355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Семен Бытовой » Обратные адреса » Текст книги (страница 14)
Обратные адреса
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 00:12

Текст книги "Обратные адреса"


Автор книги: Семен Бытовой



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Елизар слушал, волновался, у него потели очки и он, не снимая их, залезал под стекла своими длинными тонкими пальцами и протирал. Он ничего, к удивлению секретаря крайкома, не записал себе в тетрадку, и тот спросил.

– Ты что это, Тимкин, вроде пропускаешь мимо своих ушей установку нашей партии? Я тебе, можно сказать, целый доклад прочитал, а ты ни слова не записал.

– Да ты что, товарищ секретарь, разве я могу пропустить мимо ушей установку партии?! – с обидой произнес Тимкин.

– Значит, запомнил все?

– А как же, слово в слово!

– Хорошая, видать, у тебя память...

– Не жалуюсь, – улыбнулся Тимкин.

– Тогда запомни и это: через десять дней вы с Ниной... кстати, она на твоей фамилии?

– Нет, на своей осталась, – сконфуженно признался Елизар и заморгал близорукими глазами. – Теща отсоветовала. Сказала, что отца у Нины нет, так пусть хоть фамилию его сохранит. Да и куда благозвучнее Образцова, нежели Тимкина. А я возражать не стал. В конце концов, не в фамилии дело, раз мы друг друга любим.

– Правильно, Елизар, это по-комсомольски! – одобрительно произнес секретарь.

Когда Елизар с Ниной в назначенный срок прибыли в Хабаровск, им предложили на выбор любой из северных районов. Они выбрали малоизвестный Чомиган, где на побережье обитают кочевые стойбища не то эвенов, не то эвенков – Елизар в то время не очень разбирался.

Прямого сообщения в ту пору туда не было. Около двух недель добирались они где на рыбацких шхунах, где верхом на вьючных оленях.

Елизар Власович не предполагал, что чуть ли не с первого дня своего приезда в стойбище он ввяжется в борьбу с шаманом Тырдой.

Это был, по словам Тимкина, лет пятидесяти эвенк, пышущий здоровьем, очень скрытный, редко покидавший свой чум. Через своих доверенных людей он находился в курсе всех начинаний Елизара и Нины и в последний момент, когда, казалось, они своего добивались, срывал все дело. А случись в стойбище беда – кто виноват? Они, Елизарка с Нинкой! Провалился под лед пятилетний мальчуган – это русские принесли несчастье! Родила Пайпитка мертвого ребенка – то же самое! Не пошла бы Нинка тайком от людей помогать роженице, все было бы в порядке, ребенок родился бы живой и здоровый. Но разве могла Нина Образцова, фельдшерица, остаться безучастной к мукам роженицы, если муж отвез ее подальше от стойбища и оставил одну в холодной, без очага юрточке. Понятно, что Нина, узнав об этом, поспешила Пайпитке на помощь.

За трое суток, что Пайпитка находилась в холодной, с обледеневшими стенами юрте, она простудилась, и температура у нее подскочила до сорока градусов. Как ни объясняла Нина, что скорей всего это и была причина, что Пайпитка родила мертвого ребенка, эвенки не поверили, ибо так уж было у них заведено от века – оставлять роженицу в одиночестве.

И люди, подстрекаемые шаманом Тырдой, не только отвернулись от Нины и Елизара, но среди ночи, когда те спали, снялись с насиженного места и откочевали подальше в тундру.

Когда Елизар чуть свет вышел из чума, вокруг уже не было ни стойбища, ни людей.

Кто-то, должно быть из жалости, оставил им верхового укчака и двух собак из упряжки, – после Тимкин узнал, что это сделал муж Пайпитки Халида.

Трое суток прожили они на пустынном, обезлюдевшем берегу, не зная, что делать. За это время дважды выпадал снег, он засыпал следы, и если бы Тимкин надумал пуститься вдогонку, он не знал бы, в какую именно сторону нужно ехать.

Но не таков Елизар, чтобы пасть духом. Он велел Нине собрать в суму весь их небогатый скарб, и на рассвете верхом на укчаке они отправились в путь. К счастью, ездовые собаки, обладавшие острым нюхом, вскоре учуяли, куда откочевали эвенки, и повели за собой укчака.

Погода с утра выдалась скверная, но в полдень немного посветлело. Они ехали весь день, так никого и не встретив, и решили к вечеру устроить привал. Развели костер, залезли в спальные мешки – кукули и, разморенные теплом оленьего меха, быстро заснули.

Разбуженные глухим звоном ботала, что висел на шее у оленя, вылезли из кукулей и увидали яркий восход солнца. Оно поднималось над горизонтом, огромное, чистое, окрасив снег в малиновый цвет. Наскоро перекусили, сели на оленя и двинулись дальше.

– В полдень, – рассказал Елизар Власович, – мы уже были в новом стойбище. Правда, эвенки еще не успели устроиться, только один чум поставили для Тырды.

Хотя люди встретили Тимкина и Нину угрюмым молчанием, Елизар заметил, что они чувствуют себя виноватыми, вроде стыдятся своего поступка, и, вместо того чтобы высказать свою обиду, Елизар произнес мягко, будто ничего особенного не произошло:

– Друзья мои, мы с Ниной благодарим вас, что, уходя, оставили нам верхового укчака и двух добрых собак из упряжки. – Он протер пальцами стекла очков, окинул взглядом стоявших вокруг людей и улыбнулся: Наверно, никто из вас не хотел, чтобы мы надолго оставались одни и погибли с голоду. – И, приметив, как оживился Халида, спросил его: – Не твой ли это укчак и не твои ли собаки?

– Мои, однако!

– Спасибо тебе, Халида! А вообще-то, друзья мои, нехорошо оставлять товарищей в беде. Да и не принято это у вашего народа. Вот уже вторую зиму мы с Ниной живем вашими заботами, стараемся для вас, не требуя за это ни благодарности, ни платы. А Тырда? Не успели прийти сюда, первым делом поставили чум ему, а женщины с детишками на снегу спят. Разве они здоровее Тырды? Мог бы он на снегу поспать, ничего бы с ним не случилось. Верно я говорю?

– Верно, конечно, – опять сказал Халида. – Однако, как пришли сюда, Тырда велел ему чум ставить.

В это время из чума показался шаман. Глянул на небо, позевал, почесался и засеменил к толпе. Люди расступились, пропуская его. Приземистый, плотный, с широким, плосковатым лицом, на крепких, искривленных внутрь ногах, обутых в мягкие торбаса из камусов, он подошел вплотную к Елизару и зло, с вызовом посмотрел на него.

– Опять худо про меня говоришь, Елизарка? – спросил шаман и, не дождавшись ответа, заявил: – Все равно люди знают: твоей правды нет, а моя есть!

Елизар взорвался:

– Нет, Тырда, это ты все лжешь! Почему заставил людей среди ночи сняться с жилого места и погнал в тундру? Довел их до полного разора! – И распаляясь еще больше, закричал: – Не только мои слова сильнее твоих, я и сам тебя много сильнее.

Тырда с высоты своего роста измерил Тимкина пристальным, как бы оценивающим взглядом и, криво усмехнувшись, сказал:

– Если так говоришь, давай, Елизарка, мало-мало подеремся. Кто кого победит – того правда будет...

– Согласен, давай! – решительно произнес Тимкин.

Поняв, что они не шутят, Нина испугалась, кинулась к мужу и, уцепившись за рукав, хотела оттащить от шамана, но Елизар резко отстранился.

– Так надо, Нина! – сказал он, снимая очки и передавая их жене.

Тырда, набрав полные легкие воздуха, медленно выдохнул через ноздри и шагнул вперед.

– Елизар, опомнись! – закричала Нина и умоляюще глянула на Халиду: Ну что же ты стоишь, Халида, разними их!

Но тот не двинулся с места, только пробормотал:

– Пускай подерутся, однако, посмотрим, чья правда есть, – и сдвинул на затылок шапку.

А Елизар уже сбросил с себя меховую малицу и, оставшись в одной сорочке, протянул руки к Тырде, но тот резко отвел их и в одно мгновенье схватил Елизара за поясной ремень, оторвал от земли и, перекинув через себя, швырнул на снег. Но Елизар не растерялся: приподнявшись с земли, рванулся к Тырде, обхватил руками его колени и так сильно дернул к себе, что шаман не устоял на ногах и шлепнулся на спину. Тотчас же Елизар навалился на него и стал прижимать. Все ожидали, что Тырда вот-вот сбросит Елизара, подомнет и тому придет конец, но, как только шаман поднял голову, Тимкин двинул ему локтем в переносицу так, что у шамана потемнело в глазах и он обмяк.

Тут подбежал Халида и, увидав, что Тырда по всем правилам положен на обе лопатки, громогласно заявил:

– Глядите, Елизарка Тырду победил! – И помог Тимкину встать.

Тот поднялся, отряхнул снег, попросил у Нины очки и, водворив их на место, спросил:

– Ну, друзья мои, чья правда есть?

– Твоя, Елизарка! – ответили разом несколько голосов.

Тырда еще полежал с минуту, потом поднялся, постоял в растерянности и побежал в чум. Вскоре он вернулся оттуда с бубном и высушенной лапкой-колотушкой. Передавая их Елизару, предложил:

– Бери, Елизарка, поговори с духами, если сможешь...

– Отчего не смочь? – произнес Елизар и, взяв у него бубен и лапку, с каким-то ожесточением принялся колотить.

Люди с удивлением и в то же время с испугом смотрели на Елизара, словно боялись пропустить миг, когда покажутся духи, но, сколько Елизар ни колотил, ничего не увидели.

Старый эвенк Чехарта заявил:

– Ты не можешь, Елизарка, они только с шаманом разговор ведут! Пускай Тырда!

Кажется, Тимкин только и ждал этого. Возвращая шаману бубен и колотушку, сказал:

– Давай ты, Тырда! Пусть народ посмотрит, как ты можешь!

Но Тырда, к немалому удивлению эвенков, не стал колотить в бубен и хотел было уйти, но Елизар загородил ему дорогу:

– Шалишь, брат, так дело не пойдет! – И прикрикнул на него: – Колоти, говорят тебе, нечистая сила, колоти!

И Тырда окончательно сник...

– И что, – спросил я, – удалось вам вернуть людей на старое место?

– А как же, – улыбнулся Тимкин. – Раз моя правда победила, люди и пошли за ней! – И вдруг разразился громким веселым смехом. Он смеялся долго, содрогаясь своим щупленьким телом, все время придерживая очки, чтобы не свалились с носа. – Ох, умора, честное слово! – сквозь смех выдавил он. – Ох, умора! – Успокоившись и закурив папироску, продолжал: Поверите, нет ли, ведь после этого Тырда, можно сказать, ушел со сцены. Потеряв свою клиентуру, всю зиму просидел в одиночестве, никому не показывался на глаза. Старухи, правда, тайком приносили ему то кусок оленины, то пару горбуш, то лепешек пресных. Как раз в эти дни к нам приехала экспедиция из краеведческого музея. Собирали разную древнюю утварь, вышивки, резьбу по кости. И вот в один прекрасный день Тырда зазвал работников музея к себе в чум и отдал им заранее собранные в кожаный мешок все свои шаманьи атрибуты: два бубна, несколько лапок-колотушек, две юбочки из рыбьих кож, отороченные колонковым мехом, и связку металлических побрякушек. И представьте себе, потребовал от работников музея расписку по всей форме, чтобы с подписью и печатью. Печати у них с собой не было, пришлось ехать в поселковый Совет. С этой распиской через несколько дней Тырда явился ко мне и говорит: "Вот гляди, Елизарка, его шаманить кончил. Больше по-старому жить не могу. Сижу один в чуме, а на душе хруст и печель (грусть и печаль). Пошли меня, Елизарка, на кочевку оленей пасти, а то удавлюсь, наверно". И поверите ли, жаль мне стало человека, ведь у них это просто: залезть в петлю и удавиться. "Ладно, говорю, Тырда, помогу тебе устроиться в колхозе пастухом, только смотри, чтобы все по-честному. Запомни, победила моя правда и к прошлому тебе, Тырда, возврата нет. А начнешь снова людей смущать, против советских законов говорить – во второй раз пощады от меня не жди. Понял?"

– И что, пасет он оленей?

– Пасет, да еще как! Передовой пастух в колхозе. Прошлой зимой, когда тундру сковал гололед, у Тырды ни один олень не пал. А ведь в нашем северном, оленном краю нет беды больше, чем гололед, и хуже всего, что не предугадаешь его. Так именно и случилось. В феврале, когда в иные дни мороз достигал тридцати градусов, неожиданно пришла теплынь. С вечера была стужа и закат показывал на холод, а в полночь невесть откуда подул теплый влажный ветер. Начали стаивать снега, и уже на следующий день они почти полностью сошли, обнажив обширные поля ягеля. Почуяв свежий запах оттаявших растений, олени разом двинулись на открытые выпасы. Пастухам бы только радоваться, что запахло весной, что после скудных зимних кормов, когда оленям приходится копытами выбивать ягель из-под снега, они быстро отъедятся, войдут в тело. А вот Тырда не только не радовался, его не покидала тревога, предчувствовал, что не к добру это. Он стал вспоминать зимы, когда-то проведенные в кочевках, и вспомнил одну, давнюю, когда вот так же, как нынче, вдруг настало тепло, быстро сошел снег, а через несколько дней вновь вернулись лютые холода и начался гололед. Ох и много в ту зиму пало оленей, вспоминал Тырда, как бы и нынче не повторилось!

Намаявшись за день, он поставил в ложбинке палатку, разжег очаг и залез в спальный мешок-кукуль. Однако тревожная мысль не выходила из головы, отгоняла сон. Он часто высовывался из кукуля, всматривался в сизую даль, прислушивался к отдаленному звону ботал в стаде. Олени паслись всю ночь, спешили наесться досыта, чуяли, должно быть, что тепло это ненадолго.

Так оно и случилось!

На пятый или шестой день после оттепели тундру сковало льдом. Олени стучали по нему, в кровь разбивая копыта, и не могли добраться до ягеля. Они стали разбредаться кучками по пятнадцать – двадцать голов в тщетных поисках корма. Тут уж Тырда в открытую забил тревогу. Быстро разослал по тундре пастухов, чтобы отыскали места, где ледяной панцирь не так крепок, и велел им выводить туда оленей. Он и сам вывел не меньше полтыщи голов в сторону горного хребта, спасая их от верной гибели. А как же быть с остальными, ведь в стаде не меньше двух тысяч! Когда казалось, что уже ничем нельзя им помочь – самые тощие полегли, не в силах двигаться, посыпал снег. Он сыпал крупными, мохнатыми хлопьями, увлажняя почву и сделав ледяной покров податливым. И снова, сбившись в табуны, олени ушли по выбеленной снегом тундре, оглашая воздух дробным стуком копыт. – Елизар Власович помолчал, вытер пальцами запотевшие стекла очков. – Конечно, не переменись погода, вряд ли удалось бы спасти оленей, но то, что Тырда не растерялся, проявил находчивость, организовал людей и подал личный пример, говорит о многом.

Я даже о нем заметочку в районную газету поместил. – Тимкин опять разразился смехом. – Теперь, как приезжаю на кочевку, Тырда достает из кармана газету с моей заметочкой и просит: "Почитай, Елизарка, я еще послушаю!" Говорю ему: "Я тебе, товарищ Тырда, не меньше пяти раз вслух заметочку читал, другой на твоем месте давно бы все слова запомнил, а ты не можешь". Тут он меня, поверите ли, словил: "Кто как может, Елизарка! Помнишь, сколько дней учил тебя чаут на рога оленя набрасывать, а ты, Елизарка, все мимо кидал". – Тимкин еще более оживился. – Верно, был такой случай. Стою, бывало, в корале битых два часа, жду, пока вырвется оттуда какой-нибудь рогатый хор, кину ему вслед аркан – промах! Убедившись, что мне самому эту премудрость не освоить, обратился к Халиде, а Халида, представьте себе, советует: "Ты, Елизарка, Тырду проси, лучше Тырды, бывало, никто у нас чаут не метал". Меня даже злость взяла от слов Халиды. "Да ты что это говоришь! С каких это пор Тырда лучше других чаут кидал, что, он за оленями ходил? Ведь сидел сиднем в своем чуме, в бубен лисьей лапкой колотил, наводил тень на плетень!" А он снова за свое: "Зря так, Елизарка, думаешь. В прежнее время, когда он еще шаманом не был, большое стадо пас. Так что проси Тырду, после не пожалеешь!" А у меня, сами понимаете, своя гордость и никакого желания обращаться к бывшему шаману за помощью.

И вот однажды, застав меня в корале и насмотревшись на мои мучения, Тырда берет у меня из рук чаут. "Не так, Елизарка, дело делаешь, смотри, как надо!" С этими словами раскинул он во всю длину ремень, пропустил между пальцами и, убедившись, что сплетен он хорошо, в четыре пряди, и от верхнего утолщенного конца книзу утончается, собрал его в кольца, разделив их так, чтобы в правой руке было колец побольше, чем в левой, и стал ждать. Минут через десять из кораля вырвался высокий, рогатый олень и побежал к загородке. Тырда отвел правую руку и со всего размаху кинул чаут в убегавшего оленя. Ремень разметался, выпрямился, и не успел я оглянуться, как петля упала оленю на рога. "Видел, как его надо?" И послал меня освобождать из петли оленя. "А теперь ты, Елизарка, кидай!" – хотя знал, что промахнусь.

Словом, – продолжал дальше Тимкин, – ничего у меня не получилось. Пять дней занимался со мной Тырда в корале, пока я наконец не освоил эту премудрость. А не получалось у меня, оказывается, потому, что действовал одной правой рукой, хотя часть колец осталась у меня в левой. Ведь именно левой чаутчик управляет арканом во время его полета: добавляет, если нужно, длины, сбрасывая с левой руки два-три колечка; ею же незаметно передвигает летящий ремень то вверх, то вниз, то влево, то вправо, смотря как и куда скачет олень. Тонкая это штука, скажу я вам, настоящее искусство, и дается оно с трудом. – Тимкин закурил, глянул на меня поверх очков. – Поблагодарил я Тырду за науку и пригласил его на радостях выпить стаканчик спирта. Выпили, закусили копченым балычком. Тут Тырда и говорит: "Нашел бы, Елизарка, время, научил бы меня мало-мало читать и писать, а то без грамоты, как слепой, в темноте живу". Позднее, когда я для пожилых людей ликбез организовал, Тырда ни одного урока не пропускал. – И, докурив папиросу, заключил: – Вот так и живем на Севере дальнем...

2

Поезд остановился на станции Слюдянка. Тимкин схватил свой медный чайник и как был, в одной сорочке и тапочках, выбежал на мороз к кипятильнику. Минут через пять он вернулся раскрасневшийся, очень довольный и сразу же принялся заваривать чай.

– Здесь водичка так водичка, – сказал он, – байкальская...

– Смотрите, Елизар Власович, так ведь и простудиться можно.

– Разве для нас, северян, это холод? В тундре до сорока градусов морозы, и то налегке бегаем. – И, закутав чайник махровым полотенцем, сунул его под подушку. – За горяченьким и разговор у нас пойдет бойчее.

Я все еще был под впечатлением истории с Тырдой и сказал Тимкину:

– Все-таки, Елизар Власович, вам тогда здорово повезло. Не удалось бы положить на обе лопатки шамана, все могло для вас обернуться иначе.

Он глянул на меня косовато поверх очков:

– Да что там Тырда! По сравнению с Купчиком Тырда просто не в счет.

– Кто же он, Купчик?

– Палач из "поезда смерти". – И, заметив мое удивление, спросил: Наверно, слышали или читали, что в годы гражданской войны на Амурской железной дороге курсировал "поезд смерти" есаула Калмыкова?

– Где-то, помнится, читал... Это желтый поезд?..

– Вот-вот, – оживился Тимкин, – тюрьма на колесах. В вагонах, выкрашенных в желтый цвет, совершались дикие расправы над революционными рабочими. Не успевших вовремя скрыться беляки арестовывали, сажали в желтые вагоны, где их перед казнью зверски истязали.

– Разве и вам довелось побывать там?

– Пришлось...

– Сколько же вам было лет?

– Тринадцать.

– И все же удалось вам вырваться из желтого вагона?

– Как видите, – усмехнулся Тимкин.

– Везучий вы человек, Елизар Власович!

Он глянул на ручные часы, потом достал из-под подушки чайник, раскутал его и налил сперва мне в стакан, затем себе в алюминиевую кружку.

– Прежде чем поведать вам и эту историю, – произнес он, отпивая чай, – придется совершить небольшой экскурс в прошлое. Но ведь спешить нам некуда, так что слушайте.

И вот что он рассказал...

Родина Тимкина – Бочкарево, небольшой пристанционный поселок, где большинство жителей были деповские рабочие: паровозные машинисты, кочегары, слесари-сборщики, стрелочники, сцепщики вагонов – словом, что ни на есть трудовой люд, пролетарии.

В годы гражданской войны большинство деповцев влились в революционные отряды, сражались против белогвардейцев, отстаивали молодую советскую власть. Ушли в отряд и два брата Тимкины, Николай и Влас. В одном из боев с превосходящими силами беляков отряд понес потери и вынужден был отступить: кто ушел в тайгу, а кто тайком под покровом ночи вернулся домой.

Захваченных в плен калмыковцы помещали в желтые вагоны "поезда смерти", нещадно пытали и, расстреляв, сбрасывали на ходу прямо на железнодорожную насыпь.

Во время облавы были захвачены Влас Иванович Тимкин с сыном Елизаркой. На глазах у мальчика палачи допрашивали отца, Били шомполами по голой спине, выкручивали руки, выдергивали щипцами волосы на голове, требовали сведений о численности революционного отряда и кто им командует.

Ничего не добившись от Власа Ивановича, взялись за Елизарку. Хлестали его плетьми по лицу, кидали на пол и били носками сапог в живот, потом один из палачей, по кличке Купчик, схватил Елизара за шиворот и с такой силой швырнул к стене, что мальчик, ударившись головой, залился кровью.

– Батя, – кричал Елизарка, сплевывая кровь, – ты за меня не бойся, батя! Пусть до смерти забьют меня, ничего им не скажу!

Поиздевавшись над мальчишкой, снова взялись за отца. Чтобы не ронять себя в глазах сына, Влас Иванович и на этот раз держался стойко. Ночью его вывели из вагона и тут же на путях расстреляли.

"Поезд смерти" шел в сторону Хабаровска, усеяв дорогу телами казненных. Но вагоны не пустели. Почти на каждой остановке приводили туда новых узников, в том числе стариков, женщин и детей.

Страшная молва по всему краю разнеслась о желтом поезде, и люди, завидя его издали, покидали свои дома и убегали в тайгу и сопки.

Елизарку, точно о нем позабыли, больше на допросы не вызывали. Возили с собой в арестантском вагоне как заложника.

Насмотревшись за эти дни, как издеваются палачи над мирными людьми, Елизарка понимал, что долго его здесь держать не будут, что не сегодня завтра покончат и с ним, и, поскольку терять ему нечего, стал думать о побеге.

С этой мыслью он уже не расставался, искал случай, чтобы как-нибудь выскользнуть из желтого вагона.

– Забыл сказать, – продолжал Елизар Власович, – что самыми жестокими среди палачей в "поезде смерти" были трое: Степан Рыскулов, по кличке Купчик, – тот, что пытал меня с батей, здоровенный, с темным скуластым лицом и шрамом поперек узкого лба, блудливые, красноватые, как у кролика, глаза его, налитые злобой, так и пронизывали тебя насквозь; потом подъесаул Шорников, высокий, сухопарый, с длинными руками и узким, изрытым оспой лицом, за что и носил кличку Рябой; третьим был Михайла Есименко, среднего роста, полный, короткошеий, с отвислыми мясистыми щеками, по кличке Кабан. Этого, спасибо, бог прибрал.

На станции Завитая раздобыли палачи четверть самогону. При дележке сивухи заспорили между собой, дело чуть не дошло до драки. Тогда Кабан и говорит:

– Чтобы спору не было, я всю четверть выпью!

– А не брешешь? – усомнился Купчик.

– Вот те крест! – поклялся Кабан.

Тогда Купчик говорит Рябому:

– Нехай его пьет, а мы поглядим!

Кабан взял бутыль и стал пить сивуху из горлышка. Отпил до половины, передохнул и, оглядевшись вокруг, стал пить дальше. Рябой и Купчик, следившие с любопытством за Кабаном, вдруг увидали, что лицо его стало белым как мел, глаза вроде на лоб полезли, а из ушей и носа струйками потекла кровь. Рябой испуганно кинулся к нему отнимать бутыль, но уже было поздно. Выронив ее из рук, Кабан дико, по-звериному заорал и грохнулся на землю.

Поднялся шум. Из вагонов повыскакивали беляки, побежали к месту происшествия.

Наблюдавший за всей этой сценой Елизарка, воспользовавшись замешательством, шмыгнул в тамбур, выпрыгнул из вагона, побежал в пристанционный садик и спрятался в кустах сирени.

Уже стало смеркаться, когда "поезд смерти" двинулся дальше на восток...

Тимкин налил в кружку свежего чая и, держа ее на ладони, стал медленно отпивать.

– Наверно, вы правы, что я везучий, – сказал он после краткого молчания. – Если бы не случай с Кабаном, погиб бы в свои тринадцать годков, не повидав жизни. Подождал я в кустах, пока затихнет вдали стук колес, вылез из своего укрытия и пошел искать, где бы меня приютили. Так я в сумерках пришел к стрелочнику Егорову. Жил он со своей старушкой Марфой Никитичной в казенном домике за станцией. Когда постучался к ним, старушка отперла дверь, впустила меня, и, не успела она спросить, кто я и как очутился здесь, закричал: "Бабуленька, сховайте меня, я из "поезда смерти" убег!" И тут же у порога свалился. Добрые люди подняли меня, уложили на топчан, укрыли овчиной, и я забылся крепким сном. Около двух недель прожил у них, а когда оправился от побоев, старик Егоров усадил меня в товарный вагон и отправил обратно в Бочкарево.

Шли годы.

Окончив семилетку, Елизарка, чтобы помогать семье, устроился в депо слесарем-ремонтником. Там же вступил в комсомол, а в 1930 году по комсомольской мобилизации уехал в Приморье, где и начал работать избачом в таежном селе.

Однако годы не стерли в памяти пережитого. Нет-нет да и вспомнит Елизар Тимкин желтый "поезд смерти", гибель отца, перенесенные на допросах пытки, и перед глазами встают палачи, особенно Купчик.

Но мысль о том, что разбитые наголову беляки выметены с дальневосточной земли и получили сполна за все их зверства и издевательства над народом, утешала Елизара. Должно быть, думал он, справедливая кара настигла и Рябого, и Купчика, и самого атамана Калмыкова.

– Худо только, – грустно вздохнув, сказал Елизар Власович, – что с тех пор мучаюсь я с глазами. Когда Купчик швырнул меня к стене и я ударился головой, должно быть, повредился у меня зрительный нерв. Ведь у нас сроду никого близорукого не было. Дед наш Иван до девяноста трех лет прожил и ни разу не пользовался очками. – Тимкин помолчал, раскурил папиросу и продолжал: – И надо же было так случиться, что спустя шестнадцать лет встретился мне Купчик. Удалось мерзавцу скрыться от справедливой кары – затерся среди честных людей и процветал. – Докурив папиросу, Тимкин посмотрел на меня и спросил: – Не уморил я вас своим рассказом?

– Да что вы, Елизар Власович, рассказывайте, ведь впереди самое интересное...

И вот что он рассказал дальше.

Как-то зимой в разговоре с Тимкиным Халида пожаловался, что в магазине "Интегралсоюза" в стойбище Атой нехороший человек сидит. Дорогие меха уценивает чуть ли не вполовину. Сдашь ему десять отличных хвостов лисиц-огневок, а получишь за них так мало, что едва хватает прожить с семьей от луны до луны. В прежнее время, говорил Халида, скупщики и то больше платили.

– Ты бы, Елизарка, съездил к тому человеку в "Интегралку", узнал бы, почему он наших людей обижает.

– Ладно, Халида, как-нибудь выберу время и съезжу в Атой, – пообещал Тимкин и, чтобы тот не сомневался, тут же взял себе это на заметку.

Спустя примерно месяц, в конце марта, возвращаясь с дальней кочевки, Тимкин не пожалел сделать крюк в добрых пятьдесят километров и заехал в Атой. Заметив издали, что магазин открыт, поспешил туда. Это было довольно старое, оставшееся от прежней фактории здание амбарной постройки под плоской крышей из белой жести, местами уже изрядно проржавевшей от частых дождей и туманов.

Спешившись и привязав оленя, Елизар Власович растер затекшие от долгой езды на укчаке колени и вошел в магазин. Продавец, в малице из оленьего меха, без шапки, дымя папироской, сидел за прилавком, занятый какими-то подсчетами. Он даже не заметил появления Тимкина, лишь после того, как тот поздоровался, оторвался от накладных и глянул на него.

– Как торгуем? – спросил Тимкин.

– Слава богу, не жалимся! – ответил продавец. – Что-нибудь купить желаете?

– Посмотрю, что есть, может, что и куплю...

– Только мы на деньги не продаем!

– И папиросы тоже?

– Само собой...

– Худо, – произнес Тимкин, – а я искурился в пути.

– Курящему как не посочувствовать, – сказал продавец и, поднявшись, прошел в дальний угол магазина и принес Тимкину три пачки "Пушки". Берите, как-нибудь сочтемся...

– Тогда мне одной пачки хватит, – сказал Тимкин.

Но продавец сунул ему в руки все три и опять сказал:

– Чего там, берите, – и посмотрел в упор на Тимкина.

Как только взгляды их встретились, Елизару Власовичу показалось, что он где-то видел этого человека. Он стал напрягать память, вглядываясь в лицо продавца с поперечным шрамом на узком выпуклом лбу, и все не мог припомнить. Не торопясь разорвал пачку, выудил оттуда папиросу, и, только продавец поднес ему зажженную спичку, Тимкин, закуривая, посмотрел в его бегающие красноватые глаза и невольно подумал: "Точно как у Купчика". Но тут же отогнал эту мысль, сочтя ее чуть ли не обидной по отношению к советскому гражданину, служившему в "Интегралке".

– Давно по торговой части? – спросил Елизар Власович, затягиваясь душистым дымком.

– Десятый годок пошел, – ответил продавец. – Сперва в фактории служил, государству пушнину заготовлял, а с открытием "Интегралки" сюда назначили.

Тут Тимкин решил спросить имя и фамилию продавца, и тот ответил:

– Соколов, Анисим Петрович Соколов. А вас, извините, как величают?

И Тимкин решил не называть ни своего настоящего имени, ни фамилии:

– Спиридонов Тимофей Степанович! – И добавил: – Заведую Краской ярангой.

Елизар Власович поинтересовался, довольны ли люди "Интегралкой" и какие больше всего берут товары, на что продавец сказал:

– А что им недовольными быть? Они ведь сроду не видели того, что даем им в обмен на пушнину. Пожалуйста, бери, что душа пожелает! – И, помолчав, с иронической улыбкой произнес: – Сами знаете, какой тут народец. На моей памяти время, когда они сахар покупать боялись, уговаривать приходилось...

– Ну, это вы зря так говорите, – возразил Тимкин. – Что было, то уж давно быльем поросло. Нас и послали сюда, чтобы мы их выводили к свету новой жизни.

Поняв, что перехлестнул, продавец погасил улыбку и сказал как можно сдержанней:

– А что, разве не выводим на новый путь? – И вскинул глаза на Елизара Власовича.

Тимкин перехватил их блудливый, с затаенной хитростью взгляд и опять подумал: "Точно как у Купчика, и глаза, и шрам поперек лба, а то, что отпустил себе длинные, как у Тараса Бульбы, усы, мало что изменило. Но голос какой-то другой, не Купчика". А когда они снова заговорили, Елизару показалось, что и голос тоже его.

И с этой минуты уже не мог отделаться от мысли, что перед ним ненавистный палач из "поезда смерти" Рыскулов-Купчик.

Однако нужно было обладать выдержкой и силой воли Елизара Власовича, чтобы не выдать своего волнения, хотя все внутри у него напряглось, натянулось как струна, и вот-вот, казалось, она лопнет и с губ у него сорвется: "Купчик!"

Только теперь Тимкин приметил, что на стене висит двустволка, и решил выяснить, нет ли в магазине еще других ружей.

– Ружья для охотников регулярно поступают к вам?

– Поступают...

– Вижу, только одно-единственное висит для продажи.

– Было десять штук, разобрали охотники. Только одно и осталось, но не залежится. Не сегодня-завтра заберут и его.

– Надо бы и мне ружьишко приобрести, – как можно спокойней сказал Тимкин. – А то мотаешься по тундре с кочевки в кочевку, а голыми руками при случае что сделаешь? Пока ехал в Атой, волки дважды дорогу перебегали. Было бы с собой ружье, чувствовал бы себя уверенней. Ладно хоть волки дальше ушли, а ведь могли и напасть! – И поинтересовался: – Сколько такое ружье стоит?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю