Текст книги "Франциск Скорина"

Автор книги: Семен Подокшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Глава V. «Не к пожитку единого человека, но к посполитому доброму» (социально-политические взгляды)

вляясь выразителем идеологии горожан, Скорина придавал большое значение вопросам правового регулирования общественной жизни, стремился утвердить авторитет законности, в частности он пытался обосновать концепцию «естественного права». Скорина считал, что в основе правовых и моральных норм лежит «прироженый закон», написанный богом «в серци единого кажного человека» и зафиксированный в человеческом разуме. Разум дает возможность человеку четко отличать добро от зла, справедливо поступать по отношению к другим людям (см. 3, 93—94). Стремление к правопорядку есть, таким образом, естественная потребность человека с момента сотворения.

Согласно Скорине, «права земская», или светские законы, «единый кажный народ с своими старейшими ухвалили суть подле, яко же ся им налепей видело быти» (там же, 95). Мыслитель считал, что право – человеческое установление. Оно возникает у каждого народа в разное время, обусловлено образованием общества и государства, деятельностью первых царей и правителей.

Скорина считал, что «праведному закон не ест положен», т. е. добродетельному, интеллектуально и нравственно совершенному человеку законы не нужны, ибо он руководствуется в общественной жизни, во взаимоотношениях с другими людьми «прироженым», естественным, законом. Поэтому «вчинены суть права, или закон, для людей злых, абы боячися казни, усмирили смелость свою и моци не имели иным ушкодити, и абы добрый межи злыми в покои жити могли» (там же, 95). Скорина, таким образом, разделял точку зрения некоторых античных философов, в частности Демокрита, софистов, Аристотеля, о том, что для совершенного человека, мудреца право излишне, ибо последний делает по собственному убеждению то, что другие делают, боясь строгости законов (см. 121, 132). В то же время Скорина хорошо понимал важность и необходимость права в условиях реального общества. Обосновывая мысль о естественном, историческом происхождении светского права, мыслитель выдвигал ряд критериев его истинности, совершенства. Эти критерии напоминают некоторые требования, которые предъявлял к праву Аристотель (см. там же, 111—152. 153, 84). Так же как и древнегреческий философ, Скорина считал, что главное назначение законов – служить общественному благу. Это то общее, что должно быть свойственно всякому праву. Вместе с тем закон той или иной страны может иметь и нечто особенное в зависимости от характера общества, обычаев и нравов народа. По мнению Скорины, право основывается на морали, и прежде всего на человеколюбии и справедливости. Закон должен пользоваться всеобщим уважением, быть четким и ясным, не содержать возможности для неадекватного его истолкования (см. 3, 95).

Скорина следующим образом классифицирует светское право. Первым в его классификации фигурирует «посполитое право», которое «от всех народов посполите соблюдаемо ест, яко мужа и жены почтивое случение, детей пильное выхование, близко живущих схожение, речи позыченое навращение, насилию силою отпрение, ровная свобода всем, общее имение всех» (3, 95—96). «Посполитое право» Скорины напоминает «естественный человеческий закон» Фомы Аквинского, оно фиксирует наиболее общие принципы человеческого общежития, а именно потребность в продолжении рода, самосохранении, воспитании молодого поколения и т. д. Вторым Скорина называет «право языческое», в компетенцию которого входит, «яко земель чужих мечем достование, градов и мест утвержение, послов без переказы отпущение, миру до часу прирченого выполнение, войны неприятелем своим оповедание» (там же, 96). Возможно, что Скорина имеет в виду международное право. Следующее – «право царское», или государственно-административное. Затем он называет «право рицерское, или военное, еже на войне соблюдаемо бываеть». И наконец, мыслитель говорит о существовании права «местьского» (городского), «морского» и «купецького» (торгового). Скорина не подчиняет светское право Библии, он устанавливает различие их компетенций, хотя и делает оговорку, что «вси тые права, или уставы, божий закон в собе замыкаеть» (там же, 97).

Большое значение придавал Скорина совершенствованию системы судопроизводства, в основе которого, по мнению мыслителя, также должен лежать принцип справедливости. Он полагал, что судьи должны судить людей не «яко цари или властели вышнии, силу имеюще над ними, но яко ровнии и товарищи, раду им даючи и справедливость межи ними чинячи». «Судьи и справце...– пишет Скорина, ссылаясь на Второзаконие,– да судять людей судом справедливым, и да не уклонятся ни на жадную страну, и да не зрять на лица, и не приимають даров, понеже дарове ослепяють очи мудрых людей и зменяють слова справедливых. Справедливе, что справедливаго ест чините, абы есте живи были и владели землею» (там же, 115). Характерно, что эта же мысль обосновывается в эпиграфе к Статуту Великого княжества Литовского 1588 г.: «А справуйте все шире, нет бо пред господем богом нашим неправости ани бракованья особ, ани пожеданья даров (2 Пар. 19). Милуйте справедливость, которые судите землю (Прем. 1)» (86, 4). Высказывания Скорины сходны с соответствующими рекомендациями Аристотеля, считавшего, что для сохранения общественной и государственной целостности необходимо избирать достойных магистратов, которые бы не нарушали законов, не обращали свои должности в источник личного обогащения и т. д. (см. 121, 234—238). Беззаконие Скорина трактовал как величайшее божье наказание людям и, напротив, законность – как великое благо (см. 3, 115—116).

Скорина считал право надсоциальным институтом и не рассматривал его в качестве зафиксированной роли господствующего класса. Как уже отмечалось, по мнению мыслителя, «права земская, еже единый кажный народ с своими старейшими ухвалили суть подле, яко же ся им налепей видело быти» (там же, 95). Закон у Скорины выступает как основа социальной гармонии. Нарушение законности, правосудия ведет к разрушению общественного согласия и единства. Утверждение «культа закона», поднятие его авторитета свидетельствовали о горячем и искреннем стремлении мыслителя ограничить феодальный произвол, сделать законность и правопорядок нормой для общества и, несомненно, находились в русле интересов «люду посполитого» – ремесленников и купцов Великого княжества Литовского. Постановка Скориной проблемы совершенствования законодательства и судопроизводства говорит также о том, что он был связан с отечественной действительностью начала XVI в., осознавал и реально оценивал актуальные социально-политические задачи, стоявшие перед обществом. Намерения Скорины повлиять на государственную политику говорят о его активной, деятельной натуре гуманиста и гражданина.

Политическим идеалом Скорины являлась просвещенная, гуманная и сильная монархическая власть. Идеальными государями он считал древневосточных монархов Соломона и Птолемея Филадельфа, древнегреческих и римских царей и законодателей Солона, Ликурга, Нуму Помпилия и др. В представлении мыслителя, правитель должен быть благочестивым, мудрым, образованным, добродетельным, чутким по отношению к своим подданным, справедливым. Государь обязан управлять страной в строгом соответствии с законами, следить за правильным исполнением правосудия. Вместе с тем правитель должен быть сильным и грозным, уметь в случае необходимости защитить свой народ (см. 3, 52). Предпочтение Скорина отдавал «мирному государю». Так, заслугой царя Соломона он считал, что «был мир и покой по вся времена царства его» (там же, 17).

Собственно социальный аспект слабо выражен в скорининских предисловиях. Евангельско-христианским абстрактно-гуманистическим принципам человеколюбия и справедливости Скорина поверял не только нравственные, но и социальные отношения. Мыслитель не отрицал наличия в обществе классовых противоположностей, «богатых» и «убогих», однако полагал, что взаимоотношения между различными социальными слоями населения должны строиться на основе мирного сосуществования, гармонии, «братолюбия», «друголюбия», «незлобия» (там же, 123). Человеческое общежитие, считал Скорина, должно покоиться на всеобщем мире и согласии, «згоде», «с нея же все доброе всякому граду и всякому собранию приходит, незгода бо и найболшие царства разрушаеть» (там же, 139). Скорина пропагандировал идеи раннехристианской филантропии, убеждал всех людей относиться «спомогающе друг другу со всякою любовию» (там же, 139), а имущих призывал, чтобы они «давали милостыню на споможение братиам» (там же, 133).

Трактовка в духе раннехристианского гуманизма некоторых евангельских сюжетов получает у Скорины определенное актуально-социальное звучание. В частности, его комментарии на Послание апостола Павла к Филимону содержат косвенную мысль об обязанности феодалов гуманно относиться к беглым крепостным крестьянам. «Той Онисим,– пишет Скорина,– был ест раб Филимонов, и, втекши от него, приде в Рим, и послуговаше Павлу, и бысть его велми пилен. Павел пак, занеже любляте Филимона яко брата, не хоте оскорбити его, прото ж и отсылаеть к нему раба его. Дивным же обычаем и дивными примолвами пишет за ним, дабы не толико гнев отпустил ему, но к тому, яко брата возлюбленнаго, принял его» (там же, 149—150). Если учесть, что в эпоху Скорины бегство являлось самой распространенной формой антифеодального протеста, то данное высказывание свидетельствует о критической ориентации социальных взглядов мыслителя. В качестве социально-нравственных пороков у Скорины фигурируют «неволя», «нелютость» (безжалостность) и др. Отметим, что у социальных мыслителей Великого княжества Литовского рассматриваемой эпохи понятие «неволя» означало не только рабство, но и крепостничество. В духе апостола Иакова Скорина учил, что «богатии, обидяще убогих, приимут отмщение». «Убогим» же он рекомендует «все до часу терпети и на бога вскладати» (там же, 122). Мыслитель в соответствии с Посланием апостола Павла к селуянам осуждает тех, кто «суть безчинни и празнующе», и утверждает: «Кто не хощет делати, да не ясть и к делу приставлен будет» (там же, 146). Скорина осознает различие между реальной социальной действительностью своей эпохи и идеалом. В качестве социального идеала мыслитель утверждает раннехристианский принцип «ровная свобода всем, общее имение всех» (там же, 96). Это аспект «посполитого права», т. е. естественного человеческого закона. Для Скорины социальное и имущественное равенство не историческая перспектива, а далекое прошлое, «золотой век», времена раннехристианских общин. «Тым законом,– пишет он,– живяху верующий во Христа по вшествии его на небеса» (там же, 96). Социальная ориентация мыслителя, таким образом, свидетельствует о влиянии на его мировоззрение радикально-реформационных идей. Социальные воззрения Скорины, находясь в русле идей раннего христианства, в определенной степени являлись оппозиционными по отношению к существующей феодальной действительности.

В основе политических и социальных взглядов Скорины лежит этическое начало. В его понимании, всякая социально-политическая деятельность должна базироваться на нравственно прекрасных принципах: человеколюбии, справедливости, мудрости, мужестве и т. д. Руководящий принцип социально-политической концепции мыслителя – служение общественному благу, подчинение индивидуальных интересов интересам общества. Это требование одинаково обращено как к государственным деятелям, так и к простому народу, как к богатым, так и к бедным. Скорина пытается рассматривать политико-правовые институты как человеческие установления, относительно независимые от божественного провидения и религиозно-церковного учения. Догматы церкви и библейские тексты у мыслителя не имеют силы юридического закона. В то же время тесная связь права и политики с моралью, которую устанавливает Скорина, еще отвечает духу средневековых представлений. Абсолютизируя в вопросах права и политики моральный фактор, мыслитель по сути дела игнорирует их подлинные классово-экономические основы. Некоторые политико-правовые идеи Скорины, в частности идея взаимосвязи божественного, естественного и человеческого права, по-видимому, заимствованы у Аквината (см. 133, 374—375).

Скорине свойствен социальный демократизм. Он ориентируется на «людей простых, посполитых» и постоянно апеллирует к ним. В отличие от многих гуманистов эпохи Возрождения мыслитель чужд чувства элитарности, он не третирует простой народ как темную и необразованную массу, неспособную воспринять философскую мудрость, науку, а, напротив, обращается к народу как к равному, верит в его интеллектуальные и моральные возможности.

Глава VI. «Песнь вкупе тело пением веселит, а душу учит» (эстетические суждения и оценки)

предисловии к Псалтыри Скорина приходит к выводу, что познание не может ограничиваться логико-рассудочными средствами, что в этом процессе большую роль играют также и чувственно-эмоциональные факторы. «Святые писма,– пишет мыслитель, – уставлена суть к нашему навчению, исправлению, духовному и телесному различными обычаи». В числе этих «обычаев», или средств воздействия на человеческое сознание, находятся песни и псалмы, «от царя Давыда и от иных божиих певцев сложеные» (3, 9). Скорина, следовательно, ставит проблему художественно-эстетического познания трансцендентного и реального.

Предисловие к Псалтыри – наиболее яркий документ, характеризующий эстетические представления мыслителя. Как известно, Псалтырь является одной из книг Ветхого завета. Ее название происходит от щипкового музыкального десятиструнного инструмента типа лиры, арфы или гуслей. Псалтырь – сборник поэтических произведений, предназначенных для вокального исполнения. Употреблялась Псалтырь вначале в древнееврейском, а затем в христианском богослужении. На старославянский язык Псалтырь была переведена еще Кириллом и Мефодием, а впервые напечатана в 1491 г. в Кракове. Псалтырь служила основным учебным пособием в Древней Руси, на протяжении многих столетий являлась настольной и подорожной книгой образованных православных людей России, Украины, Белоруссии.

Если каждая в отдельности библейская книга, полагал Скорина, имеет локальную задачу, затрагивает тот или иной аспект веры, морали и т. д., то Псалтырь оказывает на человеческий дух всестороннее влияние. «Псалтырь же,– писал мыслитель,– сама едина вси тые речи в собе замыкаеть и всех тых учить и все проповедуеть» (там же, 9—10). Как справедливо отмечает В. М. Конон, в данном высказывании мыслителя «содержится интересная догадка о многозначности содержания искусства в отличие от однозначности научных понятий» (82, 48). Скорина считал, что музыка максимально мобилизует дух, активизирует познавательные возможности, оказывает катартическое воздействие на внутренний мир человека. «Псалмы,– писал мыслитель,– якобы сокровище всих драгых скарбов, всякий немощи, духовный и телесный, уздравляють, душу и смыслы освещають, гнев и ярость усмиряють, мир и покой чинять, смуток и печаль отгоняют, чювствие в молитвах дають, людей в приязнь зводять, ласку и милость укрепляють, бесы изгоняють, ангелы на помощь призывають» (3, 10). Учение о музыке и песнопении, приводящих в состояние гармонии душевный настрой человека, врачующих человеческую психику, освобождающих от страстей, совершенствующих нравы, имело давние и глубокие традиции. Оно разрабатывалось пифагорейцами, Аристотелем, Боэцием, отцами церкви, византийскими философами и богословами. В частности, вышеприведенное высказывание Скорины о псалмах, по всей вероятности, является парафразой панегирика псалму Василия Кесарийского (см. 96, 105).

Так же как и Аристотель, который считал, что «музыка способна оказывать известное воздействие на этическую сторону души» (121, 368), Скорина подчеркивает нравственно-воспитательное значение музыкального искусства и его роль в развитии интеллекта человека: «Там ест справедливость, там ест чистота, душевная и телесная. Там ест наука всякое правды. Там мудрость и разум досконалый [10]10
  Досконалый – совершенный.


[Закрыть]. Там ест милость и друголюбство без льсти и вси иншии добрые нравы якобы со источника оттоль походять» (3, 10). Скорина обосновывает концепцию единства искусства и морали. В то же время он пытается рассматривать эстетическое как суверенный фактор духовного мироощущения человека. Музыка, согласно Скорине, имеет не только познавательное, очистительное и воспитательное значение, но и самостоятельную эстетическую ценность как бескорыстное, незаинтересованное наслаждение человека красотой. «Псалом,– утверждает мыслитель,– ест... покой денным суетам и роботам, защититель младых и радость,старым потехаи песня,женам набожьная молитва и покраса,детем малым початок всякое доброе наукы, дорослым помножение в науце, мужем моцное утверьжение... Псалом... свята украшаеть...Псалом жесткое сердце мякчить и слезы с него, якобы со источника изводить, всякую противность, еже ест бога ради, усмиряеть. Псалом ест ангельская песнь, духовный темъян,вкупе тело пением веселит,а душу учить» (там же, 10. Курсив наш. – С. П.). В то же время большую роль отводит Скорина музыке и пению как средствам религиозного воспитания человека (см. там же, 10—11). Псалтырь мыслитель сравнивает с гуслями, на струнах которых играет божественный дух (см. там же, 11).

Итак, скорининские эстетические суждения и оценки, содержащиеся в предисловии к Псалтыри, имеют двойственный, противоречивый характер. В соответствии с эстетическими представлениями средневековья мыслитель рассматривает музыку как важное средство воспитания религиозного благочестия, подчеркивает ее познавательное и морально-катартическое значение для устремленного к богу человека. Вслед за Иоанном Златоустом, Василием Великим, Иеронимом (см. 96, 17) Скорина считает, что музыкальное искусство «бесы» изгоняет, «ангелы на помощь призывает» (3, 10). Для Скорины, как и для средневековых эстетиков, характерно стремление к аллегорическому истолкованию музыки. «А была сия гудьба уставлена,– пишет он о десятиструнной псалтыри,– духом святым на знамя десятерого божьего приказанья, еже дал господь Моисеови на горе Синаи, а то к нашему научению, абы мы, Псалтырю поючи, чтучи и говорячи, всегда имели десятеро божье приказание пред очима» (там же, 11). В то же время следует признать, что в оценках и суждениях Скорины относительно музыкального искусства обнаруживаются элементы античной и ренессансной эстетики. Если средневековые мыслители почти полностью отрицали самостоятельную эстетическую ценность музыки, рассматривали ее главным образом в качестве средства, подготавливающего духовный мир человека к восприятию трансцендентного, то Скорина, не отвергая данной функции музыки, видит ее предназначение также в том, чтобы доставлять человеку «радость», «потеху», «покрасу», считает, что псалмы не только «душу учат», но и «тело веселят». Музыка, в его представлении, есть осуществление гармонии чувства и разума. Вслед за Аристотелем (см. 121, 374) и ренессансными мыслителями Скорина отмечает полифункциональный характер музыкального искусства, подчеркивает его не только религиозно-дидактическую направленность, но и светскую нравственно-воспитательную, интеллектуально-образовательную, психотерапевтическую и собственно эстетическую функцию. И наконец, как гуманист, Скорина считает, что музыка имеет большое общественное значение (см. 3, 11).

Скорина пытается преодолеть средневеково-христианское учение о красоте как категории по преимуществу божественной. Он стремится обнаружить прекрасное главным образом в самом человеке, трактуя красоту как гармонию нравственно-интеллектуальных и гражданских добродетелей. Для Скорины характерна эстетизация познавательной деятельности человека. Мудрость, в его представлении, «якобы моць в драгом камени и яко злато в земли, и ядро у вореху», она «мати всех добрых речей и учитель всякому доброму умению» (там же, 20). Мыслитель обожествляет человеческий разум, в котором обнаруживается «дух разумности святой», и называет его «сладким», «чистым», «сталым» (совершенным. – С. П.) и т. д. (см. там же, 20). В начертанной Скориной образовательной программе определенное место занимают также дисциплины, связанные с эстетическим воспитанием,– риторика и музыка (см. там же, 62—63).

Красота у Скорины тождественна с добром, человеколюбием, справедливостью, общественным благом, с гражданственностью и патриотизмом. На базе слияния этического, социально-политического и эстетического Скориной решается проблема идеала (см. 82, 44—47). Мыслитель стремится создать идеальный образ личности, гражданина, государственного деятеля, военачальника, составить представление об идеальном законе, государственном и общественном строе. Он использует творческий принцип художников эпохи Ренессанса, которые вкладывали в библейские образы и аллегории актуальное социально-политическое и этическое содержание, решали с их помощью новые художественно-эстетические задачи. В качестве идеальной личности у Скорины выступает Иисус Сирахов, который больше всего заботился о том, чтобы выразить себя в творчестве и тем самым оставить «по собе паметь, яко и предкове его оставили суть, дабы паметь его не загинула во веки» (3, 23—24). Это уже не средневеково-христианский, а ренессансный идеал личности, высшим проявлением которой является творческое самовыражение. В этом же плане изображает Скорина портреты идеальных царей-интеллектуалов – «премудрого» Соломона, «милосника наукы и мудрости» Птолемея Филадельфа и др.

Идеалом гражданственности и патриотизма у Скорины является библейская героиня Иудифь. Сюжет о ней был чрезвычайно популярным в западноевропейском искусстве; им, в частности, широко пользовались итальянские художники в целях гражданско-патриотического воспитания (Донателло, Джорджоне, Микеланджело и др.). Подвиг Иудифи, ее самопожертвование во имя любви к своему народу и родине Скорина оценивает не только этически, но и эстетически, как героический, прекрасный, возвышенный порыв, который должен служить образцом и идеалом поведения для всех людей (см. там же, 59). Возведение гражданственности и патриотизма в степень героического, прекрасного, возвышенного чрезвычайно характерно для эстетического сознания античности и Возрождения. В то же время оно чуждо средневеково-христианскому мировоззрению, отдающему предпочтение религиозно-космополитическим добродетелям человека (см. 90, 160). Мыслитель следует эстетическим традициям эпохи Возрождения и тогда, когда прославляет красоту земного, гражданского подвига, а не религиозное подвижничество. Скорина, как и многие гуманисты эпохи Возрождения, снижает библейскую сюжетность до обыкновенного человеческого понимания (см. 88, 234—235), делает ее объектом эстетического восприятия «посполитого» человека, что выражало тенденцию секуляризации искусства, его «имманентизации», «очеловечивания». Эстетизация гражданского патриотизма говорит также об исторической связи скорининских эстетических воззрений с эстетической мыслью Древней Руси (см. 18, 296).

Эстетический момент присутствует в высказываниях Скорины относительно идеального общественного устройства. В произведениях мыслителя содержится попытка ретроспективного конструирования социального идеала в духе утопических учений о «золотом веке». Взгляды Скорины на идеальное общество в какой-то мере перекликаются со средневековыми народными утопиями, в которых за эталон идеального социального устройства принимается образ жизни раннехристианских общин (см. 3, 96). Утопический ренессансно-просветительский характер носило перспективное конструирование общественного идеала, поскольку решающую роль в совершенствовании жизни общества должны, по мнению Скорины, сыграть морально-правовые факторы, а не коренное социальное переустройство.

В предисловии к книге Иова Скорина фиксирует противоречие между божественным провидением и индивидуальной человеческой судьбой и на этой основе пытается решить проблему трагического (см. 82, 43—44). Книга Иова – философская поэма, притча о превратностях человеческой судьбы по божьей воле. Иов, согласно библейской легенде, был «непорочен, справедлив и богобоязнен», у него было много детей, имущества и прислуги. И вот однажды бог по наущению сатаны решил испытать, «даром ли богобоязнен» Иов. Иов лишился всего, сатана поразил его «проказою лютою от подошвы ноги по самое темя». На почве личной трагедии в душе Иова совершается отчаянная борьба. В нем борются два человека: бунтарь, протестующий против божественной несправедливости, бессмысленного и изуверского испытания, и смиренный человек, подчиняющийся воле божьей, остающийся ему преданным и верным до конца. Библейская притча об Иове построена на античном и средневеково-христианском понимании трагического. Согласно этому пониманию, причина трагедии заключена не в свободной воле и действии субъекта, она навязывается человеку извне божественным провидением. Скорина трактует притчу об Иове как величайшее проявление человеческого духа в крайней, трагической, ситуации, как способность человека посредством долготерпения сохранить свое человеческое достоинство, остаться верным и преданным идее. В то же время следует отметить, что Скорине импонирует не Иов-бунтарь, а Иов смиренный, который был богом вознагражден за свое терпение. Сказание об Иове, полагает Скорина, «являет нам достойность, святость и терпение святого Иова... яко бо злато искушается огнем, тако и святии божии терпением» (3, 13). Однако Скорина не ограничивается констатацией трагического противоречия между богом и человеком, а ставит вопрос о характере божественного руководства миром в целом. Его волнует проблема трагической судьбы человечества, причиной которой является бог: почему по божьей воле добродетельные страдают, а порочные наслаждаются и благоденствуют? «В сих книгах,– пишет мыслитель,– открил ест нам бог великие тайны святым Иовом. Напервей, чего ради господь бог на добрих и на праведных допущаеть беды и немоци, а злым и несправедливым даеть щастье и здравие; теже о бедном и горком животе людском на сем свете и о конци добрых и злых; теже, которые зобижають убогых, что на таковых бог перепущаеть» (там же). Однако проблему теодицеи (богооправдания) Скорина решает в традиционно-христианском духе: бог вправе подвергнуть человека испытанию страданием, но он же и всемилостив, ибо пострадавший в конце концов будет щедро вознагражден, причем не только в будущей, но и в настоящей, земной жизни, как это можно убедиться на примере Иова (см. там же).

Прекрасными являются у Скорины не только человеческий дух, разум, добродетели, но и в какой-то мере физическая природа человека, его здоровье и в целом красота материального мира. Рассуждая, например, о земной, реальной человеческой жизни, мыслитель довольно терпимо относится к стремлению человека заботиться о «здравии, красоте и крепости телесной» (там же, 28).

Из предисловий Скорины следует, что Библия рассматривалась им не только как боговдохновенное сочинение, но и как результат человеческого творчества, как художественное произведение, созданное усилиями и талантом многих выдающихся людей. Мыслитель выясняет историю написания той или иной библейской книги, стремится установить ее авторство, растолковать читателю название каждой книги на древнееврейском, древнегреческом, латинском и русском языках, пересказать ее содержание, дать свою собственную оценку, отметить основную идею. Так, Скорина полагает, что с литературно-художественной точки зрения среди прочих евангельских книг следует отдать предпочтение Евангелию от Луки, ибо «святый Лука писал ест о слове божием навышшей, наистей и нарядней, нежели иные» (там же, 117). Житие Иисуса Христа, по мнению Скорины, Лука «ширей, ясней и досконалей, нежели иные евангелисты, выписуеть» (там же, 119). Пророчество Иова, в представлении мыслителя, «светлей и явней всех иных пророков божиих» (там же, 13).

Скорина интерпретирует библейские аллегории и символы, использует их в своих гравюрах. Обращение мыслителя к библейской религиозно-философской символике свидетельствует о том, что некоторые истоки его эстетических представлений восходят к византийской религиозно-культурной традиции (см. 30, 58—59).

Издавая Библию, Скорина придавал большое значение ее художественному оформлению. Издания Скорины снабжены большим количеством гравюр, заставок, орнаментированных титульных листов и заглавных букв (см. 48). По сведениям Н. Н. Щекотихина, в скорининских изданиях насчитывается 45 гравюр (см. 151, 184). Как полагают исследователи (В. В. Стасов, П. В. Владимиров, Д. А. Ровинский, А. И. Некрасов, Н. Н. Щекотихин, М. С. Кацер, Л. Т. Борозна, В. Ф. Шматов, В. М. Ко нон и др.), искусство скорининских книг находилось на уровне лучших образцов книжной графики эпохи Ренессанса. В своих предисловиях Скорина отмечал познавательную и нравственно-воспитательную функцию художественного оформления своих книг: «Абы братия моя русь, люди посполитые, чтучи могли лепей разумети» (3, 47). Это дало основание П. В. Владимирову утверждать, что гравюры Скорины имели лишь вспомогательный, иллюстрационный характер. Против этой точки зрения решительно возражал Н. Н. Щекотихин, который на основе тщательного искусствоведческого анализа доказывал, что некоторые скорининские гравюры выходят за рамки объяснительных иллюстраций, представляют собой самостоятельные произведения искусства (см. 151, 184—185).

Невыясненным остается вопрос об авторстве художественных атрибутов скорининских изданий. Мнение Л. Т. Борозны, что «есть все основания утверждать, что Франциск Скорина был единственным автором всех гравюр и заставок, помещенных в его книгах» (см. 48, 8), слишком категорично и мало обосновано. На наш взгляд, ближе к истине Н. Н. Щекотихин, который писал: «Скорина принимал некоторое активное участие в деле художественного украшения своих изданий – возможно, не в качестве гравера, но как автор тех или иных рисунков или композиционных схем» (151, 186). Что касается художественного стиля гравюр и орнаментальных украшений скорининских книг, то они, по мнению Н. Н. Щекотихина, представляют собой сплав готики и Ренессанса с преобладанием последнего (см. там же, 220). В гравюрах Скорины художественно-эстетические приемы эпохи Возрождения видны в изображении человеческого тела, использовании перспективы, обращении к народным сюжетам, композиции и т. п. По мнению А. И. Некрасова, некоторые фигуры на скорининских гравюрах по форме близки образам Лукаса Кранаха (см. 99, 53). Л. Т. Борозна обнаруживает влияние Альбрехта Дюрера в скорининской гравюре «Троица» (см. 48, 20). В то же время Н.Н. Щекотихин возражал против преувеличения влияния немецкой ренессансной графики на художественное оформление скорининских изданий, подчеркивая в целом ряде моментов его оригинальный и самостоятельный характер (см. 151, 221). Для гравюр скорининских изданий характерна индивидуализация героев; в физическом типе людей, одежде, пейзаже чувствуются славянские национальные черты, приметы эпохи. Несмотря на религиозно-мифологическую тематику, многие скорининские гравюры глубоко реалистичны. Шедевром светской отечественной графики следует считать помещенный в Библии портрет самого Скорины. Выдающимися произведениями искусства являются орнаментированные буквы скорининских изданий, которые по своему художественному исполнению выше, чем заглавные буквы «Чешской Библии» и многих немецких изданий (см. там же, 218).