Текст книги "Хранитель понятий"

Автор книги: Семен Майданный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Труба отправилась в карман. А фишки? День сегодня хороший. Надо ставить все на одну цифру. Сколько времени дано, чтоб добраться? Четырнадцать минут. Значит, надо ставить на четырнадцать. Но самому сеанса уже не дождаться.

– Луиза, – поднявшись, Факир поманил пальцем одну из знакомых телок, что работали в казино не по игре, а по развлечению клиентов. – Сядешь за меня, – сказал Факир, когда она подошла. – Выигрыш пополам. Завтра заеду. Поставил на четырнадцать. Смотри, если наколешь! Впрочем, сама все понимаешь.

Коза, ясная ива, не имела ничего против. Факир в гардеробе получил по номерку пальто и, крутя на пальце брелок, подгреб к вахте.

– Слышь, Факир, – виновато заныл охранник Толик, – тут такая заморочка. Никто не гадал, что ты так рано сегодня осипнешь…

– Не понял, – честно признался Факир.

– Ну, ты волыну в камеру хранения при входе сдал?

– Ну?

– Тут ее Мангуст ненадолго одолжил.

– Мою любимую волыну? Да я!..

– Через три минуты вернет. Тут одни урюки девок из стриптиза облапали, а башлять уперлись рогом. Вот Мангуст и взял твою дуру их пошугать. Перекури, он сейчас вернется. Кстати, знаешь последний прикол про Мангуста? Он у одного директора сына похитил, сказал, чтоб бабки принесли к Техноложке, а сам все перепутан, не дождался гонца с бабками у Политеха и отстриг мальцу уши…

* * *

– Петя! Секи, это лондонские котировки нашей женской сборной по синхронному плаванию, – вступил в борьбу за Апаксина букмекер Жорка и чуть не ухватил шефа за палец, чтобы ткнуть им в распечатку сегодняшней сводки.

– Пе-етр Михайлович, – тянула Лада.

– Чего распереживалась? – Апаксин все-таки оглянулся. – Влюбилась, что ли?

– Фу, скажете тоже. – Наедине-то они были на «ты». – Он, по-моему, ваще голубой, как все эти противные модельеры. Худой, патлатый, обтянутый, глаза подкрашены.

«А главное, на тебя, такую грудастую, не пялится», – мысленно дополнил Апаксин.

– Девочек жалко, Петр Михайлович. Замерзнут ведь.

– Девочек, говоришь? Девочек я всегда жалею. Ну так и быть… Ты пока, Жора, обведи все самое интересное в кружочек. Всякие спортивные рок-н-роллы побоку, посвятим сегодняшний день целиком «Зениту».

Пропуская в дверь, Апаксин игриво шлепнул секретутку Ладочку по тугой попке. Лада издала игривый стон, мол, только позови меня с собой, Петр Михайлович, и я приду сквозь злые ночи.

Модельер, возмечтавший без длинного разбега прыгнуть в люди, был похож скорее не на голубого, а на недокормыша из многодетной семьи. Наверное, обдуманно выбирал имидж, прикинул давить на жалость, прокатывать под «бедного еврея». Тем более, и национальность позволяла.

Явление в приемной Апаксина оборвало щебетание, окружавшее обогреватель. Длинноногая стайка моделек округлилась на многосильного спортивного туза сине-серо-зелено-карими фонариками, а Апаксин стыдливо опустил глаза чуть ниже. Модельки согревались помимо радиатора лишь нижним сине-бело-голубым бельем, напомнившим Апаксину песенку, запущенную в попсовый мир не без его участия: «Сегодня игра, все от винта, сине-бело-голубой – это наши цвета».

– Как и обещал, – заискивающе залопотал кутюрье. – Хотите? Посмотреть?

Посмотреть Апаксин захотел. Секретарша Лада, брезгливо косясь на модельера, по-цокала за шефом, держа наготове рабочий блокнот.

– Серия «Зенит», – затараторил проектировщик. – Повседневное белье, спортивное белье, купальники. Пойдет нарасхват. Разве не так?

Как учитель указкой, кутюрье приставил почти прозрачный палец к девичьей груди. К левой, прикрытой чашечкой лифчика, на которой улыбался полузащитник Кобелев. Сосок правой груди прикрывал от просвечивания нападающий Кержаков, серьезный и сосредоточенный. По узкой лямке бюстгальтера была пущена жизнеутверждающая дорожка кличей «„Зениту» – кубок УЕФА», «„Зениту» – золото России», «„Зениту» – Лигу чемпионов».

– Машенька, пройдись, – приказал кутюрье.

Машенька прошлась. От радиатора до Ладкиного стола и обратно. Зазывно ломалась от перекатов бедер надпись «Зенит» на фоне клубного флага, стилизованная на соответствующем месте под интимную стрижку типа «дорожка». Описывал плавные круги вместе с загорелым плечом тренер Морозов Ю. А. в виде наклейки-татуировки. Подрагивали на гуляющих ягодицах автографы всей команды.

Вздрагивало чуткое сердце Петра Михайловича. Дрожала от ревнивого негодования Лада, отслеживающая нарастание блеска в глазах любимого шефа. Вздрогнули от неожиданности модельки со своим модельером, когда нагрудный карман Апаксина зашелся переливами судейского свистка. То рассвирестелась шефова «мобила».

– Да?

– Петя, проверил, – сообщила мобила. – Тормознул такой англичашка в «Паласе». «Люкс» за пятихатку баксов. Когда ты с ним контачишь?

– Через два часа. – Апаксин, держа «трубу» у уха, прогулялся по ковру, чтобы получше разглядеть девочку, с груди которой рвались в игру два футбольных мяча, а ее «ворота» защищали трусики, сработанные под вратарскую перчатку.

– Петя, тебе надо взглянуть на контракты, – посоветовал сотовый. – На всякий случай. Мало ли как разговор пойдет. Ты ж, поди, подзабыл сроки и суммы.

– Подзабыл, – признал Апаксин. Признавая, он нашел, что девонька в «перчатке» – хорошая девонька. Худенькая, как сиротка, подростковая грудь, ростом выше Апаксина и без каблуков, – все это Петр Михайлович любил. А главное, в карих глазках, буравящих сейчас директора армейским прожектором, пламенела неутоленная жажда спонсорства, за которое она готова… Есть ли предел тому, на что' она готова? Надо будет уточнить.

– Сейчас выезжаю к тебе, будем смотреть бумаги, – пообещал Апаксин в микрофон и отрубил связь. – Лада!

Записывая указания шефа, сводившиеся к тому, что коллекция перспективная, но требует доработки, определиться с которой Апаксин поможет, для чего как-нибудь заедет в агентство… и тра-та-та-та. Лада переводила про себя эту ачинею на нормальный женский язык. Кобель запал на…

«Ничего, – подумала секретарша, – когда-нибудь я тебе за всех твоих шлюх устрою Хиросиму с Нагасаки…»

…Фамилия англичанина была Фельдман. Апаксину фамилия понравилась. Не с чопорным англосаксом проще иметь дело, а с человеком со знакомым профилем. (В прямом и переносном смысле. «Хороший каламбур», – похвалил себя Петр Михайлович.) Впрочем, и сейчас, сидя в «ауди», рассекающей автомобильный поток на Невском проспекте, можно предугадать игру Фельдмана.

Значит, прошлогодняя встреча «Зенита» с «Блэквудом» в кубке «Интертото» не прошла незамеченной для агентов «Манчестер Юнайтед», одним из которых и являлся Фельдман. Выходит, кое-кого взяли на заметку, и тот же Фельдман исподволь продолжал отслеживать «зенитовских» игроков. Наверное, проглядывал записи наших игр и обзорных передач по телеку. И просчитал, что сейчас наступил удачный момент заняться конкретным зондажем почвы.

Правильно, момент удачный. Многие «зенитовские» парни сложились как игроки, и теперь легко определиться с их перспективой. С другой стороны, команда в Европе еще не засветилась по-настоящему и серьезной конкуренции у «Манчестера», считай, нет. Значит, можно затовариться по дешевке.

Интересненько, на кого конкретно нацелился «Манчестер Юнайтед»? Мутко, конечно, встанет на дыбы. Ничего, как-нибудь уболтаем. В конце концов, последнее слово всегда за Терновым, а Тернов в этих вопросах Апаксину доверяет.

В баре «Паласа» развлекалась со стопками пара финнов, типичных лесорубов, да еще лакала кофе нерусская старушка, типичная мисс Марпл.

– Это вы ожидаете господина Фельдмана? – Стоило Петру Михайловичу присесть за первый попавшийся столик, как над ним завис официант. – Господин Фельдман передал, что будет с минуты на минуту, и просил вас подождать за заказанным столиком.

«Побеспокоился буржуин», – Апаксин пересел за угловой, скрытый от зала высокими спинками стульев столик, на котором уже прописались лимонадец, груши и бутерброды с красной икрой. Что ж, Петру Михайловичу нравился английский стиль в исполнении Фельдмана.

В ожидании англичанина Апаксин почитал московскую проспартаковскую журнальщину «Мой футбол», чтоб знать, чем дышит враг, и переговорил по «трубе» с директором открывающегося в Колпине, в доме, где жил Сашка Панов, кафе «У Панова». Договорился о проценте. Когда в бар вошла троица бандитского пошиба, Апаксин равнодушно отследил их вход и снова уткнулся в ненавистный «Мой футбол». Нормально, обыкновенные быки, где их нет. Когда же быки плюхнулись на свободные стулья его столика, Апаксин тревожно встрепенулся.

– В чем дело, господа?

На скатерть рядом с грушами легли клешни в наколках.

– Ну я – Фельдман, – прохрипел гость. – Ну и почем нынче вратари? А зашита, если оптом брать? – сверкнув золотыми зубами, «Фельдман» пошел в напор. – А если я массажистов хочу купить, то что? Нельзя, что ли? У нас в «Манчестере» массажисты – фуфло помойное. Вот «зенитовские», люди в Манчестере базарили, парни ништяк, отмесят любого без балды, из паралитиков в спринтеры выправят. У нас, у англичашек, таких братков позарез нехватка.

Он выпускал бред с такой, серьезной миной, что еще и от этого Петра Михайловича закоротило на растерянности.

– Всю икорочку успел умять, во жрун! – расстроено заметил бык по левую апаксинскую руку.

Ну нет, довольно! Это безобразие требовалось немедленно прекращать. Апаксин решил кричать в полный голос, звать охрану, будь что будет, он человек видный, в городе известный, пусть попробуют…

В бок уперся пистолетный ствол.

– Не дрыгайся, спортсмен, не на трибуне…

* * *

– Опять гаишник тормозит, чтоб он сдохнул, паразит! – пропел вензелевская торпеда Пятак.

– Чего ты радуешься, идиот?! – разозлился подельник Стакан. – И так опаздываем.

– А если рвануть? – Пятаку было легко советовать, по инвалидности руки не он вел машину и не ему права на кон ставить.

– Чтоб хвост за собой притащить! Офуел? – И Стакан прижал «ауди» к обочине.

– Почему превышаем? – козырнув, гибэдэдэшник задал обычный бессмысленный вопрос.

– Виноваты, командир. – Пятак просунул в окно две российские сотенные, чтоб безпроволочек решить проблему. – На свадьбу опаздываем. Друг женится.

– Мне?! Взятку?! – побагровел сержант. – Выйти из машины! Приготовить документы!

Пятак и Стакан изумленно переглянулись – что-то новое происходило на русских народных дорогах. Потом они посмотрели вокруг. Мент был один, не считая его мотоцикла, и другим ментам вроде бы негде спрятаться поблизости. Стакан выразительно подмигнул Пятаку, мол, может, отвесить менту щелбан и ехать себе дальше?

Короче, и эти двое бравых вензелевских торпед опоздали к воротам «Углов». Вензель пока не знал, что Шрам надумает запереться в «Углах», зато знал, что некий гражданин Апаксин может кой-чего подсказать Шраму насчет заветных списков. Но спортивный барыга будто сквозь пальцы проскользнул у Вензеля, зато достался Шраму целым и невредимым.

А вот откуда Вензель пронюхал фишку про Апаксина, совсем другая история.

Глава одиннадцатая
МОЙ ДОМ – ТЮРЬМА

 
Сижу на нарах я, в Наро-Фоминске я.
Когда б ты знала, жизнь мою губя,
Что я бы мог бы выйти в Папы Римские,
А в мамы взять, естественно, тебя.
 

Счастье привалило в виде кругленького пожилого человечка в кремовой рубашке и «бабочке». Счастье представилось адвокатом Бескутиным, которому поручено вести их дела не за страх, а на совесть. Адвокат, человек с добрым лицом и плутоватыми глазами (впрочем, глубоко упрятанными в морщины), объяснил поочередно обоим клиентам СИЗО, какой великолепной стороной для них выворачивается жизнь.

– …Всего-то мне нужны ваши подписи. И завтра же, завтра вы выйдете на волю. Они, – на этом слове, со значением качнув головой сначала вбок потом наверх, адвокат Бескутин скривился от омерзения, – ничего не смогут поделать. Куда им? Считайте себя свободными, господа! – От адвоката пахло таким дорогим одеколоном, что гражданин Лодун побрезговал бы пить.

Гражданин Клязьмин, как более ответственный, на одеколон не морщился. Он морщился на адвоката в целом. Подследственные по ту сторону стола переглянулись, словно пытаясь выяснить друг у друга, за что им таким счастьем по голове?

Первому, попавшемуся на очистке коридора коммуналки от шуб. курток и вишневого варенья, повязанному силами жильцов возле туго набитых спортивных сумок, Бескутин открыл, как все было на самом деле. А именно: гражданин Гурьянов, жилец пострадавшей коммуналки, попросил гражданина Лодуна, ныне жильца СИЗО «Углы», принести ему необходимые вещи по адресу, по которому прописана разливуха «Огонек». Сам Гурьянов – человек пьющий, поэтому, во-первых, самостоятельно за вещами сходить не мог, во-вторых, плохо растолковал новому приятелю Лодуну, где лежат потребовавшиеся вещи и как они выглядят. Растолковал-то плохо, а ключ от квартиры дал. Доказательства злого умысла, то есть продажи вещей, в деяниях Лодуна отсутствуют. Значит, никто ни у кого не воровал, просто ошибочка вышла. Дело следует закрыть ввиду отсутствия судебной перспективы.

Потом адвокат Бескутин напомнил второму гражданину, ногтем царапающему стол в комнате свиданий, его печальную историю. Гражданин Клязьмин раскурочил помещение секты «Семья последнего дня». Тяжелым тупым предметом вскрыл дверь, нанес телесные повреждения средней тяжести охраннику, тибетскому гуру и отдельным братьям и сестрам. Высадил факсом окно, компьютерами забросал пол, справил малую физиологическую потребность на диван, а большую – на символическое изображение последнего солнечного заката. Кто спорит? Так и было.

Но почему гражданин Клязьмин совершал деяния, что им двигало? А виной всему ВНУШЕНИЕ, некая разновидность гипноза, воздействию которого подвергся гражданин Клязьмин со стороны секты. Из-за того же внушения люди вступали в секту, переписывали на ее имя квартиры и дачи и отдавали последние сбережения. Но на Клязь-мина гипноз подействовал обратным, отторгающим образом, то есть погружающим в состояние аффекта. Вот заключение психиатра, где феномен подробно разбирается в самых научных выражениях.

Адвокат сопровождал молотьбу языком доставанием из пупырчатого, желтокожего портфеля разных бумаженций. И в конце своих рассказов пододвинул к подзащитным листки, на которых тем требовалось подписаться.

– Э! – отшатнулся от листка гражданин Клязьмин. – Чего, суда не будет? Так не пойдет!

– То есть как?! – от искреннего изумления, казалось, вот-вот захлопает крыльями концертная «бабочка» на шее адвоката.

Гражданин Клязьмин по кличке Зубило нервно дергал куцую бороденку, ковырял в ухе, похоже, и сам пока не понимая, почему не пойдет.

– А вот почему! – Он перестал донимать бороденку. – Хочу, чтоб знали! Честные люди кругом знали. Как гады их дурят. Врут про последний день, чтоб капусты себе нашинковать.

Бескутин слушал терпеливо, только чуть подальше отъехал на стуле, чтоб не забрызгало слюной. Клязьмин заводился постепенно, будто движок антикварного «Запорожца» на морозе.

– Я им, иродам, показал Последний день! Ага, не понравилось?! Вот и значит, что туфту варганят! Пусть православные… пусть христиане проведают, как их изводят. Пресса пусть пропишет…

– Ничего у вас не получится, уважаемый, – тведо, как ставят печать, сказал Бескутин, заслонив щеки бактерицидным носовым платком. – Они же тоже не дураки, потребуют закрытого суда. Им тоже негативная огласка ни к чему.

– А я в суд пойду. Все, без базара. Пусть страна знает.

– Смешной человек, правда? – Адвокат повернулся ко второму – гражданину напротив. – На волю не хочет.

– Я тоже не хочу, – сообщил гражданин Лодун, потеющий от напряжения мысли, потеющий, как кондиционер отечественного производства.

– А вы почему, уважаемый? – Бескутин прикрывал сморкалкой нос, чтоб не дышать с клиентами одной атмосферой.

– Почему? Я тебе, жук бумажный, скажу, почему. – Лодун злобно проскрежетал остатками зубов. – Ты жируешь на зеленых бобах. Водку лакаешь и тискаешь баб, сколько влезет. Ты без хавки не кис. Без дому не кантовался. По помойкам не летал. На теплотрассах не дрых. Короче, зиму я решил в тюряге зимовать. Тепло и кормят. И не лезь со своими отмазками.

– Ну-ну, разве мало мест, где можно провести зиму без туберкулеза и баланды? – Адвокат благоухал одеколоном, загораживался носовым платком и отъезжал на стуле за черту риска. – На юг податься. Или на север, на заработки, там опять люди нужны. Можно, – толстяк из-под платка указал подбородком на гражданина Клязьмина, – в какую-нибудь секту пристроиться. – Тут адвокат чуть не сверзся со стула. Прокашлялся и вдумчиво отодвинул его подальше от клиентов.

– Не знаю, чего там на севере, а в тюрьме зимовал, привычно. Все, хорэ, командир, завязывай толковище, скидавай дела прокурору. Я, кстати, тебя вообще не звал.

– Ну да, ну да, – покивал Бескутин. – Вы же оба москвичи. От наших дел далеки. Так вот, господа. Вышло негласное распоряжение НАШЕГО губернатора – освобождать следственные изоляторы от лишних людей. Пересматриваются все дела. Этим обязывают заниматься лучших адвокатов. – Жало указательного пальца повернулось к своему хозяину. – Так что, хотите вы того или нет, подпишете или нет, пойдете оба на свободу. Выпихнем! Ясно?..

А вот про что умолчал Бескутин и чем реально обеспокоился, так это тем, что сегодняшние два отказа были далеко не единственными. Уже семь урок отказались подобру-поздорову выметаться к едрене фене из «Углов». И все – московские гастролеры. Тенденция, однако.

* * *

– …Произвол! – в благородном гневе раздул трахею бизнесмен от спорта Апаксин.

– Садись. Я тебе все втолкую: и кто ты, и кто я.

Но задержанный не садился. Типа – демарш. Типа, выражал несогласие и понтовался на предмет собственной крутости. Как же – правая рука самого Тернова. Он по-жокейски расставил ноги возле табурета и гордо держал голову высоко поднятой:

– Я не стану с вами разговаривать без адвоката, без звонка домой, без предъявления постановления. Что вы себе позволяете?!

Уверенное возмущение задержанного стильно увязывалось с его костюмом явно от каких-то кутюрье, с галстуком в месячный доход среднего магазина «Спорттовары», с часиками на позолоченном браслете, с округло-сытой физией ресторанного завсегдатая.

– Ладно, паря, я тебе тоже ничего не скажу, пока сам не запросишься потрендеть по душам. – Человек за пустым столом смотрел в упор, будто пилой пилил, и говорил нагло и весело. – Ух, как ты просить меня станешь. Парашу будешь готов вылизать, лишь бы я с тобой покалякал.

– Я смотрю, вы не совсем понимаете, с кем имеете дело! – Задержанный гневно встряхнул костюмными и жировыми складками, погнав волну дороженных парфюмерных ароматов.

– Да будет тебе разоряться, – типа заскучавший слушатель нажал кнопку под крышкой стола и бросил заглянувшему в дверь надзирателю: – Веди его в пятый.

– А кто это был? – имел наглость спросить Апаксин у вертухая. Очень похожая рожа скалилась на Апаксина с заборов и из рекламных роликов. Но тот кандидат в депутаты выглядел гораздо интеллигентней.

– Следователь по особо важным делам Сергей Владимирович Шрамов, – ответил, воротя лукавые глазки, вертухай, вместо того, чтобы дать пинка тормозящему пижону…

…Через два часа сорок минут из карцера номер пять, прозванного обитателями «Углов» сволочильником, присмиревшего спортивного барыгу Апаксина в сером, теперь уже местами запачканном костюме повели в камеру номер сорок семь.

Петр Михайлович Апаксин очень устал от скрюченного сидения в коробчонке полутораметровой высоты. От жуткого холода, от мерзкой вони и от бесконечного звона, идущего по ледяным трубам. В конце концов от собственного бессилия устал Петр Михайлович, а бессильным он не ощущал себя уже лет десять.

Главное, что порождало бессилие, это то, что битые два часа он тужил мозг найти отгадку своему попаданию в тюрьму и не находил. И ведь брали его не менты, а натуральные уголовники. И о том, что его повязали, никто в офисе не догадывается.

Камерная вонища огрела бедолагу по кумполу. Такой смрадный, спертый воздух Апаксин вдыхал лишь в редкие и вынужденные посещения общественных уборных. Теперь еще и жарища… И не воду льют за шиворот и на лицо, нет, это пот хлещет, заливая рубашку и глаза. И очень, очень хреново сделалось Апаксину – от желудка до души. А вокруг задвигались и заговорили:

– Новенький… По первой… Не чалился… Жирный, как баба… Клифт кондовый… Прямо с бала сняли… Шмонит, как от клумбы…

Вокруг замаячили рожи, казавшиеся Апаксину дикарскими. Его стали куда-то толкать.

– Иди прописываться…

Апаксин ни в кошмарах, ни в бреду не предполагал, что вынужден будет тереться среди уголовных отбросов. Тюряга представлялась ему, чем-то вроде Чечни. Есть такая, существует, всегда добро пожаловать, но так далеко…

Он обо что-то или об кого-то спотыкался, слышал в свой адрес глухую ругань, раз получил тычок по голени. Его провели через всю камеру, подвели к какой-то койке.

– Кто таков?

Апаксин вгляделся, утер пиджачным рукавом заливающий глаза пот… Нет, не мерещилось. Если б мерещилось… Петр Михайлович отказывался что-либо понимать. Как такое может быть? На синем одеяле, поджав под себя босые ноги, в тельнике, в трениках с оттопыренными коленками и с «беломориной» в зубах сидел следак по особо важным. Лопни глаза, тот самый, что два часа сорок минут назад допрашивал его в кабинете и потом отправил в карцер.

– Обзовись, фраерок! – потребовал от него следак по особо важным.

А Петр Михайлович не мог заставить рот раскрыться. Зубы склеились, и в зобу дыхание сперло.

– В отказ мылится, – кто-то за спиной Апаксина услужливо поспешил с комментариями. – Форс наводит.

– Петушком закукарекать хочешь?

Смысл следовательского вопроса все-таки

дошел до Апаксина. Под черепушкой замигали картинки из некогда прочитанных книг и газетных заметок, смакующих тюремные порядки. И в центре глумлений, издевательств, грязных сексуальных надругательств на этих картинках рисовался он. ОН – еще несколько часов назад преуспевающий сорокалетний бизнесмен при двух машинах, трех любовницах и жене, при достойном банковском счете и связях в городской администрации.

– Вы уголовник? – выскочило у Апаксина само собой. Это неуправляемым журавлем улетела надежда на розыгрыш, на смех и подходящее разъяснение безобразий – «Как мы вас провели по просьбе друзей! Пойдем те выпьем, перекусим, еще немножко посмеемся».

Надежда не сбылась.

Вслед за криком «Да за такое, гнида!..» Петра Михайловича больно двинули бутсом по копчику. А потом зверски вмазали носком ботинка под колено.

– По тормозам, Огонек, – приказал следак. – Кстати, Огонек, часики у клиента ты прибрал?

Апаксин, разгибаясь, схватился за запястье – пусто.

– Это ж лох, он и без меня бы их посеял. Вот его ходики…

За спиной Апаксина звякнул браслет.

– Ладно, Огонек, оставь себе. Заработал. – Следак по особо важным затушил «беломорину» о протянутую каким-то хмырем пепельницу из мыльницы. – А с тобой, чучело, чего делать?

У Апаксина хватило ума не лезть со своими недоумениями типа «Вы следователь или где?» Может быть, не ума хватило, а взгляд подействовал. Оловянный, пробивающий до кишок взгляд следака-уголовника. Вот когда Петра Михайловича пробрал настоящий страх-то. Ведь этот неизвестный в тельнике может сделать с ним все-все, что захочет: И нет сейчас над Апаксиным НИКАКОЙ крыши.

– Там, слышу, кто-то миски драит? – спросил следак.

– Дрын старается, – подсказал Валек.

– Пусть Костюм его подменит. Потом перетру, сейчас устал я.

– Айда, Костюм! – И Валек крайне невежливо развернул Апаксина…

* * *

Близился к развязке пятый тайм финального матча профессионалов в полутяжелом весе по тюремному пятиборью. Накал страстей среди болельщиков достиг апогея. Зрители на трибунах, то есть на шконках, свистели, визжали и дрыгали ногами.

– Ставлю пачку «Примы» на нашего!

– «Беломор» на москвича!

– Лезвие на Паленого!

– Мыло на Рикошета! – подстегивали соперников алчные голоса.

На воровской шконке, дальней от двери с вертухайским глазком, двое претендентов на желтую майку лидера яростно точили фильтры, А зрители заламывали руки и в воздух картузы бросали.

– На общую надо бы забиться, – водязыркалами простонал свесивший харю над «стадионом» с верхней полки жадный Зубр.

– Ну давай, – безнадежно борясь с адреналином согласился приткнувшийся рядом Олег Петрович.

– Накинем коробок чаю против блондинки из журнала? – взвинтил ставки тотализатора азартно пыхтящий Зубр.

– Ну давай, – опять не нашел силы во время тормознуть Олег Петрович.

А ведь не катило ему по-черному. Он уже просадил Зубру три телефонные минуты, «плейбойскую» брюнетку, носки и последние сто пятнадцать рублей. И все потому, что Олег Петрович сперва кивал на москвича – тот внушал ему нешуточное почтение суровыми татуировками и ухватками крутейшего парня. Но надо же такому статься – москвич Паленый просрал первые два из забегов.

Во-первых, «сварочным аппаратом», сварганенным из газетной трубки и спичечного пламени, дольше Рикошета пережигал медную проводку диаметром ноль пять. Во-вторых, вспомнил всего девять «беломорных» загадок против шестнадцати у Рикошета. Москвич вконец разочаровал Олега Петровича – Паленый упустил даже такую затертую плешь, как «отыскать на пачке цифру И».

Тогда Олег Петрович перекинул надежды и ставки на Рикошета. Но настала пора просаживать Рикошету. Сначала питерец не сумел опередить москвича в изготовлении из жеваной газетной бумаги пикового туза. Потом уступил в стрельбе малявой на меткость – не попал в алюминиевую кружку.

Итак, счет повис на два – два. Сейчас решалась общая победа, то есть кому из воров, москвичу Паленому или питерпу Рикошету, занимать шконку смотрящего по камере.

– Глуши мембрану, братва, а то судью международной категории накличем! – остудил самые звонкие глотки Клифт Иствуд.

И, ощутив корой судьбоносность момента, трибуны замерли на едином дыхании, И даже стало слышно, как подглядывающий в глазок для развлекухи вертухай под нос мугикает: «Чтобы тело и душа были молоды, ты не бойся ни жары и ни холода, закаляйся…»

– На Рикошета, – трагическим шепотом выбрал Олег Петрович, Может быть, взыграл городской патриотизм.

– Лады, я на Паленого, – как и до этого, выступил вторым номером Зубр.

Москвич Паленый в зловещей тишине точил расплавленный и сплющенный сигаретный фильтр о шершавый край шконки, там, где облупилась краска. Рикошет острил свой фильтр о ботиночный каблук, время от времени слюнявя «лезвие» и пробуя заточку на палец

– Шабаш, люди. Куранты бьют. – Шнырь Мостырка бросил часы на шконку.

И разом все сплоченное в камере трудовое общество «Резервы» перевело дух, хотя результат матча был еще непредсказуем, как прокурор с черепно-мозговой травмой.

Первым по уговору показывал изделие москвич.

– Петрович, дай сюда свой кирпич!

Олег Петрович без уточнения смикитил, о чем базарит Паленый, спрыгнул со второго яруса, вытащил из-под матраса томик рассказов Чехова и передал через головы москвичу. Паленый словно убирая налет пыли погладил мясистой лапищей шершавую кожу добротного советского переплета. Примерился, прижал затвердевшее и заостренное стекловолокно к синей обложке и провел, надавливая, под тисненым портретом классика.

Хата взорвалась радостными и раздосадованными воплями:

– О-ле! О-ле! О-ле!.. – покатилось от окна до параши.

Олегу Петровичу почудилось, что вот-вот из темной полосы разреза хлынет чеховская кровь. Но не хлынула. И Чехова забрал Рикошет. Питерец, распахнув улыбкой черный забор прочифиренных зубов, смачно цыкнул и чиркнул резко, будто бритвой по горлу, по рассказам Антона Павловича.

И снова по полной забесновались фанаты с верхнего этажа:

– И во сне и наяву я за Питер пасть порву!!! – проскандировала молодежь из второго эшелона.

Шнырь Мостырка приготовленной тонкой проволочиной быстро измерил глубину разрезов, чей глубже.

– Рикошет, – выдал Мостырка, стараясь придать голосу как можно больший пофигизм.

Болельщики зашушукались, но «Судью на мыло!» никто не выкрикнул. Паленый недоверчиво перемерил и залупаться не стал. Значит, все верняк. Однако москвич имел право на еще две попытки. Чтоб уж все, будто в большом спорте.

– Мостырка, скидывай прохарь! – Паленый надумал пойти ва-банк.

Мостырка, удержав печальный вздох, стянул с правой ноги тупоносый ботинок на литой подошве. Но подошву Паленый не тронул, он прорезал сигаретной «заточкой» толстую «скороходовекую» кожу поперек носа.

– А, сучара! – Москвич осмотрел и отбросил затупившийся, негодный больше к попыткам фильтр.

Но все равно теперь должен был последовать ответ Рикошета. Питерец что-то прикинул и процедил:

– Мостырка, гони свое путало.

Шнырь безропотно слазил под матрас и вручил питерцу карманное зеркальце. Рикошет пристроил Мостыркино имущество на тумбочке и покопанная зеркальная поверхность отразила нацелившийся «фильтровый» резак.

Олегу Петровичу хотелось, очень хотелось встрять с советом – не лезь на рожон, разрежь те же Мостыркины говнодавы, и дело с концом. Но за такие физкультприветы потом поставят Олега Петровича на ответ и будут правы. Олег Петрович быстро снял и протер залитые горячечным потом очки. И успел.

Рикошет, подмигнув Мостырке, – типа не ссы, бродяга, – поставил заточенный край фильтра на собственное отражение и провел от края до края… Имущество шныря заполучило продольную царапину. Фильтр-стеклорез заходил туда-сюда, углубляя борозду. И сломался.

«Невезение – это карма, и эта карма гирей висит на мне. Как на Пьере Ришаре, – не в первый раз за свою вполне долгую жизнь подумалось Олегу Петровичу. – Другие воруют не меньше моего, но сел именно я. В жены из огромного женского разнообразия я выбрал полную, законченную помесь стервы, ослицы и дуры. Любовница за все мои подарки наградила триппером. И ставлю я всегда и всюду мимо кассы».

Но тянущаяся, будто сопля по карнизу, гнетущая тишина заставила Олега Петровича не терять раньше срока надежду. А Рикошет тем временем фукнул в разрез, выдув белесое облачко. Положил зеркальце на тумбочный край, легонько стукнул костяшкой пальца по свешивающемуся концу. И Мостыркино имущество, хрупнув, удвоилось. Ровнехонько-ровнехонько напополам.

Фортуна рыдала навзрыд! А что творилось с трибунами?! Люди обнимались от счастья и грызли матрасы от огорчения. Рикошета стали качать, но с учетом низкого потолка не выше, чем ласточки перед дождем летают.

Признавая поражение, Паленый рванул на груди майку и выплеснул из души сокрушение в восемь размашистых этажей, совершенно в общем бедламе, впрочем, не слышное. Три шестерки от двери загугнявили по стойке «смирно» гимн Петербурга: «Город над тихой Невой, город нашей славы трудовой!..» Призер встал на табурет с внятно выцарапанной цифрой 1 и принял из рук судьи чемпионский кубок (ту же алюминиевую кружку, полную душистого чифиря).