Текст книги "Запятнанный Даль (Сборник статей)"

Автор книги: Семен Резник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

В 1853 году он завершил работу над книгой «Сборник пословиц», но она была запрещена цензурой, по поводу чего он написал на титульном листе: «Пословица неподсудна». Уже при Александре II, когда цензура ослабла, он добился издания книги, а кроме того включил «нецензурные» пословицы в Словарь, разбросав их по соответствующим статьям.

Даль стал готовить Словарь к печати после ухода в отставку, так что никакие административные меры ему не грозили. Да и время уже было такое, когда, по замечанию Л.Н. Толстого, в России «все переворотилось и только начало укладываться». Гнет цензуры ослаб, озабочена она была противоправительственными изданиями вроде «Современника», «Русского слова» и других, с которыми не могла совладать. А Даль в это время, по экстравагантной версии Панченко, трясся от страха разгневать цензуру неосторожным словцом о евреях!

Что касается высочайшего указа 1817 года, который, по мнению А. Панченко, боялся нарушить Даль, то этот указ относился к следственным и судебным ведомствам. Им запрещалось возбуждать против евреев дела об убийствах христианских младенцев на основе одних предрассудков, а не обычных судебных улик. Никаких данных о том, что этот указ нашел отражение в Цензурных уставах, нет. Да и в самой уголовной практике он нарушался. Велижское дело, как знает Панченко, возникло в 1823 году, то есть еще при жизни Александра I, и затем тянулось 12 лет. А в 1853 году стало раскручиваться аналогичное дело в Саратове, которое позднее – уже в либеральные времена Александра II – окончилось обвинительным приговором. Несмотря на веские доказательства невиновности подсудимых, государь приговор утвердил. Он же из своих средств финансировал издание Словаря Даля, полагая его важным общенациональным делом. Как видим, то, что в Словаре нет намеков на еврейские ритуальные убийства, никак не может быть увязано с трепетом перед начальством.

За все это Панченко очень сердит на Владимира Ивановича. В сноске 102 к его статье читаем:

«Вообще говоря, мне не очень ясно, почему Даль, бывший, без сомнения, чрезвычайно трудолюбивым лексикографом, вполне профессиональным хирургом, усердным государственным чиновником, посредственным этнографом и заурядным литератором, а также пропагандистом гомеопатии и спиритизма, может фигурировать в качестве авторитета по каким бы то ни было вопросам истории и культуры за исключением русской лексикографии, диалектологии и паремиологии XIX в.». (110)

Так характеризуется крупный естествоиспытатель, один из учредителей Российского географического общества, избранный в Академию наук по физико-математическому отделению за естественно-научные труды и только позднее переведенный в отделение русского языка и словесности. Проза Казака Луганского может не нравиться, но назвать «заурядным литератором» писателя, чьи произведения отличались необычайным богатством лексики, сверкали россыпями народной мудрости, пословиц, поговорок, речений, – можно лишь в очень большой запальчивости. И этнографом Даль был отнюдь не посредственным: его Словарь и сборник пословиц, как и его «заурядная» проза содержат огромный запас знаний о народном быте и нравах, тем более ценных, что многие из них давно исчезли. Попрекать Даля тем, что он выступал в защиту гомеопатии, не исторично. В те времена, когда чуть ли не основным арсеналом медицины были пиявки и кровопускания, привлечь внимание общества к альтернативным методам лечения было отнюдь не вредно. Увлечение спиритизмом – это, конечно, чудачество, но спиритизмом увлекались многие выдающиеся люди, в числе других великий химик А.М. Бутлеров.

Даль был одним из самых образованных и деятельных людей своего времени, его вклад в культуру огромен и многогранен, это знаковая фигура, потому год 2001-й ЮНЕСКО объявило международным годом Даля – в связи с 200-летием со дня его рождения.

Что же касается еврейских ритуальных убийств, то по этой части Даль не был авторитетом – в этом я полностью согласен с Панченко. Добавлю только, что Даль на это не претендовал. Не его вина, что посмертно его сделали и продолжают делать таким авторитетом, чему и Панченко поспособствовал.

Поспособствовал, конечно, не по злой воле, а доверившись свидетельству Мельникова-Печерского, на которого ссылался в докладе 2005 года, и теперь ссылается снова. Приведя цитату из его очерка о Дале, Панченко комментирует:

«Итак, по утверждению Мельникова, и «Розыскание…», и записки о скопцах принадлежат перу Даля. В общем-то, у нас нет особых оснований не верить Мельникову, хорошо знавшему Даля и, вероятно, исходившему из собственных слов последнего. В отношении первого варианта «Исследования о скопческой ереси» авторство Даля обычно не оспаривается, тем более что оно подтверждается косвенными данными. Почему в таком случае мы должны доверять Мельникову в одном случае и отказывать ему в доверии в другом?» (99)

Ответ на этот вопрос дан в моей работе «Запятнанный Даль», но Панченко предпочел этого не заметить. Впрочем, не заметил он и того, что сам написал чуть раньше, ибо если в «Розыскание» вошли текстымногих авторов, то свидетельство Мельникова ошибочно.

7.

Остановимся на свидетельстве Мельникова чуть дольше.

То, что он пишет об исследовании Даля о скопцах, в основном подтверждается другими источниками, а то, что он пишет о якобы (якобы!) принадлежавшей Далю роботе о ритуальных еврейских убийствах, – не подтверждается. Не случайна поговорка «врет как очевидец». В любой нормальном (то есть состязательном) суде показания свидетеля сопоставляются с обстоятельствами дела, с вещественными доказательствами, с показаниями других свидетелей, проходят через горнило перекрестного допроса.

Я полагаю, что суд истории должен быть не менее строгим. Если бы была возможность допросить П.И. Мельникова, я задал бы ему вопрос:

– Вы написали: «По поводу возникших в западных губерниях дел [Далем] написано исследование об употреблении евреями христианской крови». Не можете ли сказать, какие дела об употреблении евреями крови, и в каких именно губерниях возникали между 1841 годом, когда Даль поступил на работу в Министерство внутренних дел, и 1844 годом, когда это сочинение было завершено?

На этот вопрос Мельников не смог бы ответить, потому что таких дел тогда не возникало.

– Чем же, в таком случае, было вызвано решение именно в это время приступить к изучению такого вопроса в министерстве внутренних дел?

На это Мельников должен был бы признать, что повода тогда не было.

Более того, как раз в то время у российских властей было очень серьезное основание НЕ заниматься подобными изысканиями. Не далее как в 1840-м году на весь мир прогремело печально знаменитое Дамасское дело о ритуальном убийстве, когда в Дамаске исчез католический священник Фома (Томас) вместе со своим слугой Ибрагимом, в связи с чем было схвачено несколько местных евреев, которых обвинили в ритуальном убийстве. Их подвергли зверским истязаниям; четверо под пытками умерли, один избежал смерти, приняв мусульманство, другие «признались» в том, что от них требовали. Дело это включено в «Розыскание» под номером 132, упоминается, что «теперь в Европе утверждают, что сознание их было вынужденное и ложное», но ни слова не сказано о том, что российские власти полностью разделяли мнение «Европы». 31 августа 1840 года министр иностранных дел граф Несельроде писал российскому посланнику в Лондоне барону Брунову для передачи британским властям: «императорское правительство… искренно разделяет единогласное и живое сочувствие, возбуждаемое в Англии участью этих несчастных евреев, подчиненных египетскому господству».[96]96
  Цит. по: Д.А. Хвольсон. О некоторых средневековых обвинениях против евреев. Историческое исследование по источникам. Второе, совершенно переработанное издание. СПб., 1880, стр. 350. Дамаск и вся нынешняя Сирия в то время были частью Египта.


[Закрыть]

Согласитесь, трудно представить, чтобы буквально через несколько месяцев после этого письма, не имея никого внешнего повода, российские власти изменили свою позицию на 180 градусов!

8.

Между тем, повод для «Розыскания» был, но он явился шестью годами раньше, в 1835-м, когда завершилось грандиозное судопроизводство по Велижкому делу, ничуть не менее одиозному, чем Дамасское. (Город Велиж относился к Витебской губернии, теперь он в Смоленской области).

Государственный Совет единогласно постановил обвинительный приговор генерал-губернатора князя Н.Н. Хованского отменить, всех евреев (более сорока) признать невиновными и из-под стражи освободить, а трех «доказчиц», которые под давлением следствия оговорили евреев и самых себя, сослать в Сибирь за ложные показания, а не за те кровавые преступления, в которых они «признались». Николай I приговор утвердил, но остался недоволен: за ходом дела он самолично следил много лет и к докладам князя Хованского относился с доверием.

Наиболее сильное раздражение вызвала у царя позиция адмирала Н.С. Мордвинова. Его заключение по Велижскому делу легло в основу решения Государственного Совета. Но оправдательного приговора ему казалось мало. Он еще настаивал на том, что освобожденных из-под стражи евреев следует на восемь лет освободить от налогов. Ибо, по его словам, «если правительство имеет право и власть наказывать виновных, то ему взаимно предлежит и обязанность вознаграждать безвинно пострадавших, без чего не будет и правосудия».[97]97
  Цит. по: Велижское дело: Документы, Antiquary,Orange,CT, 1988. С. 112


[Закрыть] Когда это требование Государственный Совет отклонил, Мордвинов подал Особое мнение государю.

В связи этим государь в своей резолюции написал, что хотя он согласен, что евреев следует освободить из-за недоказанности вины, но «внутреннего убеждения, чтобы убийство евреями произведено не было» он не имеет и иметь не может. Он написал далее, что «между евреев существуют вероятно изуверы или раскольники, которые христианскую кровь считают нужною для своих обрядов, – сие тем более возможным казаться может, что к несчастью и среди нас христиан, существуют иногда такие секты, которые не менее ужасны и непонятны».[98]98
  Там же, с. 113–114.


[Закрыть]

Министерству внутренних дел было спущено повеление исследовать вопрос о еврейских ритуальных убийствах. Выполнить это задание было поручено Департаменту иностранных исповеданий, который возглавлял В.В. Скрипицын. Это было вполне логично: иностранными исповеданиями считались все религиозные течения кроме православия.

При внимательном чтении «Розыскания» видно, что его автор приложил массу стараний к тому, чтобы проиллюстрировать и подтвердить главную мысль высочайшей резолюции. То есть он усердствовал «под мудрым руководством». Отсюда, между прочим, понятно, зачем ему понадобилось перечислить «ужасные и непонятные секты», которые «существуют и среди нас христиан».

Даль, как было отмечено, поступил на службу в министерство внутренних дел спустя шесть лет.

9.

Биографический очерк П.И. Мельникова о Дале основан отнюдь не только на личных воспоминаниях. Мельников опрашивал людей, знавших В.И. Даля в разные периоды жизни или что-то слышавших о нем, а слухов ходило много: ведь «посредственный этнограф и заурядный литератор» был знаменитостью.

О том, что Даль будто бы написал исследование о еврейских ритуальных убийствах, Мельников, по-видимому, узнал от Петра Ивановича Бартенева, хранителя Чертковской библиотеки, редактора журнала «Русский архив», и – патентованного антисемита, к тому же человека, склонного к розыгрышам. Именно Бартенев первым пустил эту утку, что ясно показано в моей работе «Запятнанный Даль». Но для Панченко это факт неудобен, он о нем не упоминает, первым называет Мельникова, дабы создать впечатление, что тот мог узнать об этом только от самого Даля. Так выстраивается цепочка: Мельников поверил Бартеневу, Панченко – Мельникову. Разница в том, что Мельников не мог иметь представления об убогости этого сочинения, ибо его не читал, а Панченко – читал. И вынес весьма оригинальное суждение. По его мнению, ««Розыскание о убиении евреями христианских младенцев» было, в сущности, не антисемитской или антииудаистической, а антисектантской книгой» (104). А потому автора «Розыскания…» не следует обвинять «в каком-либо особо выраженном антисемитизме», ибо это сочинение «представляет собой добросовестную, хотя и довольно неуклюжую компиляцию польской и немецкой «наветной литературы»», оно всего лишь «инкорпорировано в формировавшийся к этому времени дискурс имперского сектоведения» (103). (Курсив мой – С.Р.).

Вот, оказывается, в чем дело! Дискурс! Жаль, что нацисты и их приспешники, которые загоняли еврейских детишек в газовые камеры, предварительно надышавшим таким ядом, как «Записка Даля», о дискурсе сектоведения ничего не слышали. Что с них взять – дилетанты!

Согласно Панченко, в «Розыскании» «всего лишь» излагались источники, «импортированные» с Запада, «что, надо думать, лишь повышало их предполагаемую достоверность в глазах авторов и читателей западнической (!) ориентации» (103). Но он забывает, что во Мнении Н.С. Мордвинова по Велижскому делу был дан блестящий анализ большей части этих источников, и было показано, что они не стоят выеденного яйца, так как порождены дремучим невежеством и предубеждениями. Автор «Розыскания» располагал всем корпусов документов по Велижскому делу, следовательно и Запиской Мордвинова. Но поскольку оспорить его аргументы был не в состоянии, то о ней вообще не упомянул. Компиляция его была очень даже уклюжей и столь же недобросовестной.

10.

Панченко не может обойти того факта, что впервые после анонимного издания 1844 года «Розыскание» было опубликовано в газете «Гражданин» в 1878 году под именем Скрипицына. Панченко высказывает предположение, что в этой публикации воспроизводился текст не отпечатанной книги, а «рукописной копии, своего рода «антисемитского самиздата» последнего десятилетия правления Николая I или начала царствования его сына». (111).

В отличие от ряда других предположений, коими наполнена его статья, это предположение А. Панченко пытается обосновать. Но как? Ссылкой на свидетельство А.О. Пржецлавского, который вспоминал, что «короткое время» имел эту книжку в своих руках и выписал из нее «замечательнейшие места». Но где коза и где капуста? Выписки отдельных мест – это не переписывание от начала и до конца всей книги с целью ее распространения. А других свидетельств о том, что книжка рукописно копировалась и расходилась по рукам, нет.

Из этого более чем сомнительного предположения А. Панченко делает новые, еще более сомнительные: будто неведомый переписчик произвольно приписал работу Скрипицыну; будто именно эта копия попала в редакцию «Гражданина»; будто с нее редакция и воспроизвела текст, без всякой проверки его аутентичности.

Чтобы понять, сколь невероятна эта цепочка допущений, вынимаемых одно из другого, как куколки из разъемной матрешки, достаточно сопоставить титульный лист документа, как он воспроизведен в «Гражданине», с титулом самой книги.

Книга (1844):

«Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и добывании крови их. Напечатано по приказанию г. министра внутренних дел».

«Гражданин» (1878):

«Сведения о убийствах евреями христиан для добывания крови. Составлено тайным советником Скрипицыным (директором департамента иностранных исповеданий), по распоряжению министра внутренних дел, графа Перовского, для представления Государю Императору Николаю I, Наследнику Цесаревичу, Великим Князьям и членам государственного совета».

Зачем же неведомый самиздатчик изменил заголовок переписываемой им книги и откуда он мог почерпнуть имя автора, а также имена и титулы тех, кому предназначалось издание, коль скоро их не было в самой копируемой книге? И как мог издатель и редактор «Гражданина» князь В.П.Мещерский не проверить столь важную информацию? А если он поступил столь опрометчиво, то почему не всполошилась цензура? На все эти вопросы Панченко не пытается ответить, он их даже не ставит.

Однако никакой нужды в мифическом самиздатчике нет.

О том, что в «Гражданине» воспроизведен текст именно рукописи, показано в моей работе «Запятнанный Даль», о чем Панченко снова забыл упомянуть. Но то была не копия с отпечатанной книги, а рукопись, которая книге предшествовала. При направлении ее в печать в 1844 году в текст была внесена косметическая правка, и был переделан титульной лист. Он был приведен к общему стандарту казенных изданий, в которых имя автора, а также имена и титулы лиц, которым предназначалось издание, указывать не полагалось. Поэтому на титульном листе книги этой информации не появилась, но она осталась в рукописи, осевшей в архиве министерства внутренних дел, откуда ее и добыл князь Мещерский, пользуясь своими личными связями. Разумеется, это тоже предположение, но гораздо более простое и логичное.

Вообще с фактами и логикой у г-на Панченко куда более напряженные отношения, нежели с полетом фантазии. В качестве еще одного примера приведу два аргумента Панченко в пользу того, что автором Заключения к «Розысканию» был именно Даль.

«В заключительной части «Розыскания…» (с. 147), в частности, сообщается следующее: «…Жители Харькова помнят еще водовоза, который исчезал ежегодно на три дня во время Страстной недели и внезапно оставлял тех, кому служил, без воды». Построение этой фразы позволяет предположить, что речь идет о личных воспоминаниях автора. Даль, родившийся в Луганске, проведший детство в Николаеве и служивший в Одессе, скорее всего, бывал в Харькове хотя бы проездом». (101)

Что следует из этого пассажа, если руководствоваться не фантазиями, а обычной логикой? Харьков – крупный город, в нем в разное время и по разным делам бывали многие чиновники Министерства внутренних дел, каждый из них мог слышать от кого-то из местных жителей байку про водовоза. А вот бывал ли Даль в Харькове или не бывал, автору как раз и не известно, он строит на этот счет лишь догадки. К тому же «из построения фразы» вовсе не следует, что разговор происходил именно в Харькове, а не где-то еще (например, на какой-то почтовой станции при смене лошадей), где некий харьковчанин мог разговориться с любым проезжим чиновником. Так что НИКАКОЙ полезной информации относительно идентификации автора «Розыскания» из приведенного отрывка извлечь нельзя, имя Даля притянуто за уши.

Панченко, однако, продолжает, не переводя дыхания:

«На следующей странице «Розыскания…» (с. 148) читаем: «Составитель сей записки лично знал в западных губерниях наших ученого и образованного врача, еврея, который в откровенном разговоре, глаз на глаз, об этом предмете, сам сознавался, что обвинение это без сомнения основательно, что есть жиды, которые в изуверстве своем посягают на такое возмутительное злодейство, но утверждал только, что это не есть обряд собственно еврейский, а вымысел выродков человечества. В С.-Петербурге служит и теперь еще крещеный ученый еврей, который с полным убеждением подтверждает существование этого обряда…» Вероятно, под «западными губерниями», подразумевается либо Белоруссия, либо Царство Польское. Даль точно бывал там: он участвовал в польском походе 1831 г.». (101–102)

Из этого пассажа ясно только одно: процитированная фраза неграмотна. Невозможно ЛИЧНО знать ОДНОГО человека во МНОГИХ губерниях. Профессиональный писатель и кудесник языка Даль не мог написать эту бессмыслицу. И почему такая таинственность, абсолютно чуждая стилю и складу мышления Даля. Всё сказано про врача-еврея: он и ученый, и образованный, и откровенный в разговоре, а вот имя его не названо. И место (город, село, местечко), где происходил разговор «глаз на глаз», утаено. Даже губерния, в которой состоялась конспиративная встреча, зашифрована под западные губернии во множественном числе. То, что Даль бывал в «западных губерниях», святая правда, но напрашивается вопрос, бывал ли в них Скрипицын? Панченко его не задает. Передвижения Скрипицына, в виду его малой значимости, не изучались, но в том, что именно в западных губерниях он бывал много раз, вряд ли можно сомневаться. Подведомственные ему представители иностранных исповеданий (то есть католики, протестанты, униаты, евреи) гнездились преимущественно в Западном крае. Скрипицын возглавлял государственный надзор за их религиозными учреждениями, на этой должности пересидел нескольких министров. Что же он, как Илья Муромец, 30 лет и 3 года не слезал с печи? Но если и допустить такую нелепость, то, по логике Панченко, из нее тоже ничего не следует: ведь он считает, что у «Розыскания» было несколько авторов; кого-то из них могло же хоть раз занести в «западные губернии». Впрочем, слова «составитель сей записки» как раз и ОПРОВЕРГАЮТ главный посыл Панченко: автор был ОДИН.

11.

А. Панченко признает, что его точка зрения на причастность В.И. Даля к составлению «Розыскания» расходится не только с моей, но с позицией специалистов по творчеству Даля, включая «наиболее авторитетного биографа» В.И. Порудоминского и «современного специалиста по творчеству Даля Ю.П. Фесенко».

12.

Статья А. Панченко перегружена смысловыми нестыковками. Они не сразу бросаются в глаза из-за тяжеловесного наукообразного стиля и частокола по большей части не относящихся к делу ссылок. Вот только одна фраза, взятая почти наугад: заключительный пассаж фрагмента о «Розыскании»:

«В последующие десятилетия русской истории «антисектантская» и «антисемитская» тенденции в репрезентации кровавого навета вновь соприкоснутся, однако в эпоху становления русского антисемитизма (1860–1870-е гг.) о «еврейских сектах» забудут и ритуальное убийство станут приписывать иудаизму как таковому». (104)

Что это за «эпоха становления», приуроченная к 1860–70 годам. А погромы Хмельницкого, гайдаматчина, сцена погрома, с упоением описанная в «Тарасе Бульбе», Велижское дело, черта оседлости, изгнание евреев то из деревень, то из городов, то из приграничной полосы, запреты на государственную службу, на владение землей, масса других запретов, бесчисленные поборы (этот перечень можно продолжать очень долго – хронологически в обе стороны). Почему именно в 70-е годы XIX века о еврейских сектах «забудут», если именно в 1878 г. «Розыскание», которое Панченко отнес к «сектоведению», было напечатано в «Гражданине» и впервые стало доступным широкому читателю?

13

С момента первой публикации «Розыскания» под именем Даля прошло почти сто лет, но, насколько мне известно, текстологического сопоставления этого документа со «Словарем» и (или) другими его произведениями никто до меня не проводил. Но я не претендую на лавры первооткрывателя. Я литератор, а не ученый. Задача литературы – не двигать науку, а сеять разумное, доброе, вечное, как ни старомодно это теперь звучит. Моя цель – установление и восстановление правды, может быть, давно известной, но извращаемой, поруганной, пятнаемой ложью. Для этого приходится разыскивать, изучать, сопоставлять, критически осмысливать различные материалы – широко известные, малоизвестные или вовсе неизвестные. Я знаю, о чем пишу, и пишу о том, что знаю. Как и всякий другой, я не застрахован от неточностей и ошибок. Знаю об этом и потому открыт к критике. Но чтобы оспорить мою аргументацию, нужна надежная оснастка. Внешнего наукообразия мало. Требуются более глубокие знания материала, большая продуманность в его изложении, меньше высокомерия.

«Давайте правильно мыслить – в этом основа нравственности», – заметил Блез Паскаль.