Текст книги "Салажонок"

Автор книги: Сергей Колбасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Сигнальное дело – семафор, флаги и прочее – ему понравилось, а десять дней без берега для него прошли незаметно. Берегом он не интересовался, а с мостика отлично было видно все, что делалось в гавани.

"Данай" привел ледокол "Знамя социализма", два с лишним года пролежавший на дне перед устьем Кальмиуса. Ледокол до половины трубы сплошь зарос зеленью. По палубе его почти невозможно было ходить: люди скользили и падали, как на льду. Его чистили и одновременно вооружали стотридцатимиллиметровой артиллерией.

Колесный буксир "Красный Таганрог" повел уже вооруженную шестидюймовкой баржу "Революцию" на пробную стрельбу к Белосарайской косе. На ходу баржа сидела свиньей – носом вниз, и команды стоявших у стенки судов выкрикивали по ее адресу сомнительные комплименты.

Все эти факты Васька отмечал с удовлетворением,– флотилия строилась.

Флотилия действительно строилась. Землеотвозные шаланды "Буденный", "Красная звезда" и "Свобода" превращалась в канонерские лодки. У них было открывающееся днище и вода в люках по ватерлинию. Поверх воды укладывали дощатые настилы, а на них устраивали жилые помещения и артиллерийские погреба. Тяжелые орудия устанавливали на невероятной системе стальных креплений.

– Ни черта из этого не выйдет, – вернувшись с осмотра "Свободы", сказал Безенцов. В кают-компании наедине с комиссаром он мог говорить открыто.

– А может, выйдет? – не поверил комиссар Дымов, но Безенцов был совершенно мрачен.

– Какая из этой "Свободы" канлодка? Будет давать четыре узла ходу, а противник ходит по десять – двенадцать... И потом, артиллерия, – ставят ее без всякого смысла и расчета, прямо так. Как бы не вышло то же, что в Нижнем. Там завинтили чуть не восьмидюймовую пушку на простой колесный пароход, выстрелили, а он и рассыпался.

Дымов зевнул.

– В Нижнем я работал, однако такого дела не припомню. Похоже на контрреволюционные слухи.

Безенцов внимательно взглянул на Дымова, но у того глаза были полузакрыты и лицо не выражало ничего. Случайной была его фраза о контрреволюционных слухах или нет?

– Не помню, кто рассказывал, – сразу потеряв всю свою настойчивость, продолжал Безенцов. – Допускаю, что только разговоры... Все равно у нас что-нибудь скверное выйдет. В лучшем случае скандал, когда штаб приедет.

Дымов снова зевнул и широко потянулся. Отвечать было нечего. Строились в самом деле слишком просто. Лучше было бы работать с настоящими специалистами из штаба, но ждать их не приходилось: война не ждала. Дымов молча встал из-за стола, подошел к дивану, лег и сразу уснул.

Жизнь была упрощена до предела: когда сильно хотелось спать, засыпали не раздеваясь. Когда очень нужно было работать, не спали вовсе.

Комиссару дела хватало: из порта вырвать олифу для окраски, чайники и кружки для команды, в бесчисленных эшелонах разыскивать прицелы к своим пушкам. Налаживать политработу и судовые механизмы, налаживать командира и команду -все самолично, все в порядке боевой срочности.

– Штаб приедет, штаб нас рассудит, – сказал Дымов наутро. Сна он не замечал и спокойно мог продолжать прерванный накануне разговор.

– Штаб уже приехал, – хмуро ответил Безенцов.– Теперь начнется.

Штаб действительно приехал, однако ничего не случилось. Флагманский артиллерист и кораблестроитель осмотрели корабли, пришли в ужас и приказали продолжать. Больше делать было нечего.

"Знамя социализма" укомплектовали, не успев отремонтировать прогнивших за два года подводного плавания помещений. Команда спала вповалку, где придется на верхней палубе и внутри, в стружках и опилках, под грохот продолжавшихся работ.

На "Сталине", втором ледоколе, ставили семидесятипятимиллиметровые пушки. Затопленную белыми "Советскую Россию" поднимали и чинили. Еще две баржи оборудовали под плавучие батареи и одну под минный заградитель. Мариупольские рабочие постановили: забыть о восьмичасовом дне. Они работали посменно круглые сутки, каждый часов по десять – двенадцать и больше. Валились с ног, но работали. Мариупольские заводы и мастерские были перегружены, а впереди разворачивалась дальнейшая, почти невыполнимая, программа – вооружение паровых шхун "III Интернационал" и "Пророк Иона" (в штабе были слишком заняты делом не сразу вспомнили, что пророкам в Красном Флоте не место. Когда вспомнили, одним махом переименовали Иону в "Червонного казака").

Отказываться от кораблей не годилось, а вооружать их было негде и некому. Что делать? Этот вопрос во всей широте встал на организованном при штабе совещании командиров и комиссаров флотилии. Совещание происходило в здании штаба, в абрикосовом саду на горке, и Васька, хотя он и не принадлежал к коми политсоставу, на этом совещании присутствовал. Ему было поручено принести зачем-то понадобившиеся карты, и он потихоньку остался. Сидя на подоконнике рядом со штабным писарем Нефедовым, он ел незрелые абрикосы.

Сперва говорил командующий – невысокий, похожий на учителя человек с седеющей бородкой. Говорил он тихо, но внятно и, оглядывая присутствующих, щурился. Иногда замолкал и перебирал лежавшие перед ним на столе бумаги. Васька сначала его слушал, но потом перестал: было слишком много цифр и непонятного.

Потом заговорил худой, с выступающими скулами начальник оперативной части. Этот был занятнее. Он настаивал на скорейшей готовности заградителей, и Васька с ним соглашался. Васька уже успел ознакомиться с минами заграждения: видел, как их выгружали с платформ, и слышал, что о них рассказывали.

– На Белосарайской заканчиваются шестидюймовые батареи, – постукивая по карте карандашом, говорил начальник оперативной части. – Следовательно, мы должны быть готовы начать постановку мин. Только когда от Белосарайской до Долгой поставим заграждение, будем в сравнительной безопасности.

– Это ты, товарищ начопер, к чему? – спросил комиссар флотилии, небритый и серый от усталости.

– К тому! – вскипел тоже невыспавшийся начопер.– К тому, что порт задерживает материалы, а завод из ничего рельсовых путей для мин не сделает. А без этих рельсовых путей у нас не будет заградителей. Мина весит за сорок пудов, – так запросто ее не выкатишь.

– Не по существу, – тихо заметил командующий.

– Хорошо! Тогда скажу по существу: если порт не перестанет ваньку валять, мы никогда не сможем обеспечить своей базы.

Кончил, вытер лоб платком и победоносно взглянул на командира порта.

– Ваньку я не валяю, – устало ответил тот, – у меня просто нет углового железа. Пришлют завтра или послезавтра.

– Завтраками кормит, – пробормотал Васька и сплюнул в угол. Он уже привык ненавидеть порт – тот самый несчастный военный порт, в котором никогда не бывает того, что надо, и который вся флотилия за это кроет, будто он и в самом деле виноват.

– Вернемся к делу, – предложил командующий.

– Разрешите? – спросил Безенцов и, получив разрешение, заговорил: – Сейчас Мариуполь охраняется только поставленной у Белосарайки "Революцией". Она вооружена одной шестидюймовой, а на "Страже" и "Грозном" их по две. Команда на ней неопытная. Пускаться в дальнейшие подробности, я полагаю, не стоит?

– Не пускайтесь, – согласился командующий.

– Есть... Итак, Мариуполь не только перегружен, но и опасен. Поэтому предлагаю перенести базу в Таганрог. Там больше технических возможностей, и белым дальше туда ходить.

– А нам дальше ходить оттуда, – вмешался Дымов.

– Невозможно, – сказал командир порта. – Слишком сложно перебрасываться.

– Проще будет, когда нас перебросят? – Безенцов был настойчив и почти резок. – Этого ждать прикажете?

– Чепуха! – решил командующий. – Совершеннейшая чепуха! Таганрог ничем не безопаснее, а нам отступать нельзя. Просто никак нельзя.

– Правильно, – согласился Дымов. – Было бы трусостью.

Безенцов встал:

– Товарищ командующий, прошу мое мнение занести в протокол. Я не трус, но не считаю возможным... – и остановился. Весь дом внезапно вздрогнул от легкого толчка. Стекла коротко звякнули, и наступила тишина. Потом снова толчок и далекий гул.

– Стреляют, – вздохнул командующий. – Вероятно, у Белосарайки, – и обернулся к Безенцову: – Вы не договорили. Вы что-то начали насчет протокола?

– Товарищ командующий, – ответил Безенцов. – За меня договорят события. Самым эффектным образом он оказался прав и этим был чрезвычайно доволен. Он даже улыбнулся.

Снова ударили выстрелы. Два подряд, один и еще два подряд.

Васька соскочил с подоконника. Теперь он все понял: Безенцов – изменник. Сперва предлагал бежать, а теперь радуется белым, гад! И, чтобы выкрикнуть это, он шагнул вперед, но, встретившись глазами с Дымовым, остановился.

На столе тонким голоском запищал полевой телефон. Флаг-секретарь снял трубку. В совершенной тишине было слышно, как бубнил голос в телефонной мембране.

– "Революция" ведет бой с неприятельской канлодкой типа "Страж", – сказал наконец флаг-секретарь. Он был очень молод и от напряжения покраснел.

– Садитесь, товарищ Безенцов, – предложил командующий, и Безенцов, опомнившись, сел.

Васька все еще хотел закричать, но под взглядом Дымова не мог. Снова вздрогнули стекла – теперь три выстрела подряд. Васька отступил к подоконнику. Комиссар флотилии склонился к самому уху командующего. Он что-то спрашивал, но командующий качал головой.

– Поддерживать нечем. Канлодки не ходят, а сторожевикам не доплюнуть. Мелкая артиллерия... Вернемся к делу, товарищи. Отступать, конечно, не будем, но Таганрог используем. Для пробы пошлем туда "Интера". Он, кажется, второго дивизиона?

– "Третий Интернационал"? – переспросил флаг-секретарь.

– Конечно, не четвертый, – улыбнулся командующий, и в стеклах отгремел новый залп.

Начальник второго дивизиона канлодок наклонился вперед:

– Точно так. "Интер" – мой,

– Вы его и поведете, товарищ Сегель.

– Сейберт, – поправил начальник дивизиона. – Есть, поведу, товарищ командующий... Как прикажете с техническим руководством?

– Простите, пожалуйста, – извинился командующий. – Руководство вооружением возьмет на себя наш флагманский кораблестроитель. Товарищ Гризар, вы пойдете на "Интере" и заодно обследуете таганрогские заводы.

– Есть, – поклонился флагманский кораблестроитель.– Только фамилия не Гризар, а Гизо.

– Извините, – и командующий развел руками. – Беда, сколько у нас иностранцев!

– Больше не стреляют, – вдруг сказал комиссар флотилии.

Снова наступило молчание, до того тягостное, что флаг-секретарь не утерпел, встал, подошел к окну и с треском его распахнул. Снаружи было яркое солнце, густая зелень, свистела какая-то птица и шумел вдалеке паровоз.

Бой был окончен, но как? Настоящая канлодка против вооруженной баржи, эта тишина могла означать гибель. Она могла вот сейчас прорваться новой стрельбой, более близкой и ощутительной. Разрывами внизу в порту и даже здесь, в самом штабе.

Командующий потянулся за графином с водой, но передумал: вода выдала бы его волнение.

– Хотел бы я знать... – начал Безенцов.

– Своевременно узнаем, – ответил командующий.– Сейчас разговоры ни к чему.

На столе снова запищал телефон. От его писка мороз подирал по коже. Трубку схватил комиссар флотилии.

Командующий все-таки взял графин и налил стакан. Остальные были неподвижны. Смотрели на лицо комиссара, но не могли угадать, что он слышит.

– Такие дела, – сказал комиссар, кладя трубку.– Белосарайский пост сообщает: неприятель после непродолжительной перестрелки ушел на запад. Командующий кивнул головой:

– Правильно, так и следовало ожидать.,. Товарищ Сейберт, завтра утром вы выходите в Таганрог. Пришлите оттуда плотников, здесь не хватает, – и отпил глоток воды. – Товарищи командиры и комиссары! Обращаю ваше внимание на необходимость максимального использования судовых команд и судовых средств, Все, что возможно, делайте сами...

Васька потихоньку пробрался к двери и вышел. То, что произошло на совещании, было свыше его сил. Выдержка командующего казалась ему изменой, молчание Дымова – слепотой. Как могли они слушать гада Безенцова? Как могли разговаривать разговоры и не броситься на помощь "Революции"?

Васька сквозь кусты продирался вниз по косогору. Ему казалось, что внизу в порту его ждет волнение, митинг, кричащие люди, подготовка к бою – дым из труб всех кораблей и снаряды, выложенные на палубу у орудий. Он видел, как выбежит на стенку и крикнет: "Продали!" Крикнет, что командиров больше нет, что нужно самим браться за дело.

Он был взволнован до последней степени, но, выскочив на железнодорожные пути, сразу замедлил шаг. В порту все было спокойно.

Из вагонов выгружали бочки смазочного масла, тюки ветоши и прочее машинное имущество. Кислым дымом несло из временной кузницы. Люди ходили обыденные и занятые. Все было в порядке, но Васька успокоиться не мог.

У самой стоянки сторожевиков на ящике сидел Ситников, осунувшийся и с забинтованной правой рукой.

– Здорово, салага, – сказал он весело. – Что, ушито дерут?

Васька тяжело дышал. Ситников внимательно на него взглянул, одной рукой вынул из кармана папиросы и спички, зажал коробок между коленями и ловко закурил.

– Говоришь, напугался, что опять стрельба? А ты брось. Видишь, каким военмором заделался, – и, закусив папироску, ощупал пальцами Васькину форменку.

Васька хотел вспылить, но сдержался. Потом хотел рассказать о совещании, но подумал: засмеет Ситников. Решил переменить разговор и спокойно спросил:

– Что ж твоя рука?

Ситников разъяснил подробно и со вкусом: пуля два раза пробила согнутую руку, порвала сухожилия, но костей не тронула. Рассказал о перевязках и боли и кончил тем, что скоро вернется в строй. Потом, подумав, добавил:

– Однако всего на свете пугаться не след, – и, усевшись поудобнее, рассказал о том, как комендора Зайцева убило лопнувшим стальным тросом, а инженер-механика Егорина – просто куском угля.

Васькино волнение происходило совсем не от страха, но тем не менее он слушал и успокаивался. Слишком спокоен был сам Ситников, слишком хорошо говорил. Ушел Васька к себе на корабль совсем повеселевшим, но на следующее утро увидел одетого в белое Безенцова, рассвирепел, сделал вид, что поскользнулся, и толкнул скатывавшего палубу боцмана. Тот, взмахнув шлангом, с ног до головы окатил Безенцова.

Сделано было чисто, – Васька даже улыбнулся. Безенцов молча на него посмотрел, вытер лицо и, повернувшись, ушел переодеваться. В это утро Васька был назначен чистить гальюны, в послеобеденный отдых – в порт на приемку брезента, а на следующий день – на окраску суриком кормового погреба.

Такая цепь неприятностей, обычная на морской службе, Ваське показалась не случайной.

"Гад Безенцов, – решил он. – Нарочно делает!"

В погребе приходилось работать скорчившись, и сурик с подволока крупными каплями стекал прямо на голову. Было темно и смертельно душно.

– Гад белоштанный, – бормотал Васька, но не сдавался. Война так война. Помощи просить было не у кого, и от запаха краски кружилась голова, но Васька был спокоен: он знал, что сделает.

Окончив работу, он вылез и осторожно поставил ведро с суриком и кистью прямо у входа в кают-компанию, а затем снова спрятался в свой люк. Был вечер время, когда Безенцов обычно уходил на берег. Васька сидел и ждал. Сердце его билось так сильно, что казалось, вот-вот выскочит прямо в рот. Голова гудела, и тело ныло от неудобного положения.

– Боцман! – вдруг прокричал голос Безенцова.

Васька вздрогнул и взглянул наверх. Безенцов и Дымов быстро шли по стенке к сходне. Значит, они все время были на берегу. Значит, план покушения был сорван,– Васька выскочил из люка и еле успел убрать ведро.

Я согласен с тем, что подобными методами бороться не следует, но в Васькино оправдание скажу: после шестичасовой работы в таком погребе, какой был на "Разине", и не то можно придумать.

– Боцман, наверх! – отозвался вахтенный. Боцман медленно вышел из камбуза. В руках он держал огромную кружку чаю и глядел недоверчиво.

– Команда вся на борту? – спросил Безенцов.

– Вся, – коротко ответил боцман. Он очень не любил официальные формулы ответов и после Октября раз навсегда перестал говорить "так точно".

– Приготовиться к съемке! – крикнул Безенцов, и боцман сразу переменился. Вся его медлительность исчезла. Он выплеснул чай за борт и выпрямился:

– Есть!

С носа прибежал помощник командира, толстый и веселый водник Михаил Лазаренко.

– Куда идем, товарищи? Куда идем?

– В море, – ответил Безенцов. – Приказано срочно сниматься.

Из машинного люка высунулась грязная голова механика.

– Товарищ командир! – закричал он. – Товарищ командир, мы никак не можем срочно сниматься, – и тише добавил: – У нас разобрана донка. Вы сами утром разрешили.

– То есть как? – удивился Дымов. – Корабль из строя выходит, а комиссару неизвестно?

Безенцов побледнел и взял Дымова за руку:

– Пойдем, – и двинулся к кают-компанейскому люку. – Я забыл сказать... Я утром...

– Нет, – остановил его Дымов. – В штаб пойдем. Объяснить надо. Доложить, чтоб другой сторожевик послали.

Они ушли и вернулись через полчаса. Дымов был совершенно спокоен, а Безенцов слишком разговорчив и любезен. Одновременно с их возвращением снялся со швартовов и вышел в море "Данай".

Эту ночь Васька проспал спокойно, но наутро решил план свой все-таки выполнить. Безенцова следовало окончательно унизить. Покраска суриком закончилась, но через несколько дней должны были красить тот же погреб белилами. Белила тоже годились. Васька ждал терпеливо.

Вернулся "Данай". "Данайцы" рассказывали, как ходили к самым белым берегам, и это еще больше озлобило Ваську. Теперь он изо всех сил хотел, чтобы его послали работать в погреб. Боялся, что не пошлют, и искренно обрадовался приказу боцмана.

– Бери белила, салага. Лезь в кормовой артиллерийский. Маленький. Развернешься.

В этот особо жаркий день погреб был хуже духовки, но Васька терпел. Он жалел только об одном: на белых брючках белила не дадут таких хороших пятен, как сурик.

К обеду он полез наверх. По трапу из кают-компании поднимались тяжелые шаги. Ведерко сразу было, поставлено, и Васька нырнул обратно в свой люк, но, оглянувшись, на трапе вместо Безенцова увидел Дымова. Прыгнул на палубу, схватился за ведерко, потерял равновесие и опрокинул белила на себя.

Дымов, напряженный и темный, неожиданно улыбнулся. Безобразие, конечно, но смешно.

– Хорош! – сказал он. – Жаль, пороть тебя некогда. Снимаемся. – И прошел на мостик.

На этот раз снимались по-настоящему. Снималась вся флотилия. Стучал паровой шпиль на "Знамени", свистели дудки на "Буденном" и "Сталине". Васька, не успевший отмыться, стоял на своем посту – на мостике у сигнальных фалов.

– Товарищи!.. – сказал комиссар Дымов и обеими руками взялся за поручень мостика.

Мостик был хорошей трибуной, снизу с палубы Дымов казался еще более высоким и сутулым, чем всегда. Все головы поднялись к комиссару.

– Товарищи, белая флотилия ночью прошла мимо Мариуполя и высадила десант у нас в тылу... На Кривой косе...

– Я предупреждал, – вздохнул Безенцов, но комиссар его не заметил.

– Товарищи, мы идем на белых. У них четыре канлодки и один миноносец, а наши корабли того... – Говорить о том, что на "Буденном" и "Звезде" установлены только кормовые пушки, что "Сталин" не ходил на пробу артиллерии, не к чему. Сами знают. И комиссар повысил голос: – Значит, исполним революционный долг!

– Ура! – закричала палуба внизу.

– Плохо! – еле слышно сказал Безенцов. На этот раз комиссар его услышал. Повернулся и спросил в упор:

– Донка-то в порядке?

Безенцов вздрогнул. Потом молча подошел к машинному телеграфу. Ручки телеграфа были теплые, и, взявшись за них, Безенцов почувствовал, что выхода нет. Пожал плечами, но скомандовал:

– Отдать кормовые!

Концы шлепнулись по воде. Голос помощника прокричал с кормы:

– Отданы кормовые!.. Чисто за кормой.

Телеграф отзвенел "малый вперед", корпус задрожал, и корма покатилась от стенки. Безенцов застопорил машины.

– Отдать носовые!

– Отданы носовые!

– Лево на борт! – и Безенцов дал "малый назад".

"Разин", медленно забирая задний ход, стал отходить на середину гавани. Васька стоял как завороженный: теперь начиналось настоящее дело.

Глава третья

Море медленно колыхалось сплошной маслянистой зеленью. Васька уже знал, что это происходит от цветения какой-то водоросли, и слышал, как задумчивый кок с "Даная", вздохнув, сказал:

– Как есть зеленые щи, только что крутые яйца не плавают.

Щей с яйцом Васька в жизни своей не ел, а теплая ярко-зеленая жижа казалась ему омерзительной. Вообще о море ему думать не хотелось. Он с ним раз навсегда распрощался. Хватит.

Он сидел на большом камне на берегу у основания волнореза, и рядом с ним лежали его вещи – казенный брезентовый чемодан. Он только что ушел со "Степана Разина" и возвращаться на него не собирался. Откровенно говоря, его списали на берег. Еще откровеннее – вышибли.

Поодаль на волнорезе в белом кителе и под ручку с белой девицей сидел помощник с "Пролетария". В их сторону Васька старался не смотреть – белый цвет для него был невыносим: Безенцов победил.

Он старался не вспоминать, но всякая пакость сама лезла в голову.

Началось с выхода в море. В воротах гавани "Сталин" чуть не придавил "Даная". Потом "Свобода" ни с того ни с сего повернулась поперек фарватера и стала. У нее скисла машина.

На мостике "Разина" было тревожно и нехорошо, но еще хуже стало, когда "Знамя" поднял свой первый сигнал. Ни сигнальщик Ежов, ни Васька не могли его разобрать – флаги колбасками висели в неподвижном воздухе и были непонятны. Наконец прочли. Вышло невесть что: "Флагманский врач" и "Прекратить охоту на моржей".

Безенцов кричал петушиным голосом, и даже Дымов ругался. Снова читали флаги и рылись в книге, но получалось то же самое. Наконец остальные суда подняли "Ясно вижу" до половины. Это значит: "Вижу, но не понимаю". Тогда "Знамя" спустил свой сигнал и поднял флаги в обратном порядке.

За "знаменских" знаменитых сигнальщиков чуть что по шее не надавали! И при воспоминании о такой несправедливости Васька даже съежился от злости.

– Здорово, сынок! – вдруг сказал за его плечами голос Ситникова.

Васька исподлобья оглянулся, но промолчал. Разговаривать было не о чем. Даже с Ситниковым.

– Полагается отвечать "здравия желаю", – спокойно сказал Ситников и сел рядом. – Слыхал, что тебя списали. Однако ты не жалуйся: поделом списали.

Васька жаловаться не собирался, и Ситников продолжал:

– Не лезь на командира. Не разводи панику в боевой обстановке. "Продали!" – тоже выдумал, что кричать.

Васька засопел носом. Он был бессилен. Объяснять Ситникову он не мог. Выходили в бой – кричали "ура!", а вышли – получилась одна пакость. Одна радость Бе-зенцову.

– Знаю, что было, – неожиданно ответил Васькиным мыслям Ситников. – Всю петрушку знаю. Ничего. Наука.

– "Знамя" дал сигнал следовать по способности к Кривой косе, – усмехнулся Васька. – Последовали.., точно коровы с водопоя – кто куда. Попробуй на земле-отвозных грязнухах догнать ледоколы!

Ситников покачал головой:

– Не тот человек командовал. Матвей Вершин, первого дивизиона начальник, раньше кочегаром был и дела не знает. Однако и он ни при чем. Просто флотилия еще не сделанная.

Васька промолчал. Осуждать Вершина ему не хотелось. Вершина осуждал Безенцов. Весь поход посмеивался; хорошо распорядился товарищ начальник. Доползут корабли до белых, а те их поодиночке перещелкают. Матвея Вершина Васька не знал, но чувствовал своим.

– Пойду, пожалуй, – вдруг сказал он и нагнулся вперед, чтобы встать, но не встал. Ситников положил ему руку на плечо.

– Некуда тебе спешить. Рассказывай, как авралил.

– Нечего рассказывать. – Васька взглянул на руку Ситникова, тяжелую и волосатую. – Поправилась рука-то?

Вместо ответа Ситников хлопнул его по плечу.

– Выкладывай!

Ситниковская рука, очевидно, была в порядке. Васька поморщился.

– Да нечего мне... – но передумал. – Ну, пришли, стали стрелять. Больше "Знамя" и "Сталин", а мы смотрели. Потом на "Сталине" замок у носовой пушки вырвало. Мы рядом стояли. Видели, как раненых с бака понесли. . Потом пришли грязнухи. Постреляли и бросили. . Потом все в кучу сбились и повернули назад... Тут я ему и сказал...

– Герой! – улыбнулся Ситников. – И дурак, между прочим. Орешь, не разобравшись. На "Буденном" и "Звезде" пушки просели – сдали крепления. И еще трубопровод машинный перелопался, оттого что пушки над самыми машинами поставлены... На "Сталине" взрыв, а на "Свободе" поломка в машине. А кто же виноват? Безенцов твой, что ли?

Васька молча уставился на зеленую воду. От скользкой, жирной ряби его мутило, но отвернуться он не мог.

– Вот что я тебе, щенок, скажу, – продолжал Ситников. – Если кто и виноват, так не тебе в том деле распоряжаться. Ты за своим смотри. И еще я тебе скажу: молодцы наши ребята. На недоделанных калошах в бой пошли. Пошли и повоевали что надо.

– Что надо? – удивился Васька. Так удивился, что даже повернулся к Ситникову.

– Что надо, – спокойно ответил Ситников. – Ты как думаешь: их на форменный бой послали? Чтоб как следует с неприятелем сразиться? Брось. Если б по-настоящему, так неготовых кораблей не брали бы. И весь штаб на судах пошел бы. А тут простая демонстрация. Пугнуть хотели белых: пять канлодок и три сторожевика – сила! И пугнули, между прочим. Преследовали они? Ничего не преследовали, а даже в Керчь смылись. – Ситников, улыбнувшись, покачал головой. – Белые по науке воюют, потому и пугаются. А мы напором. Нипочем они нас не побьют... После боя бросили свой десант, а Красная Армия тот десант ликвидировала. Вот тебе и все... Ты пойми, щенок, был бы ты умнее командующего, тебя бы и посадили командовать. А тебя не посадили – значит, помалкивай.

– Здорово, – сказал неубежденный Васька. – Здорово толкуешь. Больно умный, только тоже командовать не дают.

– Накрыл, – засмеялся Ситников. Васька ему определенно нравился. С головой парень. – Накрыл, да промазал. Командиром меня как раз назначили. Пойдем покажу.

От такой неожиданности Васька опешил. Первой мыслью было: если правда значит, не одни Безенцовы, значит, своя власть, значит, дело говорит Ситников. Но сразу же пересилила недоверчивость: а не врет?

Васька вскочил. Забыл бы свой чемодан, если бы Ситников не напомнил.

– Куда идти-то?

– А за мной.

И они пошли по железнодорожным путям. На ходу Васькино образование продолжалось. Ситников разъяснял:

– Одним напором, однако, не возьмешь. Будь у нас налаженность, бой дали бы, не только показ. Ни один враг не ушел бы. Значит, никуда еще не годимся, а когда как следует наладимся, возьмем верх.

Васька кивал головой. Теперь он все понимал. Теперь он снова хотел служить на флотилии. Но примут ли после "Разина"?

– Наши истребители, – сказал Ситников.

У стенки под самым плавучим краном на платформах стояли серые корпуса. Деревянные, со стальной рубкой, маленькие и какие-то угловатые. На носу ближайшего была надпись "Зоркий", на втором – "Смелый", на третьем "Прочный". Васька названия прочел , вслух, но они ничего не объяснили.

– Какие такие истребители?

– Так называются, – ответил Ситников. – Их сперва против подводных лодок строили. Моторные они и ходят по двадцать пять узлов. Весь здешний флот как стоячий обшибут. – И совсем другим голосом добавил: – Документы из госпиталя получил, товарищ начальник.

Васька быстро обернулся. Перед Ситниковым стоял огромных размеров, еще совсем молодой, но уже сильно бородатый командир. Синий китель его был измазан, и синие глаза смотрели весело.

– Ты что за юноша? – спросил он Ваську. Голос у него был густой, и Васька проникся к нему уважением.

– Ученик-сигнальщик, товарищ начальник.

– Пиши семафором: "Ситников – скотина, долго шляется".

Ваське в голову не пришло оспаривать авторитет товарища начальника. Он поставил чемодан наземь и написал не быстро, но отчетливо. Сигнальщик Ежов обучал его толком.

– Правильно, – сказал начальник.

– Был отпущен на берег до трех, – доложил Ситников.

– А теперь четверть четвертого, – и, покончив с Ситниковым, начальник снова повернулся к Ваське: – Какой флаг "Добро"? Что значит флаг "Ш"?

– "Добро" – желтый прямоугольный, "Ш" означает позывной "миноносец". Васька отвечал без запинки. Флаги он знал твердо.

– Угадал. У нас этот самый "Ш" будет позывным истребителей... Где служишь?

– Списан со сторожевого судна "Степан Разин". Получил предписание в экипаж.

– Останешься у меня. Бумаги сдашь писарю в третьей теплушке... мы сами с экипажем сделаемся. Как фамилия?

– Саженков, товарищ начальник.

– Моя – Дудаков, чтоб ты не забыл. Саженков, значит? Будешь Салажонков. Так проще.

– Есть Салажонков! -обрадовался Васька.

– Ситников, бери его к себе на "Смелый". Он тоже на "С" начинается, а сигнальщика у вас нет. Посмотри, чтоб подучился семафору. Медленновато пишет.

– Есть! – ответил Ситников.

Так Васька познакомился с товарищем Дудаковым, начальником дивизиона истребителей, и стал сигналыци* ком "Смелого", вся команда которого усилиями начдива была подобрана на "С": командир, он же рулевой старшина, – Ситников, рулевые – Скаржинский и Суслов, старый Васькин знакомый, комендоры – Совчук и Савша, старшина-моторист – Суноплев, мотористы – Столбов, Суомалайнен и Сенник, сигнальщик – Салажонков Васька.

Суслов на "Смелом" работал и помалкивал, красоту наводить не успевал. Прочие тоже о себе не думали. Все мысли, вся красота были отданы истребителю. Его три мотора были прочищены до последнего блеска, проверены и налажены, его внутренние помещения заново отремонтированы, борта и надстройки покрашены темно-серым шаровым цветом, перекрытая брезентом палуба – черным битумом, а подводная часть – зеленым патентом. Белые буквы надписи подвели красным, а всю надпись для фасона заключили в кавычки.

– Отставить, – приказал начальник дивизиона. – Не годится истребителю быть смелым в кавычках. – Мотивировка приказания осталась непонятой, но само приказание было выполнено в два счета. Кавычки соскребли и закрасили.

Последние дни перед спуском на воду работали круглые сутки. По ночам на стенке четырьмя лунами горели мощные дуговые фонари. Сперва боялись, что с моря заметит противник, потом плюнули и забыли.

Васька совсем сбился с ног. Нужно было искать людей и вещи, передавать приказания – все делать бегом, а потом вместе с рулевым проверять штуртрос и красить рубку, вместе с мотористами поджимать подшипники и вместе с комендорами чистить сорокасемимиллиметровую. Он не спал двое суток, но был вполне доволен: его корабль был настоящим – самым быстрым на флоте, с подлинным боевым прошлым и несомненным боевым будущим.

Спускали "Смелого" ночью. Подвели под корпус два стропа – две обшитых брезентом петли из стального троса – и краном подняли с платформы в ослепительную -высоту.