Текст книги "Василиск
Фантастические рассказы и повесть"

Автор книги: Сергей Другаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Пока они спали, между домами, как дух оставленного поселка, бродил при свете луны одинокий кот. Он заглядывал в темные окна, долго стоял у закрытой двери, вдыхая запах людей и собаки. Потом кот ушел.

Утром Гром двинулся по прямой на учуянный запах, продираясь через кусты, переходя ручьи и не обращая внимания на выдрят, играющих в воде среди замшелых камней. Следом за ним, как сомнамбула, шел вент, раздувая ноздри. Олле и Нури замыкали шествие. Постепенно лес разомкнулся, и открылось овальное озеро Отшельника с заводями и излучинами, поросшими лотосом и кувшинками, с темной у берегов водой, светлеющей к середине. Недалеко от пологого берега, у подножья известковой скалы, виднелся вход в пещеру: тяжелый, расшитый золотыми звездами полог был откинут в сторону. На песке у воды брюхом кверху спал пещерный, если породу определять по месту жительства, лев Варсонофий. К знакомой этой картине был добавлен новый штрих: дымилась под сосной высокая труба сложенной из кирпича русской печи, рядом на четырех столбах был сооружен навес, а под ним стол и две длинные скамьи. У печи возился Отшельник в белом переднике на голом теле. Спина его блестела от пота. Первым к нему подбежал Гром. Не обращая внимания на примелькавшегося с детства льва, он этаким щеночком смирно уселся в сторонке, глотая слюни.

– Привет вам, люди и звери! Прошу к столу, – глаза Отшельника вдохновенно блестели, топорщилась припудренная мукой борода. – Знайте: я спек хлеб!

– Здравствуйте, Франсиск Абелярович. Это вент Оум.

– Вент? – Отшельник и глазом не моргнул. – Отлично, накормим и вента. Садись, мальчик. – Оум залез на скамью и присел на корточки. Отшельник достал завернутый в холстину каравай, положил его на стол и бережно развернул. – Вы пока смотрите на него, а я схожу за молоком.

Каравай, в обхват, высокий и пышный, источал тот самый удивительный запах, который вывел их из леса. Румянилась чуть присыпанная мукой корочка, круглились ноздреватые бока. Жужжала над ним, не решаясь сесть, удивленная пчела. Каравай притягивал взгляды, на него можно было смотреть бесконечно, открывая все новые достоинства: он был таким, каким и должен быть, – округлым, естественной формы, которая образуется сама по себе…

Отшельник принес из пещеры полный кувшин, четыре глиняные кружки и поставил все на стол.

– Свежий хлеб любит, когда его едят с холодным топленым молоком, – он разрезал каравай, как арбуз, от центра, накрошил хлеба в плошку, залил молоком и отнес собаке. Потом перед каждым была поставлена кружка с молоком и положено по ломтю хлеба.

Вент, не дотрагиваясь, осмотрел свой кусок, указал пальцем на остатки каравая и посмотрел каждому в глаза.

– Хлебушко, – сказал Отшельник.

И все молча стали обедать. Над ними, вынужденный питаться личинками, обреченно колотился башкой о сосну пестрый дятел.

Поев, Нури смел на ладонь крошки от своего куска и бросил их в рот. То же сделали остальные. Оум поднял брови, уши и щеки его задвигались, взбугрились вены на шее, и он хрипло, по слогам произнес свое первое слово:

– Хле-буш-ко…

Потом все вместе вымыли посуду, улеглись на берегу и стали думать. А что, можно ведь просто полежать и подумать. Просто так.

Нури, например, думал о том, что завтра нужно показать вента Оума Аканиусу – врачу городка ИРП. И о том еще думал Нури, можно ли реставрацию природы считать законченной. Если полагать, что человек действительно последнее и главное, чего достигла природа, то, пожалуй, можно. В массиве появились первобытные люди. И мы сейчас у самых истоков нового зарождения человека. Факт, свидетельствующий о поразительной мощи природы, предоставленной самой себе…

Если бы эти мысли он высказал вслух, то Отшельник, в миру Франсиск Абелярович Судьба, зоопсихолог, много лет посвятивший изучению характера и быта сытого хищника, сказал бы, наверно, так:

– Не будьте фетишистом, мастер Нури. Природа сильна, не спорю, но венты – результат нашего вмешательства. Я бы сказал, непредсказуемый результат разумного и осторожного вмешательства поумневшего человечества в дела природы. Доказательство того, что мы, люди, действительно сумели тысячекратно ускорить эволюцию. Слава нам, людям!

Но Отшельник ничего этого не говорил. Он лежал на спине и смотрел в синее небо на медленно плывущий дирижабль-катамаран. Соединяющая его серебристые корпуса смотровая площадка была полна народу. Двести экскурсантов глядели вниз и сладко завидовали.

– Собачка возле льва… – донесся сверху женский голос.

Варсонофий приоткрыл один глаз. На царской морде его было написано: «А ну вас всех… Только спать мешаете».

Гром тоже дремал, и снилось ему, будто он еще щенок, и Старший несет его на руках, и ему хорошо и сытно, и он дремлет под теплой ладонью.

Олле думал о том, что в условиях поточного производства жизненных благ каждый отход от стандарта желателен и что молодец Франсиск, который придумал себе такое замечательное хобби: печь хлеб. И кормить путников, которые голодны.

– А пластмассовую мебель, – неожиданно сказал он, – мы все равно разрисовываем под дуб.

Вент Оум вспоминал орнитопланы на светлячковой поляне, их распластанные крылья и вздрагивал от предощущения полета. Он тогда прошел мимо, подавив желание коснуться оперения чудных птиц. А подавленное желание, я вам скажу, еще хуже отложенного.

– Зачем спешить? – философски сказал Олле, ни к кому не обращаясь. – Здесь хорошо пахнет хлебом, здесь озеро и песок, лес и трава. Здесь следует провести день, заночевать, а завтра, как солнце взойдет, выйдем и к полудню будем дома, а?

Естественно, так и сделали.

На окраине городка ИРП, возле стадиона, их встретил конь. Золотой, с тонкими ногами, свисающей до земли гривой, с глазами влажными и добрыми. Он уткнулся в плечо Олле, постоял так с минуту. Вент обошел его кругом, дивясь красоте невиданного зверя. Сердце его раздвоилось между прекрасным конем и не менее прекрасной собакой.

А Нури торопил всех в нетерпении. Межсезонье, воспитанники разъехались по домам, но в детском саду оставались ребятишки сотрудников ИРП, и за три дня, что воспитатель Нури их не видел, душа его изболелась, и он казнил себя еще и потому, что мало думал о них за время отсутствия.

И вот они увидели площадку между сосен, увидели, как трехлетние малыши, голенькие и в панамках, сосредоточенно строят замки из желтого песка. А между ними – Нури не поверил глазам своим – сидел, на коленках и тоже в панамке, питекантропий малыш и неумело улыбался.

Василиск. Повесть

– Значит, так, сказка будет вот о чем, – Нури оглядел слушателей, поправил панамку на чьей-то голове, вытряхнул песок из чьей-то сандалии.

Не очень далеко, но и не совсем близко, не очень давно, но и не сказать, что вчера, жил-был пес Кузя, а по соседству, через дырку в заборе, тоже жил-был кролик Капусткин. Иногда они обменивались мнениями. И как-то пес Кузя сказал:

– Посмотри, Капусткин, мне хозяин новый ошейник подарил. Правда, ведь красиво, а!

Кролик осмотрел обновку сквозь выпавший сучок.

– Да, ошейник тебе к лицу, – ответил он. – И цепь, которой ты привязан, тебе тоже идет. Но больше всего мне нравится, когда ты еще и в наморднике.

Капусткин так говорил потому, что он был зайцем, а притворялся домашним кроликом, чтобы в него не стреляли.

Нури закинул руки за голову, шевельнул бицепсами. Самым трудным в деле воспитателя он считал необходимость сочинять сказки и сейчас гордился удачей, сказка получилась. Акселерат и вундеркинд Алешка, случайно затесавшийся в группу малышей, одобрительно хмыкнул и сказал:

– Обрати внимание на реакцию слушателей, воспитатель Нури. Никто не усомнился в способности пса и кролика говорить, это само собой разумеется. А почему? Ты не знаешь, вернее, ты знал и забыл. А я вот точно знаю, ибо я ребенок и помню: во всех сказках звери говорят. Ведь сначала все были братьями, люди и звери. И понимали друг друга. Но потом люди стали плохо себя вести, звери обиделись, ушли в леса, пустыни и тундру. Белый медведь вообще на льдину сбежал. А те, что остались по доброте, например, собаки, или из лени – кошки, или из слабохарактерности – коровы там и прочие жвачные, те замкнулись и постепенно вообще говорить разучились. Но память о временах, когда все были в родстве, когда люди понимали зверей, в звериной душе осталась. И в человеческой тоже…

Слушатели разбежались. Нури и Алешка расставили шахматы и быстро разыграли дебют.

Детская площадка, одна из многих, расположенных на окраине жилого массива океанского центра Института Реставрации Природы (ИРП), звенела голосами: детвора впитывала солнце и наливалась жизненными соками. Пахло скошенной травой и соснами, радостно лаял щенок.

– Чего я понять не могу, так это свойств памяти, – акселерат и вундеркинд Алешка сделал коварный ход конем и индифферентно отвернулся.

На стол спланировал говорящий институтский Ворон, перебрал в ящике битые пешки и осмотрел доску взглядом знатока. Алешка подергал его за хвост, и ворон предостерегающе раскрыл клюв.

– Знаю, что взрослый начисто забывает о детстве. Но почему? И когда? Вот она, – Алешка поправил бант на косичке пробегавшей мимо девчушки. – Она может силой воображения, даже и не напрягаясь, одушевить свою куклу. Я тоже раньше мог, а теперь вот не могу. Не знаю, как ты, а я ощущаю это как потерю.

Нури сделал рокировку, привычно оглядел площадку и убедился, что все в порядке, все заняты важнейшим в жизни делом – игрой.

– Одушевляет, – согласился он. – Я тоже думал об этом. Но до какого предела – вот вопрос.

И тут из зарослей орешника, что на краю площадки, вышел человек. Не бородатый волхв, не дровосек и вообще не похожий ни на кого из сотрудников ИРП. И потому его появление было сразу замечено: на площадке стало тихо. Нури смешал фигуры, отодвинул доску и подпер голову кулаком. Гость был в домотканых портках в синюю полоску, чистых онучах и новых лыковых лаптях. Домотканая же рубаха без ворота была подпоясана пеньковой веревкой, а светлые волосы, стриженные под горшок, топорщились. От всего этого Нури пришел в состояние тихого умиления, а малыши забыли про игры, разглядывая гостя.

Человек держал в руке лукошко.

– Вот как, значит! – Он поставил лукошко на стол и слегка поклонился. – Вывелся, выходит. Я бы сказал: возник…

Он откинул тряпицу с лукошка, и оттуда выглянули две головы, светло-коричневые, с черными ноздрястыми носами и стоячими ушками, похожие на детенышей лани, но поменьше.

Ребятишки обступили стол, тянулись на цыпочках, пытаясь разглядеть зверенышей. Гость сделал козу, головы поймали пальцы, зачмокали.

– Сосет, – сладким голосом сказал гость.

– Сосут, – машинально поправил Нури.

– Вот… это самое, не можем мы. Убедились: недостойны. Потому – грехи! Я бы сказал – эгоизьм. И опасаемся, как бы чего… А он единственный. Ему безопасность нужна, ему настоящее молоко надоть. Мы не против, берите, а?

Вот так, вплотную, жителя Заколдованного Леса видел Нури впервые. Конечно, он был оттуда: никто из сотрудников ИРП не носил подобной спецодежды и не говорил столь косноязычно.

Гость сощурил васильковые глаза, обтер тряпицей пальцы.

– Так я пойду, значит. А ему б это, как его, детское питание. Натуральное, а?.. До свиданьица.

– Вы еще придете?

– Придете вы, мастер Нури. Туда, – гость показал большим пальцем через плечо. – Вам на роду написано… прийти.

– Ну, если на роду, тогда конечно…

– Дядя, – перебил кто-то из малышей, – а как вас зовут?

– Иванушкой меня кличут.

– Э… – сказал Нури.

– А чего?

– Да нет, пожалуйста… Только вот детенышей из леса выносить не стоило, погибнут они без матери.

– Нет у него матери!

С этими словами Иванушка перевернул лукошко. И все ахнули. На столе лежал желтенький, в темных пятнах теленок тянитолкая.

На следующий день вундеркинд и акселерат Алешка воспользовался отсутствием Нури, чтобы внести свою не предусмотренную программой лепту в дело экологического воспитания молодого поколения. Ему трепетно внимали пятилетние подопечные.

– …Я вам так скажу, товарищи, что, увидев тяни-толкая, дедушка Сатон сначала было сомлел, но быстро взял себя в руки и собрал весь цвет нашего ИРП. Пришли и самые широкие, и самые узкие специалисты – от этологов и генетиков до волковедов и серомышатников – все, кто причастен к реставрации природы. И не зря собрались, ибо сломать, товарищи, всегда легче, чем построить. Пиф-паф – и вот уже нет красного волка. Трах-бах – и конец стеллеровой корове. Еще трах, еще бах – и ты убил последнего на Земле камышового кота! Небольшой такой, изящный и без хвоста… Ты скажешь: что мне камышовый кот, я и без него могу. Говори за себя, а не за всю планету. Земля без камышового кота не может! Для Земли камышовый кот такое же неповторимое дитя, как и ты, человек!.. Воссоздать утраченный вид так трудно, что удача становится праздником для всего человечества. А тут – тянитолкай…

Эмоциональная речь, украшенная добротными паузами, проникала в сердца слушателей. Алешка не так уж далеко отошел от истины. На чрезвычайном совещании в кабинете директора ИРП известные специалисты и впрямь столпились вокруг лукошка, с недоумением разглядывая сонного детеныша.

– Подумать только! – сказал директор.

– Н-да, – ведущий специалист по зоогенетике откровенно чесал затылок. – Как правильно заметил доктор Сатон: подумать только!

К столу протиснулся знаток палеофольклора, в срочном порядке доставленный на совещание. Усилием воли он заставил себя подтянуть челюсть, в изумлении отвисшую на кружевной воротник.

– Тянитолкай! О нем мало что известно, – знаток поднял указательный палец, и все посмотрели на перстень с агатом. – Мало чего… Змей-Горыныч, он же дракон, это – да, это получило отражение, равно как и Пернатый Змей у инков, именуемый Кетцалькоатль. Или Серый, к примеру, Волк. Хорошо разработан Конек-Горбунок, хотя источников по нему раз-два и обчелся. Жар-птица… она же у многих народов птица Феникс, мне так кажется. Обратно – единорог, он и в геральдику вошел… Сивка-Бурка, вещая каурка, ну, о том многие слышали, он же конь ретивый, хотя эту точку зрения не все разделяют: конь ретивый, дескать, крупнее и ест что ни попадя… Н-да. Но лично мне ближе всего дракон…

– Давайте советоваться, товарищи! – Сатон прервал затянувшийся экскурс в царство древнего фольклора. – Как быть? Они вот уже проснулись и моргают. Может, у кого есть вопросы? Вопросов нет. А я вот хотел бы спросить, да не у кого: какая из голов передняя? И бегает ли он, а если бежит, то куда? Что у него хвостик сбоку посередке, это обнадеживает, не правда ли?

Специалисты переминались с ноги на ногу, шумно дышали и ничего не говорили. И правильно делали: чего говорить, если нечего сказать? При сем присутствовала и тоже молчала инструктор дошкольного воспитания – сухая и торжественная бабка Марья Ивановна. Но в конце концов молвила:

– Дите, оно и есть дите. Его поить-кормить надо. Дайте сюда!

Она забрала лукошко и, никого не спрашивая, унесла. Все облегченно вздохнули.

– И присмотрите, пожалуйста, чтобы не разорвался, когда подрастет, – сказал ей вслед Сатон и сел за свой директорский стол. – Человека и того иногда разрывает. От противоположности устремлений… – И непонятно добавил – Ты смотри, что творят! Невзирая на перерывы в энергоснабжении!

– …дракон, – от запятой продолжил знаток палеофольклора, – тот почти везде встречается. Расхожий образ и на Востоке, и на Западе. А что это значит? Значит, истоки в природе искать надо. Сейчас уже все согласны, что были драконы. Были! А может, и есть. В глубинке. А нет, так будут!

– С драконами все ясно. – Сатон раздраженно постучал ладонью по столу. – У нас на повестке тянитолкай, а не драконы. И давайте говорить по сути.

– Я и говорю: пусть – из сказки… Но вы же сами видели – сосет! Значит, реальный. У любого упоминания в фольклоре корни надо искать. Где? Отвечаю: в природе! Пусть, пусть данное явление по сути сказочно, но ежели оно из природы, то снова может возродиться. В яви, спонтанно, или, проще, самопроизвольно. Есть мнение, что если в достаточно большом регионе возникает натуральная дремучесть, то она неизбежно порождает сказку, а с другой стороны – граница между сказкой и явью расплывается… У вас здесь, слышал, даже питекантропы возникли. А почему? Отвечаю: от дремучести!.. – Глазки знатока затуманились, чувствовалось, что тема дремучести лично ему близка. – Кондовость, я вам скажу, – это сила. Раньше, согласен, на заре НТР, она была силой косной. Но развитие идет как? Отвечаю: по спирали! Выходит, и кондовость опять стала силой, но уже прогрессивной, на другом уровне. В природу нам надо, вот куда. Глубже… И самим проще быть. Нутром понимать, а не задаваться вопросами. Хотя, конечно, нутром понять не каждому дано…

Сатон распушил бороду:

– Грехи, что ли, мешают? Как говорит Иванушка, эгоизьм?.. Вы, случаем, не родственник Гигантюка?

Громовой хохот специалистов потряс стены. Испуганный Ворон сделал круг окрест резонирующей люстры. Знаток обиделся, не понимая причин веселья. Тонкими пальцами он поправил жабо:

– Что кому мешает, то каждый сам о себе знает.

А дело в том, что гимн во славу кондовости, пропетый знатоком, почти дословно повторял высказывания Павла Павловича Гигантюка.

В свое время Гигантюк как-то изловчился попасть на руководящую научную работу: его, отовсюду убирая, постепенно повышали. Прельщенный возможностью спрашивать, ни за что не отвечая, Пал Палыч развил бурную организационную, а также интеллектуальную деятельность. Организационная свелась к внедрению в подчиненном коллективе почасового планирования, а умственная – к разработке ключевых руководящих фраз: я не готов обсуждать этот вопрос; вы меня не убедили; так что вы предлагаете? вот так и делайте; нам, товарищи, надо по-большому; так что будем показывать? здесь мы с вами недодумали; что-то мы давно никого не наказывали.

Естественно, руководимый коллектив был заблокирован: все непрерывно писали и согласовывали планы, на работу времени уже не оставалось. Пал Палыча перебросили на кадры. Коллектив ожил, но стало плохо с кадрами. Пришлось послать Пал Палыча в длительную и престижную командировку – не обижать же человека, который уже привык к руководящей деятельности. Но прошло четыре года, и снова возник вопрос: куда деть Гигантюка? Место нашлось на птицефабрике при ИРП… А дальше жизнь его оказалась странным образом связана с Заколдованным Лесом, ибо Гигантюк был инициативен, спервоначалу даже производил неплохое впечатление и очень хотел руководить научной работой…

Обо всем этом Нури узнал еще год назад, когда однажды он, охотник Олле, вент Оум и пес Гром пешком пересекали лесной массив ИРП. Оум, питекантроп в первом поколении из племени вентов, приболел и нуждался в квалифицированной врачебной помощи…

По пути из горной страны, где было пещерное становище вентов, они огибали зону Заколдованного Леса, лежащую почти в центре массива. Нури тогда был здесь впервые и часто останавливался, разглядывая Заветные дубы, слишком подлинные, чтобы быть настоящими. Вдали, за бревенчатым тыном, виднелись крытые корьем избушки жилого центра Заколдованного Леса. Кто-то в полосатых портках и лаптях не спеша прошел к тыну вслед за Коньком-Горбунком, держа кнутовище на плече. Заскрипели деревянные ворота, открылись и закрылись за вошедшими. Опустился и снова поднялся колодезный журавль за тыном, было слышно, как захлопал крыльями и неурочно прокричал кочет.

– Дальше нельзя. У тех вон кустов проходит граница завесы. – Олле присел на пенек, потянулся.

– Ух и кобыла! – сказал Нури. Он прислонился лицом к защитному слою, ощутил его податливую упругость.

– Не кобыла это, – возразил охотник Олле. – Вид у него под кобылу. Сивка-Бурка это, сразу видно.

По ту сторону, совсем рядом, Сивка-Бурка пасся на поляне, заросшей Аленькими цветочками. Услышав разговор о себе, он взбрыкнул задними ногами, затем поднялся на дыбы, показав серебряные подковы и розовое, в веснушках пузо. И заржал, и, склонив голову набок, прислушался к затихающим вдали перекатам собственного голоса. На морде его выражалось удовлетворение достигнутым результатом.

Вент Оум рухнул на траву, зажимая ладонями уши. Гром непроизвольно присел, как для прыжка, и ощетинился. На голову Нури свалилось что-то мягкое и очень горячее и скатилось к ногам. Как сквозь подушку донесся до него голос Олле:

– И вот так всегда. Как увидит первый раз посторонних, так и орет неожиданно…

– С ума сойти, – Нури массировал уши. – Кто б поверил, что у такой маленькой скотинки, всего-то с осла, столь богатый голос!

– Уж это закон: чем меньше скот, тем больше крику. – Олле сдвинул палкой Жар-птицу, сбитую с небес ревом Сивки-Бурки, столкнул в ближайшую лужу, птица зашипела и обдалась паром. – Оклемается… А вообще, защиту надо ставить двойную, а то из Заколдованного Леса недавно тютельки просочились. Теперь вот Жар-птица…

– Скажешь тоже, – Нури с опаской косился на Сив-ку-Бурку, но тот спокойно хрумкал траву. – Кто это может через защиту пройти?

– Проходят. Мне уже волхвы жаловались, да и сам вижу, часто не разобрать, кто нормальный мутант, а кто оттуда.

Жар-птица выбралась из лужи, залезла в кусты и слабо светилась в темной зелени. Вент Оум с любопытством поглядывал на нее, видимо прикидывая, нельзя ли приспособить это пернатое для освещения питекантропьей пещеры. Все-таки со светляками много возни, а от костра и факелов копоть и дым…

Они встали и пошли дальше вдоль защиты. И пока шли, Олле знакомил Нури с историей Заколдованного Леса.

Вольный охотник Олле поставлял Институту животных. Узнав, что где-то промышляет зверь, промышлять которому уже, по сути, негде, Олле являлся, догонял его, вязал и сажал в мешок. Потом дирижабль, карантин, прививки – и приволье ИРП. Здесь и лес тебе, и степь, и болото, и речка – на любой вкус. Живи в естестве своем, и одна от людей просьба – чтоб быстрей плодился и размножался. Олле был бесхитростен и могуч, его пес Гром был свиреп с виду, но добр в душе. Олле дружил с воспитателями и очень помогал им, особенно во время заезда новых смен. Все дети Земли обучались общению с природой и центрах и филиалах ИРП…

Олле рассказал Нури, что порядком времени назад, когда Институт лишь разворачивал свою работу, лесной массив только набирал силы, а о вентах еще и слыхом не слыхивали, на птицефабрике ИРП было обнаружено яичко не простое, а золотое. Естественно, стали искать, кто его снес. День ищут, два ищут, неделю… Но пойди найди одну из десяти тысяч кур! Забой сразу прекратили, курятина в городке ИРП исчезла, но этого даже никто не заметил. Народ волнуется, все гадают. И тут пришел вундеркинд из местных, Алешки тогда еще не было. Вундеркинд вынул пальчик из носа и сказал:

– Удивляюсь я вам! Неужто не ясно? Его снесла Курочка-Ряба.

Дед плачет, Олле имел в виду Сатона, а курочка не кудахчет, ибо за день до этого, несмотря на указание прекратить забой, в полупотрсшеном виде попала на прилавок.

Пал Палыч Гигантюк, директор птицефабрики, объяснил:

– Все куры у меня, как одна, я зайду – замолкают. Белые. Неслись хоть и по-мелкому, но часто. А эта все что-то квохтала. Что она там несла, не знаю, может, и золотые яйца, а только редко несла. Показатель мне портила…

Сатон уволил Гигантюка за глупость и склонность к показухе. Формулировка была нетрадиционной, и Гигантюк явился к нему доказывать, что так нельзя, но в целом он готов обсудить этот вопрос по-большому, а если они в коллективе что-то недодумали, то только потому, что давно никого не наказывали, однако за этим дело не станет… Сатон долго разглядывал собственное отражение в зеркальных очках, без которых Пал Палыча никто ни разу не видел. Да, действительно, согласился он, за глупость еще никого не увольняли – видимо, глупость ненаказуема. Тогда что ж, напишем так: уволить за равнодушие? С этим Гигантюк спорить не стал. И вскорости, неугомонный, выдвинул лозунг: Курочку-Рябу воссоздать – и будет каждому по яичку, а это хорошо!

Почему, собственно, хорошо и зачем каждому золотое яйцо – об этом как-то не задумались, но кое-где Гигантюка поддержали и разрешили. Возможно, ключевые фразы произвели впечатление… Сатон же, перегруженный делами, не стал связываться с Гигантюком, но впредь в превентивном порядке все вопросы подбора кадров сосредоточил в своих руках.

Пал Палыч быстро сколотил группу энтузиастов из тех, кого забраковал Сатон, и увел их в массив.

– Всякая там генетика-кибернетика, подумаешь! Если по-большому, то еще надо разобраться, не лженауки ли это… Я вам скажу, ты мозги мне наукой не мути, ты продукт дай, – говорил Гигантюк. – Золотое яичко – это продукт. Он что, из генетики? Нет уж, он из «жили-были дед да баба», вот он откуда. Нет, что вы предлагаете? Я вот говорю: проще надо, чтоб всем понятно было. Усложнять не надо. Конечно, насчет Курочки-Рябы – здесь мы с вами недодумали, но если, товарищи, по-большому, то нам было что показать. Она-то ведь при мне неслась! Я сейчас не готов досконально обсуждать этот вопрос, но знаю: в природу нам надо. Кондовость, я вам скажу, – это сила!

В очках Гигантюка отражалось ясное небо, а под очки – страшно было – никто не заглядывал. Энтузиасты молча сопели. Как-никак они уже были отравлены ядом генетики-кибернетики и плохо представляли связь между посконным бытием и золотыми яйцами. Но сама идея – опроститься и двинуть назад – им в общем нравилась. Сгоряча они сварганили в глубине массива поселок и, чтоб не было утечки информации, Гигантюк почему-то больше всего боялся этой самой утечки, обнесли его тыном.

Когда необходимый жилфонд был создан, Гигантюк перво-наперво выделил квартиры своему неженатому сыну и незамужней дочери, вырубил ближнюю рощу и на ее месте поставил обелиск с лозунгом: «Достижения – в жизнь!» Потом присмотрел себе пять заместителей из числа бессловесных. Пять – это очень престижно, поскольку сам Сатон имел всего трех. Пропитание энтузиасты добывали в лесу, Пал Палыч и заместители кормились возле них. Вся эта компания благоденствовала на лоне природы довольно долго. К приезду ревизоров Пал Палыч – итак, что будем показывать? – организовывал выставку достижений. Впрочем, ревизоров у самого тына перехватывал заместитель, который в совершенстве умел с ними обращаться, и экспонаты выставки отправлялись пылиться в темных коридорах до следующей ревизии.

Гигантюк берег себя и периодически ложился на профилактику. Он также любил хорошо питаться, хотя это плохо влияло на окружающую среду. Сатон некоторое время терпел браконьерство. Но когда Гигантюком был съеден на закуску козлокапустный гибрид, директор рассвирепел и накрыл поселок с прилегающей территорией защитным полем. Монумент с лозунгом оказался по эту сторону завесы, и его убрали. Жителей перевели на централизованное снабжение едой, а Пал Палыча Сатон уволил своей властью без права восстановления в ИРП. Впрочем, Гигантюк сказал, что его еще позовут – и тогда посмотрим. В ожидании он пребывал в поселке, заняв свободную хату с краю. Часть энтузиастов, оставшись без привычных шашлыков, запросилась обратно в цивилизованные края и была отпущена. Другие, с трудом, но поверив, что Пал Палыча не будет больше, эмансипированно набросились на работу и в короткий срок кое-что сотворили. Про Курочку-Рябу как-то забыли, а вот птица Рух получилась. Зверовидная, с огромными окороками, вполне пригодными для копчения. Видимо, без генетики здесь все же не обошлось, хотя разработчики опять-таки напирали на кондовость…

Тут Олле прервал свой рассказ, ибо Заколдованный Лес уже остался позади.

Малыша тянитолкая приходилось кормить сразу с обоих концов и из двух сосок. Из одной было нельзя, каждая голова норовила наесться первой, и они только мешали одна другой. А вот сейчас все было в порядке, и было видно, что он толстенький, и было приятно трогать его. Вытянувшись, он от носа до носа имел в длину полметра.

– Аршин, – сказал вундеркинд и акселерат Алешка, быстренько меняя опорожненную бутылочку. – Тянитолкая нельзя мерить на метры.

Вокруг низкого стола из строганых досок, на котором осуществлялось кормление, толпились экскурсанты. Средняя группа, шесть-семь лет. Кормление зверят входило в программу экологического обучения детей, проходящих обязательный двухмесячный курс воспитания при ИРП. Этому делу Совет экологов придавал не меньшее значение, чем самому процессу реставрации природы.

Ребятишки не дыша разглядывали диковинного теленка и безнадежно завидовали Алешке, ответственному за уход. Право вундеркинда на исключительность никто не брал под сомнение, ибо его энциклопедические познания были общеизвестны. Алешку уважали не только люди из городка дошкольников, не только сотрудники океанского центра ИРП, но и звери и птицы. Конь позволял ему взбираться на себя, пес Гром, тигриный выкормыш, всегда был рад встрече с ним, а марсианский зверь гракула радостно уплощался, когда Алешка гладил его.

Зверь этот, приспособленный к суровой жизни в пустынях на марсианских полюсах, быстро прижился в детском городке и лучшим местом обитания считал песочные кучи на игровых полянках…

Сытый тянитолкай сразу заснул. Экскурсанты, переговариваясь шепотом, вволю глазели на него, пахнущего молоком и пеленками. Детеныш подобрал под себя, согнув в коленках, ножки с мягкими копытцами, свернулся бубликом и уткнулся носом в нос. На створке открытого окна сидел вездесущий Ворон, ему сверху было видно все, как есть.

– Р-р-редчайший экземпляр-р! – неожиданно для самого себя вдруг возопил он. Головы тянитолкая сонно зачмокали.

Обеспокоенная карканьем, в комнату вошла Марья Ванна, инструктор дошкольного воспитания.

– Триста лет прожил, мог бы и соображать кое-что, – она ткнула в сторону Ворона костлявый палец. – Дите спит, чего орать? И вообще, посторонние могут быть свободны. Режим прежде всего. Кому понравится, чтобы его спящего разглядывали?

Все вышли, остались только Марья Ванна, Алешка и вент Оум. Детеныша осторожно переложили в плетенку, унесли в вольер…

Перед сном, когда, поставив защиту от ночных насекомых, воспитатели уходили к себе, в спальнях велись странные разговоры. Рассказывали, что Алешка запросто бывает в Заколдованном Лесу, что черный пес Гром разговаривает не хуже Ворона, но скрывает это, что тот дядя Иванушка, который принес тянитолкая, действовал по наущению Алешки и он же по ночам закапывает в песок неожиданные деревянные игрушки. А в Заколдованном Лесу для воссоздания сказочных форм жизни пользуются старинными рецептами, в которых зашифрованы составы весьма эффективных мутагенов гарантированного действия. Конечно, хорошо бы там побывать, но Сатон никого в этот Лес не пускает, потому что, смешно сказать, боится за неокрепшие детские души. Тянитолкай, говорили еще в спальнях, ненормально толст, его перекармливают. Потом кто-то высказал мнение, что вдруг это животное вообще не взрослеет? Вот здорово было бы!..