Текст книги "По ту сторону"

Автор книги: Семен Самсонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Возмездие близко

В один из осенних дней 1944 года Эльза Карловна получила известие, что сын её тяжело ранен. Люся по лицу хозяйки догадалась, что письмо не из приятных. Эльза Карловна долго сидела, как пришибленная, устремив глаза в одну точку, но потом всё же вспомнила про вырученные от торговли деньги и бросилась их пересчитывать.

Гильда села рядом с матерью и долго смотрела, как мать считает деньги. Наконец она спросила:

– Тебе помочь?

– Я сама, – тихо ответила Эльза Карловна.

– Нет, мама, я тоже хочу считать деньги, – настаивала Гильда, и глаза её загорелись жадным блеском.

Эльза Карловна нехотя положила перед Гильдой пачку рваных, замусоленных марок.

– Война приносит выгоду? Да, мама? – спросила Гильда, следя, как мать складывает в сейф пачки бумажных денег. – Война прекрасна, говорят у нас в организации «Гитлерюгенд». Ты согласна, мама?

Находясь в другой комнате, Люся слышала их разговор. Теперь она уже почти всё понимала по-немецки.

В открытую дверь ей было видно лицо Эльзы Карловны. Люсе показалось, будто нечто похожее на протест промелькнуло на этом лице, когда дочь её восхваляла войну. Но, услышав «Гитлерюгенд», Эльза Карловна вздрогнула, подтянулась, словно кто-то третий вошёл в комнату, и торопливо ответила, как заученный урок:

– Да, конечно! Германия завоюет весь мир, и каждый немец будет богат.

Люся с любопытством смотрела на Эльзу Карловну. Да, она не ошиблась! Хозяйка со страхом взглянула в эту минуту на дочь.

Люся вспомнила, как Вова из разговоров с Максом сделал однажды вывод, что в гитлеровской Германии, наверное, дети на родителей и родители на детей доносят в гестапо.

В этот день Гильда с матерью поехали в город, в кирху. Эльза Карловна стала теперь гораздо чаще посещать городскую кирху. Здесь за молитвой удобно было договариваться с торговцами и спекулянтами о продаже им продуктов, которые они перепродавали населению по бешеным ценам.

После ареста Макса Вова заменял ещё и кучера. Въехав в город, он нарочно сдерживал лошадь, чтобы лучше рассмотреть, что делается вокруг. На площади, где Эльза Карловна приказала остановиться, старики, женщины и дети с лопатами и ломами расчищали прилегающую к площади улицу, заваленную обломками разрушенного бомбой дома. У лавок и магазинов стояли в очередях хмурые, молчаливые немцы. «Среди них, наверное, немало таких, как Макс», – думал Вова, вглядываясь в почерневшие исхудалые лица старых немок и немцев, которые совсем не обращали внимания на визгливый грохот громкоговорителей. Из слов диктора Вова понял, что речь шла о заменителях мяса, жиров и хлеба. Диктор с особым усердием восхвалял кригсброт – военный хлеб, – выпекаемый из суррогатов. Вова насторожился, когда диктор перешёл к сообщению о положении на фронтах.

Однако он не услышал ничего интересного – передавалась обычная ложь о победах немецкой армии. Закончил диктор призывом к населению: активнее принимать участие в расчистке улиц после бомбёжек, верить в победу немецкой армии.

Дожидаясь у кирхи Эльзу Карловну и Гильду, Вова промёрз и топтался на месте, стуча деревянными подошвами по холодному асфальту. Хотелось поскорее вернуться в имение, поделиться с товарищами своими впечатлениями.

На обратном пути он долго бежал рядом с повозкой, чтобы согреться. Когда Эльза Карловна приказала ему сесть, чтобы ехать быстрее, Гильда запротестовала:

– Пусть бежит, мне нравится: он как собачонка.

Она сказала это по-немецки, но Вова понял и тотчас выполняя приказание фрау Эйзен, уселся на сиденье, изо всех сил хлестнул лошадь и подумал о Гильде: «Подожди, не то заговоришь, когда придёт наше время».

* * *

Танковая часть, в которой служил майор Павлов, стояла под городом Бриг. Однажды вечером в свободную минуту он рассказывал бойцам:

– Знаете, товарищи, вернулся я из плена тощий, больной, оборванный. Выдохся, пока был в плену, пока пробирался к своим. И, когда шёл, всё беспокоился: скоро ли смогу вернуться на фронт? А, когда пришёл на свою землю, увидел, с какой страстью работает народ, не вытерпел и попросился в часть задолго до конца лечения.

– Воевать хотели! – сказал сержант Зорин, механик-водитель танка.

– Правильно, Зорин. Весь народ рвётся в бой, у всех накипело против фашистов. Да, ненависть к врагу – большая сила. Вот взять хотя бы меня. Вы знаете, сколько у меня злобы? За десятерых. Да что там за десятерых! Я здесь сижу с вами на отдыхе, а у самого так тяжело, так беспокойно на душе. Вот мы с вами видели наших людей, освобождённых из плена. Во что они превратились? Кожа да кости. И это взрослые. А что с детьми? Вот попробуйте представить их в таком положении.

Майор замолчал.

– А почему вы, товарищ майор, вспомнили о детях? – спросил кто-то.

– Совсем недалеко отсюда в 1942 году оставил я наших советских ребятишек. – Павлов достал карту. – Вот смотрите. Это Заган. Туда идет наш маршрут. Сколько, по-вашему, отсюда до Загана?

– Немного. Можно высчитать.

Зорин принялся было считать по квадратикам, но майор прервал его:

– Так вот, товарищи, в районе Загана я оставил тех самых ребятишек, которые спасли мне жизнь. Да и не только мне.

И Павлов рассказал о своих юных друзьях.

– Вот почему, – закончил он, – я с нетерпением жду боя. Мы должны их освободить, если они ещё живы, я слово им давал. Выросли, наверное, ребятишки. Год назад довелось мне встретить их товарища – Костю. Совсем большой парень стал. Да только вот болеет туберкулёзом…

Зорин, уткнувшись в карту, изучал местность и прикидывал, с какой стороны удобнее подойти к имению Эйзен.

– Товарищ майор! – обратился он вдруг к Павлову. – Знаете, что я думаю?

– Что?

– Вот как подойдём к Загану, обратимся к командованию – пусть пошлют наш танк первым.

– Это почему ваш? – загудели вокруг. – А мы, что хуже?

Павлов улыбнулся и, оглядев бойцов, сказал:

– Только бы приказ дали поскорее! Все туда пойдём!

* * *

В начале 1945 года с восточных границ Германии в глубь страны на машинах, повозках, велосипедах, нагружённых домашним скарбом, а то и просто пешком с рюкзаками на спине, потянулись беженцы. Одни бежали, потому что боялись заслуженной кары, другие – поддаваясь общей панике, созданной гитлеровской пропагандой.

Эльза Карловна выжидала. Имение её находилось за Одером, далеко от границы, а Гитлер продолжал уверять немцев, что Одер неприступен, что русские на Одере будут разбиты.

Однако в конце февраля выдержка покинула фрау Эйзен. Даже успокоительные радиопередачи из Берлина больше не действовали на неё. Она заметно «подобрела»: стала меньше бить ребят и лучше их кормить. Старик-хозяин больше не донимал ребят своими посещениями. Только Гильда по-прежнему держалась высокомерно, видимо, считая своей обязанностью играть роль молодой требовательной хозяйки. Она часто появлялась возле ребят во время работы и, явно подражая своей матери, делала им замечания. Ребят смешил её глупый, надутый вид, а Жора, чтобы повеселить товарищей, иногда заводил с ней разговор.

– Гроссхозяйка идёт! – громко, чтобы она слышала, произносил он, принимая почтительную позу, и добавлял: – У неё в голове сплошной сквозняк. Настоящее создание гитлеровской эпохи.

– Яволь, яволь! [21]21
  Да, да! (нем.).


[Закрыть]– одобрительно кивала головой Гильда.

– Ну, чего стоишь, как чучело? – издевался Жора. – Арбайтен [22]22
  Работать (нем.).


[Закрыть], помогай, ферштейст? Бери лопату и работай.

– Гут, гут! – крякала Гильда, думая, что Жора докладывает ей о том, как они старательно работают.

– Да не то, не то! Учись, дурёха, сама работать. Не всё же мы будем на вас спину гнуть. Ну-ка, попробуй. – Он протянул ей лопату.

– Их вилль нихт! [23]23
  Я не хочу (нем.).


[Закрыть]– испуганно отступила Гильда.

– Чего? Трудно, ручки боишься испачкать, да? Голубая кровь в жилах течёт?

– Яволь, яволь! – повторяла, как попугай, Гильда, ничего не понимая.

– Подожди, скоро поймёшь, чистокровная свинья!

Жора снимал шапку и с пресерьёзным видом махал ею перед Гильдой. Та, довольная, шла к дому, думая, что хорошо исполнила роль хозяйки. Ребята хохотали от души.

– Ну, теперь можно и отдохнуть! – бросая лопату, говорил Жора.

Однажды Жора увидел, как по дороге тянулись повозки, нагружённые разными домашними вещами. В первую минуту ему и в голову не пришло, что это немцы удирают с восточных границ в глубь Германии. Он побежал навстречу к беженцам и из обрывков их разговоров понял, что происходит. «Вот это да, вот это здорово! Бегут те самые немцы, которые мечтали уничтожить, закабалить нашу Родину!» Жора вихрем помчался назад и, еле переводя дух, захлёбываясь, рассказал друзьям, что творится на дороге.

– Неужели это наш праздник начинается? – всплеснула руками Люся, не смея поверить в такое счастье.

– В такой день грех на фашистов работать! – сказал Жора.

Ребята не успели ответить: их внимание привлёк шум, доносившийся из дома. Вова подкрался к окну и стал прислушиваться.

– Ну, им теперь не до нас! – с торжеством сказал он, вернувшись от окна. – Дом подожги – не заметят. Пошли, ребята, в сад!

За высокой изгородью сада начинался другой мир. Ровным строем тянулись яблони с выбеленными стволами, длинные и красивые аллеи, журчащий ручей с причудливым мостиком – всё это напоминало о мире и благополучии.

Ребята уселись в уголке сада на широкой скамье, где обычно, когда созревали фрукты, Лунатик ночами сидел и стерёг каждое яблоко. Так непривычно было им среди бела дня сидеть сложа руки и дышать полной грудью! Они давно уже отвыкли отдыхать, чувствовать себя свободными.

– Что ж ты в доме увидел? – спросил Жора.

– В доме, ребята, всё вверх дном! Ясно – удирать собираются, вещички укладывают. Гильда мамаше чуть в волосы не вцепилась – видно, всё хочет с собой забрать, да укладывать некуда. А этот, гроссфатер, старается внучку оттащить, да куда ему!

– До чего же на них смотреть гадко! – поёжилась Люся. – Я как-то видела, как мать с дочкой считали деньги. Глаза у них жадные, руки трясутся. Они, как увидели меня, даже задрожали. Гильда деньги руками прикрывает, а фрау на меня замахала: мол, уходи! Испугалась. Думает, все такие же, как они, грабители проклятые! – Люся покраснела и сжала кулаки.

– Ты чего расстраиваешься? – пожал плечами Жора. – Разве они люди? Только что на двух ногах и хвоста не видно, а так – волки настоящие.

– Ну, какая у них цель в жизни? – вслух размышлял Вова. – Нажраться до икоты, побольше для себя урвать, нажиться на чужом несчастье. Макс вот говорил: семья для них – главное. Но они и в семье друг другу горло перегрызут за копейку. А чего уж говорить о таких, как Макс! Они его в тюрьму загнали, а жену и детей лишили куска хлеба.

И каждый вспомнил свою семью, родной дом, который был маленькой частицей их Родины, со всеми её большими трудами, планами, радостями.

Люсе ещё десять лет не минуло, а она уже в мечтах видела себя инженером транспорта. Как серьёзно, любовно и увлекательно говорил с ней об этом отец! Он принёс ей однажды чудесную книжку с картинками, и, читая её, девочка решила, что она обязательно откроет что-нибудь из того, что ещё не открыто, только бы не опоздать…

У каждого с детства было что-то своё, заветное. В сердце каждого созревала и ширилась любовь к Родине, жажда принести пользу людям делами рук своих. Им светила с колыбели, их вела за собой вперёд звезда коммунизма. Какое это счастье – жить свободно, во имя великой, справедливой цели…

Охваченные этими мыслями, подростки сидели молча, и солнечные лучи, пробиваясь сквозь ветви, осыпанные первыми цветами, пробегали по их не по возрасту серьёзным лицам…

– Как хорошо, тихо, – сказала Люся.

И в тот же миг из дома донеслись истерические вопли Гильды.

– Вот это да! Мордобой пошёл в хвалёной фашистской семейке. Ты знаешь, Вова, я уверен, они друг друга с тележки спихнут, лишь бы барахло увезти, – заметил Жора – Таким всё равно, что с их Германией будет, лишь бы шкуру свою спасти. Вот увидишь, если туго придётся, Эльза и папашу тут бросит.

– Довольно, довольно про этих уродов!

Люся подбежала к дереву, сорвала цветок и вколола его в волосы. Ее голубые лучистые глаза сияли сейчас такой радостью, что Вова даже зажмурился. «Вот она какая стала!» – впервые подумал он, заглядевшись на Люсю. Две тугие косы, венчиком уложенные на голове, придавали её лицу какую-то особенную милую прелесть. Открытый высокий лоб прорезала едва проступавшая морщинка. Старое узкое платье, из которого она давно выросла, плотно облегало стройную фигуру и даже казалось не таким уж ветхим. В движениях её загорелых, огрубевших от работы рук уже не было детской угловатости.

– Завтра день моего рождения, ребята, – объявила Люся.

– Как? – удивились мальчики.

Все эти годы они старались не вспоминать, что есть в жизни их особенные счастливые праздники.

– Так сколько же тебе лет?

– Шестнадцать!

– Ну, кто из нас самый старший? – огляделся Вова. – Я! Мне уже почти семнадцать! Сейчас бы я в девятом учился, давно бы комсомольцем был.

– Скоро будешь, – уверенно сказал Жора. – Да, я считаю, ты и так настоящий комсомолец. – И он впервые по-взрослому пожал Вове руку.

– Пойдёмте, всё-таки, – забеспокоилась Люся, – а то вдруг хватятся!

Но их отсутствия никто не заметил. Долго ещё из дома доносились споры, крики, стук молотка. Только перед самым обедом вышла во двор заплаканная Эльза Карловна и позвала ребят. Наконец всё выяснилось. Завтра утром фрау Эйзен с дочерью собирались ехать, забрав с собой наиболее ценные вещи и двух коров. Вова и Люся должны были их сопровождать. Жоре было приказано остаться со стариком в усадьбе.

Вечером ребята горячо обсуждали, ехать или отказаться наотрез. Очень страшно было расставаться. И так уж их мало осталось. Успокаивало только то, что фрау Эйзен должна была вернуться в имение за остальным имуществом.

– Что ж, – решил Жора, – пока Красная Армия далеко, никуда отсюда не убежишь. В этой фашистской Германии корки хлеба не достанешь. Здесь многие готовы тебя схватить и в гестапо сдать. Лучше поезжайте, да постарайтесь вернуться поскорее.

Вова и Люся с грустью согласились, что так будет правильнее:

– Ну ладно, Жора. Жди нас, будь осторожен, – сказал Вова. – Когда вернёмся, наши уже близко будут. Удерём и пойдём навстречу…

Всю ночь в имении Эйзен шли сборы в дорогу. Наконец Эльза Карловна открыла вделанный в стену потайной сейф, вынула оттуда пачки денег, пересчитала их и уложила в жёлтый кожаный чемодан. Затем быстро выбежала из комнаты и, вернувшись, что-то прошептала на ухо старику. Тот растерянно посмотрел на неё, на окна, на чемодан, потом с усилием поднял его и неслышно шагнул к двери, чтобы вынести и спрятать деньги.

За Одер!

На рассвете Эльза Карловна приказала грузить на автокачку ящики, чемоданы, ковры. Сзади за повозкой привязали двух коров. Все кое-как расселись в нагружённой доверху повозке и выехали по направлению к Берлину.

После отъезда друзей Жора совсем было приуныл. Дни и ночи теперь тянулись мучительно долго, было одиноко и тоскливо.

Однажды на рассвете Жора вышел во двор, чтобы дать корм скоту. Стояла та особенная тишина, которая предвещает тёплый солнечный день. На голубом, чистом небе угасали последние звёздочки. На востоке разгоралась заря. И вдруг среди этой тишины послышались какие-то глухие звуки, похожие на отдалённые раскаты весеннего грома. Они то усиливались, то ослабевали. Жора понял: это гром орудий! Он бросился на чердак.

Но с чердака не удалось ничего увидеть, а раскаты слышались даже слабее, чем на земле.

Но всё-таки это, несомненно, била артиллерия.

– Красная Армия идёт за Одер! Сюда идёт! – прошептал Жора, прижимая руки к груди.

С этого дня Жору не покидало радостное предчувствие скорого освобождения и тревога за друзей. Лунатик стал теперь удивительно рассеянным. Он бесцельно бродил по двору, ни на что не обращая внимания.

Жора чувствовал себя свободнее. Он рано ложился спать, а перед рассветом вскакивал, снова и снова прислушивался к отдалённым раскатам артиллерийского грома и до боли в глазах смотрел на восток. Каждое утро ему представлялось, что уж сегодня обязательно придут родные люди в серых шинелях.

* * *

Эльза Карловна с дочерью сидели в это время в автокачке, обтянутой брезентом, похожей на фургон, и медленно ехали в глубь Германии. Хозяйка сама правила лошадью; Гильда отсыпалась на пуховиках, а сзади шагали Люся и Вова, подгоняя коров. Ехали днём и ночью, но продвигались вперёд медленно из-за частых заторов на дорогах.

За несколько дней Эльза Карловна постарела, обрюзгла. Когда фургон подолгу стоял на дороге, она плакала и с ненавистью поглядывала на Вову и Люсю, словно это они выгнали её из насиженного гнезда и заставили скитаться по развороченной, как муравейник, Германии.

Во время пути Вова и Люся могли свободно разговаривать. Они радовались, что настали чёрные дни и для мучителей. Но их терзала мысль, что с каждым днём они всё дальше уходят от своих освободителей. Шагали молча, понурые, думая об одном и том же: как бы поскорее вернуться в имение Эйзен. А вдруг там уже русские?

Однажды на остановке Люся куда-то ушла и долго не возвращалась. Вова встревожился и бросился её искать. Он нашёл Люсю сидящей под деревом. Незаметно подошел и стал за её спиной. Обняв колени руками и уронив на них голову, она тихо плакала.

– Шура, Шурочка… – шептала Люся. – Вот и ещё год прошёл… И нас всё меньше и меньше. Проклятая чужбина!

Наверное, услышав Вовино дыхание, она подняла заплаканные глаза:

– Ты что?

– А ты?

– Я… я просто отдыхаю.

Вова сел рядом с ней.

– Не надо, Люся, не плачь… Страшно вспомнить: не уберегли мы Шуру, виноваты. Но за неё отомстят. Мы отомстим! Ведь мы уже не те, что были тогда. Сама понимаешь.

Вове хотелось сказать Люсе что-нибудь такое, от чего бы ей сразу стало легко и хорошо.

– Почему ты на меня так смотришь? – спросила Люся.

Вова смутился. Не зная, что сказать, он вынул из кармана плитку шоколада и протянул Люсе. Она, удивлённая, взяла и неловко улыбнулась. Вова понял, что не так это получилось – он вовсе не хотел успокоить её, как успокаивают маленьких детей конфетками. Ведь они уже не дети. Ему стало неловко.

Но Люся правильно поняла его. Разломив плитку на две равные части, она сказала:

– Зачем же ты заботишься только обо мне!

– А разве тебе это неприятно?

– Нет, почему же, я всегда любила шоколад, но и ты ведь голодный.

Люся улыбнулась и покраснела. Они смотрели друг другу в глаза, как смотрят много испытавшие вместе товарищи, детство которых осталось далеко позади.

Навстречу беженцам двигалось много немецких танков, машин с солдатами. Это тревожило Люсю.

– А что, если Красная Армия не дойдёт сюда, в глубь Германии? Что будет тогда? – спрашивала она у Вовы.

– Раз наши до Одера дошли, значит, и сюда придут… Танков и пушек у нас уж, наверное, хватит!

Разговаривая, они не обратили внимания на приближающийся рёв самолёта. Авиация налетела неожиданно. Немецкие танки на большой скорости разворачивались в обе стороны от дороги. Солдаты кинулись в прилегающий лесок, беженцы заметались, бросая повозки и тележки. Эльза Карловна с пронзительным криком устремилась в глубь фургона и зарылась там в пуховики. Было смешно смотреть на фрау Эйзен и радостно, что русские самолёты появились в небе Германии.

Вова стоял посреди дороги, запрокинув голову, и смотрел, как краснозвёздный самолёт пикировал на танки.

– Наши! Наши! – не помня себя от радости, повторял он.

Рядом с Вовой стояла Люся. Судорожно сжимая кулаки, она смотрела широко открытыми, горящими глазами, как советские самолёты один за другим сбрасывали бомбы на автомашины, танки самоходные установки, сбившиеся у леса, в километре от дороги.

Вова представлял себе, что он видит сидящих в самолётах русских лётчиков. Ему даже показалось, что, незримые, они говорят с ним, улыбаются.

– Бейте их, проклятых, бейте!.. – шептала Люся.

Самолёты отбомбились и, разворачиваясь, уходили назад, а Вова не удержался и помахал рукой, посылая привет.

Когда самолёты скрылись из виду, он радостно сказал:

– Вот она, наша сила, видела?

– Ох, как хорошо на душе, Вова!

Ребята тут же решили, что им надо бежать назад во что бы то ни стало, бежать при первом удобном случае.

Поток беженцев увеличивался с каждым днём. На дорогах становилось тесно и шумно. Днём навстречу повозкам, фургонам и бесконечному потоку пешеходов продолжали двигаться танки и автомашины с пушками, броневики и мотоциклы, колонны пехотинцев. Это шли части, снятые с Западного фронта и брошенные на Восточный. Солдаты бесцеремонно, грубо сталкивали беженцев с дороги, упрекая их за панику и беспорядки; беженцы не менее грубо отвечали солдатам, обвиняли военных в том, что им, мирным жителям, приходится вести теперь кочевую жизнь.

Ребята начали опасаться, что не успеют вернуться к Жоре до прихода Красной Армии. Особенно нервничала Люся. За последние дни она похудела, ослабла и еле волочила ноги. Бежать назад, в имение, было невозможно; на обратный путь потребовалось бы не меньше двух недель. Вова знал, что этот путь по дорогам, заполненным войсками и беженцами, был бы для них верной гибелью.

Но Люся несколько раз заговаривала о побеге.

– Мы лучше вернёмся с Эльзой, – убеждал её Вова. – Если побежим сейчас, нас наверняка поймают, и тогда – прямо в лагерь, в глубокий тыл.

– А если Эльза не поедет обратно, тогда что будем делать?

– Поедет, – уверенно заявил Вова. – Она скорее повесится, чем откажется от своего добра.

Последние дни Эльза Карловна нередко уставала править лошадью и передавала вожжи Люсе, а сама ложилась отдыхать.

Тогда Вова подбегал к Люсе и говорил:

– Гони, Люся! Я успею подгонять коров, гони скорее. Быстрее вернёмся.

Гильда после бомбёжки большей частью или спала, или делала вид, что спит. Она лежала, накрывшись с головой, испуганная и присмиревшая.

– Поджала хвост! – усмехался Вова.

Лошадь была откормленная, и фургон фрау Эйзен обгонял многих беженцев, но коровы начали уставать, рвали поводки и останавливались. Копыта у них обломались и кровоточили. Уже перед самой Эльбой одна корова издохла. Эльза Карловна приказала Вове обмотать уцелевшей корове ноги тряпками.

Последние два дня Эльза Карловна ребят почти не кормила. Им доставались только жалкие объедки, да и то потому, что она знала: без ребят ей не добраться до места. Однако сами «хозяева» аккуратно ели четыре раза в день.

Люся с ненавистью и отвращением поглядывала на них, а Вова упрекал себя, что не догадался воспользоваться мясом павшей коровы и хоть этим поддержать себя и Люсю.

Однажды ночью, когда Эльза Карловна и Гильда уснули, Вова отыскал ящик с продуктами, взял круг колбасы, кусок хлеба и несколько сухарей. Люся правила лошадью и даже не заметила, как Вова орудовал в повозке.

Когда Вова протянул Люсе кусок белого хлеба с колбасой, она даже рот открыла от удивления:

– Ты у Эльзы украл?

– Не украл, а взял, – спокойно ответил Вова.

Сам Вова съел крохотный кусочек колбасы и два сухаря, остальное спрятал в карманы пиджака и брюк. «Этого, – думал он, – должно хватить для Люси, а я как-нибудь пробьюсь на объедках фрау Эйзен».

В город, где жили родственники Эльзы Карловны, въехали поздно вечером. В сплошном мраке долго пробирались по узким улицам, заваленным обломками. Эльза Карловна сокрушённо вздыхала: «И здесь война…»

Обессиленные долгой дорогой и голодом, Люся и Вова сидели в кузнице, куда их втолкнули, как только все вещи Эльзы Карловны были перенесены из автокачки в дом. Дверь хозяин запер снаружи на засов.

– Почему нас посадили сюда? – спросила Люся, беспокойно осматриваясь.

– Не расстраивайся, завтра будет видно.

Вова догадался, почему их заперли здесь, только не хотел огорчать Люсю. Но в душе он ругал себя за легкомыслие. Он должен был предвидеть, что с ними поступят именно так.

Вечером, перетаскивая вещи, он незаметно бросил маленький мешок с хлебом под автокачку, рассчитывая потом взять его на обратный путь. И вот рушились планы. Их бросили, как преступников, в клетку и заперли. «Не может быть, чтобы хозяин всё время сторожил нас! – размышлял Вова. Но тут же рождались другие тревожные мысли: – А если вдруг Эльза Карловна не поедет обратно? Или сама уедет, а нас оставит здесь! Нет, бежать, бежать сегодня же! – решил Вова. – Теперь уж выбора не оставалось. Что бы ни случилось в дороге, хуже, чем здесь, не будет».

Он предложил Люсе поужинать остатками сухарей, а сам принялся обследовать кузницу.

Люся, смертельно уставшая, давно спала, когда Вова разыскал кусок железа, молоток и осторожно принялся выламывать железную решётку на узком окне кузницы.

Самолёты появились над городом перед рассветом, в тот самый момент, когда Вова почти доломал решётку и собирался вылезть во двор. Рёв моторов придал ему новые силы.

Вова оказался на свободе. Неподалёку; что-то горело. От зарева на дворе было светло, как днём. Вова забрал мешок с хлебом, быстро открыл дверь и вошёл в кузницу.

Люся не сразу проснулась и со сна плохо понимала о чём говорит Вова.

– Бежим, Люся, бежим! Оставаться нельзя, до утра надо выбраться из города.

Вова выбежал из кузницы посмотреть, нет ли кого-нибудь поблизости. За калиткой он лицом к лицу столкнулся с Эльзой Карловной.

– Ти, русский свинья, почему ходишь ночью? – закричала она.

Вова опешил. Эльза Карловна вцепилась в рукав его пиджака. Рванувшись изо всех сил, он бросился к кузнице. Почти одновременно с ним вбежала Эльза Карловна, и не успел Вова опомниться, как на него посыпались удары, Люся вскочила и бросилась к двери. Вова защищался яростно. Перед его глазами мелькнул молоток, неизвестно как оказавшийся в руках Эльзы Карловны. Вова повернулся, с силой толкнул немку и бросился к выходу. Вместе с Люсей он очутился за дверью, захлопнул её и задвинул засов.

Среди грохота и стрельбы до их слуха донёсся вой падающей бомбы.

– Ложись, ложись! – закричал Вова, схватив Люсю за руку.

Они ничком упали в канаву. Сильный взрыв оглушил ребят. Вова еле поднялся. Во рту он ощущал какую-то горечь, хотелось поглубже вздохнуть. Пыль заволокла двор, пахнуло едкой гарью. Услышав стон Люси, Вова подбежал и помог ей подняться. Они огляделись. Стена кузницы обвалилась, провисшая крыша горела. Вова вспомнил про хлеб и бросился к кузнице. Тут он увидел Эльзу Карловну. Она лежала на земле, до пояса придавленная грудой кирпичей. Лицо её, выпачканное грязью и кровью, исказилось от ужаса. Вова не раздумывая, кинулся ей на помощь. Он было уже схватил её за руки, но взгляд его неожиданно упал на молоток, валявшийся рядом, тот самый молоток, который несколько минут тому назад был занесён над его головой. Вова невольно отбежал прочь. В это мгновение крыша рухнула и погребла под собой Эльзу Карловну. Люся ахнула и закрыла лицо руками.

Через несколько минут Вова и Люся бежали по разрушенным улицам ночного города.