Текст книги "Другая жизнь"
Автор книги: Семен Злотников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
Туся осекается, обнаружив у столба вместо положенного мужа Оличку. Озадачивается, обходит вокруг и оглядывает. И кладет свою сильную руку на хрупкое плечико.
Оличка. А!..
Туся. А?..
Оличка. А…
Туся. Ты чего – тут?..
Оличка. А?..
Туся. Тут, говорю, чего – а?.. Я у тебя спрашиваю: почему одна?.. Федя мой – где?.. А этот твой – где?..
Оличка молчит. Туся замечает порванную кофточку.
А-а-а-а-а – да неужели?.. (И, вдруг, как случается при озарении, закусывает кулак – наверное, чтобы не закричать.) А-а-а, это тебя так тот самый, который?.. Ай, ты подумай, какой же он сволочь… Так это который еще этим работает, этим?.. Который тебя на скамейке – того?.. Этим, подумай, работает, этим… (Тянется рукой, желая дотронуться, – Оличка шарахается, цепи натягиваются; да она и сама подобна струне: кажется, дотронешься – и зазвучит.) И привязал, ты подумай, сволочь такой… (Тянется – Оличка шарахается.) Не дрожи на меня – я же в юбке, как ты, дура, эй… Не боись, говорю! Отвяжу тебя, что ли, а то ты – как рыжая пудель, понимаешь, на цепи… (Оличка шарахается.) Не дергайся, говорю, отвяжу! (Решительно коленом припирает прикованную к столбу, звенит цепью.) Он же и проволокой перекрутил – гад… (Разматывает.) Ах, ты, сволочь какой… Не дрожи, говорю… Слава Богу, четырнадцать лет на кабельном поработала старшей мотальщицей, еще и не такие узелки развязывала… (Отбрасывает проволоку, принимается за ремень.) Стояла бы, честное слово, мешаешь… Подумай, нужна ты мне, честное слово, как насморк, замри… Все, замри, говорю, ну, замри!.. Все, говорю, все!.. Идиот ненормальный… Способ придумали новый: баб на цепи держать… (Дергает за цепь.) Как раньше уже и не могут… (Оличка дергается – Туся надежно держит в руках другой конец цепи.) Уже по-доброму разучились… Им теперь обязательно так надо!.. (Дергает.)
Оличка. Пустите меня…
Туся. Куда тебя пустить?
Оличка. Мне надо, пожалуйста…
Туся. Мало ли чего тебе надо… Мне, может, тоже надо!
Оличка. Я вас очень прошу…
Туся. Не проси, куда я тебя отпущу такую? Ты бы лучше спасибо сказала, что я пришла… А то бы свидетелей где бы взяла?
Очень издали несется глас Кошкина: «Оичка-ааа!..»
Оличка. Левочка… (Дергается.) Левочка!..
Туся (надежно удерживает). Брала бы свидетелей – где? Где брала бы?..
Зов издали. Оличка-ааа!..
Оличка. Пустите-пустите!.. (Рвется с цепи.) Левочка-ааа!.. (И зубами вонзается в Тусину руку; некоторых, бывает, что доведешь – они возьмут да укусят.)
Туся. Стервь!.. (Отталкивает Оличку.)
Оличка (падает, тут же, впрочем, встает, уносится). Левочка-ааа!..
Туся (обидно до слез). Ну, что за собака такая, прости… Сама ищи себе свидетелей – понятно!.. А я тебе никто – понятно!..
Вот так, оскорбленно ругаясь, Туся перемещается по парку, внезапно у скамейки обо что-то зацепляется, спотыкается, запутывается, падает, ругается пуще прежнего, поднимается; в руках – шианы; в сердцах отшвыривает и топчет; озирается по сторонам: поднимает штаны, внимательно разглядывает, опять отшвыривает.
Мне Федора искать, Господи… Я Федора потеряла, Господи…
Внезапно, как случается при прозрении, поднимает и уже более внимательно разглядывает штаны; перемещается под фонарь и разглядывает еще подробнее… задумывается; снова разглядывает; и даже разнюхивает…
Чего?.. (Озирается по сторонам.) Что? Чего?? (Обходит вокруг столба.) Ох, какой сволочь, ты только подумай… А эта, где эта?.. (Бегает вокруг фонтана.) Девка! Эй, девка! Девка!.. (Убегает.) А-аа!..
Прибегает Электромонтер и прямо к столбу. Олички не находит, растерянно озирается.
Монтер. Любимая… Боже, опять исчезла… О, как я устал, да сколько же можно… (Убегает.) Любимая-ааа!..
Возвращается Туся со штанами. И опять – в который раз! – разглядывает на свету покинутые панталоны. Вдруг, всхлипывает и утыкается в них лицом. А может, мелодию нашей ЛЮБВИ? Или – наших ПОТЕРЬ?.. И снова в порыве – о, наши порывы! – отшвыривает от себя штаны и тут же наскакивает на них и топчет ногами – страстно и яростно! Наконец, пошатываясь отходит, всхлипывает, обнимает столб – так стоит… Отдаленно, со стороны Туся в это мгновение напоминает Оличку… Близится зов Кошкина: «Оличка-ааа!..» И вот наконец-то он сам прибегает, в трусах, взбудораженный и взмыленный, по ходу спотыкается и запутывается в брошенных штанах. Впрочем, поднимается, потирает ушибленную ногу, влезает в штаны; торопится к Тусе, тянется к ней руками.
Кошкин. Со мною такое, Оличка!.. Я так вас искал, я вас так… (Тут замечает, что не Оличка перед ним.)
В этот миг откуда-то доносится слабое, как дуновение: «Левочка-ааа…»
(Вздрагивает.) Оличка…
Туся руками старшей мотальщицы решительно хватает его за волосы и прижимает к земле. Да так, что ни крикнуть и не взбрыкнуть, разве что постонать. Вопрос: кто услышит?
Туся. Кобелина распутный, этим работаешь… Этим ты, этим… Он у меня стихи читал, а ты его на что, пьяного дурака, уговорил… А разве ему меня мало?..
Появляется Электромонтер.
Монтер. Что, за что она вас?.. Эй, гражданка… (Дотрагивается до Туси – и зря.) Тетенька, тетенька… (Пытается даже разнять.)
Туся одной рукой попрежнему дожимает Кошкина к земле, другой же хватает за волосы Электромонтера. И тоже прижимает. Оба покорны в руках сильно страдающей женщины.
Туся. Покажу вам за что, кобели… На женщину, на порядочную… Он штаны, и еще он при мне… Покажу, как штаны – до смерти в гробу не забудете… (Дергает – оба вскрикивают.) И еще после смерти меня вспоминать… (Внезапно прислушивается.) Федя… (Отталкивает несчастных.) Федя мой… Феденька зовет… Федя-ааа!..
Мужчины, сидя на «собственных местах», со стонами раскачиваются из стороны в сторону, как два маятника Фуко. Вот так, по преданию, первобытные люди переживали поражение на войне или разорение дома…
Монтер. О-о-о, кто это?..
Кошкин. А-а-а…
Монтер. Ох, бабища… И хватка какая… Заметили хватку?.. (Мается.)
Кошкин. О-о-о… (Мается.) Она не виновата…
Монтер. Не виновата… (Мается.) Конечно, никто не виноват… (Внезапно замирает.) Что вы сказали?..
Кошкину, похоже, совсем не до общения.
Что вы сказали, повторите?
Кошкин. Я…
Монтер. Что – вы?
Кошкин. Виноват… Я очень виноват перед этой женщиной…
Монтер. Вы?..
Лев Николаевич мается.
Да кто она вам?
Кошкин. Как вам сказать… Я не знаю…
Монтер. Вы и перед этой виноваты?
Кошкин. А-а-а…
Монтер. Да кто вы такой, черт вас побери? Если вы ее не любите, если она вам не нужна, если для вас только эпизод – тогда зачем??
Кошкин. Вам же трудно, не надо…
Монтер. Не обо мне речь!.. Себя исключил!.. Считайте, что меня нет!..
Кошкин. Я не могу так считать, поскольку вы – человек…
Монтер. Довольно! Скажите: вы любите Оличку?
Кошкин. Я же убью вас своим признанием…
Монтер. Отвечайте, или я вас убью!
Кошкин. Хорошо. Люблю.
Монтер. Любите?
Кошкин. Люблю, да, только…
Монтер. Без только! Действительно любите или сознательно ломаете ей и мне жизнь?
Кошкин. Ах, как мне больно… (Мается.) Как больно то, что вы говорите…
Монтер. Не притворяться!
Кошкин. О-о-о…
Монтер. Почему вы опять ее бросили и сбежали? Как вы могли оставить ее одну? А если бы!.. (Вскакивает и сотрясает Льва.) Отвечайте!.. (Сотрясает.)
Кошкин. Больно, мне очень… Голова – как отдельно от волос…
Монтер. Да?..
Кошкин. О, да…
Монтер. Э-э, погодите… (Ощупывает Кошкина.) Ух, ты, котелок, в самом деле… Черепушка, как посмотреть…
Кошкин. Однажды ушибся…
Монтер. Нормально, однако, ушибли… (Ощупывает.) Так
больно?
Кошкин. Теперь уже нет…
Монтер. А раньше было больно?
Кошкин. Очень было больно…
Монтер (массирует ему голову). В детстве вас уронили, наверно… И даже, по-моему, как следует… Даже такое впечатление, как будто ребро на черепе… От уха до самой макушки…
Кошкин. Это меня били… Ой, пожалуйста… Люди…
Монтер. Люди могли и прибить… (Массирует.)
Кошкин. Меня бил один человек, но очень больно… В живот, по ребрам… по почкам, по печени… (Зажмуривается.) В диафрагму, в пах… ногами…
Монтер. Плохо ваше дело!
Кошкин. Очень больно…
Монтер. А вы молча терпели? И ничего?
Кошкин. Я не мог…
Монтер. С виду вы – так, ничего… По виду – могли бы… Это же надо без рук и без ног, чтобы дать себя в пах…
Кошкин. Когда он меня топтал, я думал об одном: я не знаю слова или способа, как ему объяснить, что мне очень больно… Что он жесток… Чудовищен… И еще тогда думал: пока я не знаю, как объяснить… пока я не знаю, как остановить – надо терпеть.
Монтер. Чушь какая!
Кошкин. Нет.
Монтер. Абсолютная чушь! Ему не объяснять – его бить надо. Смертным боем. Иначе он ничего не поймет. Иначе его никак не остановить. Это уж вы мне поверьте.
Кошкин. Нельзя бить человека. Каким бы он ни был…
Монтер. Человека? Он же чудовище! Да вы сами сказали – чудовище!
Кошкин. Сражаясь с чудовищем, берегитесь сами превратиться в чудовище. Кто-то сказал… Я много думал: наверно, я не смогу жить дальше, если мне доведется ударить человека…
Монтер (с отчаянием). О-о, вот к кому моя любимая!..
Издали доносится зов: «Федя-ааа… Фе-еденька-ааа…»
Что вы сказали?..
Кошкин (одними губами). Оличка…
Монтер. Тише! (Вслушивается.) Показалось.
Кошкин. Ветер…
Монтер. Ветер. (Разворочивается к собеседнику.) Смотрите. (Широко разевает рот.) Смотрите, не бойтесь. (Разевает еще пошире, насколько возможно.)
Кошкин робко заглядывает.
Видите?
Кошкин. Не вижу.
Монтер (тащит его под фонарь). Сюда идите, к свету… Видите?
Кошкин. Что мне надо увидеть?..
Монтер. Лет десять тому в один вечер лишился пяти зубов! Как не было – видите?
Кошкин (в ужасе отшатывается). Не могу хладнокровно смотреть на отсутствие зубов…
Монтер. Не надо бояться. Вы видите то, что я вставил. Другие.
Кошкин. Боже, смысл?.. Неужели же в жизни возможно такое, из-за чего один человек может решиться ударить?..
Монтер. Ударить? Кое за что можно не только ударить. Можно и…
Кошкин. Только не это!..
Монтер. Да, именно, а вы как думаете?
Кошкин. Убить?..
Монтер. Полагаете, у меня нет оснований?
Кошкин. За что?..
Монтер. Да, знаете… (Оглядывается.) Если бы я… (Оглядывается.) На секунду поверил бы, что поможет… (Оглядывается.) Я бы точно не сомневался.
Кошкин. Простите меня…
Монтер. Не прощу. (Смотрит на Кошкина.) За что?
Кошкин. За то, что вам так трудно…
Монтер. Да? (Пристально смотрит.) Вы думаете, так и простил? Вы сказали – и все произошло?
Кошкин. Но если не будем прощать – мы погибнем…
Монтер. Прощать… Какая чепуха – прощать… Чушь! Слышите – чушь! Я без прощения буду служить вам век, рабом стану, если вы мне объясните, только объясните: ПОЧЕМУ В ЖИЗНИ ТАК УСТРОЕНО, ЧТО ОДНОГО ЛЮБЯТ, А ДРУГОГО – НЕ ЛЮБЯТ? И ничего не поможет, хоть тресни – ничего!.. Что молчите? Не знаете? Если не знаете – скажите, что не знаете. Не молчите с таким видом, словно…
Кошкин. Я тоже много думал.
Монтер. Ну? Ну?
Кошкин. Мне кажется, что я знаю.
Монтер. Ну же, черт тебя, ну!
Кошкин (с грустью глядит). Странный вы…
Монтер. Хорошо, пусть!
Кошкин. Я вам не скажу ничего нового.
Монтер. Скажите хоть что-нибудь – ну?
Кошкин. Надо любить.
Монтер. Ну?
Кошкин. Просто любить.
Монтер. Ну? Ну-ну же?!
Кошкин. Так же просто – как дышать.
Монтер. Говори, наконец, я умоляю?
Кошкин молчит.
Мало вам, что морочите жизнь… вы еще издеваетесь?
Кошкин. Что с вами? Мне кажется, вы чем-то раздражены…
Монтер. И что? Вам-то что за беспокойство – раздражен я, несчастлив, глуп как пробка – что?!
Кошкин (тихо). Мы – не чужие.
Монтер (похоже, переживает интересное состояние: кинуться ли на Льва или землю грызть; в конце концов, с тихой яростью выдыхает). У-у-у…
Кошкин участливо касается плеча собеседника – тот резко сбрасывает его руку. Все-таки Кошкин кладет руку на его плечо.
Кошкин. Мы не чужие. Мы ходим по одной земле, под одним солнцем и дышим… (Вдыхает в себя то, чем мы дышим.) О земле, о солнце, обо всем этом удивленном простанстве мы думаем одно и то же: как оно прекрасно! Все – одно – понимаете? Едино – все!.. И мы, люди, мы все – одна большая душа! И нам всем надо одно: друг друга любить. Просто любить. Я даже не знаю – как… Наверно, просто – как умеем. Как дано. Как отпущено. Но только обязательно любить! (Замечает, что с собеседником творится неладное.) Вы плачете?
Внезапно Электромонтер порывисто обнимает Льва, гулко сотрясается. Кошкин понимающе поглаживает страждущего по спине, голове… Делать нечего – возникает мелодия ЛЮБВИ… Вместе же с нею под сенью дерев появляется и Оличка. По одной из аллей решительно и трезво ступает Федор. Следом за ним семенит его спутница по жизни Туся. Мелодия задыхается, обрывается…
Туся. Федя, стой!
Федор. Не буду!
Туся (догоняет). Федор, стой, говорю!
Федор (вырывается). Не буду стоять, сказал! (Сгибается, что-то ищет под столбом.) Вот здесь я его уронил, точно помню!
Туся (хватает мужа за руку). Да, погоди!
Федор (вырывается). Здесь уронил! Я еще когда убегал, почувствовал, что роняю, а потом сообразил – крест!
Туся. Черт с ним, с крестом!
Федор. Это тебе черт, корова, а мне – не черт!
Туся. Я новый куплю!
Федор. От тебя дождешься!
Туся (хватает за руку). Куплю, Федя, раз виновата! (Дергает.) Остановись, ты, из-за креста!
Федор. Именно, Туся: из-за креста! Все твое свинство – из-за креста! Не веришь, не чувствуешь, не понимаешь! И довольно меня незаслуженно оскорблять! (Вырывается.)
Туся. Лучше незаслуженно, Федя, чем если бы заслужил!
Федор. Я живой человек, у меня есть предел!
Туся. Чтобы я даже не слышала таких разговоров, у нас дети!
Федор (останавливается). После двадцати лет вместе – такое! – мне!.. Кого я насиловал в этой жизни? Скажешь насиловал? Тебя я насиловал?
Туся (со слезами). Меня не насиловал…
Федор. Баба без совести… Да как у тебя язык поворачивается? (Бежит вокруг фонтана.)
Туся (останавливается, тяжело дышит). Ох, не знаю я, Федя, погоди, не поспеваю за тобой, задохиваюсь…
Федор (останавливается, возмущенно). Задыхаюсь!
Туся. Федя, прощай меня, дуру такую, погорячилась…
Федор. Ты, Туся, не дура – ты закоренелая!.. Потому что живешь, как корова, без поэзии вот тут!.. (Стучит себя по груди.)
Туся. Ладно, закоренелую прости… Я же тебя от любви поцарапала, если бы от чего другого… Горько мне стало, что уже
на улицах бросаешься на каждых, когда дома я есть… (Плачет.)
Федор. Да я же в дупелину косой был, как я мог бросаться?
Туся. А я откуда знаю?..
И тут прибегает Длинный с разорванной до колена штаниной, следом, хромая, Константин; вскоре же и Пониже.
Длинный (прячется за Федора). Толя, он первый, а я не хотел!..
Пониже. Костя, обходи его, гада, сзаду…
Костя, хромая, отсекает Длинному путь к отступлению, Пониже загоняет его внутрь фонтана.
Туся. Э-э, хулиганье!.. (Оттаскивает любимого человека в сторону.)
Длинный. Толя, послушай, ты только послушай: Дездемон меня грыз – я терпел, сколько мог!..
Пониже (сплевывает). Костя, не выпускай его из фонтана, гада здесь и прикончу.
Туся. Ой-ой, поглядите, грозный какой! Федя, не дрожи и не бойся, я тебя им не отдам.
Длинный. Толя, терпел сколько мог, а больше не мог! Покуда за пятку кусал – я делал виду, что балдею, когда он повыше погрыз…
Константин. Он дразнил его, Толя, я сам видел.
Длинный. Толя, не надо!
Пониже (сплевывает). Пачкун пузатый. Думал, убежишь?
Длинный. Толя, друг, брат, сестра!.. Не надо, Толя, я не убегал!.. Вот клянусь тебе, если бы убегал… Толя, братцы, я больше не буду!..
Пониже. Костя, гляди за ним, чтобы не выскочил. (Сплевывает.)
Туся. Федя, ты так не дрожи, а то ты – как не мужчина. (к Пониже.) Чего тут харкаешься, будто верблюд?
Пониже. Заткнись. (Косте.) Костя…
Туся. Чего? Я – заткнись? Ты кому, гад, такое? (Прямиком направляется к Анатолию.) Сволочь, такие слова… Жук навозный, вонючий козел, придорожная падаль, петушина ощипанный – ты кому такие слова? Ты чего тут распоряжаешься? (Наступает.) Этот парк общественный, я тебе тут такое могу сказать!
Пониже. Тетка, схлынь. (Небрежно отставляет Женщину в сторону.)
Туся. Ты чего тут толкаешься? (Толкает Анатолия.) Чо толкаешься, говорю! (Еще толкает.) Федя, он толкается, сволочь такой!
Пониже. Тетка, отвали, по-хорошему прошу.
Туся. Очень я тебя испугалась! И не таких видала! Пугач отыскался!..
Пониже (с трудом сохраняя деликатность). Тетка, в последний раз. Прошу, не серди.
Туся (отпихивается). Не трожь!
Пониже отталкивает Тусю – она падает.
Федор. Ту-ся!.. (Не выдерживает и кидается обидчика.)
Анатолий бьет Федора – тот падает. Туся торопится мужу на помощь, от мужа – к обидчику, вцепляется в него мертвой хваткой.
Кошкин (на что уже крепкий орешек – и тот не выдерживает). Не смейте женщину!.. (Выбросив руки вперед и закрыв глаза, устремляется в гущу событий, вдруг, натыкается на Константина, который его в сердцах и пинает ногой.)
Федор помогает жене «обрабатывать» Пониже.
Длинный. Толя, держись, я за тебя! (Кидается на выручку товарищу.)
Кошкин. Не трогайте женщину, как вам не стыдно?! (Устремляектся на помощь.)
Константин (подставляет подножку – Лев распластывается). Сраный интеллигент, слизняк! (Пинает.) Путаешься под ногами! (Пинает.) Жить нормально мешаешь! (Пинает.)
А дальше события разворачиваются: Электромонтер кидается на Костю и оттаскивает его от Кошкина; естественно, они схватываются и вплетаются в общий сражающийся клубок. Кошкин упрямо подымается и повторяет: «Не смейте женщину… не смейте женщину… не смейте…» И вид у него такой – не остановишь. (Вот и ломай голову после всего: какова же все-таки цена философий, помноженных на реальность?..). А меж тем – вдруг, случилось: люди уже не дерутся, а тянутся руками для объятий – нежных, добрых, человеческих… Тянутся, тянутся, тянутся – и достигают… Тянутся, тянутся, тянутся – и достигают… (Грешен, каюсь: чего не содеешь ради МЕЧТЫ?..) Тихо звучит мелодия нашей ЛЮБВИ. Сухое журавлиное горлышко оживает влагой. Оличка, скрытая дотоле сенью дерев, медленно приближается и подает струе ладоши…
1977г.
Команда
Действуют:
Гоген Петрович – тренер, 37 лет.
Калинкина Дуся – капитан команды
Алевтина – вратарь.
Кусакина Тоня, очень худая
спортсменка, по прозвищу Селедка.
Пыжова Маша, плотная, упитанная
спортсменка, с мощным бюстом и торсом.
Дакашина Надя.
Люся, по прозвищу Голливуд.
Художник – 42 лет.
Юван – 18 лет.
Младенец грудной
Часть первая
Спортзал, с атрибутами спортзала: гимнастическими снарядами, шведскими стенками, поролоновыми матами, прочими приспособлениями для накачки силы. Время тренировки молодежной женской команды по гандболу. Девушки выносят и устанавливают гандбольные ворота. Во всю длину стены – гигантское полотно, на котором Художник успел изобразить бегущие ноги, плывущие облака, парящие мячи.
В самом верху прелестная головка юной девушки. Заметно, Художник трудится в манере поэтической. Он стоит на высоченной стремянке где-то над облаками, кажется, плывет вместе с ними. Гремит рок-энд-ролл, посреди зала, кривляясь и дурачась, танцуют Кусакина и Пыжова. В воротах пританцовывает Алевтина.
Калинкина и Дакашина возятся с мячом, отрабатывают какую-то комбинацию. Кто-то кого-то переигрывает и мяч летит в ворота, прямо в руки Алевтине. Алевтина, то и дело, на короткие мгновения покидает ворота и убегает из зала. Куда бы это, интересно? Впрочем, скоро же и возвращается. И Художник тоже, через каждые несколько минут, слезает со стремянки и отлучается к горке поролоновых матов в углу зала, чего-то там разглядывает и опять торопливо возвращается к прелестной головке на высоте. Из раздевалки появляется тренер Гоген Петрович, молодой, интересный мужчина, в спортивных штанах, яркой рубашке, с цветастым платком на шее, с огромным портфелем в руке. Он решительно выключает музыку.
Кусакина. А чего? А зачем?
Пыжова. Гоген Петрович, с музыкой веселее!
Кусакина. Я целых полтела размяла! (Высоко и мощно подпрыгивает, танцует, сама себе подпевает.) Па-бап-па-ба-рап! Пап-пап-пап!..
Все, молча, глядят на Кусакину.
А чо? (Победно озирается.) А чего?
Тренер. Хвост. Дурацкий. Обрежь. Череп под мальчика – лучше. Сделай, как было.
Пыжова (скептически оглядывая подругу). Она и так вся под мальчика. Если еще без хвоста – вообще перепутать с мальчиком…
Кусакина больно щиплет подругу.
Ой!
Тренер. Отставить. Построились. Команда, становись!
Кусакина (тем временем дразнит Пыжову). Ой, Гоген, да ты, Гоген!
Тренер (резко оборачивается). В чем дело?
Кусакина. Ты мой любимый Гоген, да ты!
Маша кроссовкой так стукнула подругу по ноге, что та от боли подпрыгнула и присела.
Слон! Бегемот!
Тренер. Мария!
Пыжова. Я нечаянно, все!
Кусакина (со слезами на глазах). Копытом, корова…
Тренер (Пыжовой). Извинись!
Пыжова (тут же, мгновенно). Извини!
Кусакина (замахивается). Да иди ты!
Тренер (Кусакиной). А ты извини!
Кусакина. Не хочу!
Тренер. Антонина! В команде должна быть любовь! Всех надо прощать! Я же прощаю! Каждый день, каждый час, каждую минуту! Немедленно извини!
Кусакина (с ненавистью). Извиняю!
Тренер. Команда, сказал, становись! Всем становиться, живее, сказал!
Девушки медленно и нехотя сходятся для построения. Художник спускается вниз по лестнице и торопится к горке из поролоновых матов.
Тренер (Художнику). Ну, чего, все творите?
Художник. Не понял…
Тренер. Рисуете, как бы творите?
Художник. А, как бы творю!
Тренер. И как оно это у вас – с удовольствием?
Художник. Не понял…
Тренер. Творчество, мне интересно, приносит? Удовольствие есть?
Художник. О, я лично – всегда с удовольствием!.. Ничто в этом мире, можно сказать, не доставляет мне столько удовольствия, сколько оно!.. Ну, разве еще любовь…
Тренер. Ну-ну, про любовь мы не будем!.. (Замечает, Маша Пыжова подставила ногу Тоне Кусакиной.) Отставить!
Пыжова. Я лично согласна, пускай наступает! Она, если ближнему сделает пакость, ей потом легче делается! (И подставляет ступню под удар, но с обманом: подставит – уберет, снова подставит – и снова уберет.) Наступай, ты же хочешь… Я же вижу, как ты прямо хочешь…
Тренер (Кусакиной). Только попробуй!
Кусакина (не пробует – но жаждет отдавить подруге ногу). А чо убираешь?
Пыжова. Не убираю, дави! (А сама убирает.)
Кусакина. Не убирай, да ты, не держи… Гляди на нее… (Изловчившись, все-таки попадает по ноге.)
Пыжова. Больно! (Заскакала от боли на одной ноге, поджав другую.)
Тренер (Кусакиной). Приятно? Тебе хорошо?
Кусакина (с невинным видом). А чо?..
Тренер. Товарищу сделала больно – теперь можно жить, да?
Пыжова. Ой, миленький Гоген Петрович, вы за меня переживаете?
Кусакина (смеется). Х-ха, сдалась ты ему!
Пыжова. А вот и сдалась!
Внезапно срывается и убегает из зала Алевтина. Тренер ее провожает удивленным взглядом.
Кусакина (отталкивает, вдруг, Пыжову). Подвинься, да ты!
Тренер. Кусакина!
Кусакина (локтем оттолкнув подругу). Чо Кусакина? Чо Кусакина?
Пыжова (тоже толкается). Не толкайся, Селедка, я тоже могу!
Тренер. Вы обе решили сорвать тренировку?
Кусакина. А чо?
Тренер. Я сказал: прекратить! Я сказал: прекратить!
Бегом возвращается и становится в строй Алевтина.
Капитан!
Калинкина. Я!
Тренер. Где дисциплина?
Калинкина. Не знаю!
Тренер. Переизберу! Не можешь порядок в команде – при всех обещаю, устрою общее собрание и переизберу! Уже скоро совсем!.. Хочу начать тренировку – не могу! Или болтают, или болтаются, или огрызаются, или хамят! Я вам в пять тысяч семьсот шестьдесят пятый раз говорю: если дальше так будем жить – дальше мы жить не будем!
Кусакина (Дакашиной). Разошелся, гляди… А чо с ним сегодня?
Тренер (разъяренно). Не говори обо мне при мне в третьем лице!
Внезапно срывается и убегает Алевтина. Тренер оторопело глядит ей вслед.
Куда?..
Пыжова. Гоген Петрович, людям, бывает, хочется…
Тренер. Что хочется, что?
Пыжова. Ну, это… Ну, как бы – ну, это…
Тренер (Художнику, спустившемуся на землю с лестницы). Художник, вы понимаете?
Художник. Про что?
Тренер. Не про что – вообще! Вы художник, должны понимать!
Художник. Нет…
Тренер. Вот и я – нет!.. Всегда понимал, а теперь до того не понимаю, что по ночам уже не сплю! По ночам глаза отворяю – и ни в одном глазу!.. Сон бежит, представляешь? Как вспомню, что у нас через неделю игры – и меня, как дождем. От пяток до самого лба. Хочешь, трогай мой лоб – ледяной!
Пыжова (со слезами). Ой, бедненький Гоген Петрович…
Тренер. Что делать, художник?
Художник. Не знаю… (Направляется к поролоновым матам).
Пыжова. А вы на ночь, наверно, чаю с малиной выпили.
Тренер (резко). Не выпил!
Пыжова. Да? А я тоже, как чаю с малиной напьюсь, мне тоже не спится, и тоже лежу, и потею, лежу и думаю…
Тренер. Маша, малина у вас на уме! Что у тренера за команду душа болит – такое тебе в голову не приходит.
Пыжова. Приходит, Гоген Петрович.
Тренер. Я знаю, что вам приходит!
Пыжова. Это, это приходит, Гоген Петрович.
Бегом возвращается и становится в строй Алевтина.
Вот именно то, про что вы сказали – то и приходит. Я даже Але вчера говорила: по-моему, я говорила, у Гогена Петровича душа за нас за всех жутко болит. Аля, скажи!
Алевтина. Ну.
Пыжова. Нет, ты ему словами скажи, как я тебе сказала.
Алевтина (не понимает). Чего ты мне сказала?
Пыжова. Здрасти, Аля! О чем я тебе вчера говорила?
Алевтина. О чем?
Пыжова. Про его прекрасную душу – забыла? Как она у него болит? Вообще, какая она у него? Ну, скажи?
Алевтина. Зачем?
Пыжова (все больше распаляясь). Как зачем, как зачем? Гоген Петрович не верит.
Тренер. Не верю.
Пыжова. Сделай, чтобы поверил!
Алевтина. Ну, ладно: она говорила, как будто вы говорили, что всю жизнь на команду положили, а она недостойна.
Пыжова. Аля, не так! Гоген Петрович, она… Аля, зачем искажать? Я только сказала, что Гоген Петрович отдал нам очень много жизненных сил и поэтому ему глубоко не безразлично, что с нами происходит.
Алевтина. Ты сказала, он лезет в нашу личную жизнь.
Пыжова. Не лезет, а принимает участие.
Алевтина. Какая разница…
Пыжова. Разные вещи, Аля! Когда принимает участие – это одно, а когда лезет – совсем другое! Гоген Петрович не лезет, Гоген Петрович участвует!
Алевтина срывается с места, но Тренер успевает ее перехватить.
Тренер. Куда?
Алевтина. Туда…
Тренер. Отставить, назад!
Алевтина. Да мне надо…
Тренер. Не надо, ты только была!
Алевтина. А если мне надо? Сами всегда говорите: есть такое слово – а сами… Как вам если надо – так надо, а мне, если надо – не надо… Вот надо мне!
Тренер (налившись гневом). Если надо – бегом!
Алевтина убегает.
Говорить научились! Все научились! За словом никто в карман не полезет! (Наверх, Художнику.) Художник, никто!..
Художник. Подайте мне тряпочку, будьте любезны.
Тренер (Кусакиной). Подай человеку тряпку, хоть польза какая-то! Э, да пока ты подашь! (Сам взбегает с тряпкой по стремянке.) Держи, художник!
Художник. Как вас благодарить?
Тренер. Не надо меня благодарить, я привык к неблагодарности. Капитан!
Калинкина. Я!
Тренер. Где народ?
Калинкина. А это… народ… (Растерянно разводит руками.)
Тренер. Я команды не вижу. Где журнал?
Калинкина (растерянно). Журнал…
Тренер. Ничего не знаешь! Никто ничего не знает! (Спрыгивает на пол с лестницы, морщится, как от кислого.) Все сам, везде только сам, положиться не на кого… Если сам не возьмешься, сам не сделаешь… (Художнику.) Как вам все же хорошо: сам намазюкал – по крайней мере, сам отвечаешь. По крайней мере, не так обидно! (Отдает журнал капитану.) Пиши, кто есть, кого нет!
Калинкина (с журналом в руках выходит из строя). Это… значит… сейчас…
Тренер. Дуся, быстрее, сказал, попросил!
Калинкина (поспешно). Надя Дакашина.
Дакашина молча на шаг выходит из строя и возвращается в строй.
Тренер. Как настроение, Надежда?
Дакашина неопределенно пожимает плечами.
Выглядишь – ничего… Бледная, но ничего… Тебе очень розовой, кстати, не очень… Главное, Надежда, настроение… Не поддавайся настроениям, слышишь?.. Возьми себя в руки, ты слышишь?
Бегом возвращается и становится в строй Алевтина. Тренер с сердитым прищуром смотрит на Алевтину. Медленно переводит взгляд на Дакашину.
У меня с настроением тоже бывает… Но я себя, знаешь, скрутил… Надо, Надежда!
Алевтина. Есть такое слово!
Тренер (будто только и ждал этой реплики). А, представь себе, есть! (С силой стучит себя по груди.) У кого для людей тут хотя бы чуть-чуть… (Осекается, машет рукой; Калинкиной.) Дальше.
Калинкина. Это, значит… Кусакина.
Кусакина. Тут.
Тренер. Выйди. Сделай нам всем такой одолжение – выйди, пожалуйста.
Калинкина. Тонька, выйди.
Пыжова (умоляюще шепчет). Селедочка…
Кусакина (нехотя выступает на шаг). Как будто у меня ноги лишние, да ты…
Тренер. В строй.
Кусакина , однако, не торопится вернуться в строй.
Тебе было сказано: встань назад в строй.
Кусакина (недовольно бормочет). Вперед, назад…
Тренер. Не ворчи.
Кусакина (огрызается). Да ладно…
Тренер. А я говорю: не ворчи!
Кусакина отворачивается.
Капитан!
Калинкина. Я!
Тренер. Время теряем!
Калинкина (туповато-растерянно). Значит, так…
Пыжова (не дожидаясь, пока ее назовут, четко выходит из строя). Я здесь, Гоген Петрович! (Так же четко возвращается в строй).
Тренер (явно не понял ее пассажа). Что – ты – здесь?..
Пыжова. Здесь, говорю. В смысле – моя сейчас очередь. У нас же перекличка, да? А я же вижу, что моя очередь, правильно? Вот я и говорю: здесь я! Хочу побыстрее.
Тренер (тяжко вздыхает). Пыжова… Маша… послушай, не хоти. Я тебя убедительно умоляю: не хоти! Только медленнее получается! (Калинкиной.) Я на нее ору, ты же покуда прокукарекаешь!.. Дальше!
Калинкина. Пыжова, Маша…
Тренер. Была уже, была!
Пыжова. Я здесь, Гоген Петрович!.. (И с той же неутомимой готовностью выходит и возвращается в строй.)
Тренер. Дальше! Дальше! Дальше!
Калинкина. Алевтина…
Алевтина. Сейчас!.. (Срывается и убегает.)
Мгновение Тренер растерян, впрочем, кидается догонять. Внезапно в углу, за матами заплакал ребенок. Дакашина торопится на звук. Появляется с грудным младенцем.
Калинкина. Опикался, что ли?
Дакашина аакает и раскачивает младенца, но он только сильнее кричит.
Пыжова (его ощупывает). Сухой, вроде… Сосочку хочет, наверно…
Кусакина. Да сунь ему кляп.
Пыжова (затыкает уши). Ой, не могу прямо жить, когда они плачут, лучше спрячьте меня куда-нибудь…
Художник с кроссовками на руках совершает набег на панораму и топчет ее, оставляя цветные следы. Младенец, наконец, смолкает. Все молчат. Художник, закончив топтать полотно, подправляет следы кисточкой. Младенец заходится в новом порыве.
Калинкина. Он, наверно, чего-то хочет.
Пыжова (хватается руками за грудь, со слезами). Маленький, у меня для тебя ничего нет…
Кусакина. Надюха, пасуй! Пас, Надюха!
Дакашина перекидывает ей младенца – Кусакина его ловко ловит и прижимает к груди.
Ну, ладно, кончай! Эй, кончай!
Пыжова (машет руками). Селедочка, мне!.. Мне! Мне!..
Кусакина. Уронишь, руки дырявые… (Калинкиной.) Дуся, держи! (Перекидывает младенца.)
Калинкина ловит и мгновенно делает пас Пыжовой.
