Текст книги "Миссия "Алсос""

Урановый клуб

В декабре 1938 года немецкий ученый Отто Ган открыл явление деления ядер урана. Потребовалось всего несколько месяцев, чтобы физики всего мира поняли значение этого открытия. Они обратили внимание своих правительств на важность сделанного открытия и уведомили их о том, что оно может привести к созданию сверхмощного взрывчатого вещества или источника получения промышленной энергии неслыханной производительности. В Германии некоторые ученые связались с высшим командованием; другие обратились письменно в Министерство просвещения, которое в те времена ведало всеми исследовательскими работами, проводившимися в университетах.

Научный консультант Управления вооружений профессор Шуман немедленно провел необходимую подготовку для проведения секретных изысканий по урановой проблеме, имея в виду получение супервзрывчатки. Но сам он был не более чем второразрядным физиком, а его помощники – не многим лучше.

В Министерстве просвещения всеми делами по части физики руководил президент министерского Бюро стандартов с совершенно не по – арийски звучащим именем – Абрахам Эзау. Он обладал некоторыми познаниями в электронике, но вряд ли разбирался в физике. Свой пост он получил главным образом благодаря тому, что прослыл пламенным нацистом.

В апреле 1939 года он созвал совещание шести физиков – профессоров Жооса, Ганля, Гейгера, Маттауха, Боте и Гофмана. Это совещание и положило начало возникновению Уранового клуба (UranVerein). С профессоров взяли подписку о неразглашении секрета, а Министерство обещало им полную поддержку. В разработке урановой проблемы должны были участвовать наиболее крупные немецкие физики, а штабквартирой всего этого проекта был Физический институт кайзера Вильгельма в Берлине. Весь наличный уран должен был поступить для исследований в лаборатории.

Вновь созданный Урановый клуб развернул организационную подготовку, совершенно не подозревая, что над той же проблемой по заданию Управления вооружения работает целая группа под руководством Шумана.

Летом 1939 года два члена Уранового клуба направились в Соединенные Штаты, куда их пригласили для чтения лекций. Там они ни одним словом не обмолвились о своей деятельности в Германии, но свои глаза держали широко открытыми, интересуясь развитием дел здесь. Однако в те дни в США мало что было сделано в этой области. Единственным местом, где что‑то делалось, был Колумбийский университет, в котором Энрико Ферми проводил исследования, приведшие в конечном счете к успешному осуществлению им цепной реакции в урановом котле. В те летние месяцы Ферми читал лекции в Мичиганском университете, и обстоятельства сложились так, что встреча его с ведущим немецким физиком Вернером Гейзенбергом произошла у меня дома. Это был, вероятно, единственный случай, когда немцы получили какую‑то достоверную информацию о наших работах в данной области. Правда, в следующем году газета «Нью-Йорк таймс» опубликовала довольно напыщенную статью о некоторых исследованиях, проводившихся в Колумбийском университете по заданию военно-морских сил. Позднее в немецких архивах мы нашли копию этой статьи. Но это был единственный материал, которым они располагали.

Меморандум относительно образования Уранового клуба.

Как мы узнали позднее, одному из этих ученых-визитеров было приказано регулярно докладывать в различные германские консульства о его путешествии через всю страну на запад вплоть до Калифорнии. Из обнаруженных миссией Алсос в Германии документов видно, что нацисты, конечно, следили за этим ученым. Во время путешествия его постоянно сопровождала красивая молодая женщина. Конечно, на уме у нее был не роман, а нечто другое. Это видно из того, что она оказалась сотрудницей пресловутого немецкого консульства в Сан – Франциско и была там довольно значительным лицом. Во время войны ее направили в немецкое консульство в кишевший шпионами Лиссабон.

Возможно, что двое из гостивших у нас ученых вернулись в Германию с убеждением, что в части урановой проблемы в Соединенных Штатах практически ничего не делается, кроме обычного чисто академического изучения ядерной физики. Такое состояние дел вполне устраивало наших врагов. Для них этого было достаточно, и они тешили себя этим вплоть до конца войны.

Вскоре после возвращения этих ученых на родину разразилась война. Урановый клуб неожиданно обнаружил, что он не может получить обещанный уран, так как его забрала группа, работавшая для Управления вооружений. Еще более накаляло обстановку то, что университетские ученые считали Шумана и его группу значительно менее квалифицированными, чем были они сами. Они считали возмутительным, что таким людям, у которых наверняка ничего не получится, так много дается. Ссора в конце концов была прекращена соглашением о разделе материала и попыткой как‑то кооперироваться путем обмена информацией.

Но существовала еще и третья группа, интересовавшаяся урановой проблемой. В Берлине жил один очень способный инженер, барон Манфред фон Арденне, имевший частную лабораторию. Он занимался проектированием и изготовлением различной аппаратуры для заводских и университетских лабораторий– электронных микроскопов, циклотронов, ускорителей и т. п. По немецким академическим понятиям фон Арденне не был физиком, но считался первоклассным экспериментатором, проектировщиком и конструктором важного лабораторного оборудования, а также удачливым бизнесменом. Ему стало известно, что в Почтовом ведомстве'имеется исследовательская секция с большим нереализованным бюджетом. Министром этого ведомства был Онезорге. Встретившись с ним, фон Арденне наговорил доверчивому министру о чудесных возможностях атомной энергии и о новом взрывчатом веществе. В результате берлинская лаборатория фон Арденне сделалась филиалом исследовательской организации Почтового ведомства, а на заседании кабинета министров Онезорге доложил Гитлеру об урановой бомбе.

«Послушайте, господа, – произнес Гитлер, – в то время как вы, специалисты, ломаете головы над тем, как выиграть эту войну, является наш почтмейстер и приносит нам готовое решение!»

Хотя Гитлер, по – видимому, просто шутил, однако его реплика имела серьезные последствия: некоторое время инженер барон Манфред фон Арденне был официальным экспертом по проблемам ядерной физики при нацистском правительстве. Даже сейчас университетские физики вспоминают об этом как об одном из самых тяжких оскорблений, полученных ими от правительства. Некоторых из них это сделало даже антинацистами.

«Если бы только правительство верило настоящим ученым, а не таким людям, как фон Арденне и Шуман!» – жаловались они нам впоследствии в миссии Алсос.

Эти физики удивлялись и завидовали тому, что американские ученые имели возможность работать в тесном общении с армией Соединенных Штатов. Один знакомый мне еще с довоенного времени немецкий коллега воскликнул, когда я вошел в занятую нами его лабораторию:

«Хэлло, Гоудсмит! Я поражен, видя вас здесь, на фронте, вместе с вашими войсками! Если бы только мы, немцы, располагали таким доверием армии и таким влиянием, то… вряд ли вы были бы здесь сейчас!»

Оторванные от армии и промышленности и возглавляемые некомпетентными нацистами вроде Эзау, университетские ученые не смогли добиться серьезного успеха в решении урановой проблемы. Настоящие физики не доверяли Эзау. Они справедливо возмущались тем, что он, незнакомый с этой областью науки, стремился решать вопросы единолично. Он скорее мешал урановой проблеме, чем руководил ею. Некоторое представление о его «компетентности» можно получить из того факта, что в докладах о ходе научных работ он ставил на первое место результаты, полученные именно в его лаборатории Бюро стандартов и не имевшие ничего общего с урановыми исследованиями.

Действительным мозгом уранового проекта был Вернер Гейзенберг, на мировоззрение которого оказывали очень большое влияние его крайний национализм и фанатическая вера в значение его собственной миссии для Германии. Ему делалось много предложений занять первоклассные места в университетах Соединенных Штатов, но он неизменно отклонял их, мотивируя это всегда одним и тем же: «Германия нуждается во мне». Он был убежден в крахе нацистского могущества и считал, что тогда он более чем когда-либо будет нужен для спасения германской науки и для ее грядущего прогресса.

Как уже упоминалось, Гейзенбергу удалось убедить нацистов в том, что новейшая физика нужна для Германии и особенно для ее военных усилий. Это было большой победой, в результате которой несколько уменьшились политические помехи, однако некомпетентные лица, назначенные по политическим сооб – ражениям профессорами в университеты, продолжали оставаться на своих постах и руководить работами. Видимо, Гейзенберг отнюдь не убедил нацистское правительство, так как еще в ноябре 1944 года гестапо сделало запрос профессору фон Вейцзекеру, чтобы он, как выдающийся ученик Гейзенберга, изложил свои соображения относительно роли и значения немецкой физики и теоретической физики в частности в военных усилиях Германии.

Конечно, Гейзенберг оставался вдохновителем и душой уранового проекта Германии. Направления исследований целиком определялись им; его слово было законом. Но принципы «вождизма» непригодны для научных разработок, которые носят присущий им характер коллективизма. Прогресс в научных исследованиях зависит от развития критики, вбирает в себя опыт многих умов и учитывает различные точки зрения. Если бы Гейзенберг меньше смотрел на себя, как на лидера, а его коллеги своим отношением не поддерживали бы в нем это мнение, а относились бы к нему, как к товарищу по работе, то немецкий урановый проект продвинулся бы значительно дальше.

К началу 1942 года немецкие ученые начали понимать, что проект требует расширения масштабов. Первое, что надо было сделать, – это привлечь внимание высокопоставленных правительственных должностных лиц. Для этого ученые в феврале 1942 года решили провести научное совещание. В наших донесениях об этом совещании упоминается как о «дебюте» уранового проекта.

Совещание организовывалось совместно министром просвещения и начальником Управления вооружений. Пригласительные билеты с грифом «секретно» были разосланы высшим военным, военно – морским и правительственным деятелям – Гиммлеру и Шпееру, начальнику штаба генералу Кейтелю, главнокомандующему военно – морскими силами адмиралу Редеру, рейхсмаршалу Герингу, нацистскому партийному боссу Борману и другим.

В пригласительном билете говорилось: «Будет обсужден ряд важных исследований в области ядерной физики, выполненных секретным порядком вследствие их большой важности для обороны нашей страны».

Предмет обсуждения и имена докладчиков были весьма интересны для собрания ученых, но неспециалистам все это могло показаться скучным и, конечно, непонятным.

Перечень лекций «дебюта» германского уранового проекта.

Совещание началось с доклада профессора Шумана «Ядерная физика как оружие» и закончилось докладом Абрахама Эзау «Расширение масштабов работ в области ядерной физики», в котором ставился вопрос о необходимости более серьезного внимания правительства и участия промышленности. Конечно, оба эти доклада были доступны пониманию армейских и флотских офицеров. Но, кроме этих докладов, было сделано еще шесть первоклассных докладов, авторы которых– Ган, Гейзенберг, Боте, Гейгер, Клузиус и Гартек – были лучшими специалистами, каждый в своей области.

Ученые хотели сделать все «как следует» и, помимо всего прочего, обещали накормить своих гостей тоже «как следует». Так как это совещание было научным, то они пришли к выводу, что на гостей произведет большее впечатление трапеза, поданная, если можно так выразиться, под «научным» соусом. В соответствии с этим меню было озаглавлено «Versuchsessen», что, вероятно, лучше всего перевести как «экспериментальный обед». Он состоял из предварительно замороженных и обогащенных витаминами различных кушаний, печеных или зажаренных на синтетических жирах. Все детали этого пиршества со всей ясностью были изложены в меню.

Доклады сулили довольно нудный день, трапеза могла спугнуть кого угодно, кроме разве ученых. Неудивительно, что крупные персоны так и не появились. Вместо этого они прислали любезные письма с просьбами об извинении. «Вы, конечно, понимаете, – писал генерал Кейтель, – что я слишком занят в данный момент, и поэтому вынужден отказаться. Я позабочусь, чтобы меня информировали о результатах, и желаю успеха вашему совещанию». Гиммлер сообщил, что его, к сожалению, в день совещания не будет в городе. Адмирал Редер сокрушался, что не имеет возможности присутствовать лично, но обещал прислать представителя. Короче говоря, дебют оказался «пшиком». Для усиления внимания к урановому проекту он не дал ничего.

Меню «экспериментальной трапезы»

Война для Германии оказалась не такой уж победоносной, как надеялись нацисты. Поэтому в июне 1942 года Государственный совет по исследованиям из ведения Министерства просвещения был передан в непосредственное подчинение Герингу. Через полгода группа Управления вооружений вместе с ее главным экспериментатором Дибнером, всем оборудованием и материалами была также передана геринговской организации.

В целом эти перемены оказали благоприятное воздействие на развитие немецкого уранового проекта, так как означали какую‑то унификацию, а соперничавшие до сих группы должны были теперь работать совместно. Кроме того, во главе всех этих исследований, пусть номинально, был Геринг, а это уже большая поддержка для ученых. Блестящие успехи военно – воздушных сил в области исследовательской работы, опекавшейся Герингом, рассматривались как доброе предзнаменование. Но Ментцель все еше оставался на посту административного руководителя Государственного совета по исследованиям, а Эзау продолжал командовать физикой, в том числе и ядерной. И оба они отнюдь не стали более компетентными в этих делах от того, что перешли в ведение Геринга. Эзау же питал прямо‑таки неприязнь к физикам – ядерщикам.

Отказ начальника штаба Кейгеля от посещения совещания.

Исследования в области урановых котлов проводились в нескольких местах. Основная работа велась в великолепно оборудованной и надежно защищенной от бомбардировок подземной лаборатории в Физическом институте кайзера Вильгельма в Берлине – (см. стр. 102). Эксперименты проводились также в Лейпцигском университете и под руководством Дибнера– па армейском испытательном полигоне возле Берлина (см. стр. 145). Значительная доля работы была выполнена и в Гейдельбергском институте кайзера Вильгельма.

Но пришло время, когда продолжать работу в городах стало невозможно из‑за частых бомбежек. Физико – химический институт Гана в Берлине уже подвергся нападению с воздуха. Физический же институт остался невредимым, но руководство решило эвакуировать основные лаборатории куда‑нибудь в глубь страны, где вероятность бомбардировки была не столь велика. Дибнер перебрался в школьное здание в маленьком городке в Тюрингии, Гейзенберг со своей группой – в деревушку Эхинген возле замка Гогенцоллернов, где они разместились в пристройке текстильной фабрики, а «котельную» лабораторию расположили в пещере по соседству с городком Хайгерлох. И вообще в эту южную область Германии переехало много лабораторий из разных городов. Институт Гана находился возле городка Тайльфинген.

Примитивность установок и оборудования, конечно, затрудняла работу. Тем не менее ученые продолжали исследования, возлагая на них большие надежды.

В Гамбурге Гартек ведал в основном всеми работами по получению тяжелой воды и отделению изото – па уран-235. Предполагалось осуществить разделение изотопов с помощью небольшой центрифуги. Все это оборудование также пришлось перебазировать, и к концу войны оно оказалось в маленьком городишке Целле возле Ганновера.

Лишь к началу 1944 года при тайной поддержке министра вооружения и боеприпасов Шпеера ученым удалось избавиться от Эзау, которого назначили руководить исследованиями в области радиосвязи и радаров. Министерство Шпеера также проявило интерес к урановой проблеме. Ему принадлежало последнее слово в отношении всяких привилегий, без него невозможно было получить нужные материалы. Поддержка Шпеера была существенной для проекта; он придал некоторым его направлениям, в частности производству металлического урана концерном «Ауэр», значение первоочередной важности.

На смену Эзау пришел настоящий первоклассный физик Вальтер Герлах из Мюнхенского университета. Способный экспериментатор, Герлах обладал также достаточным опытом ведения дел с правительством, военными, а также со всякими «примадоннами» научного мира. Он был приемлем для всех; даже составители гестаповских докладов были к нему благосклонны, несмотря на прежние столкновения. Он много делал для того, чтобы внести дух единства в работу различных групп, сотрудники которых так сильно конкурировали друг с другом.

Герлах с неохотой, но взялся за эту работу и лишь потому, что считал это своим патриотическим долгом. Одному из своих друзей, который сказал ему, что война уже проиграна Германией, он ответил: «Мы обязаны сохранить то, что имеем, и дать нашим физикам возможность продолжать работу в лабораториях и университетах. Мы должны дать им наилучшее оборудование и инструментарий и, кроме того, сохранить как можно больше людей и материалов на то время, которое наступит после поражения. Именно это я считаю своей задачей, своим долгом».

Он спасал физиков от военной службы и даже от призыва в ополчение («Фольксштурм»), кото рое, как предполагалось, должно было стоять насмерть.

Несмотря на административные перестройки и возросшее внимание к урановому проекту, он все‑таки оставался сравнительно небольшим по масштабам. Общее количество ученых, занятых в проекте и в разработке тесно примыкавших к нему проблем, не достигало даже сотни. В лабораториях недоставало оборудования, необходимого для проведения важнейших предварительных и основных измерений. Ученые, например, в своих докладах жаловались, что в Германии не было циклотрона, в то время как в Соединенных Штатах Америки их было уже много. Свои опыты они вынуждены были проводить в Париже на циклотроне Жолио. Правда, в Германии в стадии проектирования или строительства находилось шесть ускорителей, но к концу войны удалось ввести в эксплуатацию только один – в Гейдельберге, в физической секции Медицинского исследовательского института кайзера Вильгельма.

Такова была база исследовательских работ по ядерной физике в Германии. Как далеко могли при таких условиях продвинуться немецкие ученые в решении урановой проблемы?

Они, несомненно, знали, что в принципе можно создать бомбу с применением урана-235, но считали практически невозможным получение этого изотопа в чистом виде. Вряд ли можно порицать их за это. Вероятно, только в Америке можно было не только мысленно представить, но и реализовать это в Окридже, где производился чистый уран-235 ценой буквально гигантских объединенных усилий ученых, инженеров, промышленности и армии. Ни такого предвидения среди немецких ученых, ни такого исполинского объединения всех сил, работающих на полную мощность, в Германии не было. Более того, немцы никогда и не предполагали о возможности использования для бомбы такого элемента, как плутоний, который чрезвычайно упрощал эту проблему. В немецкой довоенной научной литературе упоминалось о плутонии (тогда еще не имевшем наименования) и о его возможных свойствах. Упоминалось о нем также и в нескольких секретных докладах, но они полностью проглядели практическую возможность его использования.

Немецкое представление о бомбе очень сильно отличалось от нашего и было гораздо примитивнее. Немцы считали, что в конечном счете будет сконструирован такой котел, цепная реакция в котором будет протекать достаточно быстро, чтобы привести к взрыву, т. е. в их представлении атомная бомба была попросту взрывающимся котлом.

Именно эта ложная концепция заставила немцев уверовать в то, что котел для производства энергии был первоочередной задачей, требовавшей решения.

У нас все шло другим путем, так как мы поняли: атомную бомбу сделать легче, чем атомную силовую установку. Тяготевшая над нами уверенность в превосходстве германской науки лишь с трудом позволяла воспринять тот факт, что немецкие физики потерпели полную неудачу. В Америке есть ученые, которые п сейчас еще не могут поверить, что их германские коллеги могли сделать такие грубые ошибки. Чтобы они поверили в это, приведем заявления нескольких известных немецких ученых – физиков.

Когда осенью 1943 года величайший современный физик – атомник Нильс Бор бежал из Данни в Америку, то по прибытии он сообщил, что немцы занимаются попросту взрывающимся котлом. Тогда мы подумали, что немцам удалось скрыть свои истинные секретные цели даже от такого мудрого человека, как Бор.

Но в секретной гестаповской сводке, датированной маем того же года, говорится:

«Имеются две технические возможности применения деления урана.

1. Урановая машина может быть использована как двигатель, если удастся контролировать процесс деления атомных ядер в определенных пределах.

2. Может быть создана урановая бомба, есл! удастся подвергнуть ядра урана внезапной бом бардировке нейтронами. Выделенным в процесс' деления нейтронам не следует давать разлетаться а слишком высокую их начальную скорость над(замедлить до такой величины, при которой ош смогут произвести следующие акты деления. Про цесс разрастается лавинообразно.

Математические расчеты, проведенные на основа нии иностранных данных, показали, что возможности изложенные в пунктах 1 и 2, технически осущест вимы».

В одном из сообщений прессы приводилось выска зывание Гана, который якобы утверждал: «Мы знали что это вещество (плутоний) должно существовать но нам не удалось получить его».

Как сообщало агентство «Ассошиэйтед Пресс» Гейзенберг, по его словам, указывал немецкому пра вительству на то, что «атомное взрывчатое веществс можно получить двумя путями: или методом разделе ния изотопов урана, или созданием атомного котла» Это типичное осторожное заявление, рассчитанно(на то, чтобы наши ученые поверили, что он конечнс имел в виду использование котла для производстве плутония. В действительности же Гейзенберг никогда об этом и не думал. Немцы предполагали, что сам котел должен быть бомбой.

В ноябре 1944 года один инженер – эсесовец из отборной гвардии Гиммлера, общавшийся с венскими физиками, жаловался своему начальству, что Германия недостаточно энергично работает над атомной бомбой. В кратком письме он пытался описать преимущества такого оружия. Герлаха попросили дать для эсесовского руководства ответ на это письмо. В совершенно секретном письме Герлах заявил, что идеи инженера – эсесовца во многих пунктах близки к германскому урановому проекту, но, как он писал:

«…К сожалению, технические идеи его неверны. Согласно всем экспериментальным и теоретическим исследованиям, которые полностью сходятся в этом важнейшем пункте, невозможно получить интенсивное возрастание процесса ядерного деления при небольших количествах вещества. Могу Вас заверить в том, что мы снова и снова обращаемся именно к этой проблеме, подходя к ее решению с различных точек зрения. При малых количествах вещества нельзя выполнить даже основных лабораторных измерений этого эффекта; нужны по крайней мере две тонны его или более. Вот одна из причин, почему урановая проблема так трудна…».

Итак, немецкие физики усиленно занимались разработкой уранового котла. Они считали, что если в этом направлении все будет развиваться успешно, то бомба явится просто естественным следующим шагом. Во всяком случае, котел мог служить источником энергии, что во много раз увеличило бы экономическую мощь Германии и ее военный потенциал.

Успех, однако, не давался легко. Исследования продвигались очень медленно. Соперничество групп в начальной стадии существования Уранового клуба, многократные переезды из‑за бомбежек, примитивность оборудования эвакуированных лабораторий, нехватка тяжелой воды после разрушения завода в Норвегии – все это затрудняло работу. Но основной, принципиальной помехой был, по – видимому, недостаток проницательности у Гейзенберга, идеи которого определили направление экспериментов.

Один немецкий физик, Фриц Хоутерманс, очень близко подошел к концепции плутония. В секретном докладе, написанном еще в 1941 году, он указывал, что в урановом котле можно получать новые вещества, более тяжелые, чем уран, и обладающие такими же взрывными свойствами. Более того, он утверждал, что такие новые элементы можно отделять значительно более простыми химическими методами. Но, хотя его доклад печатался дважды, по – видимому, никто' не обратил на него внимания. Хоутерманс не пользовался благоволением группы Гейзенберга, и никто не принимал его всерьез, так как он не принадлежал к узкому кругу избранных.

Письмо Вальтера Герлаха, из которого видно, что немецкие физики не знали способа изготовления компактной урановой бомбы.

Сначала Гейзенберг и Дибнер работали независимо друг от друга. Конечно, Гейзенберг и его избранное окружение смотрели на труды Дибнера свысока. Но оказалось, что Дибнер придумал значительно более удачную конструкцию уранового котла, чем Гейзенберг. Это был своеобразный щелчок для гейзенберговской группы, заставивший ее пойти на более тесный контакт со своими конкурентами.

Немецкие физики так и не сумели создать работающий котел. Правда, благодаря успехам Дибнера они довольно близко подошли к этому. В начале 1945 года, незадолго до окончания войны в Европе, немцы убедились, что их предварительные измерения наконец окончательно подтвердили возможность осуществления котла с цепной реакцией.

В феврале 1945 года в Берлине воцарилась паника– приближалась Красная Армия. Герлах, бледный, расстроенный и подавленный, приехал в Берлин спасать запасы тяжелой воды и других материалов для уранового проекта, которые предполагалось передать Гейзенбергу в южной Германии. Герлах особенно опасался того, что будет уничтожена драгоценная тяжелая вода. Он не хотел выпускать ее из‑под своего контроля и дал Гейзенбергу строгие инструкции всячески беречь ее и металлический уран. Часть урана он спрятал в своей тюрингенской лаборатории.

Герлах был возбужден недавним прогрессом работ. Когда один из немецких ученых, Розбауд, научный редактор известного издательства «Шпрингер», спросил его, что будет Гейзенберг делать со всеми этими материалами, он ответил:

– Возможно, очень серьезное дело. Известно ли вам, что урановая машина работает?

Пораженный этими словами, Розбауд попросил рассказать ему подробнее. Герлах сообщил, что, согласно только что полученному от Гейзенберга сообщению, последние измерения оказались в полном согласии с теорией.

Германский «Ок-Ридж» – экспериментальная установка Военного ведомства для исследований по проблеме урановой бомбы (фото из книги «Combat scientists», by Lincoln R. Thiesmeyer and John E. Burchard. An Atlantic Monthly Press Book, Boston, 1947).

Тут Розбауд прервал его и сказал:

– Но ведь существует огромная разница между готовностью машины к работе и уверенностью в том, как она будет работать. Обычно уходит около десяти лет на то, чтобы научная идея получила техническое воплощение.

Германская «атомная бомба». Фотография немецкого экспериментального «уранового котла», из которого они намеревались сделать бомбу (слева). Схема экспериментальной «бомбы» из урана и парафина (справа).

– Да, мне это известно, – отвечал Герлах, – но в данном случае, по – видимому, можно получить реакцию в ближайшие шесть – семь месяцев.

– Да, – снова прервал его Розбауд, – но при теперешних обстоятельствах это означает почти год. Задолго до этого русские будут в Берлине, и вся Германия будет вскоре оккупирована союзными войсками. Возможно, состоится «последняя остановка» в районе Берхтесгадена, но это всего на несколько недель оттянет окончательное уничтожение нацистов в их пещерах. Не думаете же вы, что работа будет продолжаться в горной цитадели Гитлера?

Герлах был очень взволнован. Он проклинал нацистов и войну в целом. Ему очень хотелось, чтобы союзники оставались на своих местах, так как это дало бы ему возможность закончить урановый котел.

– Это будет величайшим триумфом, – говорил он. – Поймите его значение. Бензин и радий станут ненужными.

Все более возбуждаясь, он добавил:

– И сейчас еще не поздно. Благоразумное правительство, сознающее свою ответственность, могло бы добиться подходящих условий мира, так как мы, немцы, знаем теперь нечто, имеющее колоссальное значение, чего другие не знают. Но, – добавил он с горечью, – наше правительство не обладает ни благоразумием, ни чувством ответственности.

Розбауд довольно безжалостно возразил Герлаху:

– Вы считаете наших противников настолько глупыми, что они примут это за предмет торговли между сторонами? Откуда вы знаете, как они поступят? Может быть, перебьют всех физиков, чтобы они не могли больше причинить никакого вреда, или загонят их за колючую проволоку и будут держать там до тех пор, пока они не расскажут все об урановом котле или бомбе. Но даже и это может оказаться совершенно ненужным. Разве вы не допускаете, что американские, британские или русские ученые уже, возможно, знают столько же, сколько и вы, или даже больше?