Текст книги "Мы вернёмся (Фронт без флангов)"

Автор книги: Семен Цвигун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

***

Путь был долгим и тяжелым. Ехали в специальном автомобиле со сверхпрочными стеклами и прочими предохранительными устройствами. И хотя Оберлендер считал, что земля, отделяющая его командный пункт от штаба армии фон Хорна, – это уже навсегда немецкая, ехал он с опаской, прижимался к сиденью, чтобы не увидели, не узнали. В одном находил утешение Оберлендер: «Дранг нах Остен» – это великий поход за жизненное пространство для Германии, для немцев, значит, и жить здесь будут только немцы. А пока… Нельзя же одним махом покончить с русскими и прочими!..

За этими размышлениями пришла дремота. Он поднял воротник шинели, растянулся на заднем сиденье и уснул. Проснулся, когда водитель резко затормозил. Адъютант обер-лейтенант Шенке открыл дверцу, громко сказал:

– Господин генерал, прибыли!

В кабинет фон Хорна Оберлендер вошел в тот момент, когда командующий армией заканчивал разговор по телефону.

– Вы провалили операцию! – распекал кого-то фон Хорн.

"Разговаривает с Глобке", – решил Оберлендер. А когда поймал колючий взгляд командующего, раздраженно бросившего телефонную трубку, сомнений не оставалось. Глобке принял на себя первый удар. Второй готовится по нему. Да, да. Командующий даже не ответил на приветствие.

– Как могло случиться, генерал, что горстка бандитов разгромила наши лучшие части? – неожиданно спокойно спросил фон Хорн.

"Ох, уж это спокойствие! – подумал Оберлендер. – Оно подобно пытке бывает. Решительный, официальный тон в такие минуты куда лучше этого наигранного спокойствия, елейного голоса. Никогда не знаешь, что последует за этим!"

– Господин командующий! – заговорил Оберлендер, также пытаясь казаться спокойным. – Во-первых, наши части действительно понесли тяжелые потери, но и сами нанесли противнику сильный удар. Во-вторых, в лесу мы столкнулись не с горсткой бандитов, как вы изволили выразиться, а с крупной, хорошо организованной частью Красной Армии, оказавшейся совсем не в сорок седьмом и сорок восьмом квадратах, как сообщил нам ваш штаб. В-третьих, и это главное, армия великого фюрера обязана демонстрировать свою мощь и преданность фюреру на полях сражения, а не гоняться за партизанами в непроходимых лесах, по болотам.

Услышав не оправдание, а уверенный голос, фон Хорн понял, что этот не позволит свалить всю ответственность на себя, станет искать вину и его, фон Хорна, командующего армией. А это уже ни к чему.

А Оберлендер еще решительнее продолжал:

– Гоняться за партизанами – обязанность войск СС, гестапо. Я же – армейский генерал, а не полицейский. Прошу учесть это, господин командующий.

– Все это так, генерал, но не забывайте, что мы с вами носим мундиры офицеров великой Германии. Мы не имеем права отсылать на тот свет тысячи чистокровных арийцев. Согласитесь, происходит черт знает что!

Фон Хорн похлопал Оберлендера по плечу и продолжал:

– Когда в руках оружие, выбросьте из вашего сердца жалость. И своим офицерам внушите это.

Оберлендер понял, что, цитируя Гитлера, командующий намекал на то, что он, Оберлендер, якобы либерален к противнику. Самое страшное для генерала войск фюрера! И решил тут же внести ясность.

– Господин командующий! На месте двух довольно крупных лесных поселков вы можете увидеть руины. Это постарались мои офицеры, мои солдаты. Они же, не задумываясь, решительно ликвидировали значительную группу раненых, захваченных в плен. Они же…

Оберлендер пытался продолжить перечисление всего того, что и кого уничтожили только за последние дни его офицеры и солдаты, но фон Хорн прервал:

– Все это отлично, генерал, но главное – уничтожить отряд Млынского. Вам понятно? Для решения этой задачи я позволяю вам взять из моего резерва полк. Учтите, генерал, – это только ради вас.

Помолчали. Фон Хорн сказал:

– "Сегодня нам принадлежит Германия, завтра – весь мир". Вы не считаете, генерал, что слова нашей широко известной песни требуют уже иной редакции? Скажем: "Сегодня нам принадлежит вся Европа, завтра – весь мир!" Как?

Оберлендер не ответил.

Фон Хорн предпочел не повторять вопроса.

9

Начальник штаба армии генерал-майор Ермолаев дважды перечитал донесение майора Млынского и записку сержанта Бондаренко. Михаила Степановича взволновал портсигар, который так неожиданно попал к нему и теперь лежал на столе. Сколько воспоминаний навеял он! Кажется пустяк, а вот и дом, и жена, и дочь отразились в нем, как в зеркале.

Но что же с отрядом? Генерал встал, подошел к карте, занимавшей по длине всю стену. Линию фронта на карте обозначал черный жирный пунктир, а дислокацию советских и немецких дивизий – флажки: красные – наших, синие – противника. Флажки крепились обычными булавками. Совсем нетрудно было отыскать на такой карте зеленое пятнышко, а в действительности огромный лесной массив, который стал фронтом для отряда майора Млынского.

Генерал закурил трубку и попытался теперь уже на крупномасштабной карте района проследить маршрут отряда, определить его примерную дислокацию. Сделав все измерения, записав в блокнот нужные координаты, генерал направился на командный пункт. Его уже поджидали член Военного совета генерал-майор Голубь, его заместитель по тылу полковник Самохин и начальник Особого отдела армии полковник Куликов. В просторном блиндаже плавал табачный дым. Непрерывно звонили телефоны, стрекотали телеграфные аппараты.

Генерал Ермолаев поздоровался с товарищами и зашел вместе с ними в другую половину блиндажа, сплошь увешанную оперативными картами.

За столом сидел командарм, высокий пожилой человек с седеющими висками.

Командующий пояснил вошедшим:

– Я пригласил вас, чтобы посоветоваться по вопросу, суть которого изложит генерал Ермолаев.

– Сегодня ночью, – начал Ермолаев, – из тыла врага через линию фронта к нам прорвался красноармеец Иванов. По поручению своего командира, майора Млынского, он доставил донесение. Вот оно.

Генерал вынул из планшета вчетверо сложенный лист бумаги, развернул, поправил на переносице пенсне и стал читать:

– "Командующему армией генерал-майору Виноградову.

Члену Военного совета генерал-майору Голубь.

Докладываю, что двадцать восьмого августа сего года на участке нашей дивизии немцы ввели в бой крупные силы танков и мотопехоты. Наступление активно поддерживалось с воздуха. Несмотря на героическое сопротивление наших частей, противнику удалось прорвать оборону в центре, глубоко вклиниться в наши боевые порядки и ударить с тыла по обоим флангам, изолированным друг от друга. Потеряв связь между собой, подразделения дивизии оказали отчаянное сопротивление попыткам противника полностью уничтожить их. В неравном бою, продолжавшемся трое суток, погиб почти весь командный состав дивизии. Оставшиеся в живых красноармейцы и командиры под покровом ночи прорвались в лес, сохранив оружие и знамя дивизии. Из бойцов дивизии и других воинских частей, сражавшихся на подступах к городу, сформирован отряд в семьсот человек. Разработан план боевых действий в условиях гитлеровского тыла, но отряду не хватает боеприпасов, медикаментов и продовольствия. Радиостанция имеется, но нет питания. Из надежных источников нам известно, что немцы прознали об отряде и готовятся его уничтожить. Гитлеровских захватчиков встретим достойно. Победим или умрем, как солдаты советской родины.

Ждем указаний и возможной помощи.

Командир отряда Красной Армии майор Млынский.

Начальник штаба капитан Серегин.

Заместитель командира отряда по политчасти политрук Алиев".

Генерал Ермолаев продолжил:

– Я должен добавить. Связных было двое: красноармеец Иванов и сержант Бондаренко. При переходе линии фронта сержант, по всей вероятности, погиб… Прикрыл товарища. Ценой своей жизни.

Тиканье стенных часов отбивало в ушах молотком – тяжелым, звонким. Тишину нарушил командарм.

– Отряду Млынского нужно помочь. Срочно. Давайте обсудим, как это сделать лучше.

Генерал Ермолаев откашлялся, отпил глоток крепкого чая, внес предложение:

– Точные координаты отряда нам неизвестны. Перебросить все, в чем нуждается отряд, по воздуху – рискованно. Можем немцам услугу сделать. Я предлагаю в район вероятного нахождения отряда выбросить разведывательную группу с задачей: найти его и передать точные координаты. Установим связь, решим, что делать дальше.

– Лесной массив большой. К тому же там немцы рыщут, – вставил командующий, желая тем самым подчеркнуть сложность задачи.

Заместитель по тылу полковник Самохин понял по-своему реплику командарма и, как всегда, поспешил высказать свое мнение:

– Разведгруппу? Искать в поле, то бишь в лесу, ветра? – И безапелляционно: – Считаю, что мы должны немедленно сбросить на парашютах все, что просит Млынский. Организованная сила в тылу врага – это как раз то, что нам нужно.

– Слов нет, отряд Млынского нужно поддержать, – вмешался командарм, – а вот куда товарищ Самохин собирается сбрасывать оружие и медикаменты, непонятно. Гарантия у вас есть, что все попадет нашим, а не немцам? Такой гарантии ни я, ни вы, да и никто из нас дать не может. Поэтому повторяю: отыскать отряд, установить с ним надежную связь – это сейчас главная задача. Война – не игра в солдатики. Сегодня мы еще можем сделать это. Завтра, возможно, будет уже поздно. Далеко уйдем от места этого, лесов этих.

Командарм закурил папиросу, затянулся, помолчал немного. В эту минуту он смотрел добрым, полным доверия взглядом на начальника Особого отдела армии. Все поняли, кому командующий хочет поручить это задание.

– Дело это тонкое, я не говорю трудное. Не то слово, – сказал он, – Поэтому его поручить надо чекистам. Как, товарищ Куликов?

– Может, подключим и начальника штаба? – предложил Куликов.

– Подключите, кого считаете нужным, – согласился командарм.

***

Михаил Степанович возвратился к себе, сел за стол, взял чистый лист бумаги.

"Любимая моя Наташенька! – начал он письмо дочери. – Мы ведем беспрерывные бои с врагом. Обещаю: после победы – а мы ее обязательно завоюем – никогда не разлучаться.

На нашем участке фронта из тыла противника пытался пробиться твой друг сержант Бондаренко. Я пишу "пытался", потому как пробиться к своим ему не удалось. Что случилось с ним, пока неизвестно. Через бойца, которого он прикрывал огнем на линии фронта, Бондаренко передал мой портсигар, да, да, мой, я не ошибся, а в нем лежала записка тебе. Каких чудес только не бывает! Ума не приложу: как мой портсигар попал к Бондаренко? Реши эту загадку. Это не упрек, это естественная попытка найти ответ на то, что… Впрочем, дело это не мое.

И портсигар и записку я направляю тебе. Береги их. Если что узнаю о Бондаренко, немедленно сообщу.

Целую тебя и маму".

10

Пожилой генерал, его молодая супруга, конечно, хорошенькая, и адъютант генерала, разумеется, также молодой и красивый – извечная тема для шуток, давно ставшая банальной. Впрочем, надо знать, где шутить. В состоятельных кругах, где поклоняются золотому тельцу, эта тема запретна. Затрагивать ее по меньшей мере бестактно, убедительное свидетельство плохого воспитания.

Эльза была единственной дочерью Адольфа Плейгера – крупного финансиста, совладельца нескольких банков, владельца сталелитейного завода. Плейгер любил дочь, не ограничивал ее ни в чем, на очень сожалел, что нет сына – некому будет передать "дело". Не удивительно, что он часто задумывался, кто же войдет в его дом зятем?

Эльза росла в том узком привилегированном кругу, быт и нравы которого оберегало от любопытных взглядов само правительство, считавшее, что оно тем самым сохраняет общественные устои. Репортеры допускались только до парадных дверей. Им разрешалось писать о династических браках, женских нарядах, приемах. Проникнуть дальше, приоткрыть завесу они и не пытались, прекрасно зная, что ни одного правдивого слова в печати все равно не появится, а безработица обеспечена.

Люди из этого финансово-промышленного круга считали себя хозяевами жизни, свои любые желания сдерживать не привыкли. Они жили по своим неписанным законам, полагая, что государственные законы – это не для них, а для неимущих, обязанных им прислуживать. Понятия о чести, о морали у них, разумеется, были также свои.

Банкир и заводчик Плейгер никогда не упрекал дочь за траты, за самые странные желания, и Эльза считала, что ей дозволено все, кроме одного: приближать к себе этих, бедных, которые вынуждены добывать средства трудом. Исключение могло быть сделано в отношении впавшего в бедность, если он из старинного дворянского рода. Но, благодетельствуя такому, никогда не надо терять чувства превосходства над ним, следует напоминать ему о своем благородстве.

Никто не знает, когда грянет гром. Старик Адольф Плейгер скончался внезапно. Он был лет на двадцать старше жены. "Дело" оказалось без хозяина.

Эльзе казалось, что нанятый ими управляющий вполне заменит хозяйский глаз и хозяйскую сметку. Мать понимала, что лучше бы иметь другого управляющего – зятя, и придирчиво присматривалась к холостякам, разумеется, своего круга. Ее взгляд остановился на фон Хорне. То, что он уже давно не молод и вдовец, не пугало. Зато он из старинного прусского дворянского рода, генерал, влиятельный человек в вермахте. Ну, а то, что он не богат, это даже очень хорошо: будет чувствовать, что его облагодетельствовали. Вернее будет исполнять свои новые обязанности.

Командовала в доме Эльза. Генерал блаженствовал, что красивая жена вводит его в круг подлинных хозяев страны, что ему стали завидовать. Обязанности управляющего исполнял преусердно. Деловым союзом дорожил, старался угождать жене, угадывать ее желания, но скоро убедился, что это невозможно: Эльза продолжала жить своей жизнью. По-прежнему почти ежедневно устраивались кутежи, пикники. Как и раньше, Эльзу окружали молодые люди. Это, собственно, мало тревожило фон Хорна. Он был очень честолюбив, смысл жизни видел в том, чтобы пробиться в высший свет, и эта мечта его исполнилась. Тревожило иное: фон Хорн никак не мог привыкнуть к тому, что его жена ни в чем ограничивать себя не желает да и не умеет, и ужасался ее тратам. Однажды, не выдержав, очень осторожно, начав издалека, попытался внушить Эльзе, что, если она не умерит свои траты, они разорятся.

– Разве? – удивилась Эльза. Она назвала общую сумму капитала, который она принесла в приданое, и иронически поинтересовалась; не случилось ли что с деньгами? Фон Хорн поспешил заверить, что деньги не только в надежной сохранности, но и дают солидные проценты.

– Что же вас тогда беспокоит, мой генерал? – усмехнулась Эльза. – Если я стану тратить вдвое, втрое больше, и тогда мы разоримся только лет через шестьдесят – семьдесят.

Фон Хорн впервые понял, к какого размера состоянию он прикоснулся. И, сделав для себя вывод, он стал еще осторожнее с молодой супругой.

До него доходили вести о ее неверности, это его мучило, но он считал за благо молчать, ибо превыше всего честь семьи.

Единственное, что его пугало, – огласка. Огласка, публичный скандал могли повлиять на карьеру. Знакомства Эльзы были беспорядочны, рискованны. Фон Хорн подобрал себе красавца адъютанта, посчитав за благо все замкнуть в узком треугольнике, растворив опасность в банальной ситуации.

Крюге не знал, какая ему предопределялась генералом роль, и, вступив в нее, мучительно колебался. Нет, не угрызения совести мучили его. Он боялся генеральского гнева. Эльза действовала смелее. Красавец адъютант ей приглянулся…

Каждая поездка в Берлин превратилась для Крюге и в наслаждение, и в мучительный страх…

Вечером Эльза и мать занялись подсчетами. Их интересовало, сколько чистой прибыли принесли им фронтовые посылки фон Хорна. Результаты привели в восторг.

Увлечение подсчетами было столь велико, что они не услышали, как к особняку подкатила машина, как шаркнули шины колес, внезапно укрощенных тормозами. И только стук извлекаемых из машины чемоданов и ящиков да бойкие распоряжения, которые майор Крюге отдавал шоферу, заставили выглянуть в окно. Новая волна радости охватила их. Обе бросились по лестнице вниз, открыли парадную дверь и бросились обнимать Крюге. Затем увели в гостиную, усадили за стол, стали угощать.

Крюге, потягивая коньяк, неторопливо рассказывал о событиях на фронте, о самочувствии фон Хорна, о знакомых. Когда умолкал, женщины наперебой засыпали его вопросами. Они интересовались, скоро ли доблестные войска фюрера разделаются с русскими варварами.

Не без гордости майор отвечал:

– Все будет так, как решил фюрер.

Осушив бутылку коньяка, майор запил его чашечкой черного кофе, задымил сигарой.

Уходя, он поцеловал пухлую руку Плейгер-старшей.

Набросив на плечи пелеринку из русских чернобурок, за Крюге выпорхнула раскрасневшаяся Эльза. На крыльце майор поцеловал ее в щечку.

– До завтра, милая крошка!

Эльза обвила его шею. страстно поцеловала в губы и решительно ответила:

– Только сегодня.

– Я чертовски устал, – виновато оправдывался Крюге, – боюсь, испорчу радость встречи.

– Только сегодня! – настаивала Эльза. – Я жду вас ровно через час. – Она протянула Крюге ключ от двери. – Входите, как рыцарь, – а сама подумала: "Презренный трус!"

Крюге наспех передал матери русские сувениры – сало, сливочное масло, коньяк, сосиски, пшеничный хлеб, а золотые вещи украдкой спрятал в сейф. Сославшись на срочное дело, выскочил на улицу. Чтобы не вызвать подозрений, назвал шоферу улицу, откуда дворами можно было пройти к особняку Эльзы.

"Входите, как рыцарь", – вспомнил он слова Эльзы, когда увидел знакомый особняк, всякий раз заставлявший сильнее биться сердце. "И все-таки я войду неслышно, – решил он. – Таинственность всегда разжигает страсть".

Эльза сидела возле камина.. Пышные волосы прикрывали обнаженные плечи. Языки пламени играли на ее красивом лице. Крюге стоял в дверях и невольно любовался. Сделал шаг, два. Она услышала, повернула голову.

– Вернулись?

– Кто же устоит против такого соблазна? Я вечно хочу быть с тобой… с вами.

– Можешь называть меня на "ты".

– Если только наедине. Для посторонних я всего лишь адъютант вашего мужа.

– Разумеется, – сказала Эльза. – Русские еще неполностью отбили тебе умственные способности.

Крюге растерялся. Не зная, что делать, оглядел комнату.

Мягкие ковры, в которых утопает нога. Стоит поздняя осень, но здесь, на столиках, на полу, – вазы с весенними яркими цветами. Их доставляют сюда на самолетах из южных стран. Свет погашен. Лишь в камине пылает огонь. Колеблющееся пламя от березовых поленьев, специально заготовленных в России, причудливо озаряет спальню, волшебное вместилище острых ощущений.

Крюге, ступая на драгоценные ковры – их прислал из России фон Хорн, – всегда стеснялся, что он в сапогах. Но Эльза требовала, чтобы он приходил к ней обязательно в походной форме.

Однажды, расшалившись, облачила его в железные доспехи тевтонского рыцаря, надела тяжелый шлем, опустила забрало и заставила что-нибудь говорить. Сама же с любопытством избалованного ребенка вслушивалась в приглушенный железной маской голос.

Он входил сюда и забывал обо всем. Тревожные дни на Восточном фронте, где пуля стережет на каждом шагу, заботы о генерале, сводки, телефонные звонки, почти беспрерывная канонада – все отступало в небытие. Оставалась Эльза – прекрасная, чарующая, доступная и недоступная. Огромная пропасть разделяла их, и Крюге всегда помнил об этом.

И вдруг сегодня пропасть исчезла.

Эльза, лежа на его руке, тихо сказала, что ждет ребенка, ребенка от него.

– Он будет здоровым, красивым, как я, он будет настоящим арийцем, как ты, хозяином мира, – говорила она с неожиданной для нее нежностью.

Крюге ужаснулся дерзости своих надежд.

Эльза шептала:

– Береги себя! На фронте стреляют…

Он отлично знал, что на фронте стреляют, знал, и как стреляют. Но он знал и то, что командующий армией так же уязвим, как и любой офицер, и любой солдат…

11

Фон Хорну позвонил начальник канцелярии гаулейтера Украины Эриха Коха и сообщил, что к нему направлен новый начальник гестапо оберштурмбанфюрер Отто Кранц. Он сообщил также, что Кранц – родственник их шефа, и просил оказывать ему всяческое содействие, а главное – оберегать от партизан.

Когда разговор, происходивший в присутствии только что вернувшегося Крюге, был закончен, он не положил – швырнул трубку на рычаг.

– Что делается! – разводя руками, говорил генерал. – Я, военный человек, командующий армией, должен воевать, а мне вменяют в обязанность охранять различных там гестаповцев. И только потому, что они… Нет, вы только подумайте!

В отекших глазах генерала Крюге видел и обиду, и возмущение, и растерянность. Он хорошо понимал, что генерала заставляют делать то, что он не должен делать, но мнение свое фон Хорн почему-то высказал не начальнику канцелярии гаулейтера Украины, а лишь ему, своему адъютанту.

Как бы перехватив мысли Крюге, фон Хорн подумал: к кому он апеллирует? Только сейчас до сознания дошла мысль: он, генерал армии фюрера, где дисциплина – закон, жалуется адъютанту. Разве допустимо такое? Сколько раз он ловил себя на том, что не всегда сдерживает свои чувства в присутствии адъютанта. Понимая, что опять допущен промах, что Крюге может по-своему истолковать его слова, во вред ему, генерал тоном обиженного произнес:

– А кто меня охраняет, кто?

Крюге щелкнул каблуками, вытянулся в струнку и чеканным голосом произнес:

– Я, господин генерал!

На лице генерала появилась улыбка, на душе отлегло. В лице Крюге он по-прежнему видел человека, который беспредельно верен ему и никогда не подведет.

Фон Хорн подошел к адъютанту, похлопал его по руке, ласково сказал:

– Спасибо, майор, ваших услуг я не забуду.

Крюге хотел ответить, но не успел.

Зазвонил телефон. Фон Хорн приложил к уху трубку. Лицо его изменялось. Оно уже отражало ужас. Трубка легла на рычаг, а генерал все молчал.

– Партизаны напали на поезд, в котором следовал новый начальник гестапо, – наконец заговорил он. – У станции Попелиха произошло несчастье. Наша обязанность – спасти Кранца. Если это еще возможно. Если нет – неприятностей не избежать. Берите танковую роту и скорее туда, к Попелихе. Сегодня вам, майор, представляется возможность доказать свою храбрость. Не мне. В ваших достоинствах я, разумеется, не сомневаюсь. Другим.

Крюге сразу ощутил опасность, на встречу с которой так неожиданно бросила его судьба. Но сказанное генералом все-таки и льстило.

Не успел Крюге закрыть за собой дверь, как оклик генерала приковал его к месту. Он обернулся.

– Мой мальчик, – отеческим тоном говорил генерал, – не вздумай, ради бога, излишне болтать с этим, как его…

– Кранцем, – подсказал Крюге.

– Вот, вот. Забудь сегодняшний разговор. Да и вообще все, что когда-либо ты слышал от меня. Я очень прошу об этом. – И полуофициально: – Если тебе дорого мое покровительство, мое хорошее отношение…

На лице Крюге выступил густой румянец.

– Мой генерал, верой и правдой я служу вам и вашей семье… фатерлянду. Что бы ни случилось, моя преданность вам и нашему фюреру не поколеблется. Прошу верить в это.

Крюге показалось мало сказанного, он добавил:

– Таким я всегда был по отношению к вам. Таким и останусь, мой генерал.

– С богом, мой мальчик.

Генерал присел на диван, закурил. По привычке выпустил стайку колец. Подумал: моя жизнь мало чем отличается от этих пока еще плывущих колечек. Кругом шатко, неустойчиво, а внутри – пустота. Раньше не приходило такое в голову.

Беспокойные думы шли и шли. Зачем только черт несет этого чужого родственника! Помощи от него – ни на грош, а голову сломать можно. В моем возрасте надо прежде всего думать о себе.

Фон Хорн запер дверь на ключ, достал из сейфа заветную шкатулку с драгоценностями, перебрал их задрожавшей рукой, пересчитал, хотя командующий армией фюрера точно знал, что в шкатулке находятся следующие удачные приобретения: бриллиантовое ожерелье, два тяжелых золотых наперсных креста с украшениями, семнадцать дамских и тридцать мужских золотых часов, тридцать три золотых кольца…

Спрятал шкатулку в сейф, радостно подумал: "О! Восточная кампания только началась!.."

Выпил стопку коньяка. Позвонил начальнику штаба армии:

– Зайдите. Обсудим план дальнейших боевых операций.

***

На станцию Попелиха Крюге прибыл в бронетранспортере под охраной танковой роты. То, что предстало перед глазами, испугало. При въезде на станцию лежали опрокинутые паровоз и товарные вагоны. Вагоны уже не горели, только дымились. Вдоль пути – убитые и раненые. Их много. Очень много. Офицеры и солдаты. Здесь же медленно и, как показалось Крюге, качаясь, передвигались те, кому посчастливилось остаться на этом свете. Одни вытаскивали из вагонов обгоревшие трупы и складывали рядами, другие втаскивали в грузовые машины раненых. Крюге насчитал семнадцать машин, и сбился со счета.

И до этого Крюге видел убитых и раненых. Но, как правило, те были русские, белорусы, украинцы, грузины и еще каких-то национальностей. Тут же – немцы, свои. И сколько их! Спешили на помощь фон Хорну, ему и… березовый крест. До чего же страшно! Убитые русские не вызывали гнетущего настроения: их надо убивать, эти же сами должны убивать. Ведь они – немцы!..

По команде Крюге танки заняли позицию вокруг станции. Одиноко бродивший офицер сказал, что воинский эшелон подорвали, а затем обстреляли партизаны какого-то Млынского. Какого-то! Майор Крюге отлично знал, кто такой этот Млынский. Это против его отряда Красной Армии проводилась операция "Стальное кольцо". Проводилась, но…

Офицер ничего не знал об Отто Кранце, и майор подошел к ближайшей группе солдат.

– Кто может сказать, где господин Отто Кранц? – И пояснил: – Он следовал в этом эшелоне.

Раненный в голову солдат, не спросив даже, кто такой Кранц, ответил:

– Если ему повезло, ищите в здании вокзала, а если нет… – Солдат развел руками.

Фасад вокзала был изрешечен пулями, перрон был засыпан гильзами, какими-то документами, под ногами визжало битое стекло. Стекла было так много, что Крюге никак не мог сообразить, откуда столько могло взяться.

При входе в вокзал Крюге столкнулся с рыжим обер-лейтенантом.

– Нет ли здесь Отто Кранца, офицера гестапо? – спросил майор.

Обер-лейтенант совсем не любезно взглянул на Крюге, кивнул в сторону раненных армейских офицеров, сидевших на лавках.

– Эти вас не интересуют, господин майор?

– Ими займутся другие, – смутился Крюге. – Мне приказано найти и доставить к месту назначения господина Кранца.

– В таком случае поднимитесь на второй этаж. Там старшие офицеры. Такого, как ваш Кранц, только и искать среди них.

Крюге поднялся на второй этаж, пытаясь осмыслить слова рыжего обер-лейтенанта. Ох, уж эти армейские офицеры! Почему они не любят гестаповцев? Фон Хорн их тоже недолюбливает, если мягко выражаться, но в то же время опасается, терпит.

В зале второго этажа Крюге увидел за столом офицера в гестаповской форме. Решив, что это и есть тот, кого он ищет, подошел, улыбнулся.

– Наконец-то я нашел вас, господин Отто Кранц!

Гестаповец прищурил глаза, ответил не так приветливо, как хотелось бы майору:

– Ошибаетесь. Как видите, я цел, а господину Кранцу партизаны сумели поставить свою метку. – И ехидно добавил: – Не из-за вашей ли бездеятельности?

Крюге передернуло. Сейчас и он почувствовал, что гестаповцы всегда на особом положении: им и говорить все можно, и подозревать всех во всем дозволено. Словно они и существуют для того, чтобы подозревать всех и вся! Мало приятного встречаться с ними!..

– Отто Кранц собственной персоной, – кивнул гестаповец на располневшего, холеного оберштурмбанфюрера, подходившего к ним. С толстой красной шеи свисала шелковая повязка, на которой покоилась правая рука. На плотно пригнанном новом мундире виднелись следы свежей крови. Здоровой рукой он держал желтый внушительных размеров портфель. Черные колючие глаза, помимо воли, вызвали у майора Крюге страх.

Так же непроизвольно, как появилось это чувство, Крюге шагнул в сторону Кранца, щелкнул каблуками, вытянулся в струнку и автоматически выбросил руку в приветствии:

– Хайль Гитлер!

Кранц вяло приподнял руку.

– Господин оберштурмбанфюрер! Мне приказано вас встретить! Генерал фон Хорн ожидает вас! – заискивающе доложил Крюге.

– Разве так встречают? – сердито спросил Кранц, глядя куда-то в сторону. – Вы со своим генералом занимаетесь всем, только не тем, чем обязаны заниматься. – И прямо в лицо майору: – Бандиты под вашим носом уничтожают воинские эшелоны. Как прикажете понимать это?

– Против них брошены войска под командованием генерала Оберлендера, – скорее оправдывался, чем докладывал, вытянувшись, Крюге. – Они наведут порядок, господин оберштурмбанфюрер!

– Брошены войска, наведут порядок… – передразнил другой гестаповец. – А толк какой? Мы перестаем быть хозяевами даже на крупных станциях! Мы позволяем партизанам уничтожать наших доблестных офицеров и солдат! Кто отвечать будет за это?

– Господа! Мне не положено обсуждать действия моего командования. Прошу не требовать от меня невозможного.

Наступила пауза. Уже спокойно Отто Кранц спросил:

– На чем вы думаете нас отправлять?

– К вашим услугам бронетранспортер, господин оберштурмбанфюрер.

– Тогда, майор, не будем терять время.

Прежде чем занять места в бронетранспортере, гестаповцы придирчиво осмотрели бронемашину. А когда уселись, забросали вопросами водителя: хорошо ли знает дорогу? Не напорется ли на засаду? Может ли ручаться за безопасность?..

Водитель пожимал плечами, а потом сказал, что если ничего не случится, то все будет хорошо.

Крюге успокоил:

– Нас будут сопровождать танки.

Через несколько минут бронетранспортер, эскортируемый тремя танками, отправился в обратный путь. Могучий лязг гусениц действовал на барабанные перепонки, но успокаивал нервы. Чувствуя себя в безопасности, гестаповцы улыбались.

Солнце опустилось за горизонт, когда бронированная кавалькада остановилась у штаба армии фон Хорна. Гестаповцы, сопровождаемые Крюге, быстро поднялись на второй этаж. Не ожидая приглашения, вошли в кабинет фон Хорна. Старательно рявкнули: "Зиг хайль!", "Хайль Гитлер!".

Крюге показалось, что фон Хорн слегка вздрогнул. Не встал, подскочил: "Хайль!"

Отто Кранц протянул левую руку, сказал:

– Спешу передать вам привет от самого Эриха Коха.

– Очень рад, очень рад.

– Инспектор по особым поручениям Ганс Грумман.

– Очень приятно. Да, что это у вас с рукой? – спросил он у Кранца, словно ничего не знал.

– Я ранен, генерал, – ответил Кранц и после паузы добавил: – Главное не в этом – на войне всякое бывает, а в том, что партизаны организовали крушение воинского эшелона неподалеку от вашего штаба.

– Что поделаешь, господа. В этой дикой стране фронт повсюду. Но мы еще успеем поговорить о служебных делах, а сейчас я приглашаю вас поужинать по-походному. – И фон Хорн распахнул дверь в комнату отдыха, где гостей поджидал богато сервированный стол.