Текст книги "Салажонок"

Автор книги: Сергей Колбасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Что такое? – отбиваясь, вскрикнул Васька.

– Ничего такого, – ответил Сенник. – Положило на повороте. – И, шатаясь, встал. Кубрик постепенно выровнялся.

Васька сел, охватил колени. Так бросить могло только с хорошего хода.

– Куда гоним?

– Лучше скажи, где чайник? – Сенник наклонился и от нового поворота стал на четвереньки. – Собачье мясо! Управляться не могут и посуду на место не кладут!

Шли, очевидно, куда нужно. Полным ходом, затем что спешили. Особо важного ничего не происходило, иначе вызвали бы наверх. Васька лег и укрылся с головой. Во второй раз он проснулся уже утром. По наклону солнечного луча из иллюминатора понял, что было около семи, по мягкому дрожанию борта – что истребитель был на малом ходу.

"Смелый" и "Прочный" шли с транспортным отрядом. Они встретили его на рассвете у перебоины Долгой косы и теперь вели по назначению. Длинной, неровной колонной вытянулись колесные пароходы и баржи. Голова колонны была впереди истребителей, а хвост терялся в дыму.

Быстроходному судну нет ничего хуже похода в конвое. Подлаживайся под черепаший шаг своих транспортов, то и дело стопорь, чтобы не выскочить вперед, а потом мотайся полным ходом вдоль всего отряда, подгоняй отстающих и уговаривай прытких не налезать друг на друга. Настроение на "Смелом" было определенно мрачным.

– Бандуры иродовы, – недоброжелательно заметил Совчук. – Какую кадриль развели.

– Лихо управляются, – съязвил Савша.

– Без этого не бывает, – вздохнул Ситников,

Всякой неприятности, однако, когда-нибудь приходит конец. В данном случае он пришел низким берегом Камышеватого мыса. Начальник морской дивизии, длинный, с нависшими бровями, товарищ Веселый сам на "Смелом" обследовал местность, ничего подозрительного не обнаружил и приказал начать высадку.

Первая шлюпка отвалила от парохода "Аполлон". На ее носу, держа винтовки наизготовку, стояло несколько моряков, на корме громко и свирепо хрипел граммофон с большой серебряной трубой. За ней пошли другие, бит* ком набитые разномастными людьми, сплошь ощетиненные винтовочными дулами и сидящие в воде почти по планшир. Люди из них выскакивали в воду, бежали к берегу и на песке рассыпались в цепь.

Начальник дивизии за все время, что был на "Смелом", сказал не больше трех-четырех фраз, Он молча осматривал в бинокль прибрежные кусты и так же молча показывал рукой, куда вести истребитель. Хмурил и без того нахмуренные брови и курил. Наконец бросил папиросу в море, предварительно на нее сплюнув, и повернулся к Безенцову:

– Подвези сколько можно. Мне тоже сигать пора.

Он спрыгнул с носа на шестифутовую глубину как был, во всем кожаном, и, высоко подняв над головой наган в кобуре, побрел к берегу.

– Серьезный мужчина, – сказал Безенцов.

– За что только такая фамилия ему дадена! – удивился Суслов.

– Для обмана, – решил Совчук.

Начальник дивизии был старым рабочим и старым коммунистом. Веселостью он действительно не отличался, зато качеств, необходимых для командования отчаянным предприятием, у него хватало.

Высадка продолжалась весь день. Шли шлюпки с бойцами и пулеметами, с ящиками патронов и пулеметных лент, потом с самоварами и вещевыми чемоданами, потом даже с женами и детьми, кое-каким скотом и курами. Дивизия высаживалась в полном своем составе, со всем своим имуществом.

– Так злее драться будут, – пояснил Совчук, и не ошибся; дивизия дралась яростно.

Весь день разгружались транспорты. На связанных парами баркасах шли полевые трехдюймовки, зарядные ящики и походные кухни, Все новые и новые части выстраивались на берегу. Высадка могла закончиться не раньше глубокой ночи, а противник уже начал подавать признаки жизни: с правого фланга был редкий винтовочный огонь. Оставив "Прочного" для связи, Безенцов на "Смелом" ушел с докладом к командующему; к стоящей в отдалении флотилии. Полчаса спустя Ситников выключил моторы. Истребитель затрясся от холостого хода и, медленно переползая по длинной волне, подошел к борту "Буденного".

Командующий пил чай на крыле мостика. Комиссар флотилии расхаживал взад и вперед, заложив руки за спину. Весь день по радио переговаривались чужие голоса. Белые ходили где-то рядом, и на флагманском корабле красных было неспокойно.

– Так, – сказал командующий, выслушав Безенцова, – так, – и поставил свою кружку на ящик для карт.

Задержка высадки могла стать гибелью, но рассуждать об этом не стоило. Рассуждения не помогают.

Комиссар резко остановился:

– Чего вола крутить? Вели бы баржи прямо к берегу.

– Все равно, – покачал головой, командующий.– Слишком глубоко сидят... Кстати, баржи тоже следует беречь.

С этим спорить не приходилось. Транспортный отряд был собран из последних плавучих средств красного Азовского моря. Их, конечно, следовало беречь. Комиссар повернулся и зашагал дальше.

– Свету осталось часа на два, – негромко сказал Ситников, и командующий с мостика кивнул ему головой. Только два часа были опасными. Ночью белые могли ходить сколько им нравилось. Ночью все равно много не высмотришь.

– Два часа, – повторил командующий. Ему хотелось думать, что неприятель опоздает и высадка успеет закончиться, но в голову лезли мысли самого неладного свойства. Белые не могли не знать о положении красных и должны были прийти. Флотилия была не готова к серьезному бою.

С рулевой рубки по трапу сбежал красный флаг-секретарь.

– Сигнал на "Знамени"! – и бросился к сигнальной книге, но сигнальщик наверху увидел то же, что чуть раньше увидели со "Знамени социализма".

– Дым на норд-весте.

– Так, – заметил командующий и запил свое замечание остывшим чаем.

Дым становился все чернее и выше. Потом за дымом встала тонкая мачта, а за мачтой постепенно поднялся весь корабль – высокий, с длинной трубой, определенно канлодка. Командующий сидел неподвижно, не выпуская кружки из рук. Над ним стоял такой же неподвижный комиссар.

– Прохлаждается комфлот, – прошептал Суслов, но стоявший рядом с ним Ситников не обернулся. Он не отрываясь смотрел на появившиеся за кормой неприятельской канлодки новые дымы. Их было пять штук.

– Товарищ флаг, – сказал командующий. – Поднимите "Сниматься с якоря" и прикажите зарядить чайник кипятком.

– Есть, – ответил флаг-секретарь, пятясь к трапу.

– Так все прочайничаем, – продолжал шептать Суслов, но Ситников положил ему руку на плечо.

– Ступай к носовым! – И сразу же скомандовал: – Отдать концы!

Флотилия снялась и построилась в боевой порядок: кильватерная колонна канлодок, с ее нестреляющего борта – дивизион сторожевиков и истребители. Теперь белые суда были отчетливы: одна канлодка, за ней еще четыре, а за ними длинный и низкий корпус с четырьмя трубами.

– Это кто у них в хвосте? – не понял Васька. Безенцов усмехнулся:

– Миноносец. Наворачивает узлов двадцать пять и, когда хочет, стреляет минами.

О самодвижущихся минах Васька наслышался. Это были стальные "рыбы" с шестипудовым зарядом тротила. Такая стукнет – ничего не останется.

– У наших красавцев парадный ход четыре узла,– продолжал Безенцов. Отличная мишень для стрельбы минами. Попасть проще, чем промазать.

– Рано толкуете, – отозвался Ситников. – До атаки далеко. Его тоже крыть будут.

Безенцов пожал плечами и поднял бинокль. Теперь белая колонна сомкнулась и имела очень внушительный вид: большие, тяжелые корабли и точная дистанция между ними. Они заметно приближались.

– Не понимаю комфлота, – забеспокоился Безенцов. – Разве можно с нашим барахлом идти на сближение? Ведь разобьют.

– Сволочь, – еле слышно пробормотал Скаржинский. – Бывший. Панику нагоняет,

– Комфлот такой же бывший, – ответил Суслов. – Верно, что нельзя лезть. Он был смертельно напуган. Даже губы его посерели.

Ваську охватил холод. Чтобы не задрожать, он обеими руками стиснул поручень. Не похоже на Безенцова трусить, как Яшка Суслов. Может, правильно сказал Скаржинский: нарочно панику нагоняет? А может, верно, что комфлот бывший офицер и ведет на гибель? Кому верить, если своих командиров нет?

Безенцов беспокоился все больше и больше:

– Что он делает? Уходить надо, пока не поздно.

– Десант свой, что ли, бросать, товарищ командир? – резко спросил Совчук.

Наступила тишина. Было слышно, как на канлодках свистали боевую тревогу. С "Буденного" передали семафором: "Прицел семьдесят восемь". Длинные тела орудий развернулись и поднялись вверх. Флотилия приготовилась отвечать за свой десант.

– Сейчас начнется, – сказал Безенцов.

– Запросто, – ответил Ситников. Оглядел притихшую команду и добавил: Между прочим, товарищи, наша "Революция", даром что баржа, одного такого отшила.

– Не сдадим, – поддержал Совчук и вдруг оживился: – Гляньте, братки, они на закат вылезли. Нас от них еле видать, а они нам – что твоя картинка. В два счета раздолбаем!

– Как миленьких! – обрадовался Савша.

Противник четырьмя силуэтами стоял на золотом небе, а противоположная сторона горизонта была серой и тусклой. Лучше и придумать нельзя было, но "Буденный" неожиданно увалился влево.

– Куда поворачиваем? – возмущался Безенцов.– Сближаться надо, а он удирает. Что он делает?

– Продает! – закричал Суслов, чтобы пересилить свой испуг.

– Сиди, – остановил его Ситников. – Завтра наговоришься. Командующий должен верно поступать.

– Должен! – не унимался Суслов. – А если продает?

– За тем смотрит комиссар. Еще будешь кричать – пристрелю.

Снова наступила тишина. На головном неприятеле поднялся какой-то сигнал. В бинокль отчетливо были видны черные квадраты и треугольники флагов. Потом весь отряд повернул и пошел на пересечку курса красным.

– Что же будет? – тихо спросил Совчук, и, точно отвечая ему, "Буденный" повернул флотилию обратно на Камышеватый.

"Почему?" – про себя удивился Васька. Командующий должен был поступать правильно, – значит, вслух спрашивать не приходилось. Но все-таки – почему?

Командующий в самом деле был прав. Заря держалась не больше двадцати минут, а за этот срок слабым огнем флотилии едва ли удалось бы причинить врагу тяжелые повреждения. Прямо над красными всходила луна, следовательно, с темнотой условия освещения становились как раз обратными. Белые, оставаясь совершенно невидимыми, могли видеть силуэты на лунной полосе. В таксой обстановке ночной бой был совершенно безнадежным.

Чтобы отвлечь противника от десанта, командующий вышел ему навстречу. Чтобы не погубить флотилию, выбрал момент, когда солнечный свет стал слишком слабым, а луна еще не начала светить по-настоящему, и лег на обратный курс. Белые прошли где-то за кормой флотилии и окончательно потеряли ее из виду.

На рассвете открылась Белосарайка. Море было пусто. Ходивший к Камышеватому "Зоркий" сообщил, что высадка закончена и транспортный отряд благополучно вернулся через перебоину Долгой косы.

– Так-то, – сказал Ситников.

– Верно, – согласился Васька и, сменившись с вахты, ушел спать.

Глава шестая

Безенцов менялся. Сперва он был жестким и насмешливым командиром "Степана Разина", чистокровным офицером по всем своим повадкам. Потом, после злосчастного похода с баржой, заговорил по-простецки и вовсе перестал нажимать на команду, Теперь снова стал держаться командиром, но не прежним, а самым форменным красным: ходил в рабочем платье, командовал на ты и грубоватым голосом, громко выражал крайне революционные мысли. Таким он Ваське казался еще опаснее.

Васька от природы был скрытным. Неудачные попытки высказать свои подозрения тем, кого он больше всех уважал, заставили его окончательно замкнуться в самом себе. Уверенный в том, что только он один угадал в Безенцове врага, он мучился сознанием своего одиночества и никак не мог понять слепоты окружающих. Откуда ему было знать, что комиссар Дымов видел все, что следовало, и твердо держал свою линию?

– Товарищи, – сказал Безенцов перед выходом в поход. – Наши корабли теперь вооружены и налажены что надо. Флотилия готова выполнить свою основную задачу – вышибить белогадов с Азовского моря.

Это было боевым вступлением к приятельскому разговору о целях операции. "Зоркий" и "Смелый" под командой начальника дивизиона шли в рейд, в глубокий тыл противника, к самому Геническу. Их задачей было, сделав вид, что они разведка наступающего флота, ня-гнать на белых панику и создать у них впечатление готовящегося на Геническ удара, – впечатление, конечно не соответствовавшее действительности.

– Вот он, – сказал Безенцов, когда из синей воды поднялся почти такой же синий берег с белым пятном города. – Начальник решил войти прямо в гавань. Время теперь послеобеденное, и господа офицеры, по его расчету, должны спать. Чтобы не выглядеть подозрительно, будем входить малым ходом. Стоять по местам и зря не барахлить!

Город медленно вырастал, солнечный и мирный, с редкой зеленью, высокими колокольнями и низенькими белеными домами. Трудно было представить тебе, что в этих домах жил враг, что на любой из колоколен мог находиться наблюдательный пост неприятельской службы связи, что в любой момент могли открыть огонь скрытые на берегу батареи.

Входной бакен был таким же красным конусом, как в Мариуполе, и под берегом так же торчали трубы и мачты. На минуту у Васьки мелькнула мысль: "Точно домой входим", но сразу же нахлынул холод и во рту стало сухо. Суда в гавани свободно могли оказаться белыми канлодками. Войдешь, а они тебя из шестидюймовых. .

Чтобы успокоиться, Васька прижался к рубке, но сразу отпрянул назад: она дрожала.

Хуже всего была совершенная тишина. Порт выглядел ловушкой. За благополучной внешностью должна была скрываться опасность. Только бы увидеть, только бы понять!.. Но бинокль бился, как сердце, и разобрать в него ничего не удавалось.

– Верно, что спят, – вдруг сказал Ситников. – Давно обстреляли бы, если б узнали. "

– Чего ж не поспать, покушавши, – согласился Совчук.

– Для пользы оно обязательно, – подтвердил Савша. Теперь отчетливо была видна деревянная стенка и у нее большой серый корабль.

– Серый, – вздохнул Васька. – Военный.

– Чепуха, – ответил Безенцсв. – Транспорт "Буг". Я его знаю. Ничего страшного в нем нет. Пара сорока-семи для салютов... Кстати, ребятки, из-под их батарей мы вышли.

Это было правильно. Никто не ставит пушек с расчетом ^рыть по собственному порту, а порт приближался с неожиданной быстротой. Все суда в нем, кроме "Буга", были коммерческими. Черные, с задранными во все стороны грузовыми стрелами, иные порожняком, высоко вылезшие из воды, иные глубоко осевшие груженые. На корме ближайшего полоскался большой итальянский флаг. Над полубаком соседнего размахивало белыми конечностями вывешенное для просушки белье.

Васька вспомнил первое мая. Тогда все было наоборот. Входил белый "Никола Пашич", а встречали его ничего не подозревавшие красные. Чисто было сделано, но теперь делалось еще чище – без всякого шума и мошенства. Чужого флага истребители не поднимали. Свой собственный – красный – спокойно развевался по самой середине неприятельской гавани.

– На шлюпке! – донесся с "Зоркого" голос Дудаков а.

Васька вздрогнул. Прямо перед ним на волне "Зоркого" качалась маленькая рыбачья шлюпка. Греб совсем маленький мальчишка, а на корме сидел самый настоящий золотопогонный офицер.

– Чего? – отозвался мальчишка.

– Что нужно? – добавил офицер.

– Пожалуйте к борту.

Офицер поднял брови. Он не любил, чтобы ему приказывали.

– Мне некогда. Я следую по делам службы, – и, наклонившись вперед, внушительно распорядился: – Греби.

– Плюньте на ваши грязные делишки, – посоветовал Дудаков. – Парень, греби сюда!

– То есть как так?! – От ярости офицер даже вскочил, но шлюпка под ним резко качнулась, и он снова сел. – Знаете вы, с кем говорите? Я адъютант начальника гарнизона!

– Будем знакомы, Я начальник дивизиона истребителей.

Начальник дивизиона – персона немалая. Офицер решил стать любезнее:

– Очень приятно. К сожалению, сейчас я занят.– Этим он хотел ограничиться, но его адъютантская гордость взяла верх. – Занят службой и ваших приказаний выполнить не могу. Кстати, я вам не подчинен.

– Ну и глупый! – удивился Дудаков. – Взгляните хорошенько, милый человек! – и рукой показал на флаг.

Адъютант не поверил своим глазам. Красный флаг здесь, в Геническе, был совершенно неправдоподобен, "Неуместная шутка", – подумал он. Собрался рассердиться и вдруг увидел, что команды истребителей были без погон. Отшатнувшись, инстинктивно поднял обе руки вверх.

– Позвольте, позвольте ж, – но больше ничего придумать не смог.

Шлюпка подошла к "Зоркому", и он сам не заметил, как оказался на палубе. Его встретил огромный светлобородый начальник.

– Добро пожаловать, – и представил темнолицего в кожаной куртке: – Наш комиссар. Знакомьтесь.

Комиссар просто поздоровался и так же просто спросил:

– Сколько войск в вашем районе?

От всех неожиданностей адъютант перестал соображать, ответил быстро и точно и, ответив, приложил руку к козырьку.

Дудаков, широко улыбаясь, записывал, Дымов, обстоятельно, как всегда, и спокойно, как у себя дома, задавал вопросы. В неприятельском порту, в непосредственной опасности внезапного обстрела такое поведение было по меньшей мере странным. Скаржинский наконец не выдержал:

– Чего толкуют? Взять его домой, там расскажет. Совчук, все время, не снимавший руки со спуска своей сорокасемимиллиметровой, кивнул головой:

– Опять же берег пора пошевелить.

– Нельзя, – ответил Безенцов,. – С собой его не возьмут. Оставят, чтобы про нас раззвонил. – Вынул из кармана серебряный портсигар, постучал о него папиросой и добавил: – Не волнуйтесь, ребятки. Здесь тихо. Им нечем стрелять. – Зажег спичку и хотел закурить, но с "Буга" внезапно ударила пушка. Снаряд, проревев над головами, разорвался в борту итальянского парохода.

Резким хлопком и разрывом на мостике "Буга" ответила сорокасеми Совчука. "Зоркий" дал ход и открыл огонь, адъютант бросился за борт, а со стенки забили сразу три пулемета. Все это произошло одновременно. В следующий момент прямо между обоими истребителями лег второй снаряд "Буга". Высоким столбом взлетел и рассыпался всплеск, волной воздуха толкнулся разрыв.

Это были семидесятипяти, если не больше, а Безенцов сказал,– что "Буг" не вооружен. Пришло время смотреть вовсю. И Васька резко повернулся.

Над водой появилось все еще удивленное лицо адъютанта в мокрой, облепившей лоб фуражке. Безенцов бросился к борту, но Васька неожиданно оказался перед ним. Они столкнулись, и Васька крикнул:

– Упасть можно!

Безенцов замотал головой. Лицо его было перекошено испугом.

– Подобрать хотел... Его подобрать... – Но Васька стоял неподвижно. Он почти ничего не слышал. Теперь на "Смелом" работали оба пулемета. Воздух дрожал и рвался от их дробного боя. События следовали с такой быстротой, что разобраться в них было невозможно. Только потом, в воспоминаниях, они привелись в какую-то систему.

Через две минуты после начала боя истребители были на полном ходу. За это время пострадавший в чужом пиру итальянец успел загореться, на "Буге" произошел большой взрыв, у "Зоркого" упавшим на палубу всплеском смыло за борт складную парусиновую шлюпку, а на "Смелом" пулей между глаз был убит комендор Савша.

Ситников сам стоял на штурвале и рулем бросал истребитель из стороны в сторону, но пулеметные струи кругами хлестали по воде и по воздуху, звоном били по стали. Васька не сводил глаз с еще державшегося на ногах Безенцова. Кто-то резко толкнул его в бок, но он не обернулся. Неожиданно кольнуло в груди – так сильно, что он не мог вздохнуть и испугался. Потом изнутри стало жечь огнем, а снаружи заволакивать дымными сумерками. Последним, что он увидел, была ярко-желтая вспышка у дула сорокасеми. Она хлестнула в глаза, водоворотом завертелась в голове и оборвалась полной темнотой.

Потом стало трясти, и от этой тряски нестерпимая боль ломила все тело. Была сплошная духота, и в ней, жужжа, вращался красный круг. Когда последним усилием Васька повернул к нему голову, он вдруг оказался самым обыкновенным, открытым на закат иллюминатором.

– Тихо, – сказал голос Совчука, и Васька понял: он лежал в кормовом кубрике "Смелого". Жужжали и трясли моторы.

– Дырку в тебе сделали, – продолжал невидимый Совчук. – Однако маленькую. Зашпаклюем ее, и все... Война, парень. Мне вот тоже ухо порвали, а Савшу совсем списали с корабля... Некому теперь со мной говорить. Беда...

Если закат – значит, вечер. Значит, истребители благополучно вышли из боя, но как Безенцов? Васька хотел спросить, вдохнул воздуха, рванулся от молниеносной боли и поплыл по крутой, горячей волне. Иллюминатор потух.

Васька знал наверное: наверху командовал Безенцов. Ему были послушны слепые люди и такие же слепые машины. Он вверх ногами переставил компас и вместо Мариуполя вел прямо на Керчь к белым, но об этом никто не догадывался. Была густая ночь. Разве можно что-нибудь рассмотреть такой ночью?

Была полная безнадежность и вместе с ней совершенное равнодушие, пока в небе внезапно не вспыхнула электрическая лампочка. Посреди кубрика стоял Ситников.

– Пришли, – сказал он. – Дома.

Безенцов навредить не смог. Сразу стало легче, и голова просветлела. Даже откуда-то взялась сила повторить:

– Дома.

– А ты помалкивай, – посоветовал Ситников. – Говорить не полагается. Легкое просажено.

Двигаться было невозможно – всю грудь сдавил плотный и жесткий бинт, но думать можно было и не двигаясь. Легкое так легкое, не все ли равно?

– Вернулись домой, – продолжал Ситников. – А тут пусто. Весь флот вышел.

– Куда вышел? – спросил Совчук.

– Пес его знает. Белые канлодки обстреляли Бердянск, а наши за ними двинулись. Что-то из этого выйдет, а что – еще не знаю.

По палубе над головой прошли тяжелые шаги. От них скрипел и, казалось, прогибался подволок. Потом они перешли на трап, и в кубрике появился вдвое согнувшийся, еще больший, чем всегда, начальник.

– Здорово, душа салажья! Как делишки? Отвечай глазами, потому что если раскроешь рот, я его шваброй заткну.

Васька улыбнулся, и начальник кивнул.

– Правильно. Ты у меня орел мужчина. Продолжай в том же духе – скоро поправишься. В госпиталь я тебя, кстати, не пошлю. Туда только тяжелых берут. Отлежишься на базе.

Васькино ранение было, конечно, тяжелым, но начальник не хотел подать виду. Что же до госпиталя, то своего тяжелобольного брата или сына он тоже не смог бы отпустить из дому.

– Получишь каюту с видом на море, а смотреть за тобой будет флагманский коновал. Доволен?

Васька был доволен. От разговоров начальника ему стало совсем легко. Даже боль жгла как-то ровнее и мягче.

– Что же флот? – спросил Ситников, и начальник пожал плечами:

– Собачье наше счастье. Гоняли за пустяком, а в большое дело не пошли. Хотел бы я знать, как они без нас с разведкой управятся.

Начальник назвал героический поход пустяком! Хорош пустяк!.. Впрочем, возражать, даже про себя, Ваське не хотелось. Ему было слишком хорошо, и он закрыл глаза. Когда он снова их открыл, он увидел широко распахнутый полупортик и в нем яркий день над полным кораблей портом. Он лежал в каюте на базе, и флот вернулся с моря. Все обстояло отлично.

Васька не ошибся. Все действительно обстояло так, что лучше нельзя. Флагманский врач, осмотрев рану, признал ее благополучной и обещал быструю поправку. Ситников пришел с известием о победе флотилии. Она на рассвете напала на белых у Обиточной косы, полдня вела бой, утопила одну из неприятельских канлодок по имени "Салгир" и загнала остальных в Керчь.

– Было их больше, чем наших, – говорил Ситников, – и были они при миноносце, однако наши себя показали. В "Знамя" влепили шестидюймовый, сварили паром механика и двоих машинистов и машину из строя вывели, а комендоры наверху – хоть бы что. Били как полагается. Дальше шли на буксирах – все корабли точно шлюпки на прогулке. Налетел миноносец – гибель, если только мины выпустит, так его, смех сказать, сторожевики прогнали. Жаль, сынок, нас с тобой не было!

Васька попробовал представить себе, что тоже жалеет, но не смог. Тогда он понял, он свое сделал и этим был удовлетворен.

После Ситникова пришел Дымов. Сел, как всегда, выставив перед собой негнущуюся, простреленную ногу и вынул из кармана два завернутых в бумагу леденца.

– Ешь. Из Питера прислали. Это тебе не с сахарного предохранителя.

– Будет смеяться-то, – тихо, но с удовольствием ответил Васька.

– А я не смеюсь. Может, оно хорошо бы посмеяться, только мне все некогда. – И, помолчав минуту, Дымов встал. – Флаг-врач говорит: скоро встанешь. Ребра целы, а легкое тяжелым не бывает. – Это была первая острота Дымова за все время, что Васька его знал, и он оценил ее по достоинству.

Впервые в своей жизни он спал в отдельном просторном помещении. Койка была на мягкой сетке, и постель идеальной холодящей чистоты. Впервые он видел столько внимания к себе, – даже комиссар Дымов с ним шутил.

Все это укрепляло его в сознании выполненного боевого долга, все наполняло ощущением собственной человеческой значительности, которой раньше он не замечал. Из своей каюты он вышел похудевшим, но окончательно взрослым.

На "Смелом" его встретили, будто он ушел вчера. Выдали новое рабочее платье и посадили чистить картошку. Флотилия за время его отсутствия тоже возмужала. Она выдержала первый боевой экзамен и теперь готовилась к борьбе за полное обладание морем. Готовились без шума и громких разговоров. Из Ростова вернулся отремонтированный и перевооруженный более тяжелой артиллерией "Сталин", вступил в строй "Червонный казак", заканчивались еще две канлодки "Труд" и "Красноармеец", по железной дороге прибыли новые истребители "Лихой", "Летучий", "Ловкий" и "Легкий".

Говорили о будничном и деловом. Удивлялись изобретательности кораблестроителей, сумевших засадить шестидюймовые на еле живой корпус "Труда". В его трюмах, чтобы распределить давление отдачи по всему борту. возвели сложные деревянные крепления, и орудийные площадки были установлены прямо на них, – попрыгают комендоры, когда она будет садиться при стрельбе! Не одобряли вновь прибывших истребителей – какие они истребители с ходом в шестнадцать узлов? Рассуждали о делах продовольственных и береговых, но о самом главном, о подъеме, охватившем всю флотилию, молчали. Об этом говорить было не к чему и даже неловко.

И как раз об этом говорил Безенцов. Его революционный пафос был неисчерпаем и похвалы "братве" невоздержанны. Его презрение к белым доходило до закидывания шапками. Команда "Смелого" переглядывалась. Совчук однажды в сторону сказал:

– Зря треплется.

Командиру таким быть не полагалось. Командиры зря языков не чесали, но Васька теперь старался судить осторожно. Безенцов на службе был неплох, а трепотня– еще не беда. За ней, конечно, можно прятать измену, но, с другой стороны, Безенцов мог повернуть, по-настоящему пойти за красных. Хотя бы из-за того, что видел их верную победу.

Всякое дело имело две стороны, и прошлое тоже было неясно. Гибель минной баржи могла быть предательством, но могла быть и случайностью. В Геническе Безенцов чуть не бросился за борт. Может, собирался к белым, а может, и вправду очумел, хотел адъютанта из воды тащить.

На все эти вопросы был один ответ: ничего все равно не отгадаешь, значит нужно смотреть.

Сразу же оказалось, что смотреть есть за чем. На третье утро после Васькиного возвращения в строй Безенцов пришел темный и с непонятными глазами. Его громкие разговоры как отрезало.

Час спустя узнали новость: в порт на тачанке прискакал военмор, за одни сутки покрывший сто с лишним километров от фронта до Мариуполя. Фронта больше не было. Он был смят, разорван и разнесен в клочки. Неприятель большими массами шел на Бердянск и Волноваху.

К полудню небо загудело ровным звоном. Торговки арбузами на стенке забеспокоились. Четырехлетняя дочь одной из них, с трудом поднявшись на ноги, повела пальцем по облакам и заявила:

– Иропланы. Белые скоро придут.

– А может, врешь? – не поверил Совчук, но настроение было подавленным. Слишком внезапно пришло известие о неприятельском прорыве, слишком резким был переход от победы к поражению.

Унывать, однако, не приходилось. Задумываться – тоже. Сразу началось дело. Из Ейска для защиты Мариуполя перебрасывалась морем Вторая донская дивизия. Истребители пошли для связи при транспортном отряде.

К Ейску "Смелый" подходил ночью. Снова была неразрывная темнота, и снова вел Безенцов. Волнами к самому горлу подступило беспокойство, но наконец с левого борта вспыхнул Сазальникский прожектор, а по носу поднялось высокое зарево войсковых костров. Безенцов вывел в точку– к входным вешкам фарватера.

Возвращались на рассвете. Везли начальника дивизии и начальника его штаба. Шли молча и обгоняли груженные молчаливыми батальонами баржи. Начальник дивизии, поправив пенсне, спросил:

– Почему они так медленно двигаются?

– Мы быстро идем, – ответил Безенцов.

– Когда же они доберутся?

– Часам к одиннадцати.

Начальник дивизии, вздохнув, отвернулся. Н ад дымным горизонтом появился край солнечного диска. Он был тусклым и приплюснутым. От него становилось еще тревожнее.

– Нам придется пропустить сквозь себя бегущие части, – сказал начальник и покачал головой. – Это очень трудно. Бегство заразительно, как холера.

Он совсем не был военным, этот начальник. Френч сидел на нем мешком, и голос его звучал мягко, но вдруг приобрел неожиданную твердость:

– Как бы то ни было, мы выстоим. У нас есть ясное сознание нашего революционного долга.

– Выстоим, – согласился начальник штаба. – У нас сплоченные части.

Начальник дивизии, бывший подпольщик, и начальник штаба, бывший офицер, были правы. Вторая дивизия на подступах к Мариуполю держалась до последнего и положила около шестидесяти процентов личного состава убитыми и ранеными.

Истребители об этом, впрочем, не знали. Истребители снова были в походе. Белосаращжая колбаса сообщала о взрыве одной из баржей, эвакуировавших портовое имущество. Нужно было разыскать и чем можно помочь.

Море за один день стало холодным и осенним. Темными шквалами налетал ветер. Даже в бушлате было холодно.

С юга пришел "Жуткий". Он говорил, что расстрелял сорвавшуюся с якоря мину заграждения. Вероятно, на такой же мине подорвалась баржа.

Указания белосарайских наблюдателей были совершенно неопределенными. Разыскивая баржу, истребители разошлись веером. Снова мутная вода в поле бинокля, "и снова страшное зрительное напряжение. Пальцы коченели на ветру, холодные брызги били в лицо, водяная пыль туманила стекла.

– Мина! – вдруг закричал Васька. – С правого борта!

И еще громче закричал Суслов:

– Прямо по носу! Две штуки!

– Брось, – ответил Ситников. – Никакие это не мины.

Это были пустые железные бочки из-под масла. Их было штук пять, и они то перекатывались по высоким гребням волны, то исчезали за белыми бурунами. Они, наверное, всплыли с затонувшей баржи, но, кроме них, вплоть до самой темноты ничего найти не удалось.