Текст книги "Сфера разума"

Автор книги: Семен Слепынин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

– Джон Сильвер? Ты ли это? Неужели дошел до такой низости, как доносы?

Пират сжимал и разжимал кулаки, мял шляпу и раскрывал рот, но от душившей его ярости не мог вымолвить ни слова. Наконец разразился:

– Клянусь громом! Это капитан Флинт донес на меня. Я узнал почерк этого дьявола.

– Вон оно что! Ты сам стал жертвой доноса. Но я замолвлю за тебя словечко. Выручу.

Я подошел к столу секретарши. Рыжая девица, сосредоточенно занятая вязанием, подняла голову и воскликнула:

– Друг Непобедимого! Извините, не заметила. Сейчас узнаю, когда Весельчак освободится.

Девица все так же сидела и вязала шарфик, спицы так и мелькали в ее ловких руках. Но голова!.. От неожиданности я отшатнулся: голова, повинуясь желанию свой хозяйки, отделилась от туловища, подплыла к двери кабинета и приникла ухом к замочной скважине.

– Ругаются, – хихикнула голова.

– Прокаженная! – раздался чей-то вопль.

Обезумев от ужаса и роняя доносы, посетители кинулись к выходу. Образовалась пробка, и какое-то время никто не мог выскочить наружу. Но какой молодец Джон Сильвер!

– Спасайтесь, дурачье! – хохотал он и с удовольствием лупил костылем по спинам своих литературных собратьев.

Паника в дверях поднялась невообразимая, когда попугай, дремавший на плече пирата, очнулся и суматошно закричал:

– Пиастры! Пиастры! Пиастры!

Я ушел последним, когда секретарша, покружившись облачком пыли, рассеялась и бесследно исчезла.

Вскоре подземный гул затих совсем, и случаев «проказы» больше не наблюдалось. Изгнанники успокоились, жизнь города вошла в обычную колею.

Лишь с Гроссмейстером творилось что-то неладное. Обычно перед началом дьяволослужений он подходил к зеркалу, прихорашивался и с улыбкой разглядывал сияющие на груди ордена (появились у него и ордена) и многочисленные железные кресты. Но в последние дни физиономия Гроссмейстера приобрела скучающее и даже капризное выражение.

– Мания величия ненасытна, – смеясь, говорил дядя Абу. – Железных крестов уже мало. Надо что-то новое. Может быть, он объявит себя Наполеоном или Александром Македонским?

Однако сатана хотел совсем иного. Об этом я узнал на предвыборном собрании исторических персонажей, состоявшемся в нашем департаменте.

В большом зале собралось около пятисот реально живших людей. И какую только нечисть не выплеснула сюда потревоженная история, спавшая до этого сном вечности. Слева от меня нервно ерзал на стуле наркоман, считавшийся здесь специалистом в области ядерной физики. Справа сидел монах и сверлил всех горящим взглядом фанатика. Впереди высились два плечистых гангстера. «Прелестная компания», – поежился я.

Страна изгнанников готовилась к выборам. Наибольшее количество мест в парламенте отводилось, конечно, представителям христианской мифологии – так называемой христианской партии. Немало мест занимали сказочная и литературная партии. От нашей малочисленной исторической партии нужно было дополнительно выдвинуть еще одного депутата.

Меня, одного из самых уважаемых изгнанников, могли избрать в парламент. Но такая перспектива меня страшила. И вот почему. В тот раз Алкаш не все рассказал мне о живых депутатах, об этих «смекалистых мужиках». Вели они себя образцово лишь до поры до времени. Незаметно, исподволь в их среде завелась, по выражению одной из газет, «гниль свободомыслия». В кулуарах часто возникали разговоры, в которых то и дело слышались недозволенные слова: закон, право, конституция. Однако на заседаниях живые депутаты поступали точь-в-точь, как их предшественники роботы. Но однажды во время речи Гроссмейстера какой-то задремавший депутат (предполагают, что это был дракон) вскочил и вместо положенного «браво!» спросонья рявкнул: «Конституция!»

Гроссмейстер и ангелы не стали искать зачинщиков «конституционной смуты». Всех депутатов они бросили в большую яму с напалмом и сожгли. С тех пор новые депутаты вели себя, конечно, осмотрительно и разумно. Но мало ли что могло случиться? Тогда и дядя Абу не вызволит меня из ямы: его очеловечение могло наступить в любой день. К счастью, в парламент выбрали не меня, а какого-то уголовника.

Затем мистер Ванвейден, ведший собрание, пустил по рядам медаль для осмотра.

– Подобных медалей мы можем изготовить сколько угодно, – сказал он. – Но важно, чтобы Гроссмейстер получил ее из рук человека, награжденного такой медалью в историческом прошлом.

Я взял медаль и чуть не рассмеялся: сатана пожелал стать лауреатом Нобелевской премии. Кто надоумил его? Ангелы? Или ему самому вступила в голову такая блажь?

Но это же нелепость! Даже туповатый мистер Ванвейден должен понимать, что здесь, в мусорной яме человечества, не может появиться уважаемый в прошлом ученый или писатель. Но уж очень хотелось вампиру отличиться и занять место Аристарха Фалелеича. Никого не спросясь, втайне даже от Мурлыкина, он отважился на нелепую авантюру.

На другой же день мистер Ванвейден с утра вывел исторических персонажей на опушку леса. Прочесывание решили вести небольшими группами и, конечно же, без конвоиров-чертей, не без основания опасавшихся лесной «нечистой силы».

Штурмбанфюреры с автоматами в руках тремя отрядами ушли в разные стороны. Выходцев из восемнадцатого века, вооружившихся старинными пистолетами, мушкетами и саблями, возглавил гроза морей капитан Флинт. Я шел рядом с представителями моего куда более «просвещенного» века – гангстерами, наркоманами и тремя какими-то неприятными типами, считавшимися здесь технической интеллигенцией.

– Нам не по пути с вами, – с вызовом заявил капитан Флинт. – Мы благородные пираты и разбойники.

– Дикари, недоумки, – смеялись над ними мои «цивилизованные» спутники.

Я поспешил уйти в сторону, понимая, что добром это не кончится. Минут через двадцать, когда я уже находился в густом сыром ельнике, услышал приглушенный расстоянием выстрел, потом другой. Раздался треск автоматных очередей, ухнули взрывы гранат.

А я уходил все дальше. Когда гул сражения перестал слышать совсем, оглянулся и с облегчением перевел дыхание: я один и я дома! С каждым кустом и каждой травинкой я встречался, словно после долгой разлуки. Грудь теснили воспоминания детства и радостные, немножко тревожные ожидания: сейчас должно что-то случиться.

И вот оно, случилось… Лес кончился, открылись залитые солнцем луга, рощи, перелески… Все это затуманилось, качнулось и поплыло перед глазами завитками дыма – так ошеломила, оглушила меня догадка. Я все понял! Словно пелена спала с моих глаз: я Василь Синцов, частица вот этих родных и разумных рощ и полей. А Пьер Гранье – выдумка ученых, их ловкая подделка, просто мираж, нужный для того, чтобы ввести в заблуждение нечистую силу и внедриться в их общество.

Понятными стали и хитроумные сеансы, или рокировки – переходы в другой мир. «Мы дарим тебе новую жизнь», – сказал мой таинственный и лукавый собеседник. Как же! Переживая детство Василя, я просто-напросто вспоминал самого себя, понемногу избавлялся от миража и возвращался в свою подлинную личность. Иначе хитренький мираж, созданный учеными, этот ловко смоделированный Пьер Гранье вцепится в меня и обретет реальность.

Когда солнце достигло зенита и стало душно, я вошел в прохладную рощу. Улыбнулся: Тинка-Льдинка! Это же Снегурочка, звеневшая листвой и птичьими голосами. Так и чудилось: сейчас выйду в цветущие поля и увижу фею весенних лугов.

Но увидел другое, отчего счастливо забилось сердце. В высоких, качающихся под ветром травах паслись кони. Словно два облака плавали в зеленых волнах: дымчатый, в яблоках, Метеор и мой белоснежный Орленок.

Метеор поднял голову и радостно всхрапнул. Но что творилось с Орленком! Он заржал, подлетел и вился вокруг своего хозяина, как расшалившийся ребенок. И грива его металась, словно белое пламя. Истосковался!

– Орленок, дружище! Иди же ко мне.

Конь подскочил ко мне и в полутора шагах замер. В глазах его чисто человеческие чувства настороженности и недоумения.

– Что с тобой, дурашка? – ласково спросил я и протянул руку, чтобы погладить его шелковистую шею.

Коснулся шеи, и конь вздрогнул, попятился с омерзением и страхом. Мое прикосновение, мои «нравственные» биотоки подействовали на него, как удар хлыста. Орленок повернулся и бросился от меня, как от страшилища.

В отчаянии я опустился на траву и обхватил голову руками. Страшная истина открылась во всей своей наготе. Никакой я не Василий Синцов, и благородный конь почувствовал это: внешний портрет не совпадал с внутренним. Нравственно я все тот же мерзкий Пьер Гранье, и даже хитроумные рокировки не «подправили» его, не возвысили. Ни в малейшей степени.

С гнетущими чувствами и невеселыми мыслями я просидел несколько часов. Незаметно подкрадывались длинные вечерние тени. Я встал и стал выискивать какое-нибудь убежище. Из леса в город решил не возвращаться. Все равно моя миссия кончилась провалом, из мира изгнанников уже не вернуться. Конь не примет меня.

Час спустя в низинках и густом подлеске скопилась ночная мгла. Она вилась, клубилась рыхлыми комками и с шипением рассеивалась. И снова сгущалась, твердела, силясь выбраться в вещественный мир. Холод ужаса охватил меня: Черный паук! Двойник моей черной души! А власть дяди Абу над пауком, вспомнил, в лесу кончалась. Я заметался, убегая от крадущейся тьмы, выскакивал на полянки и наконец вырвался на опушку.

Я вернулся в город, и, не в пример привередливому коню, нечистая сила приняла меня как своего, встретила как родного.

– Слава дьяволу, живой! – воскликнул Усач.

На засветившемся экране видеофона возникла озабоченная физиономия главы департамента.

– Уцелел? – хмурый лик Аристарха Фалелеича прояснился. – И даже не ранен?

Мурлыкин снова насупился и с презрением заговорил о склочниках людях, которых ни минуты нельзя оставлять без конвоиров. Историческая партия, как я узнал от него, потеряла в этот день почти половину своего состава. С еще большим гневом директор департамента обрушился на своего заместителя. За самоуправство и глупость мистер Ванвейден снят с должности и брошен на грязную и унизительную работу по вылавливанию и сжиганию мелких бесов.

Новость для меня приятная, но и она не радовала. Лег в постель в таком подавленном состоянии, что никак не мог уснуть. В расстроенном воображении прыгали какие-то лохматые тени, неясные образы: ведьмы и гарпии, кружащиеся под куполом храма, искаженные физиономии «прокаженных». А когда за окном услышал хохот Весельчака, понял, что начинаются галлюцинации.

Еще этого не хватало! Я встал и подошел к окну. Никого и ни малейшего звука. Не шевельнется ни один листик, не дрогнет ни одна тень. На кусты сирени и траву мирно струился свет луны. Совладав со своими нервами, я лег и начал засыпать. Но тут, в полудреме, что-то коснулось моего сознания, а из неведомой дали донесся еле различимый шепот.

– Тебя сегодня что-то расстроило… Что случилось?

– Все пропало! Мне не вырваться отсюда. Да и ты погибнешь. Мы оба… Из-за моей паучьей души.

– Догадываюсь… – Голос становился все более отчетливым. – Побывал в лесу и снова встретился со своим милым созданием? И бегал от него? Ну нет, от самого себя не убежишь.

– Никак не можешь без ехидства. А дело серьезное. Задание сорвется. Орленок шарахается от меня – вот что страшно.

– А не слишком ли торопишься?

– Опасаетесь, что вернусь, не выполнив задания? Потому и конь так чуток?

– Отчасти потому… Но расскажи, что видел и что делал.

Мой рассказ, к счастью, не прерывался на сей раз ироническими репликами. Напротив, собеседник одобрил многие мои поступки. А мое поведение с дядей Абу привело его в восторг.

– Молодец! Да понимаешь ли, балда, что произошло? Ты стал лучше. Иначе бы не сблизился с дядей Абу.

– Он почувствовал бы что-то неладное? Как конь?

– Почти что так. Сейчас узнаешь, что такое Сфера Разума. Еще один сеанс, и ты сделаешь еще один шаг к нашему миру.

– То есть я стану еще ближе к самому себе? Я постепенно возвращаюсь в свою подлинную личность? А Пьер Гранье – псевдоличность?

– Не знаю…

– Что такое? Что ты сказал? Повтори.

В ответ – ни звука. Что все это значит? Его последние слова, сказанные исчезающим, как эхо, шепотом, мне просто почудились? Или он сам толком ничего не знает? Кто же я?

Я решил не терзать себя подобными вопросами. Я подошел к окну и еще раз удостоверился, что в садике перед коттеджем никого нет. Похоже, что сегодня меня не собираются пугать.

Я лег и закрыл глаза. Сейчас засну, и маленький Василь (то есть я?) проснется в иной реальности, в стране Сферы Разума.

Сфера Разума

Так связан, съединен от века

Союзом кровного родства

Разумный гений человека

С творящей силой естества…

Ф. И. Тютчев

Еще во сне его слуха коснулись грустные и куда-то зовущие звуки свирели… Сознание просыпалось, и Василя вновь стали томить все те же непонятные чувства и мысли. Откуда приходит загадочный и неуловимый, как туман, пастух? Может быть, не из древних земных полей, а с далеких космических пастбищ?

Мысль до того странная, что Василь окончательно проснулся и рассмеялся. Космические пастбища! Надо же придумать такое. Тут же вспомнил, что через час, когда в полях рассеется туман и вместе с ним уйдет таинственный гость, с внеземной станции спустится другой пастух – дядя Антон. Вот этот никуда не уйдет, с ним можно поговорить, узнать много нового.

За окном уже вовсю трещали воробьи, утренние лучи медленно ползли по стене комнаты и коснулись косяка дверей. Василь вскочил, принял волновой душ, позавтракал и босиком помчался за околицу села.

Поля дымились, искрились травы, и от обжигающе холодной росы захватило дух. Вот и роща Тинка-Льдинка, похожая по утрам на струнный оркестр – так много здесь было птиц. За рощей степь. В ее просыхающих травах уже путались пчелы, а на пологом холме паслись лошади. Это как раз тот самый небольшой опытный табун, который изучает ученый-пастух дядя Антон.

Василь подскочил к своему знакомцу – недавно родившемуся жеребенку, обнял его за шею, гладил гриву и приговаривал:

– Хороший ты мой. Хочешь, мы будем с тобой дружить?

– Он хочет к своей маме, – услышал мальчик голос дяди Антона. – Отпусти его. Это еще совсем малютка, сосунок.

Жеребенок смешными шагами подошел к своей маме – светло-серой кобылице Стрелке, встал под ней, как под крышей, и начал сосать молоко.

– А имя ему еще не придумали? – спросил Василь.

– Пока нет. Хочешь предложить?

– Вчера вы говорили, что он из старинной породы орловских рысаков. А что, если назовем его Орленком?

– Хорошее имя, – одобрил дядя Антон.

Мальчик сел рядом с высоким светловолосым пастухом и задал все тот же вопрос о другом, постоянно тревожившем его воображение пастухе: кто он? Дядя Антон, к сожалению, лишь пожал плечами и ответил почти теми же словами, что и фея весенних лугов.

– Кто его знает. Он пасет лошадей только ночью. Но как пасет! Лошади так и льнут к нему. И чем он их приворожил?

– А вы хоть раз видели его?

– Нет. И пытаться не следует. Он этого не любит.

– А что, если он не земной пастух? А что, если он приходит с древних космических пастбищ?

– Космических? Ну это вряд ли, – рассмеялся дядя Антон. Он встал, подошел к Стрелке и посмотрел ей в глаза, потом сел на бугорок и задумался. Василь понял, что сейчас лучше не мешать ученому-пастуху.

Мальчик ушел в сторону и устроился под могучим и давно полюбившимся ему тополем. Его крона так разрослась, что казалась густым зеленым облаком. «Тополь-бормотун», – так назвал его про себя Василь. И в самом деле: более болтливого дерева не было в окрестных лесах и рощах. Стоило пронестись ветерку, как его ветви начинали переговариваться, листья шуметь, и долго потом стоял несмолкаемый гул. И даже когда ветер стихал, тополь не унимался и продолжал бормотать. Может быть, там шепчутся дриады? Василь поднял голову, но в зеленой полумгле увидел лишь пляску острых, как иголочки, солнечных лучей и птичьи гнезда.

Василь взял из Памяти книгу. Но не читалось. Его внимание привлек небольшой табунок лошадей, проскакавших вдали. Но это обычные лошади. Совсем иное дело табун, где родился Орленок. Такого табуна в мире больше нет. Над ним работают ученые, в том числе и дядя Антон.

Ученый-пастух все так же сидел на бугорке, глубоко задумавшись. Сейчас он, наверное, советуется со Сферой Разума. Василь уже знал, что Сфера общается и с ним, и с другими детьми. Но пока лишь внешне – с помощью фей, русалок, дриад и других природных существ. Нет, у взрослых общение более глубокое, телепатическое. Перед ними – вся историческая память и все знания человечества. Сейчас дядя Антон, может быть, даже видит своих коллег – ученых-«лошадников», живущих в разных странах. Он разговаривает с ними, спорит. Уже не один год они работают с опытным табуном. С помощью Сферы они меняют наследственность лошадей и динамику биотоков. Все это Василь слышал от дяди Антона. Ученые хотят, чтобы обыкновенные лошади стали чуть ли не сказочными. Кое-какие успехи уже есть. Многие их подопытные бегают со скоростью триста километров в час. Но зачем? Об этом Василь спросил у пастуха, когда тот освободился.

В ответ услышал удивительные вещи. Оказывается, некоторые его питомцы могли бы покрыть в час чуть ли не тысячу километров, если бы не сопротивление воздуха. Но скорость не главное. Ученые добиваются, чтобы их кони свой немыслимый бег в пространстве превращали в бег во времени. Василь знал, что где-то в космосе время и пространство могут взаимно переходить друг в друга. Но чтобы такое на земле? Да еще с лошадьми?

– Именно с лошадьми, – убеждал ученый-пастух. – Миллионы лет естественная эволюция словно растила их для этого. Смотри, какое благородство, какая целеустремленность линий и форм! Так и кажется, что кони вот-вот сорвутся с места и, мелькнув в пространстве, умчатся в тысячелетия. Но природа не создала их такими. Не смогла одна. Вот мы и хотим помочь ей.

– А не уйдет ли случайно Стрелка в прошлое от своего жеребенка?

– Нет, Стрелка и другие взрослые лошади лишь переходные экземпляры. Но их потомство… Твой Орленок, Витязь, Метеор нас обнадеживают. Может быть, они вырастут настоящими хронорысаками.

– Хроноптицы! – вспомнил Василь. – Я читал фантастический рассказ о хроноптицах.

– Это что. Недавно вышла интересная книга. Там уже не хроноптицы улетают, а люди уходят в прошлое. Уходят просто пешком и шагают по пыльным дорогам столетий. Да вот она, держи.

Василь взял из рук пастуха фантастический роман, который так и назывался «Пыль столетий». И написал его…

– Дядя Абу! – воскликнул пораженный Василь и вскочил на ноги.

– Почему дядя? – улыбнулся пастух. – Абу Мухамед живет далеко, и ты не знаешь его.

Но Василь уже не слышал, о чем говорил пастух. В его ушах свистел ветер – он мчался в село, чтобы поделиться новостью с ребятами.

У крайних хат на вершине вербы вертелся ворон Гришка и с любопытством посматривал вниз. Василь смекнул: это неспроста. И верно: под вербой сидел сам автор и беседовал с сельской ребятней.

– Вот! – Запыхавшийся Василь поднял над головой книгу. – Смотрите!

Ребята передавали друг другу роман и с уважительным удивлением поглядывали на дядю Абу. А тот с равнодушным видом повертел книгу в руках, потом отбросил ее в сторону и с подчеркнутой скромностью сказал:

– Ерунда.

– Ер-рунда, – четко подтвердил Гришка.

Дядя Абу рассмеялся и погрозил ворону пальцем. Чувствовалось, однако, что Гришка крепко уязвил его авторское самолюбие.

– Я еще не такие книги напишу! Вот увидите! – с мальчишеской запальчивостью воскликнул дядя Абу.

После полудня Василь, желая познакомить дядю Абу и ребят с ученым-пастухом, повел их в поле. Становилось душно. В травах почему-то притихли кузнечики, и даже в роще Тинка-Льдинка перестали петь синицы.

– Верный признак, – сказал дядя Абу. – Скоро будет гроза.

Ребята не поверили – уж очень чистым и по-июньски синим было небо. Но минут десять спустя, когда показался табун с ученым-пастухом, неведомо откуда прилетела туча, черные крылья которой вскипали по краям белой пеной. С шипением и свистом, с какой-то театральной яростью на ребят накинулась гроза. Те криками приветствовали ее, потом вприпляску и с хохотом бросились под зеленую крышу того самого тополя. Там было сухо, и лишь меж корней тоненькими ручейками потекла откуда-то вода.

Под сабельными взмахами молний белым пламенем озарялись луга, гасли и снова вспыхивали. За дождевыми струями сизыми призраками бродили лошади, кусты и деревья колыхались и дрожали, становились смутными и расплывчатыми.

Но самое удивительное творилось с пастухом. Солидный ученый бегал, как мальчишка. Возбужденно приплясывая, он вглядывался в ветвящееся огненными змеями небо, спешил от одной лошади к другой, всматривался в них и к чему-то будто прислушивался. Видимо, под влиянием ливней и грозовых разрядов с его питомцами что-то происходило, что-то скрытое и непонятное для непосвященных. Природа, догадывался Василь, творила хронорысаков.

Туча улетела на восток. Поля задымились и засверкали под солнцем. Ребята вышли из-под тополя, но пастух даже не заметил их. Он ползал по луговине и внимательно вглядывался в травы, которыми питались лошади. Электрические разряды и озон наверняка и в травах что-то изменили. Пастух сорвал для анализа несколько пучков клевера и улетел на внеземную станцию. Знакомство с ним пришлось отложить.

Каждое утро Василь и Андрей уходили в поля, где просыпались пчелы и цветы раскрывались навстречу солнечным лучам. За холмами иногда слышался голос певуньи-феи, а на озере друзей неизменно ждал насмешливый, ершистый и все же бесконечно милый Кувшин. Частенько во время купания сердце у Василя вдруг замирало: как он там, белоснежный четвероногий друг? И, невзирая на иронические реплики Кувшина, мальчик убегал в поле, где его радостным ржаньем встречал подрастающий Орленок.

Незаметно из дальних стран золотой птицей прилетела осень и тихо села на поля и рощи, раскинув свои многоцветные крылья. И Василю пришлось надолго распроститься с лошадьми и вольной жизнью – наступил его первый учебный год. Вместе с тремя десятками мальчиков и девочек он иногда целыми днями жил в школьном классе – многоликом и почти живом творении. Большая светлая комната с партами по желанию превращалась в любую лабораторию. Меняя форму, она погружалась в воду и даже в недра земли. Но чаще всего парила в облаках. Поэтому ребята и называли свой класс воздушной лодкой.

Лодка летела над материками и океанами, незримая для живущих внизу. Но сами школьники видели нежную зелень альпийских лугов и блеск южных морей, слышали шелест американских прерий и океанский гул сибирской тайги. Под ними проплывала вся биосфера – основа их жизни, хранительница материальной и духовной культуры человечества.

Многое, очень многое ребята узнали о мире еще в раннем детстве, когда дружили с феями, дриадами и другими природными существами. Будто сама природа делилась своими знаниями, будто ребята впитывали их вместе с ароматами лугов и пением птиц. Поэтому первоклассники сразу же приступили к таким наукам, какие их одногодкам прошлых времен и не снились.

А как интересно проходили часы после занятий! Однажды в ноябре, когда их родные луга и рощи припорошились снегом, летающая лодка вплыла в сумерки жарких джунглей и раскинулась туристским лагерем. Все здесь необычно: лианы, спускающиеся сверху толстыми канатами, мохнатые стволы, оплетенные вьющимися растениями с большими и яркими цветами. В полумраке древовидных папоротников ребята впервые увидели фавна – недоверчивого и пугливого лесного обитателя.

Когда воздушная лодка приземлилась на новозеландском берегу Тихого океана, вмиг все преобразилось. Вместо душных джунглей открылись бескрайние синие дали, откуда дули свежие ветры. Набегающие волны с шуршанием гладили песок и оставляли у самых ног шипящие ожерелья пены. Ребята шумно переговаривались, но Василь молчал, с опаской поглядывая на стоящую рядом Вику. Однако девочка была так непривычно серьезна и задумчива, что Василь успокоился: язвительный язычок у Вики сегодня отдыхал.

– Тише, ребята, – сказала она. – Не видите разве?

В отдалении на прибрежной скале сидела девушка и тихо напевала. Потом подняла руки, шевельнула пальцами и словно коснулась ими невидимых струн: океан зазвучал.

– Морской композитор, – восторженно прошептала Вика.

Все знали, что Вика мечтала о славе степного композитора, хотела преображать шелест трав, пение птиц, свист ливней и грохот грозы в гармонию, в никем не слыханные созвучия и мелодии.

Василю, однако, морская музыкантша и певунья казалась подозрительной. Ее пышная прическа, похожая на пену прибоя, и платье цвета розового коралла наводили на мысль: уж не вышла ли она из океана? Вспомнился почему-то один древний философ (после встречи с Шопенгауэром Василь увлекся философией). Древние греки не случайно называли своего философа Темным: в его книгах Василь пока мало что понял.

– Может, это морская нимфа? – неуверенно возразил Василь. – В нимф верил даже Гераклит Темный.

– Сам ты темный.

Вика с жалостью посмотрела на Василя, но придумать что-нибудь более обидное и язвительное не успела.

Девушка с ловкостью горной козы спустилась со скалы и подбежала к ребятам.

– Северяне! – рассмеялась она. – Догадываюсь, что вы школьники из краев, где поют сейчас вьюги. Здравствуйте, северяне! Давайте знакомиться. Меня зовут Аолла.

Девушка-южанка была общительной, веселой и уж до того земной, что Василь приуныл. Вика торжествовала.

– Сколько у вас осталось до занятий? Еще целый час? Подождите, я вернусь со своими подругами, и мы устроим праздник.

Аолла вошла в воду, нырнула и стремительно уплыла в зеленую глубину.

– Океанида! – в изумлении воскликнула Вика.

Валы набегали и с плеском ложились у ног. Из самой высокой и шумной волны, из ее пены выступили Аолла и десятка два ее подруг. И всеми красками запестрел желто-лимонный пляж. Каких только платьев тут не было: красных и розовых, как кораллы, зеленых, как водоросли, кружевных и белых, как облака. И сами океаниды тоже разные. В большинстве своем шумные и веселые, как Аолла. Но встречались и тихие, с задумчивой грустинкой на красивых лицах. Одинаковыми были только глаза – синие, как океанские дали.

В груди у ребят что-то дрогнуло: перед ними в живом виде предстал сам красавец океан. Приветствуя Аоллу и ее подруг, они восклицали:

– Океан! Океан! Здравствуй, океан!

И праздник получился океанский – широкий и певучий, с хороводами на пляже и с играми на воркующих волнах. А когда одна из задумчивых океанид, свидетельница многих событий прошлого, садилась на берегу, ребята, затаив дыхание, слушали ее страшные рассказы о кораблекрушениях и бурях, о морских битвах и сражениях с пиратами. Потом снова песни, музыка и танцы.

О празднике мальчики и девочки хотели рассказать своим учителям, но те уже все знали и строили занятия так, что они казались продолжением морского карнавала. Как, например, не вспомнить певучих и грациозных океанид на уроках музыки и хореографии. Об океанологии и говорить нечего. Первое знакомство с этой наукой состоялось именно здесь, когда воздушная лодка превратилась в подводную, вплыла в глубины океана и легла на дно.

Летающая лодка побывала затем в эвкалиптовых лесах Австралии, на вершине Эвереста и во многих других местах. В конце учебного года, в мае, она растворилась в родной среднерусской лесостепи. Незримая и неощутимая, она готова в любой момент прийти на помощь и развернуться во что угодно.

Но ребята не нуждались в ней. Они сидели на сухой, прогретой солнцем траве, а кругом в низинах пылали цветы. Апрель и май – пора купавок. Куда ни кинь взгляд, плескалось золотое море купавок с зелеными островами холмов.

Перед ребятами, щурясь на солнце, прохаживался высокий пожилой учитель истории и классный наставник. Имя и отчество у него самые привычные для этих мест – Иван Васильевич. Но фамилия необычная и вполне «историческая» – Плутарх.

– Вот мы, ребята, и дома, – счастливо улыбаясь, сказал историк Плутарх. – Во многих странах вы побывали и многое узнали. Но знания не главное. Многознание уму не научает – так сказал один древнегреческий философ. Может быть, кто-нибудь назовет его?

– Я знаю! – вскочил Василь. – Это сказал Гераклит Темный.

– Правильно. А теперь попрошу Вику объяснить, почему его называли Темным.

Вика, сидевшая рядом с Василем, медленно поднялась и растерянно оглянулась. О знаменитом греке она ничего не знала. Василь хотел выручить ее, подсказать, хотя и сам толком не знал, что именно подсказать. Но тут Вика решилась:

– Потому… Потому, что он был негром.

– Негром?! – ошеломленно вскинув брови, переспросил учитель.

Ребята расхохотались так громко, что сидевшие на соседнем кусте синицы испуганно вспорхнули и улетели. Василь всячески утешал пристыженную Вику, говоря, что на такой вопрос сможет ответить разве лишь Розочка.

Встал Сережа Розов, сказал два слова и зарделся. За скромность и способность краснеть он и получил свое прозвище. Справившись со смущением, Сережа начал говорить, заставив утихнуть самых шумных ребят – Розочка уже не раз удивлял их. Глубина мысли Гераклита была не всегда ясна современникам, сказал Сережа, поэтому его и называли Темным. Гераклит обладал одновременно конкретно-образным и абстрактным мышлением, способным, как уверен был сам философ, охватить мировой логос, вселенскую мудрость и гармонию.

– Гармоническая личность начинается с гармоничного восприятия мира, – добавил учитель. – Такой космический взгляд на мир вы усваивали с первых шагов своей жизни, встречаясь с травами и росами, с феями и дриадами, впитывали незаметно вместе с шумом древесной листвы и голосами птиц. Людям прошлых веков странной показалась бы такая природа, такая экологическая среда. А как она возникла, вы увидите завтра на итоговом уроке.

Ребята уже не раз слышали о волшебном итоговом уроке. Интриговал он их до чрезвычайности. Поэтому следующим утром они пришли на то же место, но раньше условленного времени. Первые лучи ощупывали холмы, врывались в темные низинки, и там золотыми огоньками вспыхивали купавки. И такая тишина, что, казалось, слышно было, как в травах движутся весенние соки.

Через несколько минут появился историк.

– Уже собрались? – усмехнулся он, понимая нетерпение ребят. – Ну что ж, начнем пораньше. Сейчас мы в фокусе особо запрограммированных биополей. Вы проживете всю историю человечества. Не спрашивайте, что это – сон или явь? На это вам ответит потом специальная наука фантоматика.

Но что это? В ушах затихающим, уходящим эхом еще слышалось слово «фантоматика», Василь все так же сидел на траве, но уже в далеком прошлом, в глухих чащобах древнего леса. Но самое удивительное произошло с ним самим. Его тело сплошь покрыто густой бурой шерстью, и это Василя почему-то не испугало, показалось даже забавным и смешным. И ходил он смешно – полусогнувшись, на задних лапах и передними касаясь земли. И вдруг Василь замер, словно скованный необъяснимым страхом, осторожно взглянул вверх – в зеленую мглу листвы. Оттуда послышался предостерегающий крик сородича. Василь легко, словно подхваченный ветром, взлетел, уцепился за сук и взглянул вниз. Под деревом рычал и вертелся опоздавший с прыжком густогривый зверь – гроза древнего леса. В редких солнечных лучах, скользящих сквозь густую листву, его рыжая спина искрилась и вспыхивала, как пламя.