Текст книги "Рассказы опустевшей хижины"

Автор книги: Серая Сова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Сосна (Рассказ-легенда)

Под утро роса стекала каплями с игл сосны, и казалось, что подали слезы на человека и на умолкшее поле битвы.

Возраст дерева можно точно определить по ствольным кругам: сколько крутое, столько и лет дереву.

Шестьсот пятьдесят лет назад, а может быть, немного раньше или позже, белка подобрала сосновую шишку, которую она только что сбросила вместе с десятком других шишек с вершины дерева, растущего на ближнем холме. Белка понесла эту шишку в потайное место на перевале Скалистых гор, где уже начала складывать на зиму самые сочные и спелые шишки. Когда белка добралась до своей кладовой, то отвлеклась чем-то, выронила шишку, а потом забыла о ней.

Должно быть, уже двенадцать шишек натаскала белка, но кладовая еще не была полна и осталась неприкрытой. Дождь и ветер постепенно разбросали шишки на расстояние нескольких футов друг от друга. Они благополучно перезимовали, на следующий год семена пустили корни и дали побеги, став крошечными сосенками. И сразу каждый побег потянулся к солнцу, стараясь перегнать в росте своего соседа, потому что от солнца зависела его слабенькая жизнь. Деревца росли быстро, участвуя в состязании, довольно жестоком для таких нежных, маленьких существ. Некоторые из них росли медленнее других – они были затенены своими более сильными братьями, стали чахнуть от недостатка солнечного света и скоро погибли. Пять лет спустя всего семь или восемь сосенок выжило – они стояли врассыпную и выглядели весело и бодро.

В один из осенних дней того года пришел олень. Он полакомился нежной верхушкой одной из сосенок и общипал молодые побеги на ее ветках. Когда пришла зима, нагрянули кролики – их было много а тех краях, они ободрали кору на двух-трех деревцах очень тщательно по всему стволу, куда только могли дотянуться. И эти сосенки тоже погибли.

Прошло еще пять лет. Уже лето было на исходе, когда сюда повадился ходить лось. Он облюбовал себе молодую сосенку из знакомой нам семьи и постоянно приходил и почесывался о ее тонкий ствол головой, чтобы очистить молодые рога. В конце концов он повалил ее вместе с другими деревцами, которые росли поблизости.

Через двадцать лет молодые сосенки стали уже стройными деревьями и могли бы прожить еще много лет, до самой старости, если бы не забрел в эти места дикий кабан и не ранил их смертельно: он ободрал кору с каждого дерева, кроме одного. Кабан задержался здесь ненадолго, он побрел дальше в поисках более интересных и богатых лесных участков.

Оставшись одна-одинешенька, молодая сосна уже не служила больше приманкой для диких зверей и целую сотню лет росла спокойно и набирала силы, пока наконец не превратилась в замечательно красивое дерево. Но из-за того, что сосна росла на открытом месте, на высоком обрывистом перевале Скалистых гор, у подножия которых простиралась прерия, она была коренастая, с могучим стволом и широко распростертыми ветвями, хотя и не очень высокая; юго-восточные ветры дули из прерии, то и дело трепали и гнули ее вершину, а ветви ее, словно огромные темные руки, в стремительном жесте всегда были направлены на север.

Сосна устояла против ужасных ветров, временами свирепых, как смерч, постоянно дувших на нее. Засуха, ливни и снежные бураны – все разрушающие стихии – пытались погубить ее, вырвать с корнем, сломать. И несмотря ни на что, она росла и росла и даже, казалось, чувствовала себя отлично в этих условиях. Постоянная борьба за существование выработала в ней необыкновенную выносливость, и она жила и жила. Она прожила около двух веков; ствол ее разросся до огромных размеров в обхвате, а гигантские ветви, будто маленькие деревья, сучковатые, искривленные, переплетались друг с другом и свешивались до земли, образуя просторный тенистый шатер, который манил к себе пробегавших мимо зверей: летом они прятались здесь от жары, а зимой – от снежной вьюги.

С незапамятных времен разные звери направлялись к этому перевалу, потому что здесь было удобно проходить. Перевал представлял собой довольно ровную площадку шириной до двухсот ярдов. И звери приходили сюда то в поисках добычи, то просто брели. Но теперь здесь выросло дерево – тенистая, развесистая сосна, и незаметно она начала влиять на направление их пути. Животные, как и люди, путешествуют по определенным тропам – от одного приметного места к другому. Часто следы зверей видны на необычайно высоких скалах или же в лощинах, покрытых богатой древесной растительностью, на большой бобровой плотине, а также в местах, где образовался особенно удобный брод. Хорошо заметные тропы прокладываются между такими местами.

Перевал был последним звеном в цепи излюбленных зверями мест в конце длинного утомительного путешествия по горам. И в то же время он был истоком пути, если путешествие начиналось из прерии. Могучая сосна со временем стала обетованным местом, в своем роде Меккой, куда устремлялись все звери, путешествующие взад и вперед и отдыхавшие в ее тени. Набравшись сил, они продолжали свой путь, быть может, с каким-то неясным чувством благодарности и дружбы к одинокому дереву. Это место привлекало еще чудесной горной поляной, которая, словно зеленый ковер, стелилась вокруг сосны. Там пестрели цветы, и созревали ягоды – было чем полакомиться, – и журчал горный ручей, где водилась форель.

По звериной тропе, которая постепенно сделалась гладко утоптанной и хорошо заметной, проходили порой удивительные звери. Огромный лось – вожак стада, степенно передвигающегося, словно длинная процессия, был завсегдатаем у подножия нижних холмов. И каждый год, когда первые заморозки покрывали золотом и бронзой листья осины, он приходил на поляну и располагался стойбищем со своим стадом. Отсюда раздавался на весь мир его тревожный трубный клич. Но пришло время, когда вожаком стал другой лось, – в ту осень он провел свое стадо через перевал, даже не остановившись у сосны.

Как-то раз забрела сюда свора степных волков – койотов,– эти хищники редко встречаются на такой высоте. Свирепые и осторожные, с разбегающимися косыми глазами, они вскарабкались по склону горы, потоптались с беспокойством на поляне, потом легкими, пружинящими прыжками убежали прочь и больше сюда не показывались.

А однажды пришел на поляну медведь-гризли, настоящий великан. С тех пор он повадился сюда ходить довольно часто. По своему характеру он был добродушным зверем, но стоило его рассердить, и он делался свирепым и опасным. Он был королем этих гор, грозой для всех обитателей окрестных мест. Когда он поднимался на задние лапы, на груди его отчетливо выделилась серебристая подкова, словно королевская эмблема. Огромный зверь – восемь футов от носа до хвоста, четыре фута высотой, если мерить до плеча, с громадными клыками—казался ужасно сильным. Но он не нападал и не ссорился напрасно, и больше всего любил тишину, часто грелся на солнце, питался корнями и ягодами, да еще рыбой, которую ловил в горном ручье, протекавшем возле поляны. Пообедав хорошенько, он ложился под дерево, облизывал свои лапы и дремал, и, быть может, ему даже снились сны.

Он подолгу пристально смотрел вниз, где простиралась привольная прерия, уходящая в бесконечную даль. Время от времени по просторам прерии темным потоком передвигались черные ревущие массы, они застилали холмы и долины словно движущимся ковром. Иногда вдоль края этих передвигавшихся потоков живых существ поднимались облака пыли, и до перевала доносился едва различимый, далекий вой волков, потом более пронзительный, более дикий звук, и бой барабанов, и ритмический гул. Медведь проявлял тогда явное беспокойство.

Что же там происходило? Это передвигались сплошным черным потоком бесчисленные стада бизонов в сопровождении свор койотов. Высокие меднокожие люди спешили сюда легкой походкой; они собирались здесь целыми племенами и загоняли бизонов в наскоро сколоченные корали и там убивали их, стреляя из лука. Это происходило еще в те далекие времена, когда у индейцев не было лошадей.

Медведь все видел и слышал. Но никому не известно, что за мысли роились в его голове, какие чувства волновали могучего зверя, когда он долго всматривался своими маленькими проницательными глазами в ту далекую, неизвестную ему страну с ее необъятными просторами и незнакомыми обитателями. То не были родные места гризли, и он никогда туда не ходил. А могучая сосна, великан среди деревьев и тоже старая, как и он сам, стала для него как бы тихой пристанью – ему не было теперь так одиноко. Ему казалось, что сосна живая и что она его друг, хотя и была такая тихая и никогда не двигалась с места. В знак дружбы он сделал заметку зубами на стволе сосны.

И сосна, которую никто не трогал с того самого дня, когда четыреста лет назад кролики ранили ее своими крошечными зубами, вдруг почувствовала неведомую радость: теперь она знала, что в ней теплится жизнь. Когда медведя не было, земля у ее корней казалась такой голой и пустой; но как только старый гризли возвращался и занимал свое привычное место, сосна трепетала ветвями от радости. А медведь лежал довольный, успокоенный в тени любимого дерева и глядел на бескрайнюю прерию, которая уходила в неведомую даль.

Эта удивительная дружба длилась почти полвека. Теперь гризли стал старым, очень старым... Наконец пришла весна, когда он все дольше и дольше лежал, прислонившись к стволу сосны, а к концу лета почти не вставал со своего места, если не считать коротких прогулок за ягодами или же к ручью, чтобы напиться; сил охотиться за форелью у него уже не хватало.

Листья быстро желтели, краснели, и лес заиграл волшебными красками осени – была пора индейского лета [* Индейское лето – это теплая пора осени, наше бабье лето. (Прим, перев.)]. В дымке тумана суровые очертания гор вырисовывались мягче. Как-то раз перед самым листопадом, когда медведь лежал, прислонившись к стволу дерева, и прислушивался к тихим напевам ветра, игравшего среди ветвей, загадочная привольная прерия, которой он так часто любовался, показалась ему как бы застланной туманом и более далекой, чем всегда. Он очень устал в тот день... Но вот он почувствовал чудесный покой во всем теле, и его стало клонить ко сну... Широкая равнина поблекла и исчезла. И шепот сосны звучал все тише и тише, как будто доносился откуда-то издалека, пока, наконец, не замолк.

Медведь умер.

Горькая судьба была у старой сосны: все, кто ее любил, умирали, а она продолжала жить в печальном ожидании, что последний из друзей умрет... И вот она стояла одна на горном перевале, суровая, как бессменный часовой.

После смерти медведя орлы свили гнездо на ее вершине – король и королева воздушного пространства. Они кружились высоко над скалами с удивительной легкостью; парили в поднебесье, описывая все более и более широкие круги, поблескивая крыльями в лучах солнца. Каждый год у птиц появлялись орлята, и гнездо на вершине сосны с его молодыми обитателями было предметом постоянной заботы двух королевских птиц. И сама сосна оберегала их пока, наконец, сотню лет спустя гнездо не опустело. Но прилетела другая орлиная пара. С тех пор орлы всегда гнездились на этом дереве.

Сосна все старела и старела, все шире и шире разрастался ее ствол. Рана на стволе, нанесенная медведем, зажила, но не совсем– на том месте выступал шрам, он так и остался навсегда. Ее великолепная пурпурово-красная кора становилась все толще, а громадные ветви – более сучковатыми и широко распростертыми; с годами корни разрастались и крепли. В ясное летнее утро восходящее солнце освещало толстую, изрезанную глубокими морщинами кору и согревало дерево живительным теплом. Когда утренний ветерок набегал и играл среди ее иглистых ветвей, казалось, что они шептали и напевали тихую песню благодарности владыке жизни – Солнцу.

Индейцы, кочевавшие в прерии у подножия Скалистых гор, тоже поклонялись Солнцу. В их представлении Солнце не только давало жизнь, но и помогало бороться за жизнь. Оно сгоняло зимний снег и заставляло расти травы и цветы, чтобы украсить прерию, лишенную древесной растительности. Так думали индейцы племени блэкфут (черноногих). Они часто любовались сосной, такой могучей и гордой, – ее темный силуэт так отчетливо и дерзко вырисовывался на фоне гор, увенчанных снеговыми вершинами. Они диву давались, как сосна могла вырасти до таких огромных размеров, что даже им, индейцам, обитателям прерии, она была видна. Издавна кочуя по тем местам, откуда была видна чудо-сосна, такая старая, что никто не знал, когда она тут выросла, индейцы невольно связывали свою судьбу с судьбой вечнозеленого великана. Так было с незапамятных времен. У индейцев племени черноногих существовало поверье, что, пока стоит сосна на перевале гор, никто не прогонит их из родной прерии. А если индейцы погибнут, то и сосна погибнет. И они смотрели на дерево с чувством благоговения.

Прошло пятьсот восемьдесят лет с тех пор, как белка в минуту забывчивости уронила шишку и, сама того не зная и не понимая, посадила удивительную сосну. И только теперь, впервые за свою жизнь, сосна оказала гостеприимство человеку.

Юноша из племени черноногих, перед тем как принять посвящение в воины, дал обет, что проведет пять дней и пять ночей под сенью старой сосны в посте и размышлениях, чтобы очистить свою душу от зла. Быть может, за эти ночи он увидит сон, и, когда вернется домой, его сон разгадают мудрые колдуны. Тогда, если он выдержит испытание, которое будет очень суровым, его посвятят в воины. И он мечтал, что черноокая подруга выслушает признание в любви и согласится войти в его новый красивый вигвам. Она разделит с ним славу – он всем сердцем надеялся, что заслужит ее в надвигающейся битве с бледнолицыми чужеземцами, которые уже начали отнимать у них землю.

И молодой человек поднялся на гору и постился пять дней и пять ночей у подножия священной сосны. А старое-престарое дерево, наверное, удивлялось: почему он не ел – ведь все живые существа, которые приходили сюда, всегда ели. И сосне стало жаль юношу, и она распростерла свои тенистые ветви, и чудилось, что она напевает ему тихую, нежную песню.

Пять дней сидел юноша в размышлениях, устремив взор вниз, на родную прерию. Зоркими глазами он выискал лагерь и даже вигвам любимой девушки, которая с нетерпением ждала его возвращения: так, по крайней мере, он надеялся, но мог ли он в этом быть уверенным: любовь девушки такое скрытое чувство.

Вечером, ложась спать, юноша клал себе под голову вместо подушки череп медведя, который он нашел здесь, под сосной. И стоило ему заснуть, как разные звери, дикие обитатели здешних мест, подкрадывались к нему, смотрели на него с любопытством, удивляясь: кто мог появиться в этих краях? Юркие мышата, с глазами как бусинки, то выбегали, то прятались в норки. Усаживались, выпрямившись, обнюхивали его, а некоторые даже бегали по его ногам. Белки-летяги, словно бледные тени, парили бесшумно в воздухе прыгали с ветки на ветку над самой его головой. Лисица с настороженными ушами, с вытянутым рыльцем, щеголяя роскошным хвостом, проследовала мимо легким, семенящим шагом. А один раз лунной ночью появились олени карибу и бесшумно, как привидения, пересекли поляну.

У индейцев был обычай выбирать себе в покровители животное, которое явилось в сновидении во время поста. Это животное становилось символом мужества – тотемом и изображалось красками на щите. Никто из животных, навестивших юношу во время сна, не приснился ему. А приснился огромный серебристый медведь. Он стоял на задних лапах перед ним и махал передними, словно пытался что-то передать [* Такое поведение характерно для канадских медведей-гризлн. (Прим, автора.)]. Это было счастливое предзнаменование, и юноша решил, что медведь будет его покровителем, его тотемом. Потом он нашел под деревом два орлиных пера, выпавших из гнезда с вершины сосны, – они могли пригодиться ему при посвящении в воины.

С чувством благодарности юноша сделал метку на стволе сосны своим томагавком – длинную узкую зарубку рядом с еще не зарубцевавшейся раной, которую давным-давно оставил медведь. И на короткий сухой сучок он повесил череп медведя, предварительно положив в него щепотку табаку – священный дар; потом связал челюсти тонким волокном от корня сосны. Это было счастливое место для молодого индейца. Уходя, он.тепло поблагодарил дерево, сказав ему несколько приветливых слов на прощание. И сосна затрепетала от радости, когда юноша вешал череп медведя на ее сук, – словно старый друг вернулся, и она радовалась приветливым словам нового гостя. Первый раз за всю жизнь старая сосна услышала вблизи голос человека; после сотен лет ожидания к ней пришел наконец новый друг.

После посвящения в воины индеец пошел навестить черноокую девушку. Она приняла его тепло, гордясь им, – ведь он с таким мужеством прошел тяжелые испытания; об этом красноречиво говорили открытые раны на его груди [* Здесь речь идет о ритуальном танце, который танцуют юноши во время посвящения. Будущего воина привязывают к столбу тонкими ремешками, продернутыми через петли, надрезанные на его теле. Во время танца юноша резким движением должен оторваться от столба. (Прим, перев.)]. Она радовалась, что ее жених честно выполнил обет и постился пять дней и пять ночей, а не пошел на обман, как это делали некоторые молодые люди, запасаясь на время поста кусочками вяленого мяса. И она больше не противилась ему, и он услышал ответ, которого так долго ждал... Закрыв лицо шалью, как это принято у индейских девушек, она в смущении протянула ему руку и прошептала обещание. И ей захотелось посмотреть на то место, где ее жених постился пять суток и которое так полюбилось ему.

И вот в солнечный день Месяца Ягод они простились с родителями, как будто уезжали в далекую страну, на самом же деле молодые отправились в соседние горы – на перевал, где росла старая сосна, чтобы провести там медовый месяц. Под ее тенистым шатром, на лужайке, усеянной цветами, они разбили вигвам из шкур бизонов. Несмотря на то, что подъем был крутым, они захватили с собой много домашней утвари, так как везли свое имущество на травуа – тележке-волокуше, запряженной лошадьми. Уже несколько поколений индейцев, кочевавших на просторах Великой Равнины, занимались охотой на мустангов – одичавших лошадей, брошенных бледнолицыми исследователями с Юга.

Когда супружеский лагерь был разбит и лошади вернулись с пастбища, молодой воин принес своей жене форель, которую поймал в ближнем ручье, и ягод с поляны; принес он и букеты цветов для убранства вигвама, свежей оленины и еще сосновых ароматных веток для постели. Он нарвал вишневых листьев, подсушил их немного у костра и сделал из них душистую подушку для любимой. А потом разжег большой костер, надел на голову повязку с двумя орлиными перьями и нарядился в самый лучший костюм, вышитый бисером и украшенный бахромой. Это был подарок молодой жены – она готовила его тайком и терпеливо вышивала, веря, что счастливый день настанет.

Юноша вынул из пестрого мешочка небольшой барабан, расписанный яркими узорами, и запел; он обещал в своих песнях, что станет вождем, а она, сидя рядом у костра, слушала его с волнением и разделяла надежды; руки ее, привыкшие трудиться, усердно чистили скребком шкуру только что убитого оленя, над пламенем она вялила оленину, варила ягоды и жарила форель.

Они были очень счастливы. Дерево заботливо простирало над ними ветви и посыпало землю хвоей, выстилая мягкий ковер.

Но вот словно какой-то стон раздался в густой зелени ветвей. Старая сосна знала, что, как все живые существа, которые гостили у нее, и эти двое не проживут долго; она переживет их и снова будет одинока – такова была ее судьба: жить и жить, в то время как другие умирают... И сосне захотелось сделать молодых счастливыми, пока они подле нее.

Как-то ночью юному воину приснилось, что около вигвама сидел огромный бурый медведь с серебристой меткой на груди. И так живо было сновидение, что юноша встал и выглянул из вигвама. Не найдя никого, он снова лег спать. Наутро он ничего не сказал жене о своем сне, боясь ее испугать. Она же, едва успев открыть глаза, начала рассказывать ему, что видела во сне огромного бурого медведя со светлой меткой на груди, которая напоминала выгнутый кверху лук и отливала серебром. Медведь сидел перед вигвамом, освещенный луной, и жестикулировал передними лапами, словно пытался что-то сказать. Тогда воин признался, что и ему тоже приснился медведь, что это, должно быть, вещий сон и что гризли надо немедленно сделать жертвоприношение, чтобы умилостивить его дух, – ведь медведь был покровителем молодого индейца. И юноша положил оставшийся у него табак в череп медведя, привязал, как знамя, свой самый красивый кушак, расшитый бисером.

А сосна затрепетала от радости всеми своими ветвями, и индеец думал, что и дух медведя тоже радовался.

С тех пор он всегда рисовал медведя на своем щите и на колчане, а жена вышивала бисером этого зверя, украшала праздничную одежду мужа, предназначенную для торжественных церемоний. И какую бы одежду ни надевал воин, на ней всегда можно было разглядеть неяркое изображение медведя или коричневые тона естественной окраски зверя.

Позже индеец ежегодно совершал свое путешествие к перевалу в горах, где росла старая сосна, и проводил ночь у ее подножия. И снова, и снова ему снился медведь, будто охранявший его во время сна. И каждый раз юный воин приносил дары, чтобы поблагодарить дерево и умилостивить дух медведя. Это бывало всегда летом, в ту пору, когда созревали ягоды. И каждый год он обновлял свою зарубку на стволе сосны, очищал от смолы шрам незажившей раны со следами зубов медведя и никогда не забывал положить табак в череп.

Но однажды индеец появился в необычном виде. Он пришел обнаженным, лишь в поясной повязке, да вокруг талии затянут кушак, расшитый бисером, на котором висели широкие ножны; ноги обуты в мокасины. Лицо и тело его были расписаны малиновой, желтой и белой краской в каком-то причудливом узоре. Повязка из орлиных перьев высокой короной украшала голову, а длинные концы ее крыльями спускались на спину. В руках воин держал длинную трубку, украшенную орлиными перьями и иглами дикобраза.

Прошло уже двадцать лет с тех пор, как индеец юношей впервые посетил горный перевал. За эти годы он совершил много военных подвигов, сбылась его юношеская мечта – он стал вождем. Теперь он пришел сюда, взволнованный очень тревожными событиями, ему необходимо было излить свою душу перед деревом и просить помощи у медведя-покровителя, которого он называл Братом.

Наступили тяжелые дни. Назавтра ожидали большое сражение с бледнолицыми – они наводнили прерию шумными толпами и отнимали землю у индейцев, от битвы с ними зависела судьба его родовой группы.

Индеец зажег свою трубку и, держа ее в вытянутых руках, повернулся сначала на Восток, потом на Запад, на Север и на Юг. Вот он поднял трубку вверх, к Солнцу, которое боготворил, и опустил вниз, к Земле, он называл ее Матерью. Потом он закурил и выпустил дым сначала между ветвями сосны, а затем в череп медведя. Отступив на шаг, поднял руки в умоляющем жесте и склонил голову, украшенную трепещущими орлиными перьями.

В тишине раздался его звучный голос:

– О ты, великое Дерево, страж гор.

О ты, дух Медведя, мой Брат.

Вы – мои покровители.

Выслушайте меня.

Только об одном прошу вас:

сделайте меня сильным в битве.

Помогите моему ножу и топору сразить бледнолицых.

когда они станут отнимать наши дома.

Дайте силу моим рукам,

чтобы они не устали сгибать лук

и пускать меткие стрелы в врага.

Помогите быть храбрым на поле битвы.

Не для себя я об этом прошу.

Не ради славы буду теперь сражаться,

но ради спасения моего народа,

моих детей и моей жены.

Бледнолицые разбрасывают индейцев,

как буран снежные хлопья.

Солнце индейцев на закате.

а Солнце бледнолицых высоко.

Как хлопья прошлогоднего снега.

мы исчезаем.

Сделайте меня сильным в битве.

Вы – мои защитники.

о мои Братья,

услышьте _меня!

И старая сосна заколыхала своими ветвями, из ее густой зелени словно вырвался вздох и послышался шепот: «Мужайся, мы с тобой».

А среди теней почудился шепот духа медведя: «Я буду рядом с тобой, я могуч в битве».

Совершив жертвоприношение, индеец поспешил вниз по склону горы в прерию, к своему народу. По пути ему показалось, что из темноты, откуда-то позади него, доносились глухие звуки шагов огромного зверя, который шел вслед за ним. И воин сказал:

– Мой Брат медведь следует за мной.

И это придало ему храбрости, и он стал обдумывать план битвы, которая надвигалась.

Вбежав в вигвам, где собирался совет вождей, он воскликнул:

– Начнем военный танец! Быстрее делайте приготовления, и мы победим. Наши надежды очень сильны сейчас. Пусть юноши распишут себя боевой краской. Бейте в барабаны, трещите трещотками, свистите в свистки... Пусть раздается военный клич: «Мужайтесь, завтра мы победим!» – И он снова воскликнул: – Мужайся!

Это был пароль, который, ему чудилось, он услышал от медведя в горах.

Но, когда на рассвете появились бледнолицые солдаты, оказалось, что они лучше вооружены, превосходили индейцев численностью и лошади их были сильнее. Своими ружьями, револьверами, саблями они сеяли смерть в индейском лагере, никого не щадя. Солдаты стреляли в женщин, несущих младенцев за спиной, иногда одной пули было достаточно, чтобы убить двоих. Они косили саблями девушек, юношей, стариков и детей, когда те пытались бежать. Убийства сопровождались хохотом и бранью этих извергов в голубых мундирах. Теснимые бледнолицыми, индейцы в отчаянии бежали в горы, к перевалу. Солдаты, преследовавшие их, не смогли туда перевезти свои пушки, а крупные лошади кавалеристов не в силах были подниматься по крутым склонам гор с быстротой индейских пони.

Индейцы разнуздали своих маленьких лошадей и отвели их на пастбище в безопасное место на перевале, а сами сражались пешие. Меткими стрелами они косили солдат одного за другим, потом настигали их в засаде, отнимали оружие, амуницию и продолжали сражаться в горах, повернув ружья бледнолицых против них самих.

А потом на поляне, где росла сосна, произошла решающая битва. Индейцы сомкнулись дружно вокруг священного дерева, и оно оказалось в центре битвы. И в самый разгар боя вождь все время чувствовал рядом с собой медведя, но только не того, спокойного, миролюбивого, а быстрого, ужасного, грозного. И от этого рука его становилась более твердой, с каждым ударом томагавка он набирал новую силу, и никто не мог устоять в борьбе с ним. «Как медведь», – шептались индейские воины между собой.

А грозное эхо битвы грохотало и металось между сосной и скалами, и казалось, что и дерево и скалы были тоже участниками битвы. Орлы описывали широкие круги, парили с криками над политой кровью землей.

И высоко над пороховым дымом, пылью и грохотом возвышалась сосна – величественная, спокойная и суровая, словно полководец, который наблюдает с высоты и обдумывает план сражения.

Успех перешел на сторону индейцев. Они сражались ожесточенно, отчаянно, мстя за гибель своих семей. Теперь у них были сабли, пистолеты, ружья, и они бились с врагом не на жизнь, а на смерть. Солдаты тоже были храбрыми, но их связывали в движениях тяжелые сапоги и узкие мундиры, и они не могли состязаться в быстроте и ловкости с обнаженными краснокожими.

Индейцы вышли победителями – предсказание вождя сбылось. И он рассказал собравшимся воинам, как помогло им могучее дерево и как дух медведя сражался ожесточенно бок о бок с ними. И каждый из оставшихся в живых индейцев принес свой дар к подножию сосны. Теперь она стала дважды священным деревом: под ее сенью произошла последняя отчаянная битва, которая принесла им победу. Череп медведя все еще висел на ветке, он был украшен, как гирляндами, затейливо вышитыми бисером поясами. Оперенные украшения, расписные щиты, военные сумки и другие ценные вещи были положены к стволу дерева или же повешены на его ветках в знак благодарности.

И этому не стоило удивляться. Уже давным-давно мудрые старцы племени черноногих предсказали, что, пока живет Дерево, и они будут жить, но если Дерево погибнет, они будут изгнаны с Великой Равнины. И еще говорилось в предсказании, что, если черноногим суждено погибнуть раньше или же покинуть эти места, Дерево рухнет на землю. А вот теперь под его священной сенью они одержали победу.

Но сердце сосны было встревожено, и душа медведя печальна. Что будет, когда воины вернутся в свой лагерь и начнут считать убитых?

Там, среди сорванных вигвамов и дымящихся пепелищ, лежали истерзанные трупы женщин и детей. И среди них вождь разыскал свою жену и двух юных сыновей. Скорбь народа была так велика, что он не обмолвился словом о своей безвозвратной утрате, безутешном горе.

В сумерках он покинул разоренный, опустошенный лагерь и поднялся по склону горы на место битвы. Он остановился молча под сенью дерева. Тяжелые вздохи отчаяния вырвались из его груди, когда нахлынули воспоминания. Здесь он провел счастливые дни медового месяца. И образ черноокой девушки, такой нежной и застенчивой, доверчиво переступившей порог его вигвама и одарившей его счастьем, возник перед ним как живой. Он с трудом сдерживал рыдания. Овладев собой, вождь приветствовал дерево и медведя четким торжественным жестом, поблагодарив за победу.

Да, такая была победа! Он бросился ничком на ковер из опавшей хвои, посреди даров благодарности, принесенных воинами, и, уткнувшись лицом в корявый корень сосны, зарыдал. Теперь он уже не был воином, он был просто человеком.

Кругом царила смерть, и никто не увидел его горя. Лишь огромные ветви сосны ласково склонились над‘ним, и тень медведя появилась рядом – гризли сидел совсем неподвижно и пытался что-то сказать, но не мог – видно, от горя.

Под утро роса стекала каплями с игл сосны, и казалось, что падали тихие слезы на человека и на умолкшее поле битвы. Сюда пришла Победа. Но она затерялась на этом горном перевале и была предана Забвению.

Бледнолицые нахлынули на землю индейцев в таком бесчисленном множестве, что небольшие отряды кочевников не в силах были выдержать их натиск. Индейцев уничтожали безжалостно. Там, где бледнолицые не могли покорить справедливой войной и силой закона, они нарушали договоры, разоряли страну, подвергали людей изгнанию, спаивали индейцев, приучая их к виски. В короткое время были целиком уничтожены огромные стада бизонов, безжалостно подорван родовой строй индейцев, искоренены их обычаи, верования, их язык и искусство.

Волна переселенцев, приехавших почти со всех концов света в поисках земли, наводнила страну, как саранча, и заполонила ее. Высокомерные и жадные, они уничтожали всех, кого не могли подчинить себе, и все, что не могли использовать. Дым от лесных и степных пожаров заслонил полуденное солнце. Огромные территории страны мало чем отличались от бойни, потому что бескрайние прерии теперь были почти непроходимыми из-за ужасного зловония, распространяемого миллионами убитых бизонов. Тысячи осиротелых телят, чьи шкурки не годились охотникам-спекулянтам, умирали от голода.