Текст книги "Спрингфилд (СИ)"

Автор книги: Сергей Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Мы оба тряслись. Сели на кровать. Мэт сказал, что очень хочет спать, потому что всю ночь не смыкал глаз, и предложил полежать полчасика. Он поставил будильник и попросил меня сделать то же самое.

– После пиздюлей всегда отрубаюсь, – говорил он. – У меня комиссия в три часа. Нельзя проебать.

– Тебя еще замотать бинтами надо. Есть?

– Ага. Потом.

– Не надо потом.

– Успеем.

Мы легли и он положил мою правую руку к себе на грудь.

– Жарко, – сразу сказал он и попытался перевернуться на одноместной кровати. Нам всегда жарко спать вместе.

– Разденься.

Я стянул с него штаны и лег рядом.

Матвей сразу уснул. Перегрелся и вырубился. Я лежал и смотрел, как солнце проходит через американский флаг, который висел на окне его комнаты, и ржаво-голубая стена становится разноцветной. Думал о «потом» и «успеем». Я снова положил руку на грудь Матвея, на его жесткие неравномерно волосатые сиськи, под которыми ровно бьется сердце и делает так, что лежать жарко. Я смотрел на молодое израненное мной лицо, потому что он убедил, что так вроде как будет лучше. За дверью ходят студенты, кто-то орет и куда-то ломится, и я подумал, что стоило закрыть дверь на ключ, но она не закрывается. Слушал, как дышат железные мозги ноутбука и нагреваются. Я разбудил Матвея еще до будильника.

– Вставай, – говорю. – Будем тебя мумифицировать.

Пришел Леха и долго над нами смеялся. Я заматывал Матвею лоб, ухо и подбородок, а они с Лехой обсуждали детали плана. Матвей сидел в майке, военных штанах и мне казалось, что мы суперагенты и готовим опасную операцию.

– С Богом. Ветеран прокрастинации, – сказал я.

– Не смешно, – ответил он.

– Даже если завалишь – спасибо, что живой.

И он ушел на пересдачу. Трижды стукнул по косяку, положил фигу в карман и вышел.

Я шел из общаги Матвея в свою и мне стало невыносимо скучно. Мне совсем не хотелось идти к своим деревенским наркоманам.

Я открыл инстаграм. Репин опять отметил Матвея в какой-то истории и Мэт как всегда ей не поделился. На мне были штаны Репина и они резали ягодицы. Я смотрел фотки, на которых Тема надувает губы, прячет лицо за мягким игрушечным динозавром, подсвечивает фильтрами большие глаза с ярко-зелеными линзами, снимает драку с котом и смеется. Я представил, как он сидит среди волосатых тряпок в бабушкиной квартире, готовит в мультиварке какую-нибудь шарлотку, смотрит комиксы и держит телефон маленькой ладонью, трет глаза и улыбается, когда кто-нибудь ставит огонек и смеющийся смайлик под кошкой. Подходит к зеркалу тридцать раз в день и смотрит на вещи, а не на себя. Я подумал, какой он без одежды и как он ложится спать. Что наверняка у него много плохих татуировок не только на руках, но и на всей розовой коже, и под ними, скорее всего, тоже неглубокие шрамы, как и на левой руке, которые трудно заметить, но я вижу. Он засыпает с котами и динозавром на бабушкином диване, дрочит на мои фотки Матвея, как и я, вытирает ладошку об простыни, как и я, а утром скидывает ногами белье и оно пахнет дрочкой и немытыми ступнями, закапывает соленые капли, вставляет линзы, горько смотрит в окно, ест шарлотку и снова постит котов. И я подумал, что таких парней достаточно много, чтобы я был счастлив тому, что есть Мэт.

Через полтора часа написал Матвей:

«Сдал. Допустили. Я просто пересрал. Бывает. Нахуй универ. Пошли смотреть квартиру.»

ГЛАВА 9

Мы идем по Кошелеву и июльской жаре от «Ашана» к нашему дому через спортивную площадку седьмой школы. Матвей останавливается около беговой площадки.

– Буду бегать, иди домой, – он говорит.

– Хочешь приехать красавчиком в Москву?

Он снимает футболку. Он всегда бегает без футболки и за лето его кожа стала коричневой и толстой. На ней светится алюминиевый крестик.

– Ты сдохнешь на солнце. Я покараулю. Если отлетишь.

Он снимает футболку, пробегает круг и, вспотевший, останавливается.

– Щас сердце лопнет.

– Сдохнешь тут круги нарезать, – говорю. – Ты хочешь умереть?

– Я хочу бегать. Раньше лучше было, – говорит он и слизывает пот с губы.

– Ты поправился.

– Это стресс. Я с тобой потолстел.

– Пожалуйста, не мучай так себя, можно реально умереть. И не доживешь до прекрасной России будущего.

Матвей улыбнулся и ничего не ответил.

Я коснулся его руки и почувствовал, как долбит его пульс.

Я смотрю на его мягкий загорелый живот, будто давно его не видел, и хочу сказать, что он мне очень нравится, но не говорю.

На этой шикарной площадке из красной резиновой крошки Мэт, выбивающий похмелье бегом, похож на мужика из «Осеннего марафона», если бы его снимали в Калифорнии, а я – тот чудик с импортным лицом.

– Хочешь, я с тобой вечером? – говорю.

– У тебя и так все хорошо, – отвечает. – Не худей больше.

– Окей, пап.

Матвей надевает футболку и через три минуты она становится пятнами. Он берет с земли пакет с продуктами и рюкзак. Я тяну пакет на себя.

– Дай я. Ты красный.

– Нормально. Давай.

Он забирает пакет..

– В Москве сейчас надо быть сильным, – говорю. – Вон сколько человек задержали.

– А че там?

– Мы вчера смотрели.

– А. Ну, сильнейший всегда прав.

– Она говорила, что нет.

– Кто?

– Шульман. Физически сильные умирали первыми.

– Я прослушал.

– Она говорила, что выживает не самый сильный, а кто умеет кооперировать. Взаимовыручка делает людей сильными. Вместе выжить проще.

– Как нам.

– Ты опять не слушал.

– Я не слушал. Я засыпал.

– Как всегда.

– Я работаю. Чиню телефоны.

– Ты мой фиксик.

– Я ей больше не верю. Она болтает… что Россия, – он говорил прерывисто, – становится свободнее. Человечнее. Но бля, я че-то… че-то не вижу такого будущего.

– Если не верить, то ничего не получится, – я парировал.

– Юдин говорит, что война будет.

– Бля, опять ты начинаешь!

– Прости. Но все равно не худей,

– Ты говорил, надо сбросить.

– Еще пригодится. Съем тебя в голодный год.

Я засмеялся.

– Ну не может же страна вечно ходить кругами от пиздеца к пиздецу.

– Ну я же могу.

Матвей приходит с работы в обед, греет простую еду, которую я для него оставил, потом садится на наш матрас с Авито, отдыхает полчасика, смотрит «Орел и решку» на ютубе, представляет себя с золотой картой, наслаждается роскошью, приключениями, красотой далекой страны, а потом уходит на работу чинить телефоны. А вечером он сидит на полу в нашей единственной жилой комнате, пьет «Жигулевское» разливное из пластиковой бутылки и играет в «Лигу легенд». Днем далекие страны, а вечером очередная война и все против него. Играет и злится. Пьет и ругается. Представляет себя сильным бойцом. Питается пивом и злостью. Наливает богу войну. Он одерживает очередную победу и бежит в «Пятерку» за еще одной маленькой бутылкой. Я сижу на кухне и забиваю звуки войны видеоблогами про учебу во ВШЭ. И каждый живет в своей комнате.

Уже ночью Матвей хочет трахаться, а я нет. После пива он ласковый, а я хочу пообщаться. Он говорит, что от меня воняет куревом и идет дрочить в туалет. Я чувствую себя виноватым. Потом он приходит со стояком и мы трахаемся. Потом я ложусь на него сверху, когда он ложится на живот и говорит, что ему нравится вес мужика, а потом, что ему душно.

Из коридора я смотрю на кухню. Холодильник почти разморозился. Мне надо выжать тряпки. Матвей падает на матрас и пропитывает его потом. Я выжимаю тряпки и думаю о работе. Я готовлю хот-доги в маленьком кафе на фудкорте «Меги» и мне стыдно, когда меня видят знакомые. Я работаю на этой работе, потому что в Кошелеве другой нет и я могу ходить на неё пешком, а до города полтора часа с пересадками.

Мои коллеги – Галя, Хохол и тезка Андрюха. Галя приехала из деревни и я зову ее Галя-биомасса, потому что она очень злая и большая. У нее добрый парень, он ее любит, а она его нет и мечтает стать моделью в свои двадцать три. Она показывает мне фотографии и просит сказать, что похожа на Милу Йовович. Мы ровесники и оба мечтаем. И она тоже снимают квартиру в «Кошелеве».

Андрюху я называю Зэ-Ка, потому что у него есть судимость за вымогательство. Он широкий и лысый, добрый и всему меня научил по работе.

Хохла я зову Хохлом. Ему девятнадцать и он приехал с Донбасса беженцем, как и многие тут – им дали квартиры от государства. У Хохла красивая балтийская фамилия Куприс, но он, конечно, не знает ничего про Балтийское море, дюны, янтарь или старую Ригу, и даже про своего отца, а Балтика для него – это пиво. Он мечтает стать бандитом и «пиздит чурок». Когда я сказал ему, что он за это сядет, он сказал, что «для карьеры надо». Я сказал, что это здорово – думать о будущем.

А еще у нас была цыганка Роза. Она живет большой семьей в двухкомнатной квартире в старом Кошелеве и на работе все ее боятся.

У нас есть соседка тетя Оля, которая все про всех знает, и про нас она знает тоже. Она похожа на киллера и у неё нет банковской карты и телефона. Я узнал об этом, когда она пришла уговаривать нас скинуться на домофон. Я думаю, она секретная разработка отдела робототехники ЦРУ и умеет стрелять сиськами.

А еще есть сосед Паша. Он живет вместе с другом и женой в такой же однокомнатной квартире прямо над нами. У них есть собака и он ее бьет, а она дико ревет и скулит. Паша с женой очень громко трахаются и я смеюсь, что на самом деле у них инцест и шведская семья.

Однажды во время вечеринки пьяный и злой Паша пришел бить нам морду за то что шумим. Матвей стукнул его и сказал «нехуй портить праздник», и Паша больше не приходил. Может, он даже не помнит, что приходил и был какой-то праздник.

Это было на Old faggot party. Я придумал, что в каждом человеке живет Олдфеггот – старый противный педик, худшее в нас. И мы должны с ним распрощаться. Каждый должен был сделать куклу вуду, подумать обо всем противном, что в себе есть, и сжечь в мангале. Мы с Матвеем делали наших кукол из одной вонючей половой тряпки, но они получились милыми и нам стало жаль их сжигать. Мы назвали их Пинки и Адольф. Пинки – потому что волосы из розовых ниток, а Адольф – потому что похож на извращенца. Мы надели на Адольфа фату, черные трусы на Пинки, посадили их на полку в кухонном шкафу и решили, что они будут играть в этом шкафу вечную свадьбу. Они точно пара, потому что сшиты из одной половой тряпки.

Мать звонила и говорила, что пытается продать квартиру – нет покупателей, из города все уезжают, а если и есть, то за неё предлагают меньше, чем когда ее покупали десять лет назад.

Наша с Мэтом квартира полностью белая: белый кафель, белые потолки и белые стены, от которых сильно пахнет водоэмульсионкой. Стену у матраса мы покрасили в черный и хотели, чтобы на ней можно было писать мелом, но так не получилось. На ней много пятен спермы, которые не отмываются. На той же стене висят постеры с Бивисом и Баттхедом, I want to believe, а на кухне – плакат с индейцем чероки с винтажной рекламы California and Southern Arizona. На окне жилой комнаты вместо штор висит американский флаг.

Раз в неделю мы с Мэтом устраиваем вечеринки. Дикие, как в последний раз. Матвей их сам предлагает. И каждый раз наутро я блюю, а Мэт бегает. Когда Матвей пьет, в нем просыпается поэт. Он ведет всех ночью на баскетбольную площадку, включает на переносной колонке калифорнийский панк-рок девяностых и ретровейв, и мы играем на раздевания, но в итоге голыми оказываются все. И нам никогда не бывает из-за этого стыдно, потому что в Спрингфилде все можно. И если мы веселимся только вдвоем, потом мы ложимся на прорезиненное покрытие баскетбольного поля, смотрим на небо сквозь яркий фонарь, курим и представляем, что звезды – это инопланетные корабли с Нибиру и мы с ними телепатически воюем, а они пытаются нас похитить. Иногда Матвей курит – это от стресса. Мы целуемся и мне с ним не страшно, как и всегда. А утром он становится угрюмым программистом-анальником, надевает очки, бегает и едет в Ашан.

За нашим домом дикая степь и овраг с заброшенными дачными участками и домиками. Однажды, когда мы с Матвеем в очередной раз ругались, я ушел в один из них и уснул. Когда я пришел домой, Матвей сказал, что я дурачок и должен «позаботиться о будущем Андрюше». Днем над домами с международного аэропорта «Курумоч» летят самолеты и оставляют химтрейлы.

Каждый день я открываю страницу магистерской программы ВШЭ и перечитываю список документов, имена научных руководителей, раздел «достижения студентов» и программы международного обмена.

Я пишу тексты каждый день и иногда публикую. Я с библиографической аккуратностью вписываю каждую публикацию в отдельный документ «Портфолио».

Завтра последний день подачи документов и я очень волнуюсь.

– Ты все подготовил? – спросил я Матвея.

– Дай доиграю, – сказал он.

– Это никогда не кончится.

– Да сделал я все.

Он свернул окно с «Лигой легенд» и открыл папку «Хай скул». Там были все документы: скан диплома – все страницы в одном файле, как и требует бюрократия, паспорт два разворота, рассказы, портфолио не было, но это необязательно, биография в свободной форме. Но не было мотивационного письма.

– Я не знаю, что писать, – сказал он. – Я пока думаю.

– Мэт. Времени уже нет, – говорил я.

– Давай завтра, – он поцеловал мою руку.

– Давай дожмем сегодня. Напиши там, что мечтаю заниматься творчеством, нужны социальные лифты, но не хватает знаний, сменить работу хочу с тупой на умную, ну, короче, правду.

– Не знаю, не получается.

– Ну давай я напишу, – сказал я и взял ноутбук. – Все окей, я ща сделаю.

– Андрей, не надо за меня, – говорил он.

– Почему?

– Это твоя мотивация будет, а не моя.

– Какая хуй разница?

– Ну потому что это неправда будет.

– Мэт, приемной комиссии похер на правду, им нужно просто убедительно. Я университетский аферист со стажем, я знаю.

– Ну а если у меня нет мотивации?

Я закрыл ноутбук.

– Передумал что ли? – я говорил. – Нет, блядь, это уже нихуя не смешно.

Матвей встал с матраса и стал махать руками, как он всегда делал, когда злится.

– Нет, – ответил он.

– Ну а че тогда? Ну блядь, тогда в армейку пойдешь. Тупо в армейку, а потом бухать с батей. Ты хочешь с ним жить? Ты хочешь стать, как он? Ты уже как он.

Матвей пнул матрас. Когда он выражал агрессию физически, было страшно, но я продолжал.

– Ты не хочешь узнать, чего ты стоишь? Чего достоин? Блядь, ну я просто не понимаю, ну давай. Ты так хочешь?

– Да не хочу! Я не знаю, что я… Точнее… Блин. Как ты блядь, умеешь заебывать. Я не хочу, чтобы ты опять сказал, что я, как его… слабак с ампутированной волей.

– Я извинился за тогда.

– Да. Ты извинился. Я помню.

– У тебя все нормально с волей.

– Знаю!

Он выдохнул и стал очень серьезным.

– Все будет ок, – он засмеялся. – Бля, ну ты знаешь, что я шизоид. Все ок.

– Матвей. Мы уже много сделали. Не сливай себя. Я в тебя верю.

– Да.

– Ты веришь?

Он подошел ко мне и пошлепал по щеке.

– Ща пойду напишу. Заебись будет.

И он написал письмо буквально за двадцать минут. Он посадил меня на матрас, сел передо мной с ноутбуком на коленях и приготовился читать, как когда детям рассказывают сказку.

– Дорогая приемная комиссия, – начал он, – я хочу поступить в лучший вуз страны, чтобы моего парня там никто не трахнул.

– Да блин!

Мы поржали.

– Ладно. Слушай. – он откашлялся. – Мотивационное письмо. Вообще «вышка» – это мечта. Амбициозная давняя мечта, потому что это самый прогрессивный и свободный вуз страны. Амбициозно мечтать я стал рано, потому что, сколько я себя помню, я хотел спасти мир и быть Питером Паркером. Это прозвучит странно, но я и правда немного Спайдермен – в детстве меня укусил паук фаланга и остался шрам. Думаю, это знак. Когда пришло время поступать в вуз, я понятия не имел, куда себя деть. Естественно, я все еще хотел менять систему и вообще быть супергероем и спасать всех, но так не бывает. Поступил в самарский университет, лишь бы свалить поскорее из родного города без будущего и было общежитие. Но у меня было чувство, будто проживаю совсем не свою жизнь. А она проходит. Я не встраиваюсь в сюжет, который предлагает мне жизнь. Я играю роль подружки невесты в каком-то из эпизодов ситкома. А у невесты улыбка до ушей – она знает, кто она и зачем, и мир ей совсем не жмет и играет по ее правилам. И ни в одной книжке мне не удавалось найти историю, которая объяснит мне, как жить. Именно мне. И, наверное, из-за этого я стал писать и рисовать комиксы. Мне хотелось создавать хотя бы на бумаге такие истории, которые помогут мне и, я надеюсь, кому-то еще справиться с тем, что ты просто какой-то Мэт из умирающего города Тольятти. Умение сочинять истории спасло мне жизнь. Теперь, определившись с тем, что является моим по-настоящему любимым занятием и что у меня получается хорошо, я хочу расширять свои знания и умения. А еще я очень хочу написать роман. Мне не хватает академических знаний в литературе, и от курса «художественная проза» я жду тотального поумнения. Ведь вышка дает лучшие знания в стране. И чем лучше я буду рассказывать важные истории, тем больше толку от меня, балбеса, будет. Да, я очень амбициозен. Но я верю в свои силы. И я знаю, что есть те, кто тоже в меня верит, и я не могу их подводить.

Он закончил и посмотрел на меня.

ГЛАВА 10

Творческое испытание проходило онлайн. Я сказал, что пройду его из дома, потому что выходной, а Матвей – что на работе, потому что там есть коморка.

Вечером, перед днем объявления результатов, я сидел дома, а Мэт ходил по площадке у дома по кругу и пил пиво. Подходил к подъезду и не заходил. Несколько раз забегал домой поссать и каждый раз уходил очень быстро. Он садился на скамейку, смотрел на дикое еще незастроенное поле, окружающее район, стрелял сиги у тех, кто так же сидел на скамейках, таких же молодых, сильных и нищих, которые так же смотрят на степь со скамейки или сидят на траве, потому что куда не смотри, везде будет поле. Каждый вечер они так же идут гулять и пьют пиво после какой-то работы, потом доходят до края района, смотрят на поле, кажутся маленькими и разворачиваются, потому что дальше гулять некуда.

Я смотрел на Матвея, его красную шею, выгоревший затылок и твердые плечи, на воинственного индейца чероки с плаката и бесконечно тыкал курсором в папку с документами на поступление. Я тыкал, отсчитывая секунды.

Мэт вернулся, когда стало совсем темно, и совсем пьяный. Пьяный и с красными глазами. Он зашел в комнату, упал на матрас, встал, снова сел, а потом зашел ко мне на кухню.

– Я кое что написал щас, – сказал Матвей. – Стишок. Про тебя. Хочешь прочту?

Мэт сел на стул рядом со мной, достал телефон и облокотил тяжелые руки на стол так тяжело, что тот съехал ко мне.

– Короче, – начал он. – Называется «Сверхновые звезды и ноги».

Андрей

в древние времена считалось

что если двадцать восьмого марта вода течет медленно

то весь год будет тяжелым

в этот день мы сидели смотрели на быстрые волны

какого-то океана

они падали на людей

и их черные бошки

непременно поднимались в воздух

ожидая очередной вал

я смотрел трогал своей ногой твою ногу и говорил

бля

это точно как жизнь

Двадцать восьмого марта зажглась

сверхновая в галактике эм восемь один и стала

самой яркой сверхновой

наблюдаемой в этом веке

и я ее уже видел

трогал шапкой

сижкой

паром из своего рта

и даже ногой когда падал на льду вверх тормашкой

а еще в этот день родилась Леди Гага

и она точно играла в одном из тех глупых тиктоков

которые я тебе скидывал

Я не знаю как долго горят сверхновые звезды

они наверное вспыхивают и потом устают

становятся карликами

трясутся от злости

и растворяются в космосе

и я хотел бы их трогать всем телом

а не только ногой

падая и ударяясь

башкой

но жизнь долгая

волны быстрые

и Гага все еще светит и на нее снимают тиктоки

и так-то и хуй с ними со звездами

важнее ноги.

Матвей замолчал. Я улыбнулся.

– Ну, типа, помнишь, я сказал тебе, что у тебя мощные ноги, – сказал он.

– Что я бегаю на них от проблем или че-то такое.

– Не. Ты не понял. Ты когда стоишь… Ты стоишь, я прям хочу укусить тебя за ногу. Потому что она такая, ну, крепкая.

– Мэт, прости, я не понял нихрена.

– Пидор. Это важно для меня было.

Он толкнул меня по ноге.

– Давай, пидор, чисти кроссовки и спать.

– Они нормальные, – я ответил.

– Они засранные.

– Бля, началось.

Я почистил кроссовки, сложил по контейнерам обеды, вышел курить. Мэт допивал пиво, играл в комп и матерился. Мы потрахались, Мэт убрал ноут с матраса на пол и мы легли спать. Я лежал и смотрел, как свет фар проезжающих машин проходит через американский флаг и белая стена становится тускло-разноцветной. Думал о «потом» и «успеем». Я положил руку на твердую, неравномерно волосатую грудь Матвея, в которой сильно бьется сердце и делает так, что лежать жарко.

– Волнуешься? – спросил я.

– Не.

– Ты ковбой.

– Е-е-е. И жопка. И галюн ебаный. И кем я только ни был. По твоим словам.

– Короче. Если что…

– Никаких если. Я все решил.

– Мы, короче, давай ща увидим, как поступим, и будем свободными московскими пидорами.

– И будем сосаться у входа вышки.

– И увидим мир. И никакого Кошелева и Тольятти.

Матвей потрогал мой мизинец своим.

– Знаешь, че?

– Че?

– В моем рассказе. Что Бивис в итоге помер. Как-то хуево. Надо переписать.

– Нормально.

– Нет. Надо переписать. Хотя бы для себя. Пусть лучше он такой пошел за водкой в «Пятерочку», а там типа принц Гарри пиво по акции выбирает. И он такой: Бивис, ебать, я ждал тебя всю жизнь. Поехали ко мне в Лондон. Пивка нормального дернем, поженимся там, я тебя с бабушкой познакомлю. Вот это прям хороший конец, а то жалко парня.

– Хорошо.

– Хорошо.

Он помолчал.

– Скучаю по тебе, – сказал он.

– Я же тут.

– Да. Я вижу тебя чаще, чем свой хуй.

На следующий день я ушел на работу, пока Матвей еще спал. И весь день, пока я крутил хот-доги, таскал канистры воды и мыл грилль, я думал только о результатах. Меня спрашивали: чего ты не разговариваешь? А я не мог разговаривать.

Я часто отпрашивался в туалет и обновлял там страницу образовательной программы, почту и группу «Вконтакте».

И в середине дня мне позвонили.

Женский голос говорил:

– Андрей?

– Кто вы? – я никогда не отвечаю в таких случаях «да», потому что это могут быть коллекторы.

– Андрей, я профессор гуманитарного факультета Высшей школы экономики. Поздравляю вас. Вы прошли на бюджетную форму обучения на программу «художественная проза».

Мне хотелось орать, но я представил, что заглотил хуй:

– Понял.

– Андрей, вы точно будете учиться?

– Я точно буду учиться!

– Хорошо.

– Ага.

– Ждем вас, Андрей.

Мне очень хотелось позвонить Матвею, но я побоялся. Через час я не выдержал и набрал ему, но он не взял трубку.

Вечером, после работы я взял нам три полторашки разливного пива и так торопился, что забыл снять фартук.

И я снова позвонил Матвею и он снова не взял.

Я пришел домой. Включил свет. Матвея не было. Я позвонил ему еще раз. Абонент временно недоступен.

Я стал снимать кроссовки, но его кроссовок не было. Значит, куда-то ушел.

Я зашел в комнату, поставил полторашки около матраса. Я хотел по привычке сдвинуть с прохода ноут Матвея, который всегда лежит у матраса, но его тоже не было. Мой ноутбук есть, а его – нет.

Я стал ходить по квартире. Не было летних кроссовок.

Не было зимних кроссовок.

Не было батиной куртки.

Не было ничего, кроме американского флага на окне, который Мэт привез из общаги.

Его аккаунт в ВК был удален, в Инстаграме и телеге – тоже. Я обновил страницу образовательной программы, и она все еще была пустой. Там тоже не было Мэта.

Я стал звонить всем друзьям: Лене, Рахату, Репину, Лехе. Я просил позвонить ему и написать. И все говорили: Матвея нигде нет.

Он просто бегает, – сказал я себе. – Или бухает. Бухает и творит хуйню. Но его не было вечером, ночью и утром. И потом снова вечером, ночью и утром.

Я пришел в полицию, чтобы заявить о пропаже человека, но когда сотрудница спросила, кем он приходится, я не знал, что ответить, и сказал «брат». «Фамилия?» – спросила она. И я ушел. Сказал, что ошибся.

Через день я поехал в Тольятти и стал искать его дом, чтобы встретиться с родителями, но я не помнил, в каком именно доме из множества одинаковых тольяттинских домов он живет. Я ходил по кварталу от дома к дому и не мог узнать его дом.

Уже в Москве мне стало казаться забавным представлять, что Мэта как бы не было, и рассказывать московским друзьям загадочную историю о ебаном галюне. Что я придумал его, как и то, что он похож на Питера Паркера, ковбоя или водилу из «Драйва». Но пока я был в Спрингфилде, я каждую ночь включал American football, ложился на наш матрас. Он пах «Олдспайсом», молодым мужиком и пивом, которое Мэт воровал в «Пятерочке». Я открывал кухонный шкаф и там сидели Пинки и Адольф. Они воняли одной половой тряпкой.

Я не хотел думать, что он меня бросил. Что он, как те звезды, которые трясутся от злости и растворяются. Было забавно думать, что его правда похитило Нибиру или он просто ушел бегать, как он всегда бегает с похмелья. Круг за кругом. Круг за кругом. И просто не может вырваться из этого круга.

Вышка вывесила список рекомендованных к зачислению. Там был я и там не было Матвея. Я открыл список всех абитуриентов, подавших документы. Матвея там тоже не было.

Лето заканчивалось. Я собирал вещи и оставлял все, что не унести. Индейца и другую бумагу я выкинул, флаг оставил. И больше я его не искал. Я сел с сумками на шестьдесят седьмой автобус, проехал железнодорожные пути, отделявшие нашу часть Спрингфилда от основной, потом ту часть, где чаще всего ходят цыгане, «Мегу», в которой работал, а потом был огромный еще незастроенный пустырь. В него идут тропы и плохие дороги. И его всегда пытаются чем-то отделить от людей: билбордами, деревьями, пышными шифоновыми шторами, если окна выходят туда, но чаще – более новыми жилыми домами. Потом степь закончилась городом и Московским шоссе. Я вспомнил, как его расширяли к чемпионату мира, когда всюду на улицах была дружба народов, и теперь там нет пробок. Вспомнил и стало весело. По небу летят самолеты и оставляют химтрейлы. Хохол говорил, что где-то за городом есть военная база и на самом деле самолеты летят оттуда или туда. И добавлял такой: лишь бы не снова война. Но все это, конечно же, глупости, – думал я, ведь все идет только к лучшему. Мы живем в самом мирном месте планеты и в самое мирное время. С людей постепенно снимают карантинные ограничения, они летят в Будапешт и Черногорию и хотят посмотреть мир. Из Спрингфилда люди едут только туда, где им будет лучше. И только об этом и хочется думать.