Текст книги "Рассказы опустевшей хижины"

Автор книги: Серая Сова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Сыновья Ки-уэй-кено

В наши дни, когда радио и быстрые теплоходы установили настолько тесную связь между КАНАДОЙ, английским доминионом, и старой АНГЛИЕЙ, что можно слышать речи через океан, а путешествие из Ливерпуля в Галифакс стало чуть сложнее, чем прогулка к морскому берегу, трудно себе представить, что рядом с этой передовой и процветающей КАНАДОЙ простирается край первозданной дикости. Тем не менее это так.

Этот не тронутый цивилизацией район, составляющий большую часть КАНАДЫ, лежит к северу от Великого Водораздела, который пересекает КАНАДУ и разделяет ее реки на те, которые текут на юг и другие, которые впадают в Северный Ледовитый океан. Мало кто знает, что только южный склон цепи возвышенностей подвергся модернизации, и то не на всем протяжении. Для обитателей этой «цитадели» дикие просторы Севера известны под индейским названием Киуэйдин, что в переводе на русский язык означает «Страна Северо-Западного Ветра», – название это передает суровую таинственность и беспредельность просторов.

Для обитателей дикого Севера густонаселенная часть южного склона – это особый мир; о тех же, кто в кои веки раз добрался до железной дороги и отправился туда, люди многозначительно говорят: «Они поехали в КАНАДУ», словно они предприняли путешествие за границу.

Индейцы, кочующие по бескрайним лесам страны Северного Ветра, живут по обычаям своих предков, обитавших в этих краях с незапамятных времен. Они все еще пользуются старым индейским оружием и охотничьим снаряжением, но некоторые товары выменивают у бледнолицых, и без этого им уже трудно обходиться.

То здесь, то там на песчаных берегах озер вырисовываются закопченные дымом конусообразные верхушки вигвамов. Домотканые одеяла из кроличьей шерсти неизменно служат верной защитой от суровых холодов, а мокасины из оленьей и лосевой шкуры, легкая и удобная обувь индейцев незаменимы при скитаниях по обманчивым лесным дебрям. Копье, лук и стрелы, деревянные капканы и старинное шомпольное ружье, которое заряжается с дула, еще часто встречаются в этих краях. А в глухих, отдаленных местах, где нелегко достать себе обновку, индейцы до сих пор мастерят себе одежду из оленьей и лосевой шкуры. Этот народ не входит в семью цивилизованных народов, но называть его диким, как это принято, несправедливо. Удивительно честные, простые и добрые люди, они считают своим священным долгом гостеприимство; они готовы принять у себя каждого индейца, но пришельцев они сторонятся и стесняются. Мужественный и сильный от природы, индеец твердо идет по намеченному пути. Его смелость и настойчивость так велики, что, невзирая ни на какие препятствия и трудности, он достигает намеченной цели часто даже ценой самой жизни.

Мне хочется рассказать О подвиге двух индейских мальчиков племени оджибеев. С их родовой группой я охотился в районе, известном у индейцев под именем Маниту-пи-пажи, или «Место, где хохочет дьявол». Ки-уэй-кено («Человек северного ветра») был отцом этих мальчиков. Среди людей, известных своей выносливостью, Ки-уэй-кено выделялся своей почти сказочной силой. Высокий, легкого атлетического сложения (хотя большинство его единоплеменников коренасты), он переправлял волоком грузы весом в шестьсот фунтов. По всей округе он славился как замечательный охотник и носильщик.

Была пора листопада. Охотничьи ветры разгулялись в темном сосновом бору. Индейцы, покинув поселок, направлялись на свои зимние охотничьи участки. Они проводили там всю зиму, а зима в тех краях длилась шесть-семь месяцев. Приходилось перевозить большие грузы через большие и маленькие озера, перетаскивать волоком – люди преодолевали расстояние до двухсот миль. Большинство семей проделывали этот путь дважды, переправляя груз по частям на своих обычных шестнадцатифутовых каноэ. Но Ки-уэй-кено не признавал такого способа переправы. Он грузил всю свою поклажу на огромную пирогу, чтобы больше не возвращаться в поселок. Поднять такую ладью было едва под силу двум мужчинам, но силач Ки-уэй-кено перетаскивал ее через все волока один. У него было еще маленькое каноэ, сделанное из березовой коры, на нем два его сына, подростка, переправляли более легкий груз; оно предназначалось также и для осенней охоты.

Дела шли своим чередом, и все было, как обычно бывает во время этих переездов. В иные дни индейцы продвигались всего на пять миль, а в другие на двадцать – все зависело от трудности пути. Долго ли, коротко ли, но они прибыли на зимнее стойбище. Не теряя времени, разбили лагерь, наловили и засолили рыбу; охотники настреляли дичи и сделали запасы мяса, проложили тропы по нехоженым местам. Скоро побуревшая трава бобровых лужаек была покрыта изморозью и на ней обозначились следы пробегавших здесь лисиц и рысей. Кромка льда образовалась на болотах. Капканы были расставлены, и охота началась.

Как-то утром, когда уже начались заморозки, Ки-уэй-кено отправился на охоту в маленьком каноэ, сделанном из березовой коры. Я уже говорил, что Ки-уэй-кено был замечательным охотником и искусным гребцом, но мне хочется еще сказать, что порой Дикая Природа расставляет такие препятствия и ловушки, что даже самые опытные охотники и бывалые люди могут быть застигнуты врасплох. Итак, Ки-уэй-кено плыл в маленьком каноэ. Он перезарядил свое ружье и выстрелил в утку. В обледеневшем каноэ он не смог удержать равновесия. Легкая ладья перевернулась, охотник попал в водоворот и был сброшен водопадом с высоты шестидесяти футов.

Сыновья охотника в это время разбивали лагерь на берегу. Они все видели. Обливаясь слезами, они бросились к подножию водопада и искали, искали отца... Но все было напрасно, они не нашли даже щепок маленького каноэ. Река в этом месте представляет собой длинную цепь водопадов и стремнин. Дети поняли, что найти отца им не под силу.

И вот сыновья Ки-уэй-кено – старшему было пятнадцать, а младшему тринадцать лет – решили как можно скорее вернуться в поселок и рассказать о случившемся несчастье. Мальчики надеялись, что кто-нибудь поможет им найти останки отца. От поселка их отделяло расстояние в сто двадцать миль, и на этом пути нужно было преодолеть переправу через тридцать два волока. В их распоряжении была лишь та самая громоздкая пирога, взвалить которую на плечи было едва под силу двум сильным мужчинам. В довершение всех бед надвигалась зима, в любой день она могла сковать льдом озера и остановить мальчиков в пути.

Прибежав на место зимнего стойбища, мальчики отправились в очень трудный обратный путь – домой – совсем налегке. Они захватили с собой только топор, мешочек с мукой, кусочек сала, чай, немного спичек, сковородку и котелок. Таким образом они рассчитывали сберечь драгоценное время.

Все, что произошло дальше, кажется невероятным. В это время года почти непрерывно дуют сильные ветры, и огромную ладью, почти без груза, управляемую двумя мальчиками, временами относило в сторону на несколько миль. Особенно тяжело было, когда они плыли в юго-западном направлении, где их замучили свирепые встречные ветры. Не в силах бороться со стихией, сыновья Ки-уэй-кено стали плыть по ночам, так как ночью ветры затихали. Трудности этого мучительного пути становились все тяжелее оттого, что он проходил по незнакомым мальчикам местам, – они проплыли здесь всего один раз.

И все же самое большое испытание ждало их впереди, на волоках. Согнувшись в три погибели, они с невероятным усилием поднимали громоздкую пирогу – один с одного конца, другой с другого – и клали ее на сваленные деревья или на большие камни. Потом они подлезали под нее, каждый со своего конца, с трудом поднимались на ноги и шли, неся эту непосильную ношу, пошатываясь, спотыкаясь. Местами мальчики ползли через волок. К счастью, большинство волоков были короткими, но было несколько очень длинных, а один из них вытянулся на целую милю. Так день за днем сыновья Ки-уэй-кено совершали свой подвиг, проделывая изнурительный, непосильный путь. Они ели наспех сделанные лепешки, смазанные салом, запивали горячим чаем. А спали просто под пирогой, так как одеял с ними не было.

Небольшие озера все больше покрывались льдом, и мальчику, сидящему в носовой части ладьи, приходилось пробивать его шестом – это сильно задерживало их движение. В довершение всех бед повалил мокрый снег, и вечером, вместо того чтобы ложиться спать, мальчики сушили свою одежду у костра.

То и дело теряя драгоценное время от неожиданных задержек в пути, усталые до изнеможения, они продвигались теперь лишь со скоростью четырех-пяти миль в день.

Запас продуктов становился все меньше и меньше. От недоедания они еще больше теряли силы. В конце концов мальчики остались совсем без еды. Их мучил голод. Им снились страшные сны. В больном воображении пирога то казалась им чудовищным белым слоном, оседлавшим их, то безжалостным надсмотрщиком, который выматывал у них последние силы, каким-то дьявольским существом, губящим их.

Они были индейцами и привыкли к суровой жизни – это правда. Но сейчас они были просто беспомощными мальчиками, одни– одинешеньки посреди бескрайней немой глуши, без еды и без крова.

Малейший просчет в управлении ладьей на поверхности бушующего озера или отклонение в пути грозили смертью либо в пучине волн, либо от голода и холода. Но перед лицом почти непреодолимых трудностей мальчики выполнили заветы индейцев, требующие, чтобы начатое дело было доведено до конца во что бы то ни стало, любой ценой.

Исхудавшие, с болезненно горящими глазами, измученные горем тяжелой утраты, сыновья Ки-уэй-кено ступили на землю своего поселка. Они вынесли такие тяжелые испытания, которые редко кому из ребят выпадали на долю. Закаленные суровым воспитанием индейцев и жизнью, полной лишений, эти мальчики совершили подвиг, который даже многим взрослым оказался бы не под силу.

От жары, в затишье полдня,

Тяжким воздух становился;

В полусне шептались сосны

Позади вигвамов душных,

В полусне плескались волны

На песчаное прибрежье

Лонгфелло

Один день в тайном городе

Влияние «цивилизации» отняло много романтики, красочности и экзотики у индейских поселений, расположенных либо в резервациях, либо в глухих уголках Дикой Природы. Попытки строить свою жизнь на жалком подражании белым – без средств, без умения и навыков – не дали положительных результатов, и индейцев стали упрекать в неряшливости. Только те из них, кто на протяжении долгого времени при благоприятных условиях привыкал к культуре белых, приспособились кое– как к непривычной жизни в деревянных домиках. Нищие хижины индейцев, расположенные вдоль железной дороги, красноречиво говорят о трагедии приспособления. Совсем иначе идет жизнь в вигваме. Несмотря на тесноту, индейцы ведут свое хозяйство очень аккуратно и разумно. Попробуйте предложить семье бледнолицых похозяйничать в типи[* Типи – вигвам.] – они растеряются, и все пойдет кувырком. Многие из индейцев, поселившихся в деревянных домишках, отвыкли от кочевой жизни отцов, и туристу придется пройти далеко за пределы обычных маршрутов, чтобы найти поселение кочевников, живущих примитивной, но очень разумной жизнью, обычаи и устои которой создавались на протяжении многих веков. Эти индейцы организуют на зиму временные поселения, местонахождение которых выбирается в зависимости от условий охоты. Они выезжают небольшими коммунами из четырех-пяти семей, а иногда выезжает и одна семья. Все походное оборудование очень легкое, и непосвященному может показаться едва ли подходящим для суровой зимы. Охотники выбирают защищенное место, вблизи хорошего леса, где водятся лоси и можно рассчитывать на рыбную ловлю. Здесь индейцы разбивают свой лагерь – четырехугольные палатки и восьмиугольные типи. И для палатки, и для типи воздвигают стены высотой в четыре бревна, а потом прилаживается верх из бересты или шкур. Щели между бревнами старательно законопачиваются мхом. Когда зима вступит в свои права, жилища индейцев утепляются тщательно присыпанным снегом. Небольшие жестяные печурки обогревают палатки, а в вигвамах индейцы греются у открытого очага. У индейцев Канадского Севера очаг складывается вблизи одной, почти перпендикулярной стены, а не в центре, как у племен Великой Равнины.

Каждый член семьи имеет свое спальное место, позади которого хранятся его личные вещи. Утром все байковые одеяла складываются в дальний угол вигвама или же скатываются и укладываются на полу у самой стены. Весь пол индейского жилища устлан душистыми ветками, на этом мягком ковре индейская семья садится за еду, здесь же они делают свою домашнюю работу.

Подстилка не залеживается, а меняется часто. В этих условиях домашнее хозяйство чрезвычайно простое и ведется с минимальным количеством кухонной утвари и посуды, и таким образом хозяйки легко соблюдают порядок. Кости и другие отходы охотничьего хозяйства, отходы после очистки и покраски шкур выбрасываются на снег в кусты, где они лежат замороженными семь– восемь месяцев – до наступления весны, а к этому времени охотники уже покидают свой зимний лагерь. Эти кучи отбросов, которые остаются после индейцев, и создали кочевому народу репутацию нечистоплотной жизни.

Вблизи вигвамов между деревьями, расположенными треугольником, устраиваются полки, а повыше прикрепляются плетенки, где хранятся мясо, рыба и другие продукты; это делается с тем расчетом, чтобы уберечь припасы от вечно рыскающих голодных упряжных собак. После каждой метели через сугробы снега люди прокладывают лыжные тропы, соединяющие их жилище с целым рядом собачьих конур, сделанных из хвороста и утепленных снегом. Внутри вигвамов все удивительно чисто и уютно, огонь в открытом очаге без особых хлопот поддерживается всю ночь; труднее поддержать тепло в палатках, отапливаемых железными печурками.

Летом, когда пройдет период весенней торговли мехами, некоторые из этих индейских коммун отправляются в глухие уголки, расположенные вдали от больших дорог. Индейцы не любят бледнолицых туристов и других непрошеных гостей. Они тщательно маскируют свои тропы, и человек, который забрел в эти глухие места, лишь случайно может обнаружить поселение индейцев.

Эти спрятанные в глухих местах поселения индейцы называют «Оден-па-ка-инне-хекадж», что в буквальном переводе означает «Скрытый город», «Тайный город». Такие города в наши дни уже редко встречаются, но все-таки они еще существуют и бережно хранят старые индейские обычаи и традиции.

Мне посчастливилось получить гостеприимный прием в нескольких из этих независимо существующих тайных поселениях. А один раз меня приняли даже с компанией бледнолицых туристов, чей искренний интерес и доброжелательное отношение к «краснокожим братьям» заставили меня приложить все усилия, чтобы получить разрешение переступить запретную границу. Вышло так, что мы разбили лагерь в нескольких милях от одного тайного поселения, о существовании которого мы уже догадывались. Один из туристов, возглавлявших эту компанию, настойчиво уговаривал меня сделать попытку договориться с индейцами. Я знал, что нога бледнолицего еще не ступала дальше причала каноэ, и на успех этих переговоров вряд ли можно было рассчитывать. Ни в одном обществе ваше неожиданное появление – без приглашения и без извещения—не вызовет такого определенного, безоговорочного, полного отказа в гостеприимстве, какой вам дадут обитатели обыкновенного индейского поселения, для которых вы нежеланный гость. Вождь родовой группы, о которой идет речь, —

Большая Выдра – был человеком высокомерным, и, несмотря на то, что я с ним был знаком, он никогда не приглашал меня к себе. Тем не менее как-то раз я нашел на волоке прекрасно сделанное весло работы Большой Выдры, на котором было вырезано мое имя. Это был отличный подарок в краю быстрых, стремительных рек и, казалось бы, было хорошим предзнаменованием. Однако я не возлагал больших надежд. На следующий день я попытался объяснить своим спутникам, как надо себя вести во время таких встреч с индейцами; потом мы сели в пирогу и поплыли к поселку Большой Выдры. Мы плыли почти час, преодолели по пути несколько водопадов и вдруг очутились на огромном круглом озере, спрятанном среди обрывистых холмов, поросших дикими соснами, еще не тронутыми топором человека. По озеру мы плыли еще час прямо навстречу солнцу и наконец попали в узкую бухточку, там за высоким выступом неожиданно обнаружили целую флотилию каноэ: одни стояли на причале, другие были перевернуты вверх дном. Вверх от берега вилась узкая тропа, она поднималась по невысокому склону к роще великанов сосен. Здесь среди громадных пней на ровном месте стояли врассыпную вигвамы й палатки. Голубой туман от дыма повис в воздухе просеки; какие-то люди, словно загадочные тени, появились около жилья и снова исчезли. Никто не вышел, чтобы встретить нас; была полная, угнетающая, давящая тишина.

Я кликнул своим обычным совиным кличем. И мгновенно невероятный, неописуемый шум разорвал тишину на клочки; свора огромных собак-волков с оглушительным лаем бросилась к берегу и разыграла там жуткую сцену, демонстрируя свою неутолимую жажду крови. Один из наших спутников в испуге спросил, умеют ли они плавать?

Высокая стройная фигура с развевающимися волосами сбежала вниз по склону холма и, очутившись среди своры разъяренных прыгающих собак, стала размахивать горящей головней, пока они не покорились и не выстроились в ряд на берегу. Человек, теперь уже нетрудно было в нем узнать самого вождя, подошел к песчаной кромке берега, к самой воде, и там остановился. Он не поднял руки и вообще никак не приветствовал нас. Вся обстановка этой сцены были картиной первобытной дикости. Представьте себе: огромные стволы вековечных деревьев, конусообразные типи, которые неясно вырисовывались в голубом от дыма тумане, быстрые, едва различимые жесты людей, передвигавшихся, словно тени, среди закопченных жилищ, высокая гордая фигура вождя, ставшего неподвижно на берегу, и позади него целая свора свирепых собак.

Что-то нужно было сказать, я начал переговоры; «Хау! Куэй, куэй, Гитче Негик! (Приветствую тебя, Большая Выдра! Я нашел весло и должен поблагодарить тебя)». И потом; «Мои друзья хотят сделать подарки вашим ребятишкам». Последние слова, которые не раз смягчали сердца самых суровых людей, на этот раз прозвучали впустую. Большая Выдра закричал; «Аноатч! Аноатч! (Так нехорошо поступать!)». Кто эти люди? Не Большие ли Ножи?»

Положение было напряженное и требовало особого чувства такта, чтобы не сорвать переговоры. Я не могу похвастаться, что обладаю дипломатическими способностями, но сделал все от меня зависящее, чтобы выйти из трудного положения.

Я сказал ему, что эти люди приехали издалека, что у них самые дружественные намерения и им искренне хочется посетить своих краснокожих братьев. Я подробно остановился на тех трудностях, которые пришлось перенести этим путешественникам, преодолевая расстояние более девяноста миль от железной дороги, по нехоженым тропам и бурным водным путям, пока наконец они не достигли этих берегов. Это дипломатическое лавирование, тщательно сформулированные комплименты, осторожные утверждения и возражения, которыми мы обменивались, очень напоминали переговоры между послами двух стран на грани войны, но воспроизвести все это в точности я уже не в силах. Достаточно будет сказать, что Большая Выдра, задав мне очень ловко несколько испытующих вопросов и предупредив, к сожалению, что фотографирование у них запрещено, произнес с чувством удовлетворения: «Ундуш, кибаан. (Ладно, сойдите на берег, и мы переговорим)». Я следил за сворой волков-собак позади нас. «С нами женщины, – сказал я по-английски, – может быть, вы привяжете собак». Вздохи облегчения вырвались не только у женщин. Большая Выдра повернулся и сказал мимоходом несколько слов; старая женщина и несколько ребятишек, не проявляя ни тени страха, появились среди свирепых собак и стали их отгонять и тащить в сторону. Собаки послушно исполняли их волю.

Когда мы сошли на берег, вождь торжественно пожал руку каждому из нас, и его суровое лицо осветилось непривычной улыбкой; с удивлением смотрели бледнолицые гости на него – два ряда ослепительно белых зубов так резко контрастировали с его обветренным, смуглым лицом.

Он шел впереди, показывая нам дорогу к лагерю. Собак уже не было видно, но они все еще не могли успокоиться, и мы слышали их рычание. Одна или две темных головы высунулись из вигвама и смотрели в упор на нас. Несколько детишек отбежали на некоторое расстояние, а потом повернулись и разглядывали нас своими любопытными глазками. Вдали мы увидели двух или трех мужчин. Положение было явно напряженное, и бледнолицые гости стали говорить шепотом. Казалось, что между ними и индейцами была стена непонимания, неосязаемая, но реальная, невидимая, но явно ощутимая.

Большая Выдра сказал несколько слов на своем плавном гортанном языке, и не успели замолкнуть звуки его голоса, как к нам подошел неслышной поступью индеец, обутый в мокасины, и поздоровался со всеми за руку. Он был молод, и его красивое лицо зарделось от смущения. Потом пришли другие индейцы – индейцы разных возрастов, со спокойными лицами, все в бесшумных мокасинах. Они пожали всем руки, торжественно, но бесстрастно и безмолвно. Теперь вышли женщины из своего укрытия и тоже продемонстрировали церемонию рукопожатия. Веселая пожилая женщина, задрапированная в клетчатый плед и с ярким платком на голове, держала в левой руке большой нож и отпускала остроумные, но совсем не враждебные замечания по адресу каждого из гостей. Переложив нож в другую руку, она снова принялась за работу и стала скоблить свежую лосевую шкуру. Глядя на нее, и другие женщины погрузились в свой самоотверженный труд, по– видимому прерванный нашим приходом. Появились дети, застенчивые, улыбающиеся личики, с блестящими черными глазами, полными любопытства. Мальчики подошли решительной, мужественной походкой и с чувством собственного достоинства поздоровались с нами за руку. Маленькие девочки – в широких клетчатых платьицах, с шалью на голове – уселись поодаль от нас и в изумлении перешептывались: «Шаганаш! Гитче Мокомен! (Белые люди! Американцы!)»

Когда туристы начали давать детям подарки, женщины, занятые работой, взглянули в нашу сторону с явным одобрением, и атмосфера недоверия и подозрительности сразу исчезла, словно снег под горячими лучами солнца. Казалось, все было хорошо. И в то же время нельзя было не заметить царившей здесь настороженности. Непроходимые заросли шириной в сто футов, выросшие на месте вырубленного леса, защищали селение с трех сторон – ни одно живое существо не смогло бы пробраться сюда бесшумно. Через это естественное заграждение были прорублены узкие просеки– тропинки, которые расходились от селения во все стороны. На каждой из этих троп стояли привязанные к длинным ремням собаки. Стоило к ним немного приблизиться, как они бросали на вас взгляды, полные злобы и ненависти.

Это было в двадцатом столетии, но не прошло и нескольких минут, как мы об этом забыли. Время и влияние современной цивилизации были отброшены, как ненужные одежды. Кругом стояли высокие старые деревья, немые свидетели многовековой истории этого края. Типи из коры желтой березы, одни посеревшие от давности, с закопченными конусообразными верхушками, другие новенькие, ярко-желтые, расположились под темно-зелеными ветвями. Вблизи жилищ сооружены сушилки из жердей, на которых висела разрезанная вдоль рыба и длинные куски лосевого мяса; внизу, посредине, тлел синеватым пламенем костер. Хозяйки варили обед на костре, другие женщины прилежно обрабатывали шкуры. Недалеко от берега озера двое мужчин и женщина заканчивали работу над каноэ из березовой коры – кругом валялись щепки и куски коры. Яркие байковые одеяла – красные, зеленые, белые – проветривались, разбросанные на высоких жердях, и добавляли экзотические тона этой живописной картине. Едкий запах дыма и тихий прерывающийся гомон голосов на старинном, старинном языке. Индейское поселение прадедовского уклада, в подобном же селении, наверно, и Понтиак [* Понтиак – индейский вождь племени оттава (1720—1769 гг)] лелеял свои мечты о победе. Мы спустились по шкале истории на несколько столетий назад за несколько минут. Туристы в спортсменской одежде выглядели нелепо, их речь звучала диссонансом. Они буквально стали анахронизмом в обстановке первобытной жизни индейцев. Несмотря на официальное приглашение в гости, которое мы получили, каждый из нас инстинктивно чувствовал, что есть граница, пределы которой мы не смеем нарушать, ни в коем случае мы не могли позволить себе фамильярности. Какая-то таинственность и сдержанность ощущались во всем, вряд ли это можно было объяснить дикостью. В цивилизованном мире эти люди могли бы показаться странными, неловкими, неряшливыми, из ряда вон выходящими. Но здесь, на лоне Дикой Природы, в своих собственных владениях они были великолепны. Трудолюбивые, они рассчитывали только на свои силы и гордо защищали свое право граждан государства Дикой Природы.

Я стал перебирать в памяти свои встречи с этими людьми. С благодарностью вспоминал, как Большая Выдра делился со мной лосевым мясом. И разве можно забыть старого сказочника Падуэй-уэй-дук («Вот он идет с криком»), у него в уголках глаз были нарисованы красные и голубые треугольники, потому что он был ранен стрелой; всю ночь напролет он мог трещать сделанной из панциря черепахи трещоткой; прыгал поздней осенью в реку, когда уже намерзал лед. Я узнал старого Саа-Сабина – «Желтую Скалу», он всегда бродил в одиночку, говорил очень редко и то только поговорками. Тут и Джимми Туенти – редко кто видел, чтобы он ходил, он всегда бежал, быстро семеня ногами. Мато– дженс («Маленький ребенок») – он колдун, только незлой, предсказывает погоду за две недели вперед. И хотя он обычно напевает под аккомпанемент своего барабана, натянутого волчьей шкурой, он очень приятный собеседник. У Пад-уэй-уэй-дука удивительно стройная дочь, с великолепными длинными волосами, распущенными по плечам; она не подошла к нам, осталась немного в стороне, но не сводила с нас своих испуганных, как у лани, глаз.

Теперь Большая Выдра пригласил нас жестом руки в большой вигвам и сказал: «Войдите и отдохните немного, женщины приготовили вам еду». Это приглашение было очень кстати. Нас угощали жареным лосевым мясом, жареной рыбой, индейским хлебом – баннок – и очень горячим чаем. Внутреннее помещение вигвама было безукоризненно чистым, на столбах висели пучки душистых трав и разные корни, распространявшие своеобразный аромат. Две молодые женщины исполняли роль хозяек. Гости уселись – по индейскому обычаю – на полу, застланном свежими зелеными ветками, и ели с аппетитом из жестяной посуды.

Некоторым из туристов уже приходилось знакомиться с жизнью индейцев, но был с нами спортсмен, который признался, что «обед на ковре из зеленых веток, в вигваме тайной индейской деревни – было осуществлением давнишней мечты». Наши спутницы попросили, чтобы кто-нибудь из индианок рассказала бы о себе. После настойчивых уговоров одна из них согласилась. Оказалось, что она никогда не видела ни большого города, ни поезда, и ей было безразлично, увидит ли она их когда-нибудь или нет. Дальше началось полное непонимание друг друга, и мне как посреднику и переводчику пришлось лавировать, делать дипломатические увертки и в меру своих сил импровизировать, чтобы не порвать дружественных отношений.

Тепло и тишина вигвама подействовали успокаивающе на гостей, утомленных путешествием, и несколько человек задремало. Другие сидели, прислонившись спиной к стволу дерева, на подстилке из сосновых игл или же на бревне у очага и с удовольствием курили. В вигвам вбежал мальчик, в руках у него был лук, согнутый из кедровой ветки, за поясом три куропатки; он ловко очистил их от перьев и повесил над тлеющим очагом.

Вечерело, жара начала спадать. Две белки с бешеной быстротой промчались по лагерю и, взметнувшись на дерево, все кружились и кружились по стволу с дикими криками, как будто перебранивались друг с другом. Сойка беззвучно появлялась в воздухе то здесь, то там; она доверчиво летала, и никто ее не трогал.

Невозмутимая тишина водворилась в лагере. Вечерняя прохлада и сырость уже начали пронизывать воздух, из-за деревьев и со стороны опушки леса стали расползаться тени. День быстро угасал, и на обратном пути нам должна была светить луна. Мы разбудили уснувших и сели в лодку. Никто не попрощался с нами, но вождь проводил нас до причала. Я поднял руку в знак прощального приветствия, и, как бы в ответ, Большая Выдра сказал мне: «Ки сакитон на ки до мокомен? (Дорожишь ли ты своим ножом?)» У меня за поясом был обыкновенный охотничий нож, по тому времени хорошего качества. Я ответил, что очень дорожу своим ножом, он мне настолько дорог, что никому не хочу отдавать его. Но, добавил я, так как ты мой брат, я отдам его тебе. (Что я и сделал. Я отдал нож вместе с поясом и ножнами.)

Отчалив от берега, мы все замерли, зачарованные дикой красотой природы. Красное солнце наполовину спряталось за черную стену леса. Тесными рядами стояли легионы сосен, сливаясь с тенями уже потемневших холмов.

Пара гагар, сверкая своей белой грудью, плыла так тихо по воде, что казалось, будто они плыли в воздухе. Тоненькие струйки дыма поднимались из очагов вигвамов и стелились белым покровом над Тайным Городом. Скоро взошла луна, бледная и очень близкая к земле, и на ее широком светящемся фоне встала черным силуэтом сосна. Где-то вдали прокричала сова.

Мы плыли все дальше и дальше от сказочного Тайного Города, с его обычаями далекого прошлого, с тихими и нелюдимыми обитателями, загадочными и таинственными, как темный бор, в котором они родились. И когда мы переплыли озеро и очутились среди скалистых берегов узкой реки, к нам донесся протяжный, заунывный вой собак-волков, приветствовавших полнолуние, как это делали их дикие сородичи с незапамятных времен.

Глубокой ночью в тихом воздухе раздался едва различимый звук, настойчивый, все повторяющийся, монотонный, – ритмический бой индейского барабана.