фантиков. Ну а некоторые недостающие детали, полагаю, можно, в принципе, и заказать. Хотя главное, конечно, не железо, а мощность и характер генерируемого сигнала.

– Мысль, конечно, интересная, – с оттенком похвалы произнес полковник, с новым интересом посмотрев на подчиненного. – Только, к счастью или сожалению, на планетах подобной этой подобные вещи строжайше запрещены. Скажу вам больше того. Здесь установлена аппаратура, контролирующая такие и им подобные воздействия. Места закладки и ее количество мне, понятное дело, не известны. Как и ее тип, характер работы и прочее. Да даже если б я что-то об этом знал, кроме самого факта ее существования, ничего бы это не изменило. Ровным счетом. Потому что я не могу вам дать разрешения нарушить прямой приказ. Наоборот, могу только самым категоричным образом подтвердить запрет и предупредить об ответственности за его нарушение. Однако, я вижу, вы включили свой творческий потенциал. Другие предложения есть?

Винер понял, что дал маху. Конечно же, обсуждать с полковником подобное было верхом глупости и легкомыслия. Винер, конечно же, знал о существующих табу, которые он не то чтобы забыл, но как-то проигнорировал в, так сказать, творческом запале. И про аппаратуру если не знал, то догадывался о ее существовании. Точнее, не исключал этого. Но, предлагая, он исходил из реально существующего положения вещей, а не каких-то там деклараций. Пожив здесь, он очень отчетливо даже не понял, а ощутил, что благими пожеланиями и реальностью существует ряд различий, если не сказать пропасть. То, что ему приходилось делать, да и не только ему, а всему персоналу базу, пусть он, персонал этот, и не всегда понимал это, а точнее, вообще не понимал и не должен был, тоже являлось нарушением всех и всяческих приказов, соглашений, конвенций и договоров, подписанных на самом-самом верхнем уровне. Именно поэтому его или другого специалиста не завербовали обычным путем, а взяли на компромате, причем подстроенном – в этом Винер был уверен даже больше, чем в дате собственного рождения. Потому же весь контингент, присутствующий на базе, был соответствующим. Взять хоть придурка, приписанного к конюшне. Где это видано, чтобы клинического идиота зачисляли в личный состав военной, по сути, внеземной базы?! Причем не латентного, а явного настолько, что оторопь берет. Да и многие другие тоже. У многих чувствовался отчетливый криминальный душок. Еще в прошлом году Винер под видом стандартной процедуры психологического тестирования ввернул собственный вопросник. Людей с садистскими наклонностями на базе было более тридцати пяти процентов! И это о чем-то должно говорить, ведь кадровики, формирующие контингент там, на Земле, пользуются примерно такими же, а то и еще более изощренными методиками.

Словом, исследовательская, на первый взгляд, база на самом деле была бомбой замедленного действия. А он сам, наверное, ее запалом. Или детонатором – черт их разберет с их воинственной терминологией.

– Пока нет, – качнул головой Винер, отвечая на вопрос. – Но я буду думать.

– Хорошо. – Полковник, отведя взгляд, посмотрел куда-то в угол, но всего на мгновенье, после чего его зрачки снова уперлись в ученого. – У меня к вам есть поручение. Даже, если хотите, просьба. Только – строго между нами.

Винер кивнул, молча соглашаясь на выдвинутое условие. Он был уже слегка заинтригован.

– Речь о новом тренере. Сегодня он нашел одну штуку. Очень, я скажу, неожиданную. Если он ничего не напутал, то речь идет о гермошлеме.

Винер, как и все на базе, знали, что сегодня Чемпион потерял массипо, что само по себе стало событием, если не сказать скандалом, и его эвакуировали на вертолете, что тоже было не в традиции. И еще рассказывали о схватке с диким зверем, из которой Макс вышел победителем, подробности чего Винер намеревался прямо сегодня же выяснить у самого главного действующего лица, заодно проведав его алкоголесодержащий погребец, соединив приятное с интересным. Другими словами, у него имелись весьма красивые планы на сегодняшний вечер.

– Не понял, – сказал он. – Какой гермошлем?

– Вот такой.

И полковник показал какой, разведя ладони на добрых полметра. Винер, глядя на расставленные ладони, невольно вспомнил классических рыбаков, которым для обозначения размеров своего улова частенько не хватает длины рук.

– В каком смысле? – несколько глуповато уточнил Винер, пытаясь понять, эта шутка такая или что?

– Мне бы самому хотелось знать в каком, – буркнул Ларусс недовольно.

Объяснения, предложенные Винеру, который все еще опасался подвоха и потому слушал не то чтобы уж совсем с недоверием, но с понятным скепсисом, что-то вроде фиги в кармане, готовой появиться на свет божий в подходящий момент, в итоге были им приняты. Да и как не принять, когда присутствуют детали, настолько идиотские, что специально их придумать невозможно в принципе, тем более полковнику, фантазия которого оставляла желать лучшего. В том смысле, что его творческий потенциал Кальвин Винер ценил не слишком высоко. А если уж совсем по правде, то отрицал напрочь. Что, конечно же, не относилось к его военно-административным способностям, нередко проявляющихся в уровне изощренности наказаний. В этом вопросе Винер у него откровенно учился. Следует лишь уточнить, что мотать таким образом на ус он начал много позже того, как очутился на базе. То есть тогда, когда у него прошли шок от встречи с незнакомой обстановкой и условиями практически казарменного существования и страх. Перед начальством, перед неизвестностью, перед обстоятельствами, перед сбродом, называемым личным составом, перед всем. Хотя, конечно же, страх прошел не совсем, не до конца, не отпустил его на беззаботную волю, однако ж и не жал так жестко, как вначале. Когда он стал способен понимать и воспринимать принципы руководства, используемые Кингом, он стал к ним присматриваться.

– И что вы от меня хотите?

– У меня нет причин не верить тренеру. Тем более, что имеется свидетель. Но и объекта я не видел. А эта штука в каком-то смысле может оказаться пострашнее динамита. Вы меня понимаете?

– В каком? Я имею в виду, что страшнее динамита.

– Я должен знать, кому принадлежал тот шлем.

– Вы считаете, Макс это знает? – удивился Винер.

Наверное, только в школе он видел такой уничижительный взгляд, адресованный ему лично. Его автором-исполнителем была учительница физики, неожиданно для себя выяснившая, что один из лучших учеников класса в ее предмете, мягко говоря, не очень.

– Я рассчитываю на ваш профессионализм и, – полковник сделал паузу, призванную придать вес его словам, – этику.

Винеру ничего не оставалось делать, как сказать «я попробую».

10.

Рэм всеми силами изображал раскаяние и печаль. Когда Чемпион отказался замять дело, хотя, казалось бы, отчего бы и не помолчать, он сначала разозлился и даже испугался, разом вспомнив, на каком крепком кукане он сидит у Тауберга. Тому даже пальцем шевелить не стоит, чтобы надолго упечь его в кутузку; грехи Рэма это позволяли. Но потом, раскинув мозгой, успокоился. Не все так плохо, если подойти к проблеме с умом. А уж ему-то ума не занимать, только вот не везет ему что-то в последнее время. Хотя это тоже как посмотреть. Ведь при другом раскладе он мог бы очутиться не здесь, а в гораздо более тесном пространстве с куда меньшей свободой, нежели теперь. В общем, везение и невезение вещи относительные, смотря с какой точки зрения смотреть.

Несмотря на свой относительно молодой возраст – ему исполнилось двадцать шесть – он успел помотаться по свету и кой-чего повидать и понять. Сам Рэм считал, что хорошо разбирается в людях. Чемпиона, например, он раскусил с первого взгляда. Это он на Земле пусть считается хоть крутым, хоть выпуклым, а здесь он никто, салага, которого можно и должно раскрутить. Правда, пока он еще не весь гонор растерял, сделать это сложновато, только Рэм умеет ждать. Он понял и то, что тот не полезет с кулаками, когда его находка улетит за борт вертолета – не тот характер. Зажует соплями и ими же умоется, чистоплюй столичный. Рэму казалось, что на скандал тот не пойдет, тем более что он все разыграл как по нотам. Ан нет, заупрямился спортсмен. Не обломали его еще.

Но Рэм мучался недолго. К майору Таубергу у него тоже имелся свой ключик. Тот просто помешан на том, чтобы ему докладывали обо всем и обо всех на базе, чуть не ежедневных докладов требует, вот Рэм и стучит ему потихонечку, а майор, естественно, прикрывает в случ-чего. Фасон, само собой, держит, но без надежного, проверенного стукача ему как без рук, тем более что Рэм уже решил, как представить ситуацию. Он, по сути, не виноват. Это пилот вираж заложил, так что сам он едва не вывалился. А штуку эту в руки взял, потому что помочь хотел, а Чемпион дверь сам не закрыл, и вообще он бухает по-черному, стоит к нему присмотреться, чем, кстати, он, Рэм, и занимается.

Тауберг его, ясное дело, обматерил, но при этом, как бы поддерживая баланс справедливости, отметил, что Рэм к нему прибежал с докладом сразу же после приземления, что позволило не упустить инициативу. О какой инициативе он плел, Рэма не интересовало. Главное, что нагоняй оказался даже меньше, чем он предполагал. Так что Чемпион может утереться. Не любил он богатых и успешных, которым все это, как он полагал, досталось незаслуженно. Все они жулики, только на людях пытаются выглядеть чистенькими и благородными. Что ж, если и ему улыбнется удача, а она обязательно улыбнется, рано или поздно, он тоже будет как они, станет есть бленманже с трюфелями и трахать самых красивых телок, которых даже и покупать не придется, потому что они сами на запах денег летят, как мошкара на свет в ночи, хотя от такого влечения ей только убыток. А все почему? Потому что мозгов нет и у тех, и у других.

Однако, закончив с одним делом, он решил провернуть и другое.

Выждав, когда Чемпиона закончит терзать Кинг, и тот вернется в свой бокс – по разумению Рэма в очень раздраенных чувствах, – направился к нему, имея в голове не только готовый сценарий своего выступления, но и вариант отхода. Жизнь научила его не только ловчить, но и продумывать свои действия наперед, с подстраховкой.

В бокс он вошел, не постучав. Даже не вошел, а скользнул, так, словно он не то уходил от погону, не то скрывался, как какой-нибудь романтический подпольщик. Впрочем, скрываться ему тоже приходилось, только никакой романтики в том почему-то не было ни капли.

– Привет, тренер, – поздоровался он приглушенным голосом (как будто его еще и могли подслушать).

– Здоровались уже, – ответил Чемпион, отрываясь от компьютера, который он успел разложить на столе. – Чего надо?

Каким-то уж особо расстроенным или, больше того, подавленным, он не выглядел.

– Разговор есть, – попытался заинтересовать его заговорщицким тоном, но тренер, как видно, больше не собирался отрываться от компьютера. Рэму вдруг очень захотелось посмотреть, что же он там такое делает, и, поскольку экран был обращен к тренеру, начал маневр с таким расчетом, чтобы оказаться у него за спиной. – Ну что ты, как я не знаю кто? Ну, я тоже переживаю. Знаешь каких мне блинов накатали? Мало не покажется.

– Чего надо, я спросил? – вскинулся Чемпион. И вдруг – раз! – захлопнул крышку компьютера.

– Во-во, – нашелся Рэм. – И я про то же. Никаких нервов уже не хватает. А тут еще майор…

Чемпион пялился на него, но на удочку не попался и вопрос не задал, пришлось продолжить соло.

– Сует свой нос, интересуется, жилы тянет.

– Мне некогда, – заявил Чемпион таким тоном, что стало ясно, тянуть нельзя – выкинет. Вон какой здоровый. И Рэм заторопился.

– Да про тебя все спрашивает, что да как. Я, само собой, как положено, но ведь совсем достал. – Чемпион все не реагировал. Пришлось переходить от запугивания к жалости и благодарности. Но ведь есть же в человека что-то святое! – Сегодня, когда тебя спасать летел, знаешь ведь, еле успел. Когда подлетали, штук пятнадцать дикарей видел. Прямо к тебе бежали. Веришь, испереживался весь. Как вспомню, так трясет. А вдруг они тебя бы тоже того, съели бы? Вот уроды – человечину едят!

Он действительно видел дикарей, двигающихся по направлению к тому месту, где находился Чемпион. Правда, было штук восемь, и первым их заметил пилот, а не он, потому что в иллюминатор не смотрел, а шарил глазами по салону, присматриваясь, но все это детали, мелочь. Ведь сути-то это не меняет. Спасал? Спасал! Сожрать могли? Запросто! Еще и добавки попросили бы.

– Так может, давай, снимем стресс? В честь чудесного спасения. Кстати, – Рэм нацелился усесться за стол, одновременно косясь на пустую посуду в углу. Классно вчера погуляли, с размахом. И пили не дешевку, а хорошее пойло. – Заодно расскажу тебе кое-что. Тебя это касается.

Он уже нацелился на длинный разговор, полный с его стороны намеков, полуправды и откровенного вранья – главное, закошмарить столичного мальчика, – когда Чемпион вдруг рявкнул:

– Пошел вон, скотина!

Сказать честно, был Рэм несколько трусоват. То есть порой он проявлял чудеса героизма, но по большей части в собственных фантазиях, когда его выдающиеся качества разрастались просто до исполинских размеров. То есть, справедливости ради, откровенным трусом он не был, но и геройствовать не спешил, предпочитая избегать открытых конфликтов. Хотя и драться ему приходилось, и в серьезных стычках участвовать, но никакого удовольствия от них он не получал. Кроме что разве после, когда хвастался.

В общем, он сделал обиженное лицо человека, без всяких на то оснований оскорбленного, и удалился, не проявляя ни излишней спешки ни – почти – нервозности. Всем своим видом он как бы намекал на некую высшую добродетель, которая в нем или за ним имела место. Что-то вроде того, что «жизнь рассудит». Не то угроза, не то философское умозаключение.

Выйдя из тренерского блока, он постарался побыстрее удалиться и, как вскоре оказалось, вовремя. Пару минут спустя туда уже входил Винер, делая при этом такую рожу, будто у него запор случился из-за неразгаданного кроссворда.

Затея с халявной выпивкой провалилась, а выпить хотелось. В принципе, на базе существовал так называемый бар, где можно было купить пива, но такого дрянного и дорогого, что ходить туда у Рэма не было никакой охоты. Впрочем, он и сходил бы, но неделю назад он здорово проигрался Чиве в карты и долг до сих пор не отдал. И не то чтобы у Рэма не было денег. Не такой он дурак, чтобы оставаться без копейки в кармане! Но если бы он пришел в бар и расплатился бы там, то Чива непременно об этом пронюхает. Тогда его спрос будет куда жестче. А так – нет денег, ждите. И сержант ждал; а куда деваться? И Рэм ждал. Ведь у разведчиков служба куда опаснее, чем у него. Там, за забором, и убить ведь могут.

А выпить захотелось просто нестерпимо. Сам распалил себя, надеясь на дармовщинку, теперь страдал.

Вариантов, по сути, было не так и много. Можно попробовать купить у фельдшера склянку спирта, но в прошлый раз тот заломил просто несусветную цену. Можно попробовать уговорить кого-то сбегать в бар, чтобы он вынес оттуда две-три бутылки пойла, что правилами строжайше запрещено, но за некоторую скромную плату – почему бы и нет? Можно еще поспрошать у ребят. Кое-кто, он знал, имел запасы, но цены они ломят – чернеет небо! К тому же Чива может пронюхать, что чревато. И был еще один вариант, не самый красивый, но как резервный вполне. Техники, заведующие всей машинерией базы и в том числе утилизатором, каким-то образом сумели настроить последний так, что выжимали из него каждые сутки литра два алкогольного продукта. В связи с тем, что производство у них налажено практически поточное, цены были соответственными. Правда, качество тоже хромало. К тому же пить то, что еще сутки-двое назад пребывало в твоем желудке и пепифаксе, в недоеденных консервах и, самое отвратное, в конском навозе, не всем было по вкусу.

Но, если отбросить в сторону голые эмоции и постараться не замечать некоторый запашок, которым страдал продукт, в обиходе называемый «консервой», то ничего, пить можно.

Техника, которого на базе звали просто Доди из-за профильного сходства с королем одной из космических монархий, чьи монеты имели хождение и среди землян из-за их полновесного золотого содержания, он нашел на задворках утилизатора, а точнее у кучи хлама, где тот, от пяток до подмышек облаченный в прорезиненный гермокостюм, что-то выковыривал длинным алюминиевым штырем с раздвоением на конце, напоминающим змеиный язык. Что именно, Рэм смотреть не стал. Не то чтобы не царское это дело, но как-то все же противно.

– Привет, Дод.

– Ага, – рассеянно ответил тот, не отрываясь от своего занятия.

– Чего нового?

– Новая партия дерьма поступила, – без энтузиазма выдал дежурную шутку Доди…

– Это не новость, – скривился Рэд. Такого рода шутки ему сегодня не казались смешными. – Это добро у нас в постоянном ассортименте. Чего ищешь?

Задавая этот вопрос, он всего лишь хотел проявить вежливость, поэтому никак не ожидал последовавшей реакции.

– А тебе чего?! – взорвался Доди. Змеиная штука в его руке разом приняла угрожающее положение. – Настучать хочешь?

Вот уж чего-чего, а обвинения в стукачестве Рэд никак не желал, и потому праведно возмутился.

– Ты чего, Доди, с мозгой поссорился? Я к тебе по делу. Консерва есть? Я плачу.

Последнее уточнение было особенно ценно, потому что о проигрыше Чиче знали многие и в кредит Рэму не верили. И, как показало развитие событий, эти слова были чуть ли не единственно верными из всех тех, что он произнес за сегодня, потому что Доди сразу успокоился и перешел на деловой тон.

– Хреново дело, Рэм. Опоздал ты.

– Чего это? – изумился и одновременно как бы возмутился Рэм, понимая, что начался торг.

– Нету товару. Завтра заходи.

– Да ты гонишь!

Позиция «нету товара» Рэму совсем не понравилась. Это могло означать как действительно отсутствие консервы, так и подорожание продукта. И то, и другое возможно и допустимо, если на то имеются серьезные причины. Таковых лично Рэм не видел, тем более что выпить хотелось ужасно. Он не был алкоголиком, хотя у него бывали периоды, правда, не так что б затяжные, когда он пил много и часто, если не сказать запоями. При этом без алкоголя он мог обходиться неделями, а то и месяцами, не чувствуя особой в нем потребности, но порой накатывало так, что до дрожи. Вот и сегодня он настроился, настроился конкретно, и при этом один облом у него уже случился. Сейчас же, в шаге от добычи, у него даже челюсти сводило – так хотелось выпить. Да что там, ему просто необходимо выпить, чтобы смыть гадости сегодняшнего дня, смыть и забыть про них, по крайней мере пускай они потеряют нынешнюю остроту.

– Не надо, родной, – ласково, но с подтекстом проговорил техник. Ни особой добротой, ни тем более склонностью к филантропии он не отличался. У него имелся свой бизнес, и Доди не мог позволить кому-то его порушить или хотя бы поколебать.

Получалось, что продукта у него действительно нет. На продажу.

– Доди, надо, – сменил тональность проситель. – Без дураков. Из своих запасов, а? Я плачу, – повторил магическую формулу Рэм.

Техник засопел, терзаемый душевными муками. Теперь стало ясно, что кое-какой запасец у него имеется. Наверное, себе на вечер оставил или красивый обмен замыслил. В этом случае цена просто взлетит, но Рэм уже горел, как стог сена на ветру, хотя собственно стога ни разу в жизни не видел, если не считать кино. Продукт, который завозили сюда для лошадей черт знает откуда, хотя в обиходе и назывался сеном, но это было нечто брикетированное, явно фабричной выработки, в непроницаемых упаковках, равных одной порции для местной твари, по недоразумению именуемой земным словом «лошадь», и уж никак не походило на классический деревенский стог. Здешним кормом скоты питались только на природе, за пределами базы на естественных пастбищах. Все остальное и, главное, в основном – привозное. Это ж какие деньжищи нужны, чтобы через космос сено везти!