Текст книги "Два капитала: как экономика втягивает Россию в войну"

Автор книги: Семен Уралов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 4. Где проходят фронты Третьей мировой

Итак, мы определили, что главной целью в мировой войне являются экспансия капитала, завоевание новых рынков и колонизация проигравших. С момента возникновения капитализма, в конце XVI века, методы и цели мировых войн не менялись, просто до активного развития информационных технологий конфликты проходили в другой атмосфере. Телевидения не было, поэтому никто, кроме очевидцев, не видел, как горят корабли испанской «непобедимой армады» в ходе мирового конфликта Британии и Испании. Не было соцсетей, чтобы лайкнуть фотографию генерал-губернатора Индии сэра Роберта Клайва на фоне сокровищ, вывезенных из Калькутты. Никто не постил в «Инстаграме» селфи со скальпами индейцев и не снимал на видео сожжение деревень аборигенов Австралии и Океании. О масштабах колонизации можно судить по закромам британских, французских и испанских музеев.

Причем если в XVIII и XIX веках колонизация носила выраженный военный характер, то начиная с Первой мировой немного изменился информационный контекст. Это связано в первую очередь с растущей грамотностью народных масс. Дело в том, что до начала XX века политика и экономика была уделом избранных слоев населения. В эти сферы были допущены от силы 1–3 % населения – дворяне, купцы, банкиры, промышленники, генералы и адмиралы, а также профессиональные политики из числа разночинцев и средней буржуазии. Однако по мере развития производственных отношений и механизации, а затем и автоматизации труда требовалась более квалифицированная рабочая сила. Политических свобод народным массам никто давать не собирался, но экономическая жизнь диктовала свои условия. Если ты успешный промышленник – тебе важно оборудовать производство новыми станками, следовательно, нужны квалифицированные рабочие и инженеры. Бурное развитие промышленности изменило общественное устройство большинства стран, экономика требовала массы рабочих рук. Города в то время представляли собой печальное зрелище. После деревни с тяжелым физическим трудом, но на свежем воздухе и с гарантиями точно не помереть с голоду города казались каменными могилами. Зловонные канализации, подворотни трущоб, где ютятся нищие, проститутки, воры и убийцы. Города обрастали индустриальными районами, состоящими из завода или фабрики и одно– и двухэтажных бараков, где ютились рабочие и их семьи. О защите труда, технике безопасности, санитарии и медобслуживании до начала ХХ века частный капитал мало заботился, да и сегодня в большинстве колонизируемых стран Африки, Азии и Латинской Америки условия труда мало изменились. Условия жизни зарождающегося промышленного пролетариата описаны в произведениях Чарльза Диккенса, Оноре де Бальзака и Джека Лондона.

Жизнь человека в городе разительно отличалась от жизни человека в деревне, это проявлялось во всех качественных показателях. Отправить человека из деревни на работу в город было делом непростым, крестьян надо было сгонять со своей земли. Так, в Англии развернулся процесс огораживания, когда королевская власть просто забирала у селян землю. За счет превращения класса крестьян в класс промышленных рабочих стране удалось провести первую в мире масштабную индустриализацию. Но поскольку вся добавленная стоимость доставалась промышленному капиталу, то индустриализация проводилась в интересах тех самых 2–3 % элитарной прослойки.

В Российской империи, которая вплотную подошла к необходимости индустриализации и развитию промышленного капитала во второй половине XIX века, с этими же целями было ликвидировано крепостное право. Землю получили помещики (аграрный капитал) и казна (госкапитал), а крестьян выгнали на открытый рынок труда. «И пошел я в люди», – написал Максим Горький, объясняя обычную судьбу крестьянского подростка, оторванного от традиционного способа производства. Города манили вчерашних крестьян возможностью быстрых денег. Среди городской босоты из бывших крестьян ходили легенды, как кому-то удалось удачно устроиться приказчиком к миллионщику или соблазнить барыню-вдовушку. Но это были легенды, а в реальности превращение класса крестьян в промышленный пролетариат означало тяжелую работу и смерть в молодом возрасте. Если не заработаешь туберкулез в сыром бараке, то тебя или зарежут в трущобах, или до полусмерти изобьет приказчик.

Конечно же, имелись образцово-показательные производства, однако число их было ничтожным и связано это было исключительно с прогрессивными взглядами собственника. Но в массе своей промышленный капитал интересовали максимальная добавленная стоимость и количество выпущенной продукции.

Джинн уже был выпущен из бутылки. Промышленный рабочий был более образован, нежели крестьянин, а самое главное – в среде промышленных рабочих стали зарождаться особые социальные отношения. Когда ты трудишься в коллективе, где от результата личного труда зависит результат общий, то у тебя включаются совершенно новые мотивы и зарождаются новые цели. Любое производство – это коллектив, и когда люди объединены общим трудом, появляются общие цели. Сначала цели сугубо хозяйственные: как улучшить условия труда и побыстрее сделать работу. Затем цели и мотивы становятся экономическими: как повысить жалованье и сократить рабочий день. Рано или поздно коллектив эволюционирует до политических целей и требований: профсоюзы начнут организовывать стачки и забастовки, а также участвовать в выборах и отправлять своих представителей в парламенты и местные советы.

По мере роста промышленных отношений политика становится все более массовой деятельностью. Рост образования и масштабное промышленное производство делает политику общедоступной. Еще вчера книга была дорогой вещью, а сегодня газета – распространенное явление. Печатать книги, журналы и газеты все более выгодно – рабочие учатся читать и становятся потребителями литературы, публицистики и журналистики.

Экономические войны уже нельзя вести как раньше, приходится учитывать общественное мнение, которое не всегда на стороне правящего класса. Вернее так: общественное мнение всегда может формироваться правящим классом, однако это происходит не одномоментно и требует определенных технологий.

Подготовка противостояния с конкурентом теперь требует значительных ухищрений. Первая мировая война началась с массированной пропаганды ненависти к противнику. Британскому обществу долгие годы внушали, что главным врагом является германский промышленник. Лозунг кайзера Вильгельма о том, что будущее Германии лежит в мировом океане, интерпретировалось как посягательство на морскую монополию Великобритании.

Германского обывателя точно так накачивали, объясняя неизбежность войны. Слишком мало жизненного пространства, германский народ обделили. Подлые французы и алчные британцы «отжали» себе колонии по всему свету, а немецкий народ – самый трудолюбивый и законопослушный в мире – остался не у дел. А ленивая патриархальная Россия и вовсе не заслуживает тех просторов и богатств, которые ей достались.

Технологии информационной подготовки войн, полномасштабно развернувшиеся в Первую мировую, впервые были опробованы ранее – во время наполеоновских войн. Бонапарт во многом обогнал свое время, в том числе и в вопросах работы с общественным мнением. Подготовка войны с Россией велась Наполеоном долго и системно: Россия – варварская страна, которая не умеет распоряжаться своими богатствами; Россия – вечная угроза Европе, от этих азиатов всегда надо ждать удара в спину.

Россию всегда хотели видеть евразийской Индией – огромной колонией, которую надо освоить. Однако каждый раз колонизатор наступал на те же грабли. Прямое вооруженное столкновение показывало превосходство русского оружия и военного гения над колонизаторами. Начинали войну, думая, что имеют дело с папуасами и индусами, а получали отпор как нигде доселе. Все попытки прямой колонизации России заканчивались войнами и поражениями колонизаторов. Колонизировать Россию классическим методом – с помощью экспедиционного корпуса, а затем отдав на растерзание торговому, промышленному и финансовому капиталу – не получалось. Но это не значит, что попытки не будут продолжены, слишком большой приз на кону.

Второй аспект колонизации заключается в том, что брать политическую ответственность за колонизируемого никто не намерен. Капитал интересуют только добавленная стоимость и отсутствие границ для свободного движения товаров и оборотных средств. Поэтому идеальная победа в мировой войне – когда противник рухнет из-за накопившихся внутренних противоречий, когда на поверхность выйдут разрушительные силы общества.

То, что мировые войны будут проходить по такому сценарию, стало понятно после Первой мировой. До этого по привычке считалось, что война – дело скоротечное: несколько генеральных сражений, капитуляция и получение экономических призов победителем. Несколько лет до начала Первой мировой пресса Франции, Германии, Британии и России убеждала обывателей, что война хоть и неизбежна, но зато скоротечна, нации надо чуть-чуть напрячься – и победа наступит буквально через пару месяцев. Военные также убеждали правящие элиты и промышленный капитал, что победа будет скорой. Самым ярким примером является германский план «Шлиффена» – разработка стратегического плана, предполагающего оккупацию Франции в течение трех недель, а затем стремительную переброску сил на Восточный фронт и сокрушение России.

Однако реальность Первой мировой изменила ход истории и заставила сделать выводы, что традиционные методы колонизации исчерпаны. Новый информационный век требовал новых методов, когда экономической экспансии помогают не только военные, но также и гражданские технологии. Более того, именно в ХХ веке появляются специфические политические и культурные технологии, которые служат методам ведения мировых войн.

В ходе гражданской войны на территории Украины, после смены юрисдикции Крыма и Севастополя, в политическом лексиконе русского языка возникло понятие «гибридная война». Это понятие также стали распространять на войну в Сирии и Ираке. Появились прогнозы, что гибридная война – это новая разработка XXI века. То есть по привычке вместо того, чтобы попытаться разобраться в сути нового явления, его проще назвать новым словом. «Гибридная» означает, что где-то есть какая-то «правильная» война. Такая война, которая подходит под все параметры. Война, которой выдали удостоверение «настоящей войны», она где-то там, а у нас война не настоящая, а «гибридная» какая-то. Вроде война, а вроде и не война.

Злую шутку с нашим еще образованным, но наивным обществом может сыграть образ Великой Отечественной войны. Войны тотальной, которая объединила все классы, все слои общества, власть, народ и правящую партию. Такое искаженное, в чем-то инфантильное представление о мировой войне может дорого обойтись нам. Мы попросту не увидим реальных угроз, думая, что мировая война – это обязательно фронты, ракеты и штыковая атака. Причем один раз наше общество уже проглядело крах государства в 1989–1991 годах. Тогда все ждали врагов на танках и со свастикой на фюзеляжах, а потеряли СССР без единого выстрела. Разве это не гибридная война?

А война в Афганистане, когда советский спецназ на несколько минут захватил дворец Амина, а в газете «Правда» написали, что «в результате поднявшейся волны народного гнева Амин вместе со своими приспешниками предстал перед справедливым народным судом и был казнен», разве не была «гибридной войной»?

Или война была не гибридной в Югославии, когда сначала вооружали хорватов и боснийцев, а бомбить Белград решили только через пару лет?

Каждая новая война непохожа на предыдущие. Потому что человек считает войной лишь те действия, когда начинают падать снаряды и летать пули. Когда картинка из телевизора с убийствами мирных граждан становится реальностью, только тогда до общества доходит – да, это война. Хотя на самом деле война в горячей фазе – это всего лишь продолжение конфликта, но уже новыми способами.

Для того чтобы мировая война стала мировой, нужно, чтобы ее последствия прочувствовала большая часть человечества или как минимум континента, на котором разворачиваются основные столкновения.

Скорее всего, прямых боевых столкновений целых армий, как мы привыкли видеть в кино про Великую Отечественную, не будет. Не будет танковых клиньев «Абрамсов», которые пойдут наперерез легиону «Армат». И псковским десантникам вряд ли предстоит померяться силами в прямом бою со штатовскими морпехами. Причина банальная – обладание Россией ядерным оружием, способным уничтожить любого противника.

Третья мировая – это война экономик без прямого столкновения противников. Вместо фронтов и образа супостатов каждый из участников столкнется с ситуацией, когда хаос вокруг границ начнет расползаться внутрь страны. Третья мировая – не только война экономик, но еще и война управляющих систем. Советский Союз рухнул не только потому, что не выдержала экономика. Вовсе нет, потенциал развития был не исчерпан. Более важным фактором стал управленческий кризис, когда правящие элиты не поняли, какие вызовы стоят перед ними. Поколение фронтовиков, на которых держался послевоенный рост, не смогло вырастить преемников и дать им ту остроту понимания исторических процессов, которую воспитывали в каждом гражданине ВЛКСМ, ДОСААФ, ГТО, пионерия и внеклассное чтение.

Основные фронты Третьей мировой пройдут на периферии главных участников. Особенно жестко придется России, потому как последние двадцать пять лет она окружена государствами осколочного типа, образовавшимися на базе советских республик, но государствами зачастую так и не ставшими.

Национальная периферия – болевая точка России. Причем не только России, но также союзников – Беларуси и Казахстана. Несмотря на то что после развала СССР появилось полтора десятка государств, на самом деле экономический контур остался один. Кое-где, например в Латвии, его удалось перестроить в новую экономическую систему – Евросоюз. Однако даже в Прибалтике хозяйственный контур все равно остается союзный. Это видно на примере портов Латвии и Эстонии, которые без интеграции с Россией оказались пустыми и никому не нужными. Российский экспорт ушел из Прибалтики, потому что таможенные барьеры сделали его бессмысленным. Импорт в Россию из Европы или Евроатлантики через Прибалтику также не имеет смысла – ввозить логично через те порты, где и таможат, то есть напрямую в Санкт-Петербург, минуя ненужных посредников из Латвии, Эстонии и Литвы.

Периферийные государства, образовавшиеся на базе бывших советских республик, являются интересным политэкономическим феноменом. С одной стороны, все они родились на базе достаточно эффективного и управляемого государства, каким был СССР. Каждой республике в наследство достались какая-никакая промышленность, воспитанные и образованные люди, нехилый обрубок Советской армии и тысячи объектов госсобственности в самых разных формах – от промышленных комбинатов до помещений детско-юношеских спортивных школ. Советский чиновник был пускай и неповоротлив, но исполнителен. Общество в основном было дисциплинированным, и власть могла при желании понимать, что происходит в трудовых коллективах.

Государственность как функция оказалась способна воспроизводиться далеко не во всех республиках. Кого-то (Армению, Азербайджан, Молдавию и Грузию) сразу же начали сотрясать гражданские войны, еще до 1991 года. Кто-то (Таджикистан) принял эстафету гражданской войны через пару лет – в 1993-м. Украине потребовались две цветные революции, чтобы скатиться в гражданскую войну. В Киргизии две цветные революции тоже были, два президента в изгнании, но до гражданской войны не дошло.

Устойчивая государственность фактически сохранилась и воспроизводится только в Российской Федерации, Беларуси и Казахстане, что выразилось в возможности создания сначала Таможенного, а затем Евразийского Союза. Вступать в такие сложные интеграционные отношения могут только дееспособные государства. Армения, которая стремится войти в ядро союза, достаточно уязвима для внутриполитических испытаний типа цветной революции.

Остальная национальная периферия – главный фактор риска для России и союзников.

Попробуем разобраться, как так произошло и почему именно национальная периферия является зоной риска и главным фронтом конфликта.

Развал Советского Союза также начался на периферии. Если быть точным, то первым звоночком для СССР была война в Афганистане. Несмотря на то что партия и правительство так и не смогли объяснить советским гражданам, зачем она была нужна, ввод войск и контроль над Афганистаном имели вполне логичные политэкономические основания.

СССР в пик своего развития удалось добиться необычайных успехов в сфере общественной безопасности. Участковые ходили без оружия, большинство преступлений пресекалось профилактическими методами, а все неблагополучные подростки стояли на учете в детских комнатах милиции. Это было связано в том числе и с индустриальной структурой общества. Каждый гражданин был приписан к своей социальной ячейке. Безработица была не просто ликвидирована, наоборот – тунеядство было уголовно наказуемым преступлением. Параллельно с правоохранительной системой работы с гражданами была партийная вертикаль, профсоюзная, комсомольская и отраслевая. Гражданин представлял собой тугой клубок социальных связей, поэтому спрятаться в СССР было очень сложно. Несмотря на то что веб-камер не было, соцсети отсутствовали, а о сотовой связи даже не мечтали. Даже стационарный телефон был далеко не у каждой семьи, и чтобы получить его, надо было какое-то время стоять на очереди.

Уровня безопасности, как в Советском Союзе, современная Россия не может достичь, несмотря на новейшие технологии видеонаблюдения и компьютерной слежки. Но дело не в технологиях, а в самом принципе общественной безопасности. Когда государство создает многочисленные социальные коммуникации, то оно вовлекает гражданина в эти отношения. После того как государство вычеркнуло себя из активной идеологической и социальной работы, ему нечего предложить гражданину. Гражданин работает на частном предприятии, едет домой на частном автотранспорте, отдыхает в частных кафе, выезжает на отдых в частные санатории. Единственное место коммуникации государства с гражданином – это выборы. И то в силу того, что избирательная система зависима от политических технологий, выборы выродились в политическое шоу и имитацию политической борьбы.

Итак, безопасность в Советском Союзе была обеспечена на высочайшем уровне. На внутренних рейсах металлоискатели появились только во второй половине 70-х годов, а для того чтобы ездить по стране – от Бреста до Владивостока, от Ленинграда до Ташкента – можно было даже не брать с собой паспорт.

И вот на границе с самой бедной республикой СССР – Таджикистаном – образовалась территория хаоса. А границы в Средней Азии, как вы понимаете, очень условны, в частности между Таджикской ССР и Исламской Республикой Афганистан она проходила по реке Пяндж и горам Памира. Свободный оборот оружия среди гражданских, бесконтрольные посевы опиумного мака, рост исламских разновидностей нацизма – все это дестабилизировало юго-восточные регионы СССР. При этом советский Таджикистан был наименее индустриальной республикой, и б́ольшая часть населения была включена в аграрные отношения. Стоит отметить значительные культурные отличия таджиков от других народов Союза. Таджики – это персы, ближайшие родственники современных иранцев, фактически таджики – восточная периферия мира персидской культуры. В ходе переселения народов, возникновения и разрушения империи таджики оказались отрезаны от материнской культуры. Многочисленные тюркские народы – предки тех, кого мы знаем как узбеков, киргизов, казахов и туркмен, – вытеснили таджиков на периферию Средней Азии. В ареал влияния русской культуры таджикский народ попал накануне гибели Российской империи, в самом конце XIX века, поэтому даже в конце 1970-х годов таджики оставались глубоко религиозным народом, сохранившим архаичные формы социальной организации. Это выражалось во влиянии религиозных авторитетов, аксакалов и влиятельных родов и фамилий. Фактически советская власть инкорпорировала постфеодальное общество, которое адаптировалось под внешние требования центра и демонстрировало лояльность.

Начавшаяся в 1978 году гражданская война в Афганистане, естественно, создала угрозу для всего СССР: потекли потоки беженцев из Афганистана в СССР, участились перестрелки на границе, вырос наркотрафик, который тогда шел горными тропами Памира. Поэтому решение о вводе войск было единственно возможным. Тем более что после того, как взяли под контроль б́ольшую часть территории Афганистана, началась стремительная экспансия промышленного госкапитала СССР в отсталую экономику страны. Гражданское строительство, рост товарооборота, внедрение современных сельхозтехнологий, механизация ручного труда в Афганистане сказались и на экономически отсталой Таджикской СССР.

Военно-политическая операция в Афганистане была попыткой колонизации новой провинции промышленным капиталом, чтобы преодолеть проблемы в структуре экономики СССР. К концу 70-х годов зависимость от продажи углеводородов уже была критична, и промышленный капитал остальных отраслей практически не развивался. Последняя удачная масштабная индустриализация – это стройка БАМ.

Ввод войск в Афганистан и его стремительная индустриализация должны рассматриваться в отечественной истории не как ошибка или вынужденное решение, а как попытка дать новый толчок индустриализации за счет экспансии государственного промышленного капитала.

Сам факт ввода войск и затянувшаяся на десятилетие война так и не проанализированы в отечественной истории и до сих пор остаются излишне идеологизированной страницей. Кстати, вывод войск из Афганистана в 1989 году показал, что угрозы выявили абсолютно точно, потому что через три года – в уже «незалежном» Таджикистане – полыхала гражданская война.

Не менее насущная проблема любой имперской периферии – будь это Таджикистан, Латвия или Молдавия – межнациональные отношения. Советская классовая теория ограничивалась описанием сугубо экономического характера, доказывая, что рабочие разных национальностей друг другу – братья, а все остальные противоречия стираются. Надо только крепче строить социализм. Однако в реальности межнациональные и межэтнические противоречия оказались сложнее, чем это виделось сторонникам классового подхода. Столетия взаимоотношений народов и культур между собой затмили идеи социального прогресса и справедливости, которые внедряли чуть более полувека. Абсолютно советские армяне и не менее советские азербайджанцы начали резать друг друга. Многонациональный город Баку, где столетиями жили десятки тысяч армян, за несколько лет осиротел и потерял одну из своих культур. Из Нагорного Карабаха бежали семьи азербайджанцев, жившие там столетиями.

Молдаване стали называть себя румынами, перевели язык на латиницу и начали войну с Приднестровьем, которое решило остаться союзной Молдавией со своим языком и культурой. Чеченская война в России растянулась на десять лет. Ошские события на юге Киргизии, когда громили узбекские кварталы. Легальный расизм в Прибалтике, когда нелояльные жители, преимущественно русскоязычные, объявляются негражданами и ущемляются в гражданских правах.

Мировая война неизбежно приводит к межнациональным и межэтническим конфликтам. Это связано с тем, что границы начинают активно двигаться и народы, живущие вокруг этих границ, тоже приходят в движение.

Для понимания этих процессов можно прибегнуть к евразийскому методу анализа, разработанному советским этнологом и историком Львом Гумилевым. Несмотря на то что академическая наука не признает евразийский метод анализа, его исследования позволяют объяснить этнические особенности взаимоотношений народов. Причем именно в контексте пограничья, когда периферии разных культур и экономик сталкиваются между собой.

Если мы посмотрим на карту современной России или Советского Союза, то увидим, что вся национальная окраина представляет собой пеструю картину народов, национальных культур и языков. Развиваясь в своих этнических пределах, небольшие народы находятся в постоянной конкуренции. Это связано с географической средой обитания. Горные народы, живущие на неплодородных землях, совершают набеги на земледельцев долин и равнин. Так в Ферганской долине расселялись предки киргизов и узбеков – киргизы в предгорьях, а узбеки на равнинах.

Соответственно, в зависимости от среды обитания зарождаются особые общественные и производственные отношения. Горные народы рождают джигитов и пастухов, равнинные – развивают ремесла, сельхозпроизводство и приручают диких животных. У равнинных народов появляются города, в то время как горные народы продолжают жить общинными отношениями. Через несколько столетий равнинные народы опережают горные технологически и организационно: у них появляется регулярная армия, формируется торговый капитал, привлекающий новые технологии, развиваются наука и культура. Начинается обратный процесс – уже равнинные народы вытесняют народы горные, заставляя либо отступить в далекие ущелья, либо раствориться. Горные народы отвечают новыми набегами и попытками отбросить экспансию.

Аналогичные процессы происходят и на Кавказе. Так, армянский народ, будучи древним, населяет большинство крупных городов Закавказья. Развитое ремесленничество и крупные диаспоры по всему Кавказу и Малой Азии приводят к тому, что армянский народ быстрее остальных опирается на развитой торговый капитал. Армянские олигархи влиятельны и при турецком дворе, и среди грузинских князей, развивают торговлю с Ираном и Россией. Естественно, активность торгового армянского капитала вызывает сопротивление других народов. Ко всему прочему возникает религиозный конфликт. Армяне – христиане, а турки, персы, азербайджанцы исповедуют ислам.

Не менее запутанна ситуация в Дунайско-Днестровском междуречье, более известном как Молдавия и Бессарабия. Молдаване, румыны, русские староверы, болгары, гагаузы – противоречия накапливаются столетиями. Кто-то, как болгары, бежит от турецкой власти. Кто-то, как русские староверы, наоборот, уходит подальше от власти Москвы, лишь бы сохранить традиционный уклад и веру. Молдавский народ же попадает в вассальную зависимость от Стамбула, но им управляют не напрямую, а с помощью наместников – православных греков-фанариотов, которые видят Молдавию исключительно как объект для колонизации. И посреди находится маленький народ – гагаузы, которые, вообще-то, являются тюрками и близкими родственниками казахов, но тем не менее православные.

Небольшим народам и национальным культурам свойственны национализм и стремление ассимилировать соседние народы, поэтому конфликты на национальной периферии происходят постоянно.

Рано или поздно национальная периферия попадает под влияние крупного государства и мощной культуры, которые расширяют свои ареалы. Народы периферии находятся между несколькими центрами силы. Региональные центры силы – империи – втягивают малые народы в свою орбиту влияния, начиная с приграничной торговли и роста товарооборота. Вместе с товарами в крупные города империй проникают ремесленники и торговцы. Начинается культурный обмен. Религиозная и языковая близость открывает новые горизонты сотрудничества.

Однако традиционные противоречия между самими малыми народами продолжаются, поэтому главным на повестке становится вопрос интеграции малых народов, племенных союзов и национальных протогосударств в состав империи. Но особенность периферии в том, что, входя в орбиту влияния империи или даже в ее состав, она все равно коммуницирует с другой империей, а соответственно, находится всегда в нескольких сферах влияния.

Поэтому главный вопрос интеграции национальной периферии – вопрос стирания межнациональных противоречий и традиционных конфликтов. Как сделать так, чтобы армяне и азербайджанцы не резали друг друга? Как примирить киргизов, таджиков и узбеков?

Единственный шанс мирного развития национальной периферии – вовлечение ее в более глобальный проект, где народов так много и они такие разные, что по сравнению с молдаванином и латышом между узбеком и киргизом разница невелика.

Наконец, малые народы открывают для себя огромный мир, где самые предприимчивые представители могут сделать головокружительную карьеру. В империи социальные лифты возносят самых дерзких на невиданные высоты. Кем был бы грузинский князь Багратион в национальном государстве или мелком горном царстве? Чего бы добился молдавский дворянин Кантемир, не попади он к царскому двору? Кем был бы маршал Баграмян в «незалежной» Армении?

Лев Гумилев ввел такое понятие, как «комплиментарность народов». Почему между русским и казахом меньше противоречий, чем между русским и поляком? Хотя вроде бы и славяне, и языки похожи, а комплиментарность русского и польского народов невысока.

Комплиментарность прямо зависит от универсальности культуры. За счет чего русскому народу удалось всего за несколько столетий пройти до Тихого океана? А почему многочисленные попытки украинцев построить национальное государство заканчиваются разрухой и смутой? Универсальный и открытый характер русской культуры позволяет России расширяться быстро. Большинство приобретений Российской империи – это добровольное вхождение в состав целыми народами и национальными протогосударствами. Как только грузинский народ начинает жить бок о бок с русским народом и воспринимать русскую культуру, то русская культура становится немного грузинской. Никто не будет делать грузина русским насильно, никто не претендует на местные обычаи и традиции.

Налицо результат разных методов колонизации – русским и английским народом. В Северной Америке коренные народы индейцев полностью уничтожены либо вымирают в резервациях. Коренные народы Сибири и Дальнего Востока не только сохранились и расплодились, но еще и обрели письменность и национальную литературу.

Можно долго рассуждать, почему именно русский народ и культура обладают таким многосторонним и универсальным началом, которое позволяет интегрировать другие народы и культуры, не поглощая их, но факт остается фактом – ни один другой народ и культура такими свойствами не обладают. Это выражается во всем.

В России сотни государственных языков, а народы селятся где угодно за пределами национальных ареалов обитания: в Республике Алтай казахский язык является государственным, в Крыму три государственных языка, в современной Москве около 10 % жителей – азербайджанцы, а в Ростове есть район Нахичевань, где живут в основном армяне. В России нет конфликтов между армянами и азербайджанцами, в то время как в своих родных республиках они воюют.