Нова. Да, и Гоморра

Текст добавлен: 16 августа 2021, 18:02

Текст книги "Нова. Да, и Гоморра"

Автор книги: Сэмюэл Дилэни

Жанр:

Зарубежная фантастика

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Назад к карточке книги

Сэмюел Дилэни
Нова
Да, и Гоморра
(сборник)

Samuel R. Delany

NOVA

AYE, AND GOMORRAH, AND OTHER STORIES

Серия «Звезды мировой фантастики»

Перевод с английского Татьяны Боровиковой, Николая Караева, Марины Клеветенко, Геннадия Корчагина, Владимира Кучерявкина, Светланы Силаковой

Серийное оформление Сергея Шикина

Оформление обложки Татьяны Павловой

Иллюстрация на обложке Стефана Мартиньера

Издательство АЗБУКА®

* * *

Нова
(Перевод Н. Караева)

Бернарду и Иве Кэй

Благодарности

Автор благодарен Хелен Адам и Расселу Фицджеральду за бесценную помощь в части проблем с легендами о Граале и картами Таро. Без помощи этих людей «Нова» светила бы куда тусклее.

Глава первая

– А ну, Мыш! Сыграй-ка нам чего-нибудь! – крикнул механик от стойки.

– С кораблями непруха, не берут? – подначил другой. – Хребетный разъем заржавится. Давай изобрази нам.

Мыш перестал водить пальцем по ободку стакана. Хотел сказать «нет», почти сказал «да». И нахмурился.

Механики нахмурились тоже.

Он был старик.

Он был силач.

Мыш потянулся к краю стола, а отщепенец качнулся вперед. Бедро протаранило стойку. Длинные пальцы ног врезались в ножку стула; тот заплясал на плитняке.

Старик. Силач. Третье, что видел Мыш: слепец.

Он колыхался перед столиком Мыша. Взвилась рука; желтые ногти полоснули Мыша по щеке. (Паучьи лапы?)

– Эй, парень…

Мыш уставился на жемчужины за шершавыми моргающими веками.

– Эй, парень. Знаешь, каково это?

Наверняка слепец, думал Мыш. Движется как слепец. Шея изогнута, голова выдается. И глаза…

Дедок размахнулся, поймал стул, дернул на себя. Не без скрипа уселся.

– Ты хоть знаешь, каково было это видеть, слышать, чуять… знаешь?

Мыш покачал головой; пальцы прошлись по его челюсти.

– Когда мы выдвигались, парень, триста Плеяд блестели, что лужа жемчужного молока, по левому борту, а по правому было темнехонько. Корабль был мной; я был кораблем. Через эти разъемы… – он стукнул запястными вставками о стол: клац, – я вштырился в крыль-проектор. Вдруг… – (щетина на лице дыбилась и опадала в такт словам), – по самому центру тьмы – сплошной свет! Вдарил, зацапал наши глаза, пока мы лежали по проекторным, и не отпускает. Вселенную как разодрали, и в дырку ворвался белый день. От сенсор-потока не уйти. Не отвернуться. Ночь пятнали все цвета мира. Под конец – взрывные волны: стены пели! Магнитная индукция трясла корабль, нас едва не разнесло в щепу. А потом – поздняк метаться. Ослеп. – Он плюхнулся на стул. – Я, парень, слеп. Только это смешная слепота: я тебя вижу. Я глух. Но заговори со мной, и я пойму почти все, что ты скажешь. Обонятельные нервы в основном закоротило в мозгу. То же с сосочками на языке. – (Ладонь распрямилась на щеке Мыша.) – Не чувствую твоей кожи. И тактильные нервные окончания убиты, мало что осталось. Гладкое у тебя лицо или колется да мозолится, как мое? – Он ощерил желтые зубы в ярко-красных деснах. – Старый Дан так смешно ослеп. – (Рука скользнула по жилету Мыша, прощупала шнуровку.) – Смешно, да. Чаще слепнут до черноты. В моих глазах – огонь. Вся лопнувшая звезда здесь, в голове. Свет хлестанул по палочкам-колбочкам сетчатки так, что те опомниться не могут, закупорил радужку, набил глазницы до отказа. Вот что я сейчас вижу. И вдруг ты – здесь очерчен, там подсвечен, солнечный призрак по ту сторону ада. Ты кто такой?

– Понтичос, – отозвался Мыш. Его голос – трение шерсти о песок. – Понтичос Провечи.

Лицо Дана исказилось.

– Тебя зовут… Что ты говоришь? В голове кавардак. В ушах засел хор, орет мне в череп двадцать шесть часов в сутки. Мозговые синапсы сочатся белым шумом, предсмертным хрипом – звезда все никак не загнется. Сквозь этот гвалт я едва слышу твой голос, как эхо, когда кто-то кричит за сотню ярдов. – Дан кашлянул, резко выпрямился. – Ты откуда? – Стер пену с губ.

– Отсюда, из Дракона, – сказал Мыш. – С Земли.

– С Земли? Откуда именно? Америка? Из белого домика на улочке, засаженной деревьями, с великом в гараже?

Ну да, подумал Мыш. Слепой и еще глухой. Мыш говорил хорошо, но даже не пытался избавиться от акцента.

– Я-то. Из Австралии. Из белого домика. Жил под Мельбурном. Деревья. И велик. Но это было прорву лет назад. Прорву, чуешь, парень? Слыхал об Австралии, на Земле?

– Бывал. – Мыш съежился на стуле: как бы выскользнуть?

– Ну да. Вот так-то. Но да куда тебе, парень! Куда тебе понять, каково шкандыбать по жизни, сколько ее там осталось, с окопавшейся в башке новой, и помнить Мельбурн, помнить этот велик. Как, ты сказал, тебя звать?

Мыш стрельнул глазами: слева окно, справа дверь.

– Забыл. Гвалт звезды глушит все.

Механики, устав прислушиваться, отвернулись к стойке.

– Не запоминаю ни хрена!

За соседним столиком брюнетка возобновила карточную партию со спутником-блондином.

– Меня и к эскулапам водили! Те грят, если вырезать нервы, зрительный и слуховой, выскрести из мозгов по кусочку, рев, свет – могут перестать! Могут? – Дан поднес руки к лицу. – И тени мира, приходящие ко мне, – их тоже не будет. Имя! Как тебя зовут?

Слова толклись наготове во рту Мыша: «Простите, э? Мне пора».

Но Дан, кашлянув, зажал уши.

– Ааах! Свинский полет, псу под хвост, мухам в дышло! Корабль «Птица Рух», я служил киберштырем у капитана Лорка фон Рэя. Он провел нас, – Дан навалился на столешницу, – близехонько, – (большой палец трется об указательный), – к самому пеклу. И вернул домой. Хоть его кляни, хоть чертов иллирий, парень, кто б ты ни был. Откуда б ты ни был! – Дан гакнул, откинул голову; ладони подпрыгнули на столике.

Краткий взгляд бармена. Кто-то дозаказал выпивку. Бармен поджал губы, но, качая головой, отвернулся.

– Боль, – Дан клюнул подбородком, – когда живешь с ней долго, уже и не боль. Что-то еще. Лорк фон Рэй сошел с ума! Проволок нас по краешку могилы. И бросил меня, труп на девять десятых, здесь, на задах Солнечной. И куда-то делся… – Дан еле дышал. Что-то клокотало в его легких. – Куда деваться слепцу Дану? – Он вдруг схватился за края столика. – Куда деваться Дану!..

Стакан Мыша подскочил, кокнулся о плитку.

– Ну скажи мне!

Дан снова тряханул столик.

Бармен был уже в пути.

Дан встал, сбив с ножек стул, и потер глаза костяшками. Сделал два неловких шага по сверкающей звездной кляксе. Еще два. За ним потянулись бордовые следы.

Брюнетка охнула. Блондин сложил карты.

Один механик хотел было встать, второй его придержал.

Кулаки Дана ударили по створчатым дверям. Он исчез.

Мыш огляделся. Снова звон стекла, но тише. Бармен подключил к кисти метелку, машина шипела над пятнами грязи и крови.

– Выпьешь еще чего?

– Нет. – Из перекореженной гортани Мыша вырвался шепот. – Нет. Я все. Он кто такой?

– Киберштырил на «Птице Рух». Битую неделю покоя не дает. Его отовсюду вышвыривают, едва сунется. Слушай, как вышло, что тебя никто не нанял?

– Я еще не ходил в звездогонку, – хрипло прошептал Мыш. – Два года как получил сертификат. С тех пор втыкал на мелком грузовом внутри Солнечной, по треугольнику.

– Я б тебе кучу всего насоветовал. – Бармен выдернул метелку из кистевого разъема. – Но сдержусь. Да пребудет с тобой Эштон Кларк. – Ухмыльнувшись, он вернулся за стойку.

Мышу стало не по себе. Заложив смуглый палец за кожаный ремешок на плече, он пошел к выходу.

– Э, Мыш, сыграй. Ну сыграй нам…

Двери сомкнулись за его спиной.

Скукоженное солнце подсвечивало горы зазубренной позолотой. Равнину рассеянно освещал Нептун, исполин небес. В полумиле громоздко расселись по ремонтным докам звездолеты.

Мыш зашагал вдоль вереницы баров, дешевых отелей, столовок. Безработен и подавлен, он успел помыкаться почти везде: играл за харчи, спал в углу чьей-нибудь комнатухи, когда звали развлекать ночную пирушку. Не такую жизнь обещал ему сертификат. Не этого Мыш хотел.

Он свернул на дощатый настил, огораживавший Пекло³.

Чтобы сделать поверхность спутника обитаемой, Комиссия Дракона разместила в недрах иллириевые печи – плавить лунное ядро. Температура на поверхности установилась как мягкой осенью, атмосферу стихийно генерируют скалы. Удерживает ее искусственная ионосфера. Другое проявление свежерасплавленного ядра – Пекла¹ до ⁵², вулканические щели в лунной коре. Пекло³ – шириной почти сто ярдов, вдвое глубже (на дне пылает пламенный червь), семь миль в длину. Каньон посверкивает и дымит в бледной ночи.

Мыш обходил бездну, щеку ласкал жаркий воздух. Мыш думал о слепом Дане. О ночи за Плутоном, за пределами звезд именем Дракон. Мышу было страшно. Он дотронулся до кожаной сумки на боку.

Эту сумку Мыш украл, когда ему было десять. Ее содержимое он возлюбил больше всего на свете.

В испуге убегал он прочь от музыкальных лавок под белыми сводами, дальше, дальше, меж вонючих замшевых палаток. Прижимая сумку к животу, перепрыгнул через картонку с пенковыми трубками, та опрокинулась, рассыпавшись по пыльной мостовой; проскочил под другой аркой, стрелой пролетел двадцать метров сквозь толпу, бурлившую на Золотой аллее, где бархатные витрины искрят светом и золотом. Огибая переминавшегося на месте мальца, задел трехручный поднос: стаканы с чаем, чашки с кофе. Мыш увернулся, поднос скакнул вверх и вбок; чай и кофе дрогнули, но ничто не пролилось. Мыш все убегал.

Новый поворот – мимо холма расшитой остроносой обуви.

Когда парусиновые туфли шлепнули по разбитому настилу, взметнулась слякоть. Мыш замер, тяжело дыша, и поглядел вверх.

Своды кончились. Между домами плутала морось. Мыш сжал сумку, запястьем размазал влагу по лицу и пошел по петлявшей улочке.

Прогнившая, ребристая и черная, из-за парковки выступила обожженная Константинова башня. Мыш вышел на главную улицу, все вокруг спешили, шлепали по жижице на камнях. Там, где сумка жалась к коже, выступил пот.

В погожий день… Он бы прошмыгнул кратчайшим, по задам. Но сейчас держался большой улицы, прячась за монорельсом. Расталкивал дельцов, школяров, носильщиков.

По брусчатке загромыхали полозья. Мыш рискнул и запрыгнул на желтую подножку. Водитель осклабился – златокрапчатый полумесяц на смуглом лице – и сгонять не стал.

Десять минут спустя (сердце все колотится) Мыш спрыгнул и нырнул через двор Новой мечети. Под моросью кучка мужчин мыла ноги в каменных корытцах у стены. Две женщины вышли из дверей, обулись и заторопились по мерцающим ступеням, чтобы не слишком намокнуть.

Как-то Мыш спросил Лео: когда построили Новую мечеть? Рыбак из Федерации Плеяд – он вечно ходил на одну ногу босой – поскреб густую светлую шевелюру; они глазели на закоптелые стены, вздымающиеся к куполам и шпилястым минаретам.

– Лет назад тысячу, что ль. Но это предполагаю я.

Сейчас Мыш искал именно Лео.

Выбежав со двора, он завертелся между грузовиками, легковушками, долмушами и трамваями, что теснились перед въездом на мост. На переходе свернул под фонарем, юркнул в железные ворота и понесся вниз по лесенке. В жидкой грязи стукались друг о дружку лодчонки. Дальше колыхалась под свайными причалами и доками на подводных крыльях горчичная вода Золотого Рога. За входом в Рог, над Босфором, в тучах наметилась прореха.

Косые лучи ударили по кильватеру парома, пахтавшего пролив в направлении другого континента. Мыш замер на ступеньках, уставился на сверкающий под гроздьями света пролив.

В туманной Азии поблескивали окна в стенах цвета песка. Начиналось действо, благодаря которому греки за две тысячи лет до того назвали азиатскую часть города Хрисополем – Золотым градом. Сегодня она звалась Ускюдар.

– Эй, Мыш!

Лео махнул ему с красной кренящейся палубы. Над своим суденышком рыбак соорудил навес, установил деревянные столы и расставил вокруг бочки, чтоб было на чем сидеть. В чане кипело на древнем, заляпанном смазкой генераторе черное масло. Рядом на желтом клеенчатом плаще помещался улов. Жабры за нижними челюстями проткнуты – голова всякой рыбы стала как багровый цветок.

– Эй, Мыш, у тебя чего?

В лучшую погоду здесь ели рыбаки, докеры и грузчики. Мыш перелез через поручень; Лео бросил в чан две рыбины. Масло извергло желтую пену.

– У меня… то, что ты говорил. Нашел… ну, кажется, эта штуковина, ты рассказывал. – Слова вырывались порциями: придыхание, запинка, снова придыхание.

Лео, получивший имя, волосы и коренастость от немецких дедушек-бабушек (а манеру говорить ему ссудило детство на рыбачьем берегу в мире, где ночи в десять раз звезднее земных), глядел растерянно. Когда Мыш предъявил кожаную сумку, растерянность сменилась удивлением.

Лео принял сумку в веснушчатые руки:

– Шутишь ты, не? Ты откуда…

На суденышко ступили двое рабочих. Лео заметил тревогу на лице Мыша и с турецкого перешел на греческий:

– Ты взял это откуда? – Он на всех языках строил фразы одинаково.

– Украл. – Ущербные голосовые связки исторгали слова вперемешку с хрипами, и все-таки в свои десять лет цыганенок-сирота говорил на полудюжине языков средиземноморского побережья беглее людей вроде Лео, усвоивших языки в гипнобуче.

Строители, грязные после работы с мотолопатами (хоть бы они не знали языков, кроме турецкого), сели за столик; массировали запястья, почесывали хребетные разъемы на пояснице – туда втыкались большие машины. Крикнули, мол, неси рыбу.

Лео нагнулся и швырнул рыбины в чан. Порхнуло серебром, взрыкнуло масло.

Облокотившись о поручень, Лео потянул за шнурок.

– Да. – Он цедил слова потихоньку. – Один на Земле хоть, здесь тем более, не знал, что есть я. Взялся откуда?

– С базара, – объяснил Мыш. – Если уж что есть на Земле, оно есть на Гранд-базаре. – Он процитировал присказку, что влекла в Царицу городов миллионы за миллионами.

– Говорят так, – сказал Лео. И снова по-турецки: – Господам обедать этим подашь ты.

Мыш схватил черпак, разбросал рыбу по пластиковым тарелкам. Утонувшее в серебре вынырнуло золотым. Мужики вытащили по кусу хлеба из корзинок под столиком и принялись есть руками.

Мыш выловил из масла еще две рыбы и принес их Лео – тот все сидел на поручне и улыбался в сумку.

– Связный из этой образ извлеку штуки ли? Не знаю. Как ходил во Внешних на метанокальмара Колониях, с тех пор такого в руки не брал ничего. Но играть умел неплохо тогда. – Сумка опала, и Лео вдохнул сквозь зубы. – Красота же какая!

То, что лежало у него на коленях в складках кожаной сумки, могло быть арфой, а могло – компьютером. С индуктивными панелями, как у терменвокса, с ладами, как у гитары, с короткими бурдонами на боку, как у ситара. На другом боку – удлиненные басовые бурдоны гитарины. Детали вырезаны из палисандра. Выплавлены из нержавейки. С вкраплениями черного пластика, с подушечкой из плюша.

Лео перевернул инструмент.

Прореха в облаках увеличилась.

Солнце пронеслось по шлифованному зерну, вспыхнуло в металле.

Работяги за столиком постучали монетами, скосились. Лео кивнул. Бросив деньги на сальную столешницу, они, озадаченные, покинули суденышко.

Лео потыкал в панель управления. Хрустальный звон. Воздушная рябь; и сквозь вонь – влажные веревки с гудроном – прорезался аромат… орхидей? Давным-давно, Мышу было лет пять или шесть, он нюхал дикие орхидеи в придорожных полях. (Там была большая женщина в ситцевой юбке, наверное мама, и трое босых мужчин с пышными усами, одного из них Мышу велено было звать папой; но это было в какой-то другой стране…) Да, орхидеи.

Лео шевельнул рукой; рябь перешла в сияние. Из воздуха пролилась белизна, сплавленная с лазурным светом из источника где-то между Мышом и Лео. Аромат увлажнился до запаха роз.

– Работает! – проскрипел Мыш.

Лео кивнул:

– Лучше того, что прежде я имел. Батарейка новехонькая иллириевая почти что. На таковских на лодке играл обычно я, как играть, верно, не забыл. – Его лоб избороздили морщины. – Не очень хорошо, пробовать если. Давненько без практики я. – Смущение преобразило рыбака, таким Мыш его еще не видел. Пальцы Лео потянулись к ручке настройки.

Там, где воздух напоился белизной, свечение обрело форму; женщина обернулась, взглянула на них через плечо.

Мыш моргнул.

Женщина просвечивала; но насколько же реальной делало ее усилие, с которым Мыш вглядывался в подбородок, плечо, ногу, лицо, пока она, рассмеявшись и развернувшись, не швырнула в него внезапные цветы. Мыш нырнул под лепестки и зажмурился. Дышал в обычном ритме, но тут, вдохнув, не смог остановиться. Ловил аромат разинутым ртом, втягивал воздух круто распластавшейся по нижним ребрам диафрагмой. Под грудиной вспыхнула арка боли, и Мыш выдохнул – нехотя. Резко. Вдох возвращался медленно…

Мыш открыл глаза.

Масло, желтые воды Рога, тина; а цветения в воздухе как не бывало. Опершись обутой ногой на нижний трос леера, Лео возился с рукояткой.

Она исчезла.

– Но… – Мыш сделал шаг, замер, балансируя на носках, в горле булькало. – Как?..

Лео взглянул на него:

– Заржавел же я! Когда-то играл я отлично. Давно очень. Давным-давно. Тогда, тогда умел на этой я штуке играть.

– Лео… ты умел?.. Ты же говорил, что… я не знал… я думал, ты…

– Что?

– Научи! Можешь научить… меня?

Лео смотрел на ошеломленного цыганенка, с которым подружился здесь, среди доков, рассказывая о скитаниях по портам и океанам десятка миров. Озадачился.

Пальцы Мыша зашевелились.

– Лео, покажи! Ты должен показать! – Пока Мыш подыскивал слова, сознание перескочило с александрийского арабского на берберский и остановилось на итальянском. – Беллиссимо, Лео! Беллиссимо!

– Ну… – Жадность мальчугана породила в Лео то, что могло бы быть страхом, будь Лео привычнее к страху.

Мыш глядел на украденное с ужасом и благоговением.

– Покажешь мне, как на нем играть?

Тут Мыш расхрабрился не на шутку. Осторожно взял инструмент с колен Лео. А Мыш жил со страхом всю свою краткую кроеную жизнь.

Однако, заполучив чаемое, стал затейливым путем приходить в себя. Изумленный Мыш вертел сенсор-сирингу так и этак.

В начале слякотной улочки, что вьется вверх по холму за железными воротами, Мыш подрабатывал – носил по ночам подносы с кофе и салепом из чайханы сквозь стада мужчин, бродивших туда-сюда у узких стеклянных дверей и приседавших, чтобы поглазеть на ждущих внутри женщин.

Теперь Мыш все чаще и все больше опаздывал. Оставался на суденышке сколько мог. Вдоль доков в милю длиной перемигивались огни гавани, мерцала сквозь туман Азия, а Лео показывал Мышу, где в отполированной сиринге прячутся всякий проецируемый аромат и цвет, всякая форма и текстура, всякое движение. Глаза и руки Мыша приноравливались.

Через два года, когда Лео объявил, что продал суденышко и думает лететь на другой конец Дракона, может, на Новый Марс, ловить пыльных скатов, Мыш уже мог превзойти дешевую иллюзию, что Лео показал в первый раз.

Через месяц и Мыш покинул Стамбул: дождался под мокрыми камнями Эдирнекапы грузовика, что согласился подбросить его до пограничной Ипсалы. Перешел границу с Грецией, прибился к цыганам, колесившим в красной кибитке, и за время путешествия вернулся к родному цыганскому. В Турции он пробыл три года. Уезжая, кроме того, что было на нем, взял лишь толстое серебряное разборное кольцо, слишком большое для его пальцев, – и сирингу.

Через два с половиной года он уезжал из Греции, и кольцо оставалось при нем. Мыш на три четверти дюйма отрастил ноготь на мизинце, как другие мальчишки, что работали на грязных улицах за блошиным рынком Монастираки – торговали ковриками, латунными безделицами, всем, что покупают туристы, у внешней стенки геодезического купола, накрывшего квадратную милю Афинского рынка, – и не расставался с сирингой.

Круизный лайнер, куда Мыш поступил матросом, шел из Пирея в Порт-Саид; одолев канал, он направился в порт приписки, в Мельбурн.

На пути оттуда, на сей раз в Бомбей, Мыш развлекал публику в судовом ночном клубе: Понтичос Провечи, воссоздаю великие произведения искусства, музыкальные и визуальные, все для вас, под ароматический аккомпанемент. В Бомбее он уволился с судна, напился (ему уже было шестнадцать), шлялся при луне по грязному пирсу; его колотило и тошнило. Он поклялся в жизни не играть чисто для денег. («Эй, парень! Изобрази мозаику на потолке Айя-Софии, а потом фриз Парфенона – и чтоб оно все плясало!») В Австралию вернулся матросом. Сошел на берег с разборным кольцом, длинным ногтем и золотой серьгой в левом ухе. Моряки, пересекавшие экватор в Индийском океане, имеют право на такую серьгу вот уже пятнадцать веков. Стюард, приложив лед, проколол Мышу мочку парусной иглой. С сирингой Мыш не расставался.

Вернувшись в Мельбурн, играл на улицах. Проводил кучу времени в кофейне, куда захаживали ребятки из Академии астронавтов имени Купера. Двадцатилетняя девушка, с которой он жил, сказала, может, ему стоит походить на кое-какие лекции.

– Вставь втыки, чего ты. Все равно в итоге вставишь, а так освоился бы, чтоб не только на заводе вкалывать. Тебе нравится путешествовать. Чем командовать мусоровозом, лучше гонять звезды, нет?

Когда Мыш порвал с девушкой и уехал из Австралии, у него был сертификат киберштыря между– и внутрисистемных кораблей. Он не расстался с золотой серьгой, ногтем на мизинце, разборным кольцом – и сирингой.

Только и с сертификатом наняться в звездогонку прямиком с Земли сложновато. Пару лет Мыш втыкал на скромном коммерческом рейсе в Зыбучем Треугольнике: с Земли на Марс, с Марса на Ганимед, с Ганимеда на Землю. Но теперь черные глаза горели звездами. Через неделю после восемнадцатого дня рождения (ну то есть дня, о котором они с девушкой договорились в Мельбурне, что это будет его день рождения) Мыш космостопом добрался до самой большой луны Нептуна, откуда крупные торговцы слали корабли на миры по всему Дракону, в Федерацию Плеяд и даже Внешние Колонии.

Разборное кольцо сидело на пальце как влитое.

Мыш брел мимо Пекла³: обутая нога поклацывает, босая нет (так в другом городе на другой планете ходил когда-то Лео). То был последний усвоенный за время пути обычай. Те, кто пашет в межпланетных при невесомости, развивают проворство пальцев хоть одной ноги, а иногда и обеих, пока те не сравняются по умелости с руками земляных салаг, да и потом оставляют одну ногу голой. На межзвездных коммерческих судах есть искусственная гравитация, там этот обычай не прижился.

Когда Мыш шагнул под платан, листва взревела на теплом ветру. Задел что-то плечом. Пошатнулся, был изловлен и перекручен.

– Ах ты, корявый краснорожий щенок…

Рука вцепилась в плечо и отставила Мыша на свою длину. Мыш поднял глаза на моргавшего великана.

Это лицо кто-то пытался рубить. Косой шрам бежал от подбородка по границе тяжелых выступающих губ через мышцы щеки – желтый глаз выжил чудом – и рассекал левую бровь. Там, где он исчезал в рыжих негритянских волосах, пылало пламя бархатистой желтизны. Плоть обступала шрам, как чеканная медь – бронзовый прожилок.

– Парень, куда прешь?

– Простите…

На жилете великана красовался офицерский золотой диск.

– Я, верно, не смотрел…

Масса мышц на лбу пришла в движение. Жевательные мускулы напряглись. За фасадом лица рождался отрывочный звук. Смех, громкий и высокомерный.

Мыш сквозь злость улыбнулся:

– Я, верно, не смотрел, куда шел.

– Уж верно, не смотрел.

Ручища упала на плечо дважды. Капитан кивнул и удалился.

В замешательстве и тревоге Мыш двинулся дальше.

Замер, оглянулся. Золотой диск на левом плече капитанского жилета бугрился именем «Лорк фон Рэй». Мыш тронул сумку под мышкой.

Отбросил упавшие на лоб черные волосы, огляделся и вскарабкался на ограду. Зацепился обутой и босой ногами за нижнюю перекладину, достал сирингу.

Наполовину расшнуровав жилет, Мыш обнял инструмент, а тот коснулся мелких рельефных мышц на груди. Мыш опустил голову; длинные ресницы сомкнулись. Его рука, кольцо и лезвие, парила над индукционными гранями.

Воздух полнился испуганными образами…

Назад к карточке книги "Нова. Да, и Гоморра"