Текст книги "Времена Амирана (СИ)"

Автор книги: Сергей Голубев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Принципия знала о предстоящем ужине и загодя стала готовить себя к нему. Надо было привести в порядок не только глаза и прическу, но и сердце, и мысли.

– Я люблю его. – Шептала она, сидя перед зеркалом.

– Я люблю его… – откликалось ее отражение в темной глубине напротив.

– И он любит меня, – шептали ее губы, – а значит…

– А значит, нет в том греха, – говорили ей глаза, смотрящие на нее.

– Мне было хорошо, – признавалась она той, что смотрела на нее с той стороны.

– Но это было только потому, что это был он, – утешала ее та, – только с ним…

– И ни с кем другим, – кивала Принципия. – Никогда…

– Никогда!

***

Она была готова. Сейчас они встретятся с ним. В большом освещенном зале, за одним столом. Еще не рядом, это будет завтра, а пока по разные стороны, окруженные родственниками. Они будут смотреть друг на друга и улыбаться. Это ничего, это можно, ведь они – жених и невеста. Все, наконец, утряслось. Все разрешилось, и теперь все будет хорошо. Всегда будет хорошо. Как им было хорошо сегодня.

Сейчас ее позовут, сейчас…

Она взглянула на часы.

– Пора. – Сказали ей стрелки.

– Пора. – Сказало ей ее отражение и кивнуло головой на прощанье.

Принципия прошлась по комнате. Что же не идут? Точность – вежливость королей, а ее отец был вежлив. Что же не идут?

Она села. Снова встала. Нетерпение охватило ее. Что же там?.. Скорее бы уж! Как они выдержат это испытание? Не выдадут ли друг друга? Ведь теперь у них, кроме любви, есть еще и общая тайна.

– Нет-нет, нет, – подумала Принципия, – ни за что не пойду! Неприлично. Надо подождать. Пусть позовут. Что, в самом деле?..

И она снова решительно села.

– А что, если что-то случилось, а я не знаю?

– Я на минутку, – сказала она себе, – я только гляну…

В малой столовой, куда она спустилась, встретив по дороге несколько спешащих куда-то лакеев с заполошными и растерянными лицами, было пусто. Стоял накрытый стол, вдоль него нервно прохаживался метрдотель в белых печатках. На хорах настраивал инструменты маленький оркестр.

Тоскливо и протяжно прозвенела струна и Принципия захлопнула дверь. Во всем этом было что-то не то. И ей стало не по себе.

Поднимаясь по лестнице, она встретила Сердецию. Сестра, похоже, спешила куда-то и, кажется, была чем-то взволнована.

– Постой, – тронула ее за рукав Принципия, – подожди, что случилось? Ты не знаешь?

– Ах, это ты, цыпленочек? – Сердеция потрепала ее по щеке. – Ужин ненадолго отложили. Ничего страшного. Иди к себе.

– А что случилось?

– Ах, да что могло случиться? Ну, я не знаю, может, что-то подгорело на кухне. Ну, пустяки какие-то. Ты не волнуйся. Иди к себе, отдыхай, нас позовут.

Сердеция выпалила это все одним духом и снова потрепала Принципию по щеке – ласковый такой жест, успокоительный. Только какой-то нервный немного. Суетливый. И рука холодная…

– Иди, иди!.. – Повторила Сердеция, словно прогоняла. Похоже, она действительно торопилась.

– Куда все спешат? – Подумала Принципия, поднимаясь по лестнице. – А мне вот, кажется, спешить совершенно некуда.

И опять она осталась в своей комнате, наедине с собой и своими мыслями.

– Прощай, моя миленькая комнатка, – тихо сказала она, – завтра я уже буду на корабле. Сегодня последнюю ночь мы проведем вместе.

– Прощай, – сказала она, присаживаясь на кровать и гладя подушку, – прощай, моя мягкая! Какие сны ты мне подаришь на прощанье?

Она прилегла, стараясь не помять платье. Как хорошо, что сегодня еще можно одеться попроще. Без этих топорщащихся крахмальных нижних юбок. Сегодня она еще девочка и ей позволителен этот скромный наряд. И, кстати, эти нижние юбки уже выходят из моды.

Что же, все-таки, случилось? Почему отложили начало ужина? Почему все бродят, как неприкаянные?

Тревога сменилась каким-то сонным оцепенением, тишина царила вокруг, ветерок врывался в окно, шевеля занавески и помешивая воздух в комнате, как чай ложечкой в стакане…

Ветерок принес с собой где-то недавно слышанный звук. Тревожный и тоскливый – звук лопнувшей струны. Этот звук вошел в нее, и вибрация заполнила ее, как легкий газ заполняет оболочку воздушного шара. Он заполнил ее и она легко, будто став невесомой, поднялась на ноги.

Ветерок дунул ей в спину и распахнул дверь, и вынес ее из комнаты в пустой, полутемный коридор, где знобящим сквозняком гуляла тревога.

Она спускалась по лестнице, а навстречу ей то и дело попадались ее сестры.

– Принципия! – Строго сказала ей Софронея. – Когда ты научишься себя вести? Ну, куда ты идешь? Ты должна понять, наконец, что государственные интересы выше личных.

– А что случилось? Почему все идут наверх?

– Ничего особенного. Возникли временные трудности. Все проблемы будут разрешены, но требуется наше присутствие наверху. – Софронея показала пальцем вверх. – Наше место там. Пойдем!

И Софронея продолжила свой путь, гордо неся свое августейшее величие.

Следующей была Гриппина, с лицом, занавешенным полупрозрачной вуалью, должно быть, это была чадра.

– Пойдем, – сказала она глухо, – туда нельзя.

– Почему?

– Я не знаю. Но мы должны быть послушны. Сказано – нельзя, значит – нельзя!

– Ты идешь вниз? – Шепнула Принципии на ухо Сусалина, поравнявшись с нею. – Что ж, может быть, ты и права. Я теперь, право же, не знаю, где лучше. Я бы тоже пошла с тобой, но это так страшно…

– Так что же мне, идти? – Спросила Принципия.

– Иди, если хочешь. Какая разница?

Сердеция бежала, тяжело дыша, приподнимая руками юбки, чтобы не наступать на них.

– Я же тебе сказала, сиди в своей комнате. Почему ты не ждешь, когда тебя позовут? Видишь, всех уже позвали, а как же теперь позовут тебя?

– А меня уже позвали, – подумала Принципия, продолжая свой путь, – но только почему-то не туда, куда всех.

Вслед за сестрами поднимался отец. Лицо у него было усталым и озабоченным. Он окликнул ее и спросил, куда она идет.

– Вниз. – Улыбнувшись, ответила Принципия.

– А зачем? – Удивился отец.

– По-моему, меня позвали.

– Кто? А, знаю, это повар. Да, это повар. Ну конечно, это он! Это из-за него весь переполох.

– А что случилось?

– Повар сошел с ума. Он сидит и точит нож.

– Правда? И что потом?

– Когда – потом?

– Ну, когда он его наточит.

– А-а!.. – Махнул рукой Бенедикт. – Он его никогда не наточит. Я же говорю, он сошел с ума. Он точит его на своем колене. Значит, ты идешь к нему?

– Я не знаю. – Призналась Принципия.

– Ладно, передай ему, что салат он пересолил. И пусть побольше кладет чеснока в соус.

А лестница тем временем все наполнялась и наполнялась народом. И все шли вверх, только вверх.

Спешили нарядные дамы, благоухающие цветами и травами, спешили кавалеры в черных смокингах, расшитых золотом камзолах, великолепных мундирах, с шпагами и без шпаг, с бородами, усами и бакенбардами.

Но тут же, бок о бок со знатью, спешили наверх и люди более простого обличья: пихаясь и пыхтя лезли навстречу ей толстые бабы с большими корзинами – что было в этих корзинах знали они одни. Шли солдаты, возвышаясь надо всеми своими высокими киверами, с длинными ружьями за спиной и саблями на боку. Шли лакеи и горничные, мелькали поварские колпаки и фартуки, видны были в толпе матросская шапка и черная риза, украшенная большим крестом на груди.

Иногда в толпе мелькали знакомые лица: вон звенит бубенчиками дурацкий колпак Куртифляса, вот прямо на нее идет массивная и важная Марго. Увидев Принципию, Марго на секунду остановилась и, видимо, хотела ей что-то сказать, но поднимавшиеся следом не дали ей этого сделать, и, вынужденная идти дальше, Марго только улыбнулась и подмигнула Принципии. Весь ее вид говорил при этом, что ей известно что-то такое!..

Толпа становилась все гуще и Принципии все труднее становилось прокладывать себе дорогу в этом потоке. Задние напирали, понуждая передних двигаться все быстрее и быстрее.

– Я больше не могу, – думала Принципия, – надо или подниматься вместе со всеми, или искать обходной путь. Должны же быть и другие лестницы.

Ее чуть не затоптали, пока она, на очередной площадке пробралась к двери, ведущей с лестницы в коридор. Но она сумела устоять на ногах, все еще поддерживаемая той волшебной вибрацией звука, сорвавшего, сдувшего ее с постели и бросившего вниз. И теперь она брела по бесконечному коридору непонятно какого этажа. Коридор был безлюден. Это явно было не то место, которое она искала. То место было ниже, гораздо ниже.

***

– Тут дело не в чесноке, – говорил Повар. Он и в самом деле точил нож. Правда, делал это он не на колене, а на большом точильном камне, – тут дело совсем в другом. Работать стало просто невозможно!

Он все точил свой нож, как заведенный, то и дело пробуя его пальцем и яростно сверкая глазами на Принципию. Он был высокий, тощий, черноволосый, черноглазый и смуглый, что красиво контрастировало с белизной его колпака и одежды.

Принципия попала сюда, спустившись по темной узкой лестнице до самого низа. Там она попала в узкий закуток, заваленный пыльным хламом и ящиками. Из закутка вела тяжелая, обитая ободранной ржавой жестью дверь. За нею и была, оказывается, кухня.

Поначалу кухня показалась ей маленькой, но это было обманчивое впечатление. На самом деле кухня была громадна, она представляла собой целое царство перетекающих одно в другое пространств, заставленных огромными плитами и столами, маленьких, грязных каморок, холодильников, со свисающими с крюков тушами, темных тупиков и широких коридоров.

Они с Поваром шли по этому лабиринту и Повар, блестя отточенным ножом, белыми зубами на смуглом лице и голубыми электрическими молниями в черных грозовых глазах, кричал ей, силясь перекричать адский гул конфорок, рвущегося из-под крышек пара и грохота посуды:

– Посмотрите, посмотрите, ну, разве можно что-то делать в таких условиях? Коты совсем замучили! – С этими словами он яростно пнул подвернувшегося кстати под ногу огромного рыжего кота с наглой мордой и обгрызенными ушами. Кот с ревом улетел в пустое пространство под плитой. – Эти коты хуже мух, хуже мышей, хуже людей, наконец! Они шляются, где хотят, жрут, что попало, путаются под ногами, попадают в котлы. Я бы только приветствовал это, если бы они попадали туда потрошенными и без шерсти! От них хороший навар, и в соусе, например, корнифоль они просто незаменимы. Но они же падают туда со всей своей шерстью. А в шерсти кошек есть блохи, чтоб вы знали. А от кошачьих блох бульон начинает горчить. И этого привкуса не отбить уже никаким чесноком.

Котов и в самом деле было видимо-невидимо. Они шныряли по полу, дрались, прыгали. Они отчаянно орали, когда кухонные работники, то и дело забегавшие в кухню в грязных ватниках погреться и попить чайку, наступали на них своими сапогами.

– Кроме того, – продолжал разгневанный Повар, – от котов заводятся мыши. Это давно уже подмечено – где коты, там и мыши! Я знаю, есть люди, которым нравится запах мышиного помета. Но не во всех же блюдах он хорош! И, потом, его же надо специально готовить, высушивать, а вы что думали?!

Повар пнул ногой дверь и они вошли в каморку, еле освещаемую фитильной лампой. В каморке сидела баба, тоже в ватнике. Перед ней стояла корзина, полная яиц.

– Ну, что? – Спросил ее Повар.

– Ну, дык… – отозвалась баба, взяла в руки яйцо, стукнула его о край корзины и разломила пополам.

Из яйца кубарем вывалился пушистый желтый цыпленок. Он поднялся с грязного пола, отряхнулся, злобно глянул на присутствующих и, сказав негромко, но внятно: "Скоты!..", удалился прочь, прихрамывая и нервно пожимая крылышками.

– Ага, ну вот, опять! – Отозвался Повар.

Баба тем временем продолжала крушить яйца, освобождая все новых и новых цыплят.

– Вот видите, – сказал Повар, обращаясь к Принципии, – видите! И если вы думаете, что я потворствую, что я не борюсь… если вы думаете, что я не сигнализировал наверх, не писал рапортов!.. Да хотите, я вам покажу, у меня весь кабинет завален.

– Нет-нет, что вы… – пролепетала Принципия, подавленная яростным напором Повара.

Она снова чувствовала в себе зов, и понимала, что опять попала не туда.

– А моральное состояние? – продолжал, между тем, Повар свои жалобы. – Разве, по вашему, не угнетающе действует, когда штукатурка сыплется вам на голову? Или когда в полу такие дыры, что туда спокойно можно спрятать окорок? Это, между прочим, не я ворую окорока, это они сами падают в щели. Попробуй потом достань их оттуда!

Повар долго еще повествовал о плохой тяге, о полном отсутствии вентиляции, водил Принципию в мрачные бытовки с неработающей канализацией, и показывал ей битые, пыльные стекла, обращая ее внимание на отсутствие решеток. Все это проскользнуло почти что мимо, почти что вскользь и почти не задев ее сознания. Мелькнуло и прошло. Да и было ли?..

И она спросила, наконец, Повара о том, что ей и правда хотелось узнать:

– А почему, скажите, пожалуйста, задерживается ужин?

– Ах, ужин?! – Возопил Повар, сверкнув на нее глазами. – Ужин?!. – Вскричал он, швыряя себе под ноги свой белоснежный колпак. – Так я и знал! Ужин! Вот, что вас волнует! Вот за чем вы сюда пришли!!.

Он растоптал ногами колпак, плюнул на него и, в бессильном гневе, всадил в столешницу нож. Нож вонзился глубоко, и, пытаясь вытащить его обратно, Повар несколько пришел в себя и успокоился.

– Пойдемте, я вам покажу. – Сказал он, и, бормоча что-то вроде: "А я-то, дурак, думал… А я-то перед ней…", повел ее туда, где в дыму, грохоте и облаках пара на огромных плитах стояли огромные котлы, в которых громко булькало.

Он подвел ее к одному из них и громко крикнул:

– Эй, там!..

Из котла вынырнула голова, покрытая, как водорослями, разваренными капустными листьями, луком и кусочками моркови.

– Ну, что? – Спросил Повар.

Голова отрицательно покрутилась и снова исчезла в котле.

Со всех сторон подбежали любопытные поварихи и поварята.

– Я уронил туда свои часы, – пояснил Повар, – хорошие часы, между прочим. Подаренные мне за десять лет беспорочной службы. Там и дарственная надпись есть. И что же я теперь должен?.. Вот найдутся, и будет ужин. А пока…

Повар разочарованно покачал головой и пошел прочь, уже не глядя на Принципию и продолжая бурчать себе под нос:

– Ужин! А я-то думал… присылают всяких…

***

Принципия побоялась снова тревожить сердитого хозяина кухни и обратилась к поваренку, который, стоя рядом, вставал на цыпочки и с любопытством заглядывал в котел, в котором варилось что-то, включавшее в себя теперь дареные поварские часы и его приятеля.

– Скажите, – спросила она, трогая его за плечо, – а как мне теперь выйти отсюда?

– Отсюда? – Удивился он. Видимо, ему странной показалась сама мысль о возможности покинуть этот мир больших котлов и пряных запахов. – Выйти? – Он задумался. – А-а, кажется, знаю.

Он заговорщицки подмигнул ей и, приложив палец к губам, поманил ее к себе поближе. Она наклонилась и он прошептал.

– Пошли за мной. Только чтобы никто не видел.

Они проскользнули в облаках пара и оказались в царстве мрачных коридоров, по потолку и стенам которых шли черные, шершавые трубы, с которых капало и текло.

Они долго петляли – то ли, чтобы сбить со следа возможных преследователей, то ли ее провожатый сам плохо знал дорогу. Наконец, они остановились перед маленькой железной дверцей, закрытой на толстую щеколду.

– Вот, – сказал поваренок, – только чур, я ничего не знаю…

– Ладно, – согласилась Принципия, и шагнула во тьму…

5

Услышав за спиной грохот, Ратомир еще поддал ходу, и через миг темное чрево подворотни осталось позади. Он оказался на улице. Здесь было светло, благодаря горевшему невдалеке фонарю, безлюдно, а потому – безопасно. Можно было перевести дух и вытереть внезапно вспотевший лоб, что Ратомир и сделал. Сердце продолжало колотиться, но уже как-то иначе, чем в начале. Тогда это была тяжелая, напряженная дробь. Такую он слышал однажды в цирке перед смертельно опасным номером высоко, под самым куполом. Теперь же это был веселый, даже разухабистый, плясовой ритм. Он сделал это, он сумел, и теперь все будет хорошо!

Ну, что? Сейчас оттуда, из этой темноты появится Геркуланий и… что дальше? Искать лошадей? Что-то их там, во дворе Ратомир не увидел. Лучше всего просто пойти, найти какого-нибудь извозчика – должны же они где-то быть! – ну, и поехать, наконец, во дворец. Там их, надо полагать, давно уже хватились.

Ну, и где же он?

Ратомир вернулся к той черте, где свет фонаря резко обрывался, к входу в то место, откуда только что вылетел, как пробка из бутылки с шипучим вином. После недолгого пребывания на свету темнота показалась ему совсем уж густой и непроглядной. Но в конце этой тьмы бледно серело четко очерченное пятно – там был выход во двор, и на фоне этого пятна хорошо была видна одинокая фигура, вот только кого? Одного из этих? – и тогда, значит, Геркуланий погиб, а ему, Ратомиру, надо спешно уносить отсюда ноги. Или это Геркуланий? Но что он там делает? Почему не спешит сюда, к выходу, к свету, спасению, к нему – Ратомиру, – наконец?

Фигура шевельнулась. Ратомир напрягся: если этот – кто бы он ни был, – повернет к нему, сюда, он попадет в эту тьму, и будет скрыт этой тьмой пока не выйдет на свет, прямо сюда – туда, где он, Ратомир, сейчас стоит. И если это один из тех, то бежать от него будет поздно. Уйти? Отбежать подальше? А если это все же Геркуланий? Стыдно же будет. Ведь Геркуланий, сразу поймет, что он, Ратомир, струсил. А, кстати, это не так. Страха, как ни странно, Ратомир сейчас не ощущал. Как отпустило его еще там, во дворе, так и продолжал он себя чувствовать словно бы налегке, словно бы сбросил с себя что-то тяжелое, мешающее ходить, дышать, жить.

Легкость в теле рождала легкость на душе, легкость в мыслях. Если этот, который там стоит, двинется сюда, в эту сторону, он, Ратомир, встретит его тут! Ведь он же, тот, кажется, один? А уж с одним-то… Он спрячется за угол, и как только тот выйдет, надо его чем-то огреть как следует по голове. Чем, только?..

Ратомир огляделся. В отличие от подворотни, где он побывал только что, тут, на тротуаре не валялось ни досок, ни палок, ни бутылок. Камней было много, благо мостовая была мощена булыжником, но их попробуй выковыряй оттуда… И почему он не носит с собой кинжала? Вот Геркуланий же носит. И ничего. Говорит, у них так принято. А у нас почему?..

Ратомир снова заглянул в подворотню, боясь прозевать момент, когда маячившая там, на той стороне фигура двинется – туда, во двор, или сюда…

И он увидел, как этот человек – кто бы он ни был, свой ли, чужой, – тронулся с места и пошел. И шел он туда, во двор.

***

Геркуланий смотрел на последнего, оставшегося в живых и, не то, чтобы размышлял – о чем тут размышлять-то? – а, скорее, оценивал того как противника. А тот так и стоял на месте, словно ожидая… Чего? Или – кого? Своих, или его, Геркулания? Догадался он уже о том, что произошло тут только что?

А тот шевельнулся, переступил с ноги на ногу, подвигал плечами, как бы разминаясь перед дракой, но продолжал стоять, не сходя с места. Он ждал его, Геркулания. Он приглашал его выйти на свет, приглашал подойти, чтобы в недолгом танце решить, кому из них жить дальше. Геркуланий понимал его. На его месте он сам поступил бы точно так же.

Ну, что же, потанцуем!..

И Геркуланий шагнул вперед.

***

Тот человек пошел прочь от Ратомира. Он вышел из подворотни, оставив Ратомира в недоумении. Если это один из тех, почему он отказался от погони за ним, за Ратомиром? Решил, что тот давно уже убежал? И что тогда с Геркуланием? Может быть, он только ранен и ему можно помочь? Тогда надо скорее, но не привлекая к себе внимания, бежать туда, через всю эту тьму. А если это Геркуланий? Если он расправился со всеми этими, то что ему там, во дворе? Лошади? Но их там нет. Непонятно…

И Ратомир, стараясь ступать бесшумно, вошел в темноту.

***

Два человека стояли посреди освещенного двора. Они стояли на расстоянии шагов трех друг от друга. Одного из них Ратомир узнал сразу, хоть тот и повернут был к нему спиной. Это был Геркуланий. Узнав его, Ратомир чуть было не бросился к нему через все это освещенное пространство, но тут застывшие фигуры сдвинулись с мест, и их движение заставило Ратомира остановиться ровно там, где он стоял в этот миг – на границе света и тени.

Он стоял, заворожено глядя на то, что происходило сейчас перед его глазами. Такого он не видел еще никогда. И ничего ему это не напоминало. Можно было, конечно, сказать, что это похоже на танец, если бы это походило на танец. Но таких танцев не бывает, ведь правда? Во всяком случае, Ратомир даже представить себе не мог, что можно вот так танцевать. И в то же время…

***

Противник оказался серьезным. Не сказать, чтобы это стало неожиданностью для Геркулания – чего-то такого он и ожидал. Но тут было чуть больше ожидаемого. На мгновенье у Геркулания даже возникло ощущение, что он видит напротив самого себя, отраженного в зеркале, настолько то, что делал этот тип, было похоже на то, что делал, или даже только собирался сделать, сам Геркуланий. По всему выходило, что они были равны друг другу по силе и умению. А значит, исход боя зависел от чего-то такого, что предсказать невозможно. От того, у кого крепче нервы, например, или вообще от какой-нибудь случайности, вроде попавшей под ногу банановой кожуры. Оставалось одно – ни на миг не выпуская из виду движений противника, одновременно и успевать реагировать на его даже еще не осуществленные намерения и, в то же время, постоянно пробовать самому, провоцировать его и стараться поймать на обманном движении. Пока что это получалось плохо. Да что там, совсем не получалось! У того, впрочем, тоже.

***

Это было жуткое и, в то же время, завораживающее зрелище. В движениях этих двоих – Геркулания и того, что был напротив, – чувствовался ритм. Возможно из-за этого, а еще из-за того, какими плавными и четкими были их движения, это и напоминало, все-таки, танец.

Их широко расставленные, полусогнутые ноги, почти не отрываясь от земли, двигали их, перемещали все время куда-то вбок, и в результате их ссутулившиеся, напряженные фигуры двигались по кругу, все время вокруг одной и той же точки. А вот руки – руки, казалось, жили совершенно самостоятельной жизнью. Их движения были резки, неожиданны, иногда почти неуловимы взглядом. Кинжалы перелетали из одной руки в другую. Их лезвия вспыхивали и тут же гасли. И все это эти странные танцоры проделывали молча, только тихое шарканье их подошв доносилось до Ратомира.

И вдруг гипноз пропал. Отчего? Почему? Что вывело Ратомира из этого странного оцепенения? Не важно. Это произошло само собой, и теперь Ратомир увидел происходящее во всей его жуткой и неприглядной реальности: два человека напряженно ходили по кругу, пытаясь улучить момент и зарезать того, кто был напротив. Вот и все. И никаких танцев – просто зарезать. И зарезанным вполне может оказаться Геркуланий. И что-то надо сделать, чтобы этого не случилось. Что? Выбежать с криком из своего убежища? Ратомир представил себе, как это происходит, как Геркуланий поворачивается на его крик, и как в этот самый момент нож пропарывает его бок… Могло, конечно, быть и наоборот, но… Нет-нет! Это не годится.

Но что-то же надо делать?!

***

Что же делать?! Схватка неожиданно затягивалась. Вот же, нарвался! Геркуланий перепробовал уже, кажется все, весь свой совсем не маленький набор приемов, но каждый раз противник встречал его во всеоружии и тут же парировал своим ответным ходом.

Ничья, что ли? Но нет, тут не получится пожать друг другу руки и разойтись. В этой игре ничьих не предусмотрено. Ах ты, черт!.. левую руку обожгло. Как же это? Задумался… А кажется, сильно. Значит, в левую руку уже нож не перебросишь, значит, он стал слабее, и слабость эта будет усиливаться, по мере того, как будет вытекать кровь из раненой руки.

Надо заканчивать, понял Геркуланий. Во что бы то ни стало, и побыстрее. Хватит осторожничать. Теперь уже все равно…

***

Как ни напряженно вглядывался Ратомир в движения противников, но что-то, видимо, он все-таки прозевал. Какое-то мгновение, после которого вдруг все пошло иначе, словно дерущиеся вырвались из того заколдованного круга, куда попали как щепки в воронку водоворота. Теперь, вырвавшись из этого круга, они словно сорвались с привязи.

То, что происходило дальше, было напрочь лишено того жуткого изящества и завораживающего ритма, зачаровавшего было Ратомира и превратившего его на минуту в отрешенного зрителя. Вмиг исчезло разделявшее противников расстояние. Внезапно они оказались совсем рядом друг с другом. Кто из них сделал шаг навстречу другому – этого Ратомир не заметил, все-таки он был слишком неопытен в этих делах, да, впрочем, и какая разница? Теперь они были так близко друг от друга, что понять, кто из них что делает, стало невозможно. Все это было так мгновенно и продолжалось так мало времени, что воздух, который Ратомир вдохнул в себя в начале этого мига, так и остался в его легких, когда Геркуланий вскрикнул и как-то странно дернулся, явно вне, пусть и хаотичного, но все же по-своему логичного, рисунка схватки.

И Ратомир понял. Это понимание было мгновенным и не нуждалось в словах. Терять уже нечего. Это – все! И осталось только одно… Это понимание толчком сорвало Ратомира с места и бросило вперед, туда, к застывшим на мгновенье фигурам дерущихся.

На сей раз пробежать ему предстояло почти вдвое большее расстояние, чем тогда, когда он бежал с бутылкой в руке. Теперь руки у него были пусты, но бежал зато он гораздо быстрее, чем прошлый раз. Быстрее и целеустремленнее, и, если бы он сейчас увидел себя со стороны, он сам удивился бы тому, как это у него выходит. Мыслей не было, но глаза видели все четко. И они увидели ту самую доску с гвоздем, до которой он добежал прошлый раз. Глаза увидели, ноги, не сбившись с ритма, принесли его к ней, тело само собой среагировало, на ходу нагнувшись, и руки цепко схватили ее, оказавшуюся легче, чем она казалась ему раньше. Хотя сейчас он этого и не заметил.

А эти все стояли, Только Геркуланий как-то покосился набок. Казалось, он вот-вот упадет. Вот только Ратомир не стал дожидаться этого, он даже не обратил на это внимания. Не останавливаясь ни на миг, и не задумываясь ни о чем – тело само все продумало и рассчитало – он оказался позади того, с кем дрался Геркуланий, того, кто сейчас, в этот миг начинал понимать, что он победил. А оказавшись позади, с непроизвольно вырвавшимся из груди криком вломил этому типу по начавшей поворачиваться в его сторону голове. Кажется, даже, торчащим из доски гвоздем. Но это, впрочем, было уже неважно. Это не имело никакого значения, потому что Геркуланий не только не упал, но словно встрепенулся, и его рука с по-прежнему зажатым в ней кинжалом рванулась вперед, туда, где сейчас открылась ничем не защищенная грудь врага.

6

Да, это банально! Да, вы будете смеяться, но что делать, если это и в самом деле так. Пафнутий заблудился.

Прождав какое-то время, а потом, на всякий случай, подождав еще немного там, за мусорными баками, Пафнутий позволил себе вернуться в свое исходное, родное состояние. Никто этих метаморфоз, кажется, не заметил, и Пафнутий облегченно перевел дух. Под мышкой что-то мешало и чесалось. Заглянув, он обнаружил там кусочек коры. Ничего, бывает. Не трогать, и само пройдет. Хуже было другое. Пафнутий совсем не помнил дороги, по которой он попал в этот дворик, чуть не оказавшийся ловушкой.

Из него-то, из этого дворика, он вышел благополучно, благо из него был только один выход, а вот уже во втором, том, где он оказался потом… Из того, оказывается вели сразу две подворотни, и которую из них он использовал во время своего панического бегства, Пафнутий решительно не помнил. Ночь, темно, а ночью одинаковы не только кошки, но и проходные дворы с подворотнями.

– Так… – сказал про себя Пафнутий, оглядываясь вокруг. Вокруг было темно и чертовски неуютно.

– Ну-у… – добавил он, в тщетной попытке сориентироваться в окружавшем его пространстве.

Тщетно. Оставалось положиться на удачу и двигаться наугад.

***

Да, конечно, Пафнутий был маг, ну, или волшебник, если угодно. Почти настоящий. Только что без диплома. Тем не менее, магу, конечно, доступно много больше, чем обычному смертному. Пафнутий тоже мог и умел многое. Да вот же, только что, вспомните вы, и будете, безусловно, правы. Никому из нас не дано стать деревом, хотя некоторым и удается приблизиться к этому состоянию достаточно близко. Но не о том речь. Дело в том, что и Пафнутий деревом не стал. Это была иллюзия. Хорошо сделанная, проработанная в деталях иллюзия, но все же – иллюзия и не более того. Точно так же Пафнутий мог превратить себя, скажем, в собаку. И для любого стороннего наблюдателя, буде таковой оказался бы рядом, это был бы натуральный кабыздох, и даже воняющий псиной, и даже с блохами в грязной шерсти. Но вот пойти по собственному следу эта собака не смогла бы. А то чего бы проще?! Но нет…

Пафнутий умел многое. Он мог вызвать дождь. Или прекратить дождь. Это вообще просто, этому учат на первом курсе, и если у кого это не получается, тот просто отсеивается за полным отсутствием магических способностей. Поскольку таковые есть далеко не у всех. Да сами проверьте при случае, есть ли они у вас. Вполне возможно, что и нету.

Да, воздействовать на погоду Пафнутий мог. И если бы сейчас пошел дождик, то ему не понадобился бы зонтик, чтобы сухим добраться до дома. Но дождя не было, как не было и понимания того, где же он, этот дом. Ну вот, еще Пафнутий, например, мог немного лечить. Ну, не так, конечно, как настоящий, профессиональный лекарь, но все же… Он мог залечивать некоторые болячки, ликвидировал бородавки, зубы после его заговора прекращали болеть и не болели дня два, потом, правда, все равно надо было идти к стоматологу, ну, или к кузнецу, который, как известно, тоже может своими щипцами вырвать больной зуб, прихватив, правда, порой и соседний – здоровый. Он мог остановить кровь, правда, при условии, что кровотечение не сильное. В этом отношении с ним мог поспорить обычный бинт. Было и многое другое, что недоступно нам, но что мог и умел Пафнутий. Коронным же его номером было умение зажигать огонь. Вот тут ему не было равных. Он мог без помощи прочих подручных средств дать прикурить, да так, что и нос, бывало, не обожжет у курильщика. Мог зажечь самые сырые дрова в самую сырую погоду. Мог и больше, но это уже было опасно для окружающих, и Пафнутий воздерживался от демонстрации своих способностей.

И ничего из всего обширного арсенала знаний и умений, вложенных в него природой и учителями, не могло помочь ему в таком простом деле, как поиск дороги к дому.

***

Итак, Пафнутий решился положиться на удачу, и двинулся в том направлении, которое ему подсказало чутье. И вот, то ли чутье оказалось никуда не годным, то ли удача отвернулась от молодого волшебника, но после, наверное, получаса блужданий по темным проходным дворам, он вышел на какую-то улицу. И эта улица, изредка и неравномерно освещаемая фонарями, оказалась ему совершенно не знакома. Надо сказать, Пафнутий вообще довольно плохо знал Миранду. Устроившись у дяди в аптеке, что он и сделал сразу же по прибытии в город, Пафнутий тут же включился в работу, и у него просто не было времени для знакомства с тем местом, в котором ему выпало отныне существовать. Он хорошо знал дорогу от аптеки до общежития, ну, и обратно, соответственно. В остальном же…