Текст книги "Два капитала: как экономика втягивает Россию в войну"

Автор книги: Семен Уралов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Специфика госкапитализма СССР заключалась в том, что главным торговым регулятором было распределение, а не рынок. Для того чтобы приобрести товар, было недостаточно иметь деньги. Социальные связи, в народе называемые блатом, были важнее. Так возникала сложная система взаимоотношений в обществе, где государство владеет всем. Получалось, для того чтобы быть социально успешным, надо быть интегрированным в систему госкапитализма.

Поскольку добавленная стоимость изымалась государством централизованно, то вторым торговым регулятором был дефицит. Госплан мог выйти на понимание отраслевого потребления – подсчитать, сколько надо гражданину сапог, а металлургическому заводу руды в среднем в год. Однако Госснаб не мог выстроить такую же стройную систему, как Госплан. Дефицит был не просто бичом советской экономики, он был главным регулятором потребительского рынка. Так как социализм существовал только в рамках идеологии, а отменить деньги как средство платежа большевики не смогли или не сумели, то в СССР сформировался специфический потребительский рынок, не похожий ни на какие рынки Западной Европы, Евроатлантики или Азии. Потребительский рынок СССР существовал в параллельной экономической реальности и был скорее обузой государству.

Итак, в советской экономике существовали три параллельные торгово-финансовые реальности.

Реальность наличного рубля, в которой и существовал потребительский рынок, где боролись не на жизнь, а на смерть граждане за доступ к финским сапогам, телячьей вырезке, зеленому горошку и путевке в ГДР. Обороты в торгово-финансовой реальности наличного рубля исчислялись сотнями, тысячами и редко десятками тысяч рублей. Миллионеры, конечно же, в СССР были, но так как не было частной собственности на средства производства, то у населения был только личный капитал, который можно потратить на личные нужды, купить дефицитный холодильник или «Жигули» и подняться вверх по потребительской лестнице, но который невозможно пустить в дело. В торгово-финансовой реальности наличного рубля личный капитал не мог стать капиталом частным. Таким образом, государство изымало добавленную стоимость, ограничивая право частной собственности. Государство сохраняло статус монопольного экономического игрока, предоставляя гражданам право тратить личный капитал на потребительском рынке, однако не давало возможности зародиться капиталистическим отношениям среди граждан. Эксплуатация человека человеком была невозможна в рамках государственной экономики. Например, государство назначает одного гражданина руководить другим гражданином внутри государственного предприятия – треста или ЖЭКа, и за это руководящий получает от государства жалованье больше, чем руководимый подчиненный, но это жалованье начисляется не из изъятой добавленной стоимости, произведенной руководимым в пользу руководящего, а из общего бюджета. Жалованье выплачивает государство исходя из своих целей. Поэтому важные для государства отрасли, на которые опиралась государственная власть, вроде горнодобывающей или металлургической, получали сверхфинансирование. Промышленный рабочий и шахтер могли получать от государства жалованье больше, чем инженер, который разрабатывал машины для шахты или завода. Власть принадлежала партии, которая получила господство, опираясь на промышленный пролетариат, и поэтому государство выплачивало ренту своим социальным союзникам. Техническая интеллигенция была идеологическим подпольем (именно в среде советских инженеров взросло диссидентство) и выступала идеологическим оппонентом власти, поэтому рента для этого класса была значительно ниже.

Вторая торгово-финансовая реальность – это реальность безналичного рубля, который обеспечивал хозрасчет и торговлю на уровне предприятий, областей и отраслей народного хозяйства. В этой реальности обороты исчислялись десятками миллионов безналичных рублей. В экономике возникали финансово успешные феномены вроде колхозов-миллионеров и комбинатов, на которых работали десятки тысяч граждан. Так как одной из главных задач советской экономики была тотальная кооперация, то прибыль не всегда была самоцелью. Задумка сталинской экономической системы состояла в том, чтобы связать между собой в промышленные цепочки разные регионы и республики. Миллионы рублей были скорее формальным исчислением экономической активности. Прибыль оседала на счетах предприятий, которые инвестировали ее в социальную инфраструктуру и расширение производственной базы. Так появлялись детские сады и поликлиники в заводских районах, кубанские колхозы строили копии московского ВДНХ, а фабрики поддерживали театры.

В безналичной торгово-финансовой реальности советской экономики уже оборачивался полноценный капитал, который можно было пускать в оборот и открывать новые производства, закладывать новые торговые пути и заключать многомиллионные контракты. Однако капитал этот был государственный, и хотя распоряжался им конкретный человек, сделать государственный капитал частным было практически невозможно. Нельзя было, как сегодня, перевести безналичный рубль на счет компании, занимающейся обналичиванием, и за 10–15 % комиссионных вывести наличные. Конечно же, были исключения, и отдельным гражданам удавалось увести государственный капитал и обналичить, но во-первых, это было противозаконно, а во-вторых, даже обналиченный государственный капитал все равно оставался капиталом личным. То есть директор, укравший у своего завода миллион, максимум что мог сделать – построить втихаря еще одну дачу, оформленную на жену. Или забить квартиру золотом, фарфором и собраниями сочинений в суперобложках.

Таким образом, безналичная финансовая реальность обеспечивала государству монопольное право на владение и производство средств производства.

И наконец, третья торгово-финансовая реальность – внешнеэкономическая. Там обороты исчислялись сотнями миллионов. В этой реальности оборачивался валютный рубль, привязанный к курсу доллара и ценам мировой биржи. Здесь рубль, собственно, переставал быть рублем и становился разменной валютой доллара США. Впрочем, как и все остальные валюты других государств, которые согласились торговать посредством мировых бирж, Советский Союз пытался уйти от привязки к мировой торговле с помощью прямых контрактов с крупными экономиками вроде Индии или Китая. Однако главным торговым партнером все равно оставалась Западная Европа, основным экспортом были энергоресурсы, поэтому уйти от мировых бирж не удавалось. К этой торгово-финансовой реальности были допущены только избранные представители правящих элит. Да и вообще сфера внешней торговли СССР была во многом государственной тайной. Это было связано еще и с тем, что торговые представительства Союза активно использовались для разведки и организации экономической помощи союзным режимам в Африке, Латинской Америке и Азии. Поэтому внешняя торговля для советской экономики была больше, чем просто торговля. Валютный рубль выполнял две задачи. Во-первых, на него закупалась валюта, за которую потом приобретали дефицитные товары для потребительского рынка, технологии и средства производства для индустрии и промышленности. Во-вторых, валютный рубль обеспечивал всю внешнеполитическую активность СССР на мировой арене. Советская экономика проводила свой собственный проект глобализации – индустриализация государств Латинской Америки, Африки и Азии, вставших на путь социалистического развития, борьба за права угнетенных народов и поддержка коммунистического подполья, поставки вооружений союзным режимам по всему миру. Валютный рубль был обеспечен товарами, которые производила промышленность всего Союза, поэтому если вождь социалистической партии, взявший власть в своей африканской республике, получал кредит от СССР в несколько миллионов, то это гарантировало ему доступ к вполне конкретным товарам, средствам производства и технологиям, сделанным в СССР. «Made in USSR» был не самым плохим брендом на мировых рынках.

Все эти три реальности практически не пересекались. Человек мог одновременно управлять коллективом, обеспечивающим добавленную стоимость в миллионы безналичных и десятки миллионов валютных рублей, и получать повышенное директорское жалованье 700 рублей. Дополнительно пользоваться социальными благами вроде персонального автомобиля, кооперативной трехкомнатной квартиры, дачи и спецмагазина, где его жена могла без очереди всегда купить сервелат. Но получить доступ к миллионам, которыми управлял, он не мог.

Таким образом, госкапитализму СССР практически удалось ликвидировать капиталистические отношения внутри советского общества. Конечно, были отдельные явления вроде частных артелей, законодательно разрешенного артельного производства и торговли в Армянской и Грузинской ССР и кооперативных предприятий в сфере обслуживания. Однако это скорее исключения из правил.

Поскольку вся добавленная стоимость изымалась государством, то инвестировался капитал исключительно в государственные проекты. Так появлялись целые микрорайоны с доступным жильем, потому что у государства образовались излишки цемента, бетона, кирпичей и простаивающие бригады строительно-монтажных управлений. Ликвидация безработицы была главным критерием экономической эффективности. Так, на балансе предприятий появлялись спорткомплексы, санатории, театры и дома отдыха.

Государственный капитализм СССР, работающий по принципу, обозначенному Марксом как «азиатский способ производства», открывал возможности для создания социальной и научной инфраструктуры. Таким образом, государство давало гражданину возможность жить в инфраструктуре и идеологии социализма, но при этом его экономическая жизнь была подчинена законам капитализма, пускай и государственного. Государственный капитализм создавал инфраструктуру и идеологию социализма, потому что не давал образоваться частному капиталу. Тем самым сохранял чистоту отношений между гражданами, не позволяя эксплуатацию человека человеком. Критики советской экономики справедливо отмечают схожесть госкапитализма с армией или зоной, где каждому человеку жестко отведена своя роль. Однако это сравнение не совсем корректно, потому что мы имеем дело с обратными процессами. Наоборот, это армия и зона являются проекцией политэкономической модели СССР. И в армии, и на зоне разворачиваются процессы, аналогичные процессам в советской экономике и обществе. Дефицит становится таким же регулятором потребительского рынка. Только в армии дефицитом являются сигареты, на зоне – чай, а в остальном Союзе – финские сапоги и сгущенка. Впрочем, какой бы ни была экономическая модель Советского Союза, она уже в прошлом. Советская экономика имеет значение только в контексте преемственности экономики России.

Политэкономическая модель Российской Федерации уходит корнями в РСФСР. Политический и экономический правящие классы РФ являются либо представителями, либо наследниками правящего класса РСФСР. Стоит напомнить, что разложение советской экономики началось в середине 80-х годов. Тогда в ходе либеральных хозяйственно-экономических реформ, известных под брендом «Перестройка», началось разгосударствление экономики. Сначала разрешили частную собственность на средства производства, так появились производственные кооперативы. Затем разрешили частный капитал в сфере услуг, так появились кафе и видеосалоны. И наконец, разрешили ведение внешнеэкономической деятельности, так появились советско-германские, советско-канадские и прочие совместные предприятия. Государство стремительно уходило из экономики, сдавая позицию за позицией. Сегодня сложно сказать, почему это происходило так стремительно. Почему Михаил Горбачев внедрял наиболее радикальные либеральные реформы, хотя даже внутри Политбюро его многократно предупреждали о губительности подобных решений.

Наиболее истинной видится социологическая версия о негласном сговоре правящего класса, который был раздражен невозможностью передать власть, должности и влияние по наследству. Вроде и власть у первого секретаря обкома есть, и влияние есть, и доступ к бюджетным миллионам есть, но максимум, что он может сделать для собственного сына, это помочь поступить в престижный московский или ленинградский вуз. И то если сын не балбес и экзамены не завалит. Получить интересную должность для невестки может директор крупного комбината, но даже на этой должности придется лет десять поработать, прежде чем достигнешь достойной жердочки на социальной и потребительской лестнице. Передать по наследству ведомственную дачу и черную «Волгу» уже невозможно. Естественно, правящий класс был раздражен такой, как ему казалось, несправедливостью. Поколение фронтовиков передавало власть поколению послевоенному, на чью судьбу не выпало никаких испытаний. Власть досталась поколению, которое привыкло рассматривать государство как источник материальных благ, а социальный успех понимает как умение занять комфортную нишу и обеспечить персональное потребление.

Поэтому правящий класс увидел в либеральных реформах широкое окно возможностей. В отличие от народных масс, правящие элиты прекрасно знали все особенности советской торгово-финансовой реальности – и вокруг заводов стали появляться частные торговые дома и посредники, которые начали изымать добавленную стоимость вместо государства. Госкапитализм СССР стремительно терял прибыль. Но так как госкапитализм все равно был плановым, то расходы оставались прежними, дебет все больше и больше расходился с кредитом. На этом фоне начался финансовый сепаратизм национальных республик, которые стали оставлять добавленную стоимость себе, требуя покрытия социальных счетов из центра.

Все начали считать, кто сколько кому должен и кто кого кормит. Советские граждане по всей стране обсуждали, что хватит кормить этих бездельников из России/Украины/Армении/Средней Азии/Москвы/Прибалтики и так далее.

Процесс ухода государства из экономики сопровождался утратой авторитета государства как такового. Если в 70-х годах антисоветский анекдот, рассказанный публично, был серьезным вызовом, то в конце 80-х красные флаги уже сжигали, партбилеты сдавали, а над Лениным глумились. Идеология социализма постепенно вытеснялась либеральной идеологией: государство – неэффективный собственник; свобода частного предпринимательства; все должны уметь торговать; фермеры вместо колхозов; приватизация промышленности; закрытие финансово неэффективных производств.

Современная Российская Федерация с политэкономической точки зрения – это приватизированная РСФСР. По большому счету никаких других экономических процессов, кроме разгосударствления и приватизации, в экономике России в последние 30 лет не происходит. Государство системно и последовательно лишается права изымать добавленную стоимость. К концу 90-х годов государство уже не могло даже получать сверхприбыль с нефтяной и газовой ренты: «Газпром» при развитом ельцинизме был убыточен, а вся прибыль оседала у частной «Итеры», вместо государственно-частной «Роснефти» был полностью частный «Юкос».

Экономические успехи России после прихода к власти Владимира Путина связаны с частичным восстановлением роли государства в экономике. В нескольких отраслях была проведена сверхконцентрация госкапитала, в связи с чем государство вернуло себе право изымать добавленную стоимость. Создание госкорпораций в газовой, нефтяной и атомной отраслях, ВПК, авиа– и судостроении – вот основа путинской экономической модели. Однако, несмотря на капитализацию, стоимость акций и выход на IPO, госкорпорации современной РФ являются лишь бледными тенями союзных корпораций. И дело не в относительных финансовых показателях: товарная стоимость доллара США в 2015 и 1985 году – это две большие разницы, как говорят в Одессе. Еще в 2000 году за 1 доллар США можно было пообедать в столовой, а сегодня это в лучшем случае компот и булочка.

Дело не в долларах и миллиардах бюджетных средств, это все в общем нолики на банковских счетах. Эффективность экономической модели определяется способностью государства обеспечивать собственные нужды за счет собственного производства и внутреннего рынка. Так, например, зарплаты бюджетников в СССР покрывались двумя доходными статьями – от кинематографа и продажи водки.

Российская политэкономическая модель оказалась в подвешенном состоянии. С одной стороны, взят курс на интеграцию в мировую торгово-финансовую систему, для этого вступали в ВТО, для этого открыли рынок для мировых банков и инвестиционных фондов, для этого госкорпорации торгуются на мировых биржах и допускают иностранцев в акционеры. И в рамках курса на глобальную интеграцию российской экономики оказывается, что капитализация «Газпрома» ниже, чем у компании Google. Притом что «Газпром» тянет на себе львиную долю бюджета 150-миллионной РФ, а Google должен только своим акционерам и работникам, разбросанным по всему миру. В биржевой мировой экономике, где капитал исчисляется виртуальной стоимостью акции, а не показателями производства, политэкономическая модель Российской Федерации обречена.

С другой стороны, у правящих элит РФ есть интуитивное понимание, что государству надо возвращать центральную роль по изъятию добавленной стоимости. Так появляются госкорпорации. Поэтому инвестируется ВПК, для этого создаются Евразийский экономический союз и БРИКС.

Однако с точки зрения эффективности выбранной политэкономической модели современная РФ являет собой недоразвитый капитализм по сравнению с США. Финансовый капитал РФ является ничтожным по сравнению с финансовым капиталом Нью-Йоркской и Лондонской бирж. Торговля осуществляется по правилам ВТО, следовательно, торговая надбавка остается у посредников и трейдеров. Цены на энергоносители формируются на иностранных биржах, и российские нефтегазовые корпорации могут только следить за биржевыми манипуляциями.

Промышленный же капитал России, на который стоило бы опереться государству, находится в подчиненном положении. Индустрия и промышленность и дальше рассматриваются как перспективные отрасли для приватизации, и государство предпочитает устраняться из металлургии, сталепроката, машино– и станкостроения.

Система распределения, наоборот, даже ужесточилась по сравнению с советской. Если раньше предприятия и концерны, обладая собственным капиталом, занимались организацией социальной инфраструктуры в городах и поселках, то теперь это стало исключительно заботой государственного бюджета. А бюджет формируется сверху вниз, в связи с чем сначала удовлетворяются потребности Москвы, затем федеральных столиц и мегаполисов, и лишь потом очередь доходит до областных центров и провинции.

Неэффективность такой модели хорошо видна на примере интеграции Крыма в РФ. Территория с отличным климатом, плодородной почвой, длинной береговой линией, выходом в мировой океан и разведанными запасами газа превратилась в бездонную дыру для госбюджета. Государство устраняется из экономики, поэтому даже керченский мост будет строить частная компания. Паромное сообщение между Краснодарским краем и Крымом, которое стало естественной монополией в условиях блокады полуострова, также осуществляется частным перевозчиком. Аналогично обстоят дела в остальных сферах.

Главная системная проблема российской политэкономической модели заключается даже не в падающих доходах государственного бюджета, а в самом принципе экономического управления. Сегодня центральным экономическим процессом является администрирование финансовых потоков. Государство отвыкло решать задачи, которые требуют инженерного и промышленного подхода. Так, постройка керченского моста в условиях госкапитализма должна стать основанием для создания десятка новых производств и госзаказов для НИИ. Но хозяйственный подход заменен финансовым, поэтому любой проект оборачивается еще одной бюджетной строкой расходов, которые ведут к еще большему разрыву между дебетом и кредитом.

Пока ситуация сглаживается тем, что у России есть значительные золотовалютные запасы и резервный фонд, которые покрывают непредвиденные расходы.

Российская либеральная экономика с опорой на чахлый промышленный капитал и госкорпорации обречена на проигрыш в Третьей мировой войне. Потому что такая политэкономическая модель не способна решать задачи, которые стоят перед государством. В экономике либо начнется сверхконцентрация госкапитала, либо противостояние с США закончится финансовым и, как следствие, экономическим кризисом, вслед за которым начнется кризис социальный и политический, который может обернуться, как и в феврале 1917 года, демонтажем государства.