Текст книги "О чем молчит карта"

Автор книги: Семен Узин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Река Января

умерки пришли незаметно. Только что было совсем светло, и вдруг наступила ночь, густая непроглядная тропическая ночь. Душный воздух был напоен пряными ароматами, доносившимися с берега. На небе зажглись первые яркие звезды.

Америго Веспуччи, склонившись над столиком, сидел в каюте и писал, время от времени останавливаясь и задумываясь. Он вспоминал все события плавания, длившегося вот уже около восьми месяцев, и старательно заносил все наиболее интересное на бумагу.

В мае 1501 года португальская флотилия, состоявшая из трех кораблей, покинула Лиссабон и направилась к берегам открытой Кабралом земли, названной им Вера Круш. Более двух месяцев пришлось затратить на то, чтобы пересечь Атлантический океан: непрерывные бури отбрасывали корабли на восток. Наконец, показались берега земли. В богатом убранстве тропической природы они произвели на флорентийца незабываемое впечатление. Не менее сильное впечатление осталось у Веспуччи и от жителей побережья. Богатое воображение итальянца дополняло и преувеличивало виденное.

Под быстро бегающим пером складывались строчки, порой неровные, свидетельствуя о том, что автор торопится описать все то, что он увидел и пережил.

Яркие картины природы, диковинные растения и плоды, пестрые цветы, дурманящие своим сильным запахом, благодатный климат, многочисленные селения, разбросанные вдоль побережья. Жители этих селений кровожадны и свирепы. Они постоянно враждуют друг с другом и проводят жизнь в бесконечных сражениях. Для них нет ничего святого, они не молятся никаким богам и не подчиняются никаким королям, и даже не занимаются торговлей.

Раненых и взятых в плен они поедают. Один туземец, с которым Веспуччи удалось поговорить, утверждал, что съел не менее трехсот человек. А в одном большом селении ему довелось видеть, как под крышами домов висело посоленное человеческое мясо, заготовленное жителями впрок. Они страшно удивились, заметив нескрываемое отвращение, выраженное пришельцами. Ведь человеческое мясо так нежно и вкусно и так хорошо насыщает.

От мыса Сан-Аугустин, которого корабли достигли в конце августа, берег изменил свое направление и повернул на юго-запад. По-прежнему берега были покрыты пышной растительностью, лесами, в которых между большими деревьями порхали пернатые, расцвеченные яркими красками.

В первых числах ноября мореплавателям открылась бухта, названная ими Баия-да-Тодуш-уш-Сантуш (залив Всех Святых), а спустя еще два месяца португальские корабли оказались в виду устья какой-то большой реки. Это было 1 января 1502 года. Устье реки могло служить прекрасной гаванью. Оно вдавалось глубоко в побережье, покрытое горами, одетыми густым темно-зеленым покровом растительности. На широкой глади устья были разбросаны мелкие островки, окаймленные белой пеной прибоя. Вдали вырисовывалась гора причудливого вида, напоминавшая своей формой огромный палец. Кое-где на фоне сочной зелени растительности выделялись яркие пятна скал розового, оранжевого и красного цвета.

Этот цветущий уголок радовал глаз и навевал самые беззаботные мысли.

Было решено назвать открытое устье, поскольку это произошло в первый день нового года, Рио-де-Жанейро.

Сделав последний росчерк, Америго Веспуччи распрямился, расправил затекшие члены и, аккуратно сложив написанные листки, вышел на палубу.

Южная звездная ночь вступила в свои права. Было тихо и знойно. Корабль, слегка поскрипывая корпусом, мерно покачивался на ровной глади залива, на редких плавных волнах.

В отдалении на фоне звездного неба вырисовывались темным силуэтом гористые берега.

Америго Веспуччи вздохнул полной грудью и мысленно произнес: «Поистине, Рио-де-Жанейро – земной рай».

Приведенные здесь записи Америго Веспуччи о плавании португальской флотилии к берегам Бразилии (так теперь именуется часть Южной Америки, открытой Кабралем и названной им Вера-Круш) грешат многими преувеличениями, а подчас и не соответствуют действительности. Прежде всего это касается вопроса о каннибализме жителей берегов Бразилии, которые никогда людоедством не занимались.

Обнаруженное португальцами 1 января 1502 года устье большой реки, названное ими Рио-де-Жанейро, что в переводе с португальского означает Река Января, оказалось впоследствии не устьем, а превосходной глубокой бухтой, на берегах которой теперь стоит столица Бразилии, сохранившая и по сей день название, данное бухте португальцами.

Остров Троицы

ончался пятьдесят второй день плавания. Далеко позади остались севильский порт Сан-Лукар де Баррамеда и Канарские острова. Немногим больше полутора месяцев понадобилось для того, чтобы покрыть расстояние от берегов Испании до пятого градуса северной широты.

Все шло наилучшим образом, и вдруг…

Корабли остановились. Дальше двигаться было невозможно: флотилия попала в полосу безветрия. Паруса тряпками повисли вдоль мачт, страшная тропическая жара парализовала жизнь на судах. Изнуренные зноем люди не в состоянии были сделать ни единого шага. В полном бессилии они лежали кто где, мучимые жаждой. А пресной воды не осталось почти ни капли. Тусклые взгляды людей, в которых уже нельзя было уловить даже искры надежды, устремлялись к небу, а пересохшие губы машинально шептали слова молитвы.

Восьмой день длилась уже эта пытка. Только чудо могло спасти мореплавателей от неминуемой гибели.

Колумб, измотанный жарой, недугом и заботами, в изнеможении отдыхал в своей каюте. Он был в совершенном отчаянии: все рушилось – его планы, его надежды. С таким трудом ему удалось снарядить эту третью по счету экспедицию в составе шести сравнительно небольших кораблей, комплектовать их экипажи, и все впустую!

Еще день-два и наступит конец, – ни один человек не в состоянии перенести такие муки. Счастье еще, что один день было безоблачно, а затем небо покрылось тучами и полил дождь. Пересохшими ртами испанцы ловили каждую дождевую каплю, подставляли бочки, собирая драгоценную влагу. А если бы все восемь дней штиля солнце палило столь же нещадно, как и в первый? Можно не сомневаться, что суда его флотилии давно превратились бы в плавучие кладбища.

«Ветра, попутного ветра, любого ветра!» – стучала ему в голову неотступная мысль.

«Ветра, попутного ветра, какого-нибудь ветра!» – невольно повторяли его потрескавшиеся губы.

Но ветра не было – ни малейшего дуновения.

Пали ранние тропические сумерки. Колумб впервые за долгое время забылся тяжелым тревожным сном. Сколько длилось это состояние забытья, он не знал. Очнулся он от какого-то легкого поскрипывания, в первое мгновение не сообразив, откуда исходит этот звук. Среди мертвой тишины корабля он прозвучал подобно громовому раскату. Но крик людей, глухо донесшийся до его каюты, объяснил ему все.

С неведомо откуда появившейся легкостью адмирал вскочил с кресла, в котором полулежал, и поспешно поднялся на палубу, превозмогая боль в ногах, пораженных подагрой.

Ветер! Ветер! Ветер! – со всех сторон раздавалось только это слово, произносимое на все лады счастливыми голосами.

Колумб бросил быстрый взгляд на паруса корабля – под напором внезапно возникшего воздушного течения они начали надуваться, и судно чутко отзывалось на каждое дуновение долгожданного ветра, скрипя своими рассохшимися снастями. Этот скрип и прервал беспокойный сон адмирала.

Экипаж корабля как будто переродился, – куда девались апатия, бессилие, выражение обреченности на лицах, – люди оживились, приказания выполнялись быстро и ладно, работа спорилась.

Подгоняемая свежим восточным ветром, флотилия Колумба понеслась прямо на запад – к новым землям, к новым открытиям.

По прошествии недели вблизи кораблей стали показываться птицы, во множестве летящие с юго-запада в северо-восточном направлении. Мореплаватели еще более приободрились, уверившись в близости земли.

Жажда продолжала мучить путешественников – пресной воды почти не оставалось, иссякли и те запасы, которые были сделаны во время дождя.

Поэтому Колумб решил отклониться от намеченного пути и повернуть на северо-запад, с тем чтобы по возможности быстро достигнуть острова Доминики, открытого им в предыдущем плавании, пополнить там запасы воды и затем снова продолжить поиски новых земель.

Но недолго пришлось кораблям следовать новым курсом. Около полудня 31 июля с марса адмиральского корабля раздался крик: «Земля! Слева по борту земля!» Кричал приближенный Колумба Антонио Перес, заметивший в западном направлении возвышающиеся друг подле друга в ряд три горы, напоминавшие своим видом стога сена.

Обнаруженному острову (а это был остров) Колумб дал имя Тринидад, что значит по-испански троица. Вероятно, он назвал его так в честь святой троицы – отца, сына и святого духа, а может быть и потому, что над островом поднимались три вершины, придавая ему тем самым своеобразный вид.

Третья экспедиция Христофора Колумба, во время которой был открыт остров Тринидад, началась в 1498 году. В этом же году был обнаружен этот остров.

Берег больших глубин

а палубе, рассохшейся под лучами жаркого солнца, был сооружен навес. Больной Христофор Колумб, постель которого по его требованию была установлена под навесом, бóльшую часть времени проводил здесь. Его деятельная натура никак не могла примириться со сковавшим ее недугом. Он должен был все видеть, все знать, что происходит вокруг. Немощный телесно, но сильный духом, он, превозмогая страдания, продолжал распоряжаться, направляя путь кораблей.

Это было его четвертое плавание в поисках Индии. С великим трудом ему удалось получить у испанского короля Фердинанда разрешение снова снарядить экспедицию.

Наконец, чтобы избавиться от назойливого просителя, Фердинанд дал согласие, и вот после благополучного плавания через Атлантический океан Колумб снова оказался у берегов открытых им земель, Эспаньолы и Ямайки, хотя король строго-настрого предписал ему не подходить к этим островам. Вопреки запрету Колумб все же приблизился к городу Санто-Доминго, где находилась резиденция наместника испанского короля Овандо, и обратился к нему с просьбой, чтобы тот позволил ему заменить один из кораблей его флотилии, который был в очень плохом состоянии. Он серьезно опасался, что судно это не выдержит первого же шторма, настолько оно было ветхо.

Овандо категорически отказал Христофору Колумбу в его просьбе, и адмиралу ничего более не оставалось, как примириться с неизбежным. Ему, адмиралу моря-океана, теперь отказано в праве ступить на землю, которую он открыл и завоевал для испанской короны. Король лишил его благосклонности, не получив обещанных богатств. Увы, приходилось смириться.

Налетевшая вскоре буря раскидала стоявшие на рейде Санто-Доминго корабли; три судна флотилии Колумба были сорваны с якорей и долго носились по бушующему морю, потеряв из виду друг друга, другие испанские корабли постигла более печальная участь – они погибли, пав жертвой неистовствовавших волн.

В конце концов все четыре судна Колумба, счастливо избежав гибели, встретились у западных берегов Эспаньолы и находились здесь некоторое время, необходимое для починки повреждений, причиненных ураганом.

С тех пор прошло много дней. Остались далеко позади берега Эспаньолы и Ямайки, уже достаточно хорошо известные адмиралу по прежним плаваниям. Впереди была неизвестность, безбрежное море, сходившееся на горизонте с лазурным небом.

30 июля 1497 г. вдали показался небольшой островок, за которым испанцы разглядели в южном направлении гористый берег, протянувшийся на большое расстояние.

Радостная весть быстро донеслась до ушей больного адмирала, который, услышав ее, оживился и воскликнул, обращаясь к своему брату Варфоломею, сопровождавшему его в плавании:

– Слава всевышнему, брат мой, я предчувствую, что замеченный нами берег принадлежит материку. Распорядись, чтобы суда приблизились к нему. Впрочем, прежде надо расспросить жителей этого острова, к которому мы подошли. Не медли, быть может, они сообщат нам важные сведения.

– Это уже сделано – отвечал Варфоломей, – но я должен тебя огорчить, островитяне настоящие дикари, они бедны, на них мы не видели ни золотых украшений, ни жемчуга, словом, ничего, что представляет ценность.

Внезапно разговор их был прерван восклицанием тринадцатилетнего сына Колумба Эрнандо. Мальчик кричал, показывая пальцем на море: «Лодка! Лодка! Смотрите, какая большая лодка!»

Христофор Колумб, приподнявшись на локте, что стоило ему немалых усилий, взглянул в указанном сыном направлении и действительно увидел подходящую к кораблям большую длинную лодку, сооруженную, вероятно, из ствола громадного дерева. Эта неожиданно появившаяся лодка приводилась в движение двадцатью пятью гребцами, сидевшими на веслах. Они усердно работали, и расстояние между испанской флотилией и лодкой быстро сокращалось. По мере ее приближения становилось все явственнее видно, что сидящие в ней люди совершенно не похожи на островитян. Они, видимо, принадлежали к более культурному народу. Гребцы были прикрыты спереди фартуками из какой-то ткани. Посреди лодки возвышался шатер из листьев. Там восседал, очевидно, хозяин лодки, окруженный женщинами и детьми. Около него были сложены разнообразные вещи: пестрые ткани и одежда, посуда, сделанная из дерева и бронзы, оружие и другие предметы, свидетельствовавшие о том, что эти люди более высокого развития, чем до сих пор встречавшиеся Колумбу в его путешествиях.

– Есть ли у них золото? – нетерпеливо спросил Колумб, устало опускаясь на подушки, – спросите у них, знают ли они страны, богатые золотом.

Поднявшиеся на борт корабля Колумба индейцы разочаровали адмирала. У них не было ни золота, ни драгоценностей. А когда им показывали золотые украшения, они молча протягивали руку, указывая на юг, как бы давая понять, что там чужеземцы найдут то, что они ищут. Эти указания, как бы они ни были неопределенны, подкрепили надежды больного адмирала. Нетерпеливо продолжал он расспрашивать индейцев, рассчитывая получить какие-нибудь более определенные сведения.

После долгих объяснений, сначала бесплодных, индейцы наконец уразумели, чего от них добиваются люди с крылатых кораблей. Тогда вперед выступил пожилой индеец и изобразил на палубе некое подобие карты с указанием берега той страны, о которой шел разговор.

Колумб выразительно поглядел на брата и сказал:

– Этот человек может нам понадобиться, следует оставить его на корабле в качестве проводника.

Варфоломей кивнул в знак согласия.

Без особого труда ему удалось уговорить старика-индейца сопровождать испанские суда в их дальнейшем плавании. На прощание Колумб распорядился наградить индейцев всевозможными безделушками, и, получив взамен кое-какие предметы, имевшиеся в пироге, испанские мореплаватели двинулись в путь.

Прошло несколько дней, и в подтверждение указаний проводника вдали показалась земля. Это был материк. В том месте, к которому подошли корабли, берег вдавался в море, образуя мыс.

Адмирал, превозмогая недуг, хотел лично высадиться на вновь открытую землю, его сжигало нетерпение: скорее, скорее удостовериться в том, что наконец-то он нашел страну, богатую золотом, выполнил обещание, данное королям Испании. Но когда он попытался встать, оказалось, что он не в состоянии двигаться. Пришлось отказаться от высадки и послать на берег брата с отрядом.

Испанцы погрузились в шлюпки. Они медленно продвигались вперед, то и дело измеряя глубину дна.

Колумб с нетерпением наблюдал за их действиями, но вскоре, утомленный, погрузился в сон. Когда он очнулся от тяжелой дремоты, солнце уже садилось.

– Где Варфоломей? позовите его ко мне, – были его первые слова.

– Я здесь, брат, – отвечал тот, приблизившись к ложу Колумба, – и готов дать отчет. Мне не хотелось бы вас огорчать, но я вынужден это сделать. Берег, к которому мы направились по вашему приказанию, недоступен для высадки. Мы измеряли глубину у самого берега и не могли достать дна. Благодарение создателю, нам удалось уйти оттуда целыми и невредимыми. Вокруг этого мыса опасные пучины, и пытаться высаживаться здесь – значит идти на верную гибель. Не лучше ли попытаться сделать это в другом месте?

Колумб устало закрыл глаза. Опять отсрочка.

Четвертое (последнее) путешествие Христофора Колумба началось в 1502 году. В том же году он подошел к берегам Центральной Америки, в районе мыса Гондурас. В переводе с испанского это слово означает глубины, пучины. На испанцев большие глубины у берега произвели сильное впечатление, и название Гондурас закрепилось за частью берега Центральной Америки к югу от полуострова Юкатан. Это же название носит и одна из республик Латинской Америки.

Мыс «Берегитесь!»

пизод, о котором я намерен рассказать, мне довелось вычитать в одной из старинных португальских книг. Это был старый потрепанный том, в котором недосчитывалось многих страниц. Но и то, что там сохранилось, было настолько занимательно, что я читал буквально не отрываясь. Книга была полна восторженных описаний подвигов португальских мореплавателей, начиная с времен принца Генриха и кончая эпохой Васко да Гамы и его последователей.

В ней во множестве приводились также и свидетельства самих участников завоевательных походов эпохи великих географических открытий. Они-то и были наиболее интересными.

Просматривая книгу, я наткнулся на отрывок, не имеющий ни начала, ни конца. Что это было, сохранившаяся ли часть дневника или же неоконченное письмо, не знаю. Но содержание его показалось мне настолько интересным, что я не могу удержаться от того, чтобы не познакомить с ним читателя. Вот что говорилось в этом документе:

«…Злая судьба забросила меня в эти края, где кроме неба и воды ничего не увидишь. В то время, как многие мои товарищи по прежним походам завоевывают Индию не без выгоды для собственного кармана, мы влачим жалкое существование у острова Сокотры и только время от времени пробавляемся захватом торговых судов арабов, совершающих плавания между Египтом и Индией. Не очень-то разживешься, когда офицеры забирают себе львиную долю добычи. Проклятая жизнь! Только и знаешь, что рыщешь по морю в поисках арабских кораблей и каждую минуту рискуешь сложить свою голову попусту.

Поистине человек не знает, где ожидает его гибель. Когда вспоминаю, какой страшной опасности удалось нам избежать в одно из таких плаваний, когда мы охотились за арабами, я невольно начинаю шептать благодарственные молитвы.

Это случилось в одну из последних ночей сентября.

Море было спокойно и серебрилось под лучами поднявшейся высоко луны. Я стоял у руля, а рядом прохаживался взад и вперед, время от времени поглядывая на темный горизонт, дон Гомиж, дежурный офицер. Было тихо и душно. Томительно медленно тянулось время. Хотелось спать, и я с нетерпением ждал, когда меня сменят. Вдруг раздался крик сигнального: „За кормой судно!“ Усталость и сон как рукой сняло, я крепче взялся за руль, ожидая приказаний. Это могли быть только арабы, и я не сомневался, что дон Гомиж вызовет экипаж и начнет их преследовать. Я не ошибся, матросы и солдаты были немедленно разбужены и поспешно приготовились к бою.

Выполняя команду поднявшегося из каюты капитана, я круто повернул руль, и наш корабль устремился вслед за уходящим арабским судном.

Арабы, конечно, не могли тягаться с нами в быстроходности, и нам не стоило большого труда догнать их. Вскоре мы приблизились к арабам настолько, что можно было уже различить при свете полной луны людей, бегавших по палубе. Нет сомнения, они нас заметили, и там был изрядный переполох. Капитан приказал зарядить бомбарды и дать залп правым бортом, как он выразился, говоря с доном Гомиж, для устрашения. Впрочем, это было лишнее. Арабы и не помышляли о сопротивлении, по опыту зная, что они не в силах нам противостоять. С обреченным видом они ждали, пока наш корабль приблизится к ним, чтобы сдаться на милость победителя. Не прошло и часа, как мы овладели их судном и всем его содержимым. Добыча была знатная: в трюме мы обнаружили богатый груз пряностей, который арабские купцы вывезли из Индии и лежащих за нею островов.

Оставив опустошенный корабль и его экипаж на произвол судьбы, капитан приказал возвращаться к месту стоянки нашей эскадры, торопясь сообщить адмиралу о захваченных трофеях, а сам удалился к себе продолжать прерванный отдых. Постепенно суматоха, вызванная переносом захваченных богатств, утихла, и опять наверху остались я да дон Гомиж, если не считать арабского лоцмана, расположившегося невдалеке от меня.

Этот старый араб с высохшим под палящими лучами солнца лицом сумел-таки умолить нашего капитана, чтобы тот взял его к себе на корабль. На ужасающей смеси арабского с португальским старая образина уверяла его, что здешние воды полны опасностей, и без его помощи мы обречены на гибель. Он так надоел благородному синьору, что тот, наконец, чтобы от него отделаться, приказал забрать араба на корабль, поручив его заботам дона Гомиж. Не думаю, чтобы дон Гомиж был в восторге от этого, однако он ничем не выразил своего неудовольствия.

Снова воцарилась тишина, прерываемая лишь неясным бормотанием сидящего на корточках старика-араба да гулкими шагами офицера.

Начинало светать, и сквозь серую предрассветную мглу вдали показались смутные очертания африканского берега.

В этих местах мы были впервые, и дон Гомиж пристально всматривался в незнакомые линии побережья, обдумывая дальнейшие действия. Между тем, подгоняемые свежим ветром, мы быстро приближались к мысу, на котором возвышалась гора мрачного вида.

Когда расстояние между кораблем и мысом еще более сократилось, араб, сидевший до сих пор совершенно спокойно и, казалось, не обращавший на окружающее никакого внимания, неожиданно вскочил на ноги и, бросившись к офицеру, начал что-то взволнованно ему объяснять, то и дело показывая на приближающийся берег. Видя, что дон Гомиж его не понимает, он подбежал ко мне и стал вырывать из моих рук руль, повторяя одно и то же слово на ломаном португальском языке. „Гвардафуй! Гвардафуй!“ – кричал он, и в его глазах был написан неприкрытый ужас. Одновременно он делал какие-то знаки руками, которые я никак не мог сначала понять. Вдруг меня осенило. Слово, которое он так ужасно произносил, должно быть означало: берегитесь. Тогда стали понятны и его знаки, при помощи которых он пытался объяснить, что надо уходить от берега.

Я поделился своей догадкой с доном Гомиж, и он, признав ее правдоподобной, скомандовал поворот. Искренность испуга араба была настолько очевидной, что исключала возможность какой-либо ловушки.

Команда была немедленно выполнена, и корабль, описав дугу, помчался на юг, поспешно уходя от таинственного мыса, возбудившего такой ужас у нашего араба.

Когда берег скрылся из глаз, дон Гомиж, заинтригованный странным поведением лоцмана, попытался вызвать его на разговор, рассчитывая узнать, что все это значит. Да и меня разбирало не меньшее любопытство. Но тот не отвечал и, приняв излюбленную свою позу, усердно молился. Только и можно было разобрать: „Бисмилла, алла, бисмилла, алла“. Так и не удалось ничего от него добиться. Лишь после того, как он вдосталь намолился, дон Гомиж вторично приступил к нему с расспросами, на этот раз небезуспешно.

Поняв, наконец, чем интересуется офицер, старик, воздев руки, воскликнул: „О, Аллах, великий и милостивый! Жизнь правоверных и неверных в твоих руках!

Да будет тебе ведомо, господин, что только благодаря снисходительности великого Аллаха, творящего жизнь и смерть на земле, мы избежали смертельной опасности. Если бы ты не послушался меня и продолжал путь к берегу, наши тела находились бы сейчас на дне моря и служили бы пищей для его многочисленных обитателей. Аллах, я до сих пор не могу опомниться от страха.

Заметил ли ты, милостивый господин, черную гору, поднимающуюся на мысу? Знай же, что нет ничего страшнее для кораблей, чем эта гора. Никто еще из мореплавателей, подходивших к ней близко, не мог спастись от неминуемой гибели. Но не подводные скалы и не водовороты грозят здесь кораблям. Гора, которую ты видел, господин, не простая, она заколдована, потому что служит обиталищем самого страшного из злых джинов. Когда-то, в прежние времена, этот джин был на свободе, летал, куда ему вздумается, и самым большим для него удовольствием было причинять людям зло. Достаточно было ему услышать, что где-нибудь люди живут счастливо, как он спешил туда и делал все, чтобы разрушить их счастье: насылал губительные болезни, похищал детей у счастливых родителей, засыпал песком в пустыне возвращающиеся с богатым грузом караваны, насылал бури и топил корабли.

Долго терпел Аллах его неслыханные злодеяния, но и его терпению пришел конец. Видя, что нет предела преступлениям свирепого джина, схватил он в великом гневе его за волосы и заточил навечно в горе, близ которой мы только что находились. Так гласит предание.

Но и такое страшное наказание не сломило гордыню джина. И здесь, сидя в заточении, продолжает он творить людям зло. Правда, нет уже у него власти над ветрами, не может он насылать порчу на людей, лишил его Аллах свободы, но приносить несчастье он еще в состоянии. Жертвами его неуемной злобы становятся неопытные моряки, плывущие мимо заколдованной горы. Стоит им приблизиться к мысу, над которым возвышается эта гора, как происходит невероятное, – корабль начинает разваливаться на глазах. Он разваливается так быстро, что люди не успевают даже понять, что случилось, и гибнут в морской пучине вместе с обломками корабля.

А происходит это от того, что глаза злого джина обладают чудесной притягательной силой. Достаточно ему взглянуть на корабль, как все железные части, скрепляющие его, тут же выскакивают из своих гнезд, и судно, ничем более не связанное, распадается. Я сам однажды видел, как один корабль погиб таким образом, и ни единый человек не спасся“.

Хотя лоцман все это рассказывал, немилосердно путая арабские слова с португальскими, его можно было понять. Дон Гомиж слушал речь араба с недоверчивой улыбкой, но мне кажется, что она, однако, произвела на него сильное впечатление. Что же до меня, то я нисколько не сомневался, что все рассказанное – правда, и не раз украдкой осенял себя крестным знамением, с ужасом представляя себе, чем могло кончиться наше плавание.

К вечеру мы прибыли в расположение нашей флотилии. Капитан и дон Гомиж отправились с докладом на корабль адмирала и рассказали о странном происшествии, свидетелями которого были дон Гомиж и я.

Адмирал и его приближенные много смеялись, слушая повествования дона Гомижа. Тем не менее начальник эскадры приказал оповестить капитанов всех кораблей, чтобы они были осторожны, приближаясь к мысу, о котором шел разговор, и ни в коем случае не подходили к нему близко.

С тех пор мы стали называть этот заколдованный мыс Гвардафуй, то есть „берегитесь“».

По-португальски слово «берегитесь» точнее произносится guardafu. Арабы переиначили его на свой лад и получилось гвардафуй. Рассказ старого арабского лоцмана был отголоском средневекового восточного предания о якобы существовавшей на крайней восточной оконечности полуострова Сомали магнитной горе, которая притягивала к себе все железные части приближающихся к ней кораблей, в результате чего они разваливались и гибли.