Текст книги "Николай Островский"

Автор книги: Семен Трегуб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Мои молодые, мои дорогие товарищи! Приветствую вас своей работой. Когда я выпущу свою книгу, тогда вы скажете, сдержал ли я слово, данное вам в этот памятный день.

Всего вам хорошего. Мой горячий привет всем вам.

Да здравствует Любимая наша родина!

До свиданья, товарищи!

До встречи с книгой!

Как мы уже заметили, это было первое выступление Островского перед микрофоном. Оно произвело огромное впечатление на слушателей, и прежде всего на молодежь. Сколько чудесных, от сердца идущих писем получил он в ответ!

В тот же вечер «Последние известия по радио» записали на пленку приветствие Островского, обращенное к демонстрантам, которые 7 ноября – в день XVIII годовщины Октября – пройдут в Москве через Красную площадь. Он зримо представлял себе это величественное шествие и говорил с большим душевным подъемом:

– Приветствую Красную Москву – сердце мира– с XVIII Октябрем. Приветствую того, кто поднял нашу страну к высшему величию, кто поднял красное знамя над всем миром, человека, великая эра которого в сердцах каждого честного рабочего нашего мира, товарища Сталина.

Правительство наградило меня высшей наградой – орденом Ленина. Имя Ленина, имя Сталина – это знамя мировой революции, знамя социализма… Наша страна подняла культуру на величайшую высоту. Мы, большевики-писатели и беспартийные писатели, являемся преданными застрельщиками этой культуры. Мы несем знамя нового мира, новых идей, новых чувств.

Да здравствует Москва! Да здравствуют трудящиеся, проходящие сейчас перед трибуной! Да здравствует наше великое дело и наш великий вождь! Да здравствует мировая революция!

23 октября было проведено собрание городского партийного актива. Писатель снова выступил по радио.

– Товарищи, я слышал много прекрасных слов, обращенных ко мне. В ответ я могу сказать лишь одно: высокая награда правительства, почетный знак Республики – орден Ленина, прикрепленный к груди бойца, – обязывает его не только не сдавать занятых позиций, но и победно двигаться вперед.

Писатель-боец, он и говорил о месте советского писателя в строю, о задачах, стоящих перед литературой. Островский тогда выразил свой взгляд на писателя.

– Это прежде всего – строитель социализма, а не равнодушный «созерцатель». Это боец. Боец, учитель, трибун. Человек с большой буквы. Ведь каждый из нас должен учить не только своим словом, но и всей своей жизнью, поведением.

– Мы, писатели, – говорил он, – не имеем права отставать от жизни. Вот почему мы должны работать на полную мощность, то-есть с напряжением всех духовных, творческих сил, чтобы наш изумительный читатель получал книги, достойные его…

А. Безыменский и Вера Инбер выступили на этом собрании, рассказали о своих встречах с Островским, читали свои стихи.

Спустя месяц, 24 ноября, Николаю Алексеевичу торжественно вручили орден Ленина.

Комсомольские организации Киева, Харькова, Шепетовки, Донбасса, Ростова, Таганрога, Армавира прислали в Сочи к Островскому своих представителей, чтобы передать горячий привет любимому писателю молодежи и вместе с приветом – подарки. Здесь были: искусно сделанная модель винтовки и пушки на мраморной доске; модель вагонетки, наполненной высокосортным антрацитом, и шахтерская лампочка; вентилятор; книга «15 лет Украинского комсомола»; произведения украинских писателей с их автографами; патефонные пластинки…

– Добре, хлопци, добре, – говорит смущенный всем этим Островский.

Он расспрашивает каждого – кто он, откуда, как работает. Ему приятно было узнать от земляка, что в Шепетовском районе нет уже ни одного единоличника, что колхозники живут там зажиточно, культурно, и он рад был услышать от гостя-политрука, что их полк занял первенство на киевских военных маневрах. Островский просил передать бесчисленным своим друзьям, что он гордится их достижениями.

Вместе со всеми он шутил, смеялся, пел:

 
И тот, кто с песней по жизни шагает»
Тот никогда и нигде не пропадет!
 

Его навестила группа «потемкинцев» (они отдыхали в одном из сочинских санаториев). Ветераны революционных боев 1905 года, участники исторического восстания на броненосце «Потемкин» пришли поздравить своего молодого боевого товарища.

Островский был особенно растроган встречей с ними.

– Выполняли знамя свободы, – говорил он звонко и отчетливо, – вы начали борьбу за счастье, а мы, – он сделал движение рукой, желая обвести ею склонившиеся у его постели молодые лица комсомольцев, – а мы убережем это счастье и пронесем его в поколения.

– Честь вам и хвала, старые бойцы, – сказал он, прощаясь с ними.

В театре Ривьеры собрался объединенный пленум горкома партии, горсовета, горсовпрофа и горкома комсомола. В зал включили квартиру Островского, и из рупора громкоговорителя раздался его страстный голос:

– Мы в своей жизни старались быть похожими на тех изумительных людей, которые называются старыми большевиками, которые через героические бои привели нас к счастью жить в стране социализма. И мы, юноши, стремились быть похожими на этих людей, которых глубоко уважали, стремились быть преданными всей душой нашим командармам, нашим вождям. И когда жизнь свалила меня в постель, я все отдал для того, чтобы доказать моим воспитателям – старым большевикам, что молодое поколение рабочего класса не сдается ни при каких условиях. И я боролся. Жизнь старалась сломить меня, выбить из строя, а я говорил: «не сдамся», ибо я верил в победу. Я шел вперед потому, что меня окружала нежная ласка партии. И я теперь радостно встречаю жизнь, которая подарила мне возвращение в строй.

Только ленинская коммунистическая партия могла нас воспитать в духе беззаветной преданности революции. Я хочу, чтобы каждый молодой рабочий стремился быть героическим бойцом, ибо нет большего счастья, как быть верным сыном рабочего класса, партии. И я могу сказать, что иначе быть не могло. В нашей стране только и могут быть такие молодые люди, ибо за нами стоит наша восемнадцатилетняя красавица, молодая, полная мощи, полная здоровья страна. Мы ее защищали от врагов, растили, вырастили, и мы теперь вступаем в счастливую жизнь, а впереди нас ждет еще более яркое будущее. Это будущее столь пленительно, что никто не может нас остановить в борьбе за него. И вот, как писала «Правда», слепой борец сопутствует великому походу народа.

Да здравствует жизнь в стране, поднявшей знамя мировой революции! Да здравствует борьба! Вперед, молодежь чудесной страны! Будьте достойными сынами молодой родины!

Да здравствует наша могучая партия, ведущая нас к коммунизму!

Долгой овацией встретил зал заключительные слова Островского.

Овация, вспыхнула снова, когда на трибуне появилась мать писателя – Ольга Осиповна.

– Милые друзья! – обратилась она к присутствующим. – Много я вам не буду говорить. Каждый отец и каждая мать поймут мое состояние. Я счастлива, что он еще живет и радует и людей и меня[107]107
  Текст речей Н. А. Островского и О. О. Островской взят из газеты «Сочинская правда» от 25 ноября 1935 года.


[Закрыть].

Да, он еще жил и звал других к жизни. «Да здравствует жизнь!.. – возглашал Островский. – Да здравствует борьба!» Он готов был ее продолжить.

Награда обязывает бойца «не только не сдавать занятых позиций, но и победно двигаться вперед».

Поэтому – работа и работа.

Островский был переутомлен до предела. «Нет времени даже пообедать и побыть с собой», – писал он 28 октября. И через месяц с лишним: «Я сейчас собираю по крупинкам так щедро разбрасываемые в эти торжественные дни силы». Но в тех же письмах, отмечая страшную свою усталость, сетуя на то, что ему «трудно сейчас собрать и организовать свои мысли и чувства», Островский говорил: «Счастье не убивает». Герои «Рожденных бурей» ждали его; он публично дал торжественное обещание закончить новую книгу, а запись романа, прекратившаяся еще весной, до сих пор не возобновлялась. Все нужные материалы, которые можно было раздобыть в Сочи и в Московской областной библиотеке (откуда книги доставлялись посылками), были уже прочитаны. Для продолжения работы над романом следовало основательнее познакомиться с документами гражданской войны. «В генеральном штабе РККА и в редакции «Истории гражданской войны» мне обещано всемерное содействие в деле изучения материалов о войне с белополяками, – писал он А. Караваевой. – При таких условиях есть надежда, что роман будет документально крепко сшит».

Островский твердо решил ехать в Москву, провести там зиму, а к лету вернуться в сочинский новый дом, который строило ему в подарок правительство Украины, и здесь закончить первую часть новой книги.

Врачи не разрешали ему ехать. Он настаивал.

«После страстной борьбы получил, наконец, «разрешение» врачей на поездку, – писал он 2 декабря. – А то не хотели пускать. Борьба была тяжелая, но – победа за нами. И все же мне частенько говорят: «Вы погибнете в пути»… Теперь единственная опасность для меня – дорога. В случае гибели – это позор! Этого мне никто не простит. Вот почему я должен приехать невредимым».

Островский деятельно готовился к переезду.

В газете «Комсомолец Украины» напечатано было обращенное к нему письмо знатных «пятисотниц» Украины – Марии Демченко и Марины Гнатенко.

Островский ответил им:

«Милые девушки Мария и Марина!

Мне хочется вместо официального ответа на ваше письмо просто ласково пожать ваши руки, сильные, молодые, с бугорками мозолей (есть они у вас? убежден в этом – ведь «пятьсот» достались не легко). На-днях я уезжаю в Москву, где поработаю зиму над новым романом «Рожденные бурей».

А весной, когда в Сочи все расцветет и знойное солнце обласкает землю, я вернусь сюда уже в новый дом, подаренный мне правительством Украины. И вот я приглашаю вас приехать ко мне тогда в гости, отдохнуть и покупаться в море. Хорошо здесь. И тогда мы расскажем друг другу все, что хочется рассказать. Это же приглашение прошу передать самой юной среди вас – Ганне Швидко.

Эта героическая девочка родилась тогда, когда мы вступали в комсомол. Всех нас вырастил, воспитал комсомол Украины.

Страна прикрепила к нашей груди орден Ленина. Дело нашей чести оправдать это высокое доверие революционного правительства. И мы его оправдаем. Иначе не может быть.

Крепко обнимаю вас, родные мои девчата, славные наши подруженьки».

Это письмо было написано 5 декабря.

На другой день, 6 декабря, Островский выступал по радио на конференции молодых писателей Азово-Черноморского края.

А 9 декабря он в сопровождении сестры Екатерины Алексеевны, доктора М. К. Павловского и своего сочинского друга Л. Н. Берсенева уехал в Москву.

Островский ехал в отдельном мягком вагоне. Все было сделано, чтобы предоставить писателю наиболее благоприятные условия поездки. Екатерина Алексеевна всю дорогу не отходила от брата. Она и в дороге умывала его, брила, перестилала постель, готовила пищу, терпеливо его кормила. У Островского едва открывался рот, и пищу приходилось нарезать маленькими ломтиками. Ел он мало, но часто, пил понемногу.

Н. А. Островский с сестрой Екатериной Алексеевной (1936).

Неустанно нес свою постоянную вахту доктор М. К. Павловский; он внимательно следил за состоянием здоровья больного и был готов к любым неожиданностям.

Железнодорожники на узловых станциях были предупреждены, что со скорым Сочи – Москва едет Николай Островский. Вагон встречали. У сопровождающих заботливо осведомлялись, не нуждается ли в чем-либо писатель.

В Ростове, а затем в Харькове Островского радушно приветствовали делегации рабочих, местные писатели. Людской «конвейер», устремленный к Островскому, не приостанавливался и в пути.

11 декабря, уже под Москвою, в Серпухове, его встретили московские друзья; Л. Караваева, Матэ Залка, И. Феденев и другие.

Островский казался веселым, он смеялся, шутил, расспрашивал о столичных новостях.

Между тем позже стало известно, что недалеко от Москвы у него начались почечные колики. Он испытывал мучительные боли. Павловский и Екатерина Алексеевна заметили, что Островский побледнел и лицо его покрылось холодным потом. Он скрыл от них истинную причину недомогания, сославшись на обычную дорожную усталость.

За окнами простирались снежные поля. На стыках рельсов вздрагивали и легко покачивались вагоны. Островский словно угадал возникшую за окном и невидимую для него искристую россыпь ночных огней столицы.

– Москва, Москва – сердце родины, – произнес он, заметно волнуясь…

Здесь родился он как писатель; здесь вышла в свет его первая книга.

– Чувствую я себя прекрасно. Да иначе и не могло быть, – говорил он. – Так и передайте товарищам.

Но товарищи, которых он имел в виду, – комсомольские работники, корреспонденты газет, сотрудники Моссовета, пионеры, собравшиеся на Курском вокзале, – сами уже валили к нему в вагон. Какая-то школьница преподнесла ему букет хризантем.

Островский был тронут до глубины души.

– Меня встречают, как победителя, – сказал он. – Я очень рад приезду в дорогую Москву. Я потрясен тем вниманием, которое мне оказывали в пути, и сердечно благодарен за прием в Москве… Я благодарю вас всех…

В МОСКВЕ

Островский прибыл в Москву 11 декабря 1935 года. Трое суток он прожил в вагоне, так как предоставленная ему квартира еще не была полностью оборудована. Председатель Моссовета товарищ Булганин сам наблюдал за тем, чтобы в квартире Островского все соответствовало нуждам больного писателя.

В его комнате необходимо было поддерживать температуру в 22–25 градусов. С этой целью, кроме обычного, парового отопления, были установлены специальные электрические печи. Большое окно, выходящее на улицу Горького, задергивалось по указаниям врачей тяжелыми, не пропускающими света и заглушающими шум шторами.

Днем 14 декабря к вокзалу подали специально отепленную санитарную машину (в Москве стояли морозы). Островского, одетого в красноармейскую шинель и буденовку, перевезли на ул. Горького, в дом № 40.

Николай Алексеевич просил подробно описать ему каждую из трех комнат его нового жилья. Он расспрашивал о самых малейших деталях: стоят ли в комнате цветы? во всех ли комнатах есть вентиляция? какой вместимости книжный шкаф? какую площадь имеет каждая комната? как они обставлены?

Отдохнув несколько дней с дороги и освоившись в новой квартире, Островский окунулся в работу. Сначала он занялся «организационными вопросами» – установлением связи с Союзом писателей, библиотеками, архивами, издательствами. Потом, со свойственным ему пылом, снова принялся за работу над «Рожденными бурей».

Секретарь Николая Алексеевича, стенографистка А. А. Зыбина, читала ему «Правду» за 1918, 1919, 1920 годы и по его указанию делала заметки или переписывала целые выдержки в специальный блокнот. Она читала ему военную литературу, писала под его диктовку и переписывала на машинке.

Когда Островский уставал от работы, он объявлял «передышку» и условным звонком приглашал обычно всех находящихся в квартире к себе в комнату слушать музыку. И не только музыку…

Люди входили в полузатемненную комнату с несколько «оранжерейной» температурой.

Справа у стены – письменный стол. На нем книги и рукописи.

Большой диван; над ним на полке бюст Владимира Ильича.

На стене – портрет И. В. Сталина.

Книжный шкаф и на нем – бюст Анри Барбюса.

Островский лежит, наполовину закрытый пледом. Обострившееся лицо его напряжено. Глаза широко открыты. Большой лоб, и на нем, над правой бровью, отчетливо выделяется вмятина – след былого ранения.

П. А. Островский в красноармейской – буденновской – форме (1935).

Но прежде чем гость успевает разглядеть черты его лица, глубоко впавшие глаза, черную шевелюру волос; прежде чем он обращает внимание на воинскую гимнастерку, на телефонную трубку над изголовьем, на неизменно лежавшую на груди больного камышевую палочку с марлей, намотанной на конце (палочкой этой он утирал пот со лба), – он слышит бодрый, приветливый голос хозяина, который обращается к вошедшему, как к своему давнему другу.

Писатель усаживает гостя рядом с собою, протягивает кисть руки, – только кисти рук с трудом подчинялись ему, сохраняя слабую подвижность, – и, пожав руку гостя, уже не выпускает ее до конца разговора.

И по тому, как крепко удерживает он вашу руку, как нервно то и дело ее пожимает, вы догадываетесь, что эта ваша рука словно бы приближает вас к его внутреннему зрению, помогает Островскому разглядеть вас.

Вам передается его огромное внутреннее напряжение, – и вот вы целиком включены в высоковольтную сеть мыслей и чувств этого замечательного человека.

И чем дольше длится беседа, тем все больше и больше забываете, что вы находитесь у постели человека, давно уже сраженного тяжелым недугом.

Не сострадание к больному овладевает вами, но чувство великой гордости за него и чувство стыда за собственную, по сравнению с ним, вялость; за все, что следовало сделать и что осталось несделанным сегодня, вчера, позавчера…

Комната И. А. Островского в его московской квартире..

Он говорит:

– Самое опасное для человека не его болезни. Слепота страшна, но и ее можно преодолеть. Куда опаснее другое: лень, обыкновенная человеческая лень. Вот когда человек не испытывает потребности в труде, когда он внутренне опустошен, когда, ложась спать, он не может ответить на простой вопрос «что сделано за день?» – тогда действительно опасно и страшно. Нужно срочно собирать консилиум друзей и спасать человека, ибо он гибнет. Ну, а если эта потребность в труде не потеряна и человек, несмотря ни на что, ни на какие трудности и препятствия, продолжает трудиться, он нормальный рабочий человек, и можно считать, что с ним все в порядке.

В таком чередовании напряженного труда и встреч с друзьями наступил новый 1936 год. 1 января в «Известиях» появилась заметка Островского, где он подводил итоги прошедшего года и говорил о своих ближайших планах. Называлась эта заметка «Самый счастливый год». Островский писал:

«Если бы меня спросили, какой гад самый счастливый в моей жизни, – я мог бы ответить только:

– 1935.

Если бойца приласкала страна за его упорство и настойчивость, если к его груди, там, где стучит сердце, приколот орден Ленина, то счастье его безмерно.

1935 год был для меня завершением первого этапа творчества, учебы, роста, движения вперед.

1936 год я встречаю, полный надежд, творческих стремлений, огромного желания работать. Движимый этим желанием, я приехал в Москву, чтобы подойти поближе к документальной сокровищнице нашей страны, так необходимой мне для работы над моим новым романом – «Рожденные бурей».

2 января будет днем начала моей работы в Москве. В этот день впервые ляжет передо мной том документов гражданской войны.

Большого труда стоило моим уважаемым врачам убедить меня отдохнуть после переезда в Москву, – так безудержно желание сейчас же, немедленно приступить к работе.

Когда я читаю страстные выступления Стахановцев, передовых героев – ударников наших строек и заводов, – речи, в которых звучат радость труда и глубочайшее удовлетворение от этого труда, – я всем сердцем понимаю их, потому что то же самое ощущение переживаю и я каждый раз, когда усталый, но радостный засыпаю после напряженного трудового дня.

Обстоятельства заставили меня на несколько месяцев отложить работу над новым романом. Сейчас я вновь сближаюсь со своими героями. Я возвращаюсь к зиме 1919 года… Занесенная снегом Украина… Передо мной, как живой, вырастает Андрий Птаха, молодой кочегар с волнистым льняным чубом. Его серые отважные глаза устремлены на меня с суровым укором.

– Бросил ты нас, братишка. Кругом земля гудит под конскими копытами. Нам бы в бой, что ли!..

Рядом с ним – черноглазая красавица Олеся Ковалло. Я люблю эту дивчину. Я знаю: из нее выйдет хорошая комсомолка и помощница своему батько, старому машинисту, подпольщику-большевику.

Я пожимаю руку своим молодым друзьям и обещаю больше не расставаться с ними…»

Прежде чем вернуться к героям своего романа, Островский осваивает тот богатейший военно-исторический материал, который предоставила ему Москва. «Москва дала мне все, к чему я стремился, – писал он 22 января 1936 года А. П. Лазаревой. – Я работаю с большим наслаждением, и если бы жизнь не создавала десятки мелких и больших препятствий, если бы жизнь была более ласкова и не наступала бы в области сердца, то я думаю, что дела литературные пошли бы стремительно в гору».

Он поглотил, по его же словам, «десять пудов книг». Из массы прочитанного делались «выжимки». Были отобраны так называемые «рабочие книги». Они всегда находились под рукой. Их насчитывалось десятка три. Среди них: «Царство польское 1815–1830 годов» Аскинази, «За пятьдесят лет» Ф. Кона. «Моя миссия в России» Дж. Бьюкенена, воспоминания Людендорфа, «1920 год» Пилсудского, «Операция на Висле в польском освещении» и другие.

Ряд книг он знал настолько хорошо, что точно указывал место, где следует искать необходимую справку.

Особенно внимательно изучал Островский партийную литературу, относящуюся к последнему периоду гражданской войны. Ленинская резолюция о советской власти на Украине (декабрь 1919 г.)[108]108
  В. И. Ленин. Сочинения, изд. 3, т. XXIV, стр. 552 – 554.


[Закрыть] широко осветила положение на Украине, соотношение классовых сил, борьбу партии против буржуазных националистов.

Огромное впечатление произвели на Островского гениальные сталинские высказывания: статья «Новый поход Антанты на Россию» и беседы о положении на Польском фронте (от 24 июня и 11 июля 1920 года). Николай Алексеевич жалел, что не знал этих высказываний, когда писал восьмую главу первой части «Как закалялась сталь» (о прорыве Польского фронта). Он мечтал показать в романе «Рожденные бурей» товарища Сталина как организатора и руководителя освобождения Украины и товарищей Ворошилова и Буденного, возглавлявших героическую борьбу Первой Конной.

Большая подготовительная работа, которую провел Островский, дала ему ясность видения всей политической обстановки тех лет, уяснила значение исторических фактов. Все это помогло ему более крепко построить сюжет, дать более точную характеристику отдельных действующих лиц.

Писатель тщательно продумывал движение сюжета, черты характера и внешнего облика героев До тех пор, пока все не было выношено им окончательно, он обычно не приступал к записи текста.

«Сейчас передо мной встает трагедия Пшигодского. Боец, хороший рубака, суровый человек с нежным сердцем не находит счастья в своей личной жизни. Часто в боях, напряженных походах он вспоминает о своей нежной подруге, полногрудой красавице Франциске, вспоминает ее ласки, ее податливость, и в сердце его врывается боль. Его не влечет другая женщина. Я не смог еще правдиво решить проблему Пшигодского и его взаимоотношения с Франциской. Это трудная для художника задача. И я думаю, я чувствую, что Пшигодский не найдет другой жены, хотя мне очень трудно поверить, что его любовь к Франциске опять вспыхнет прежним пламенем и согреет его жизнь. Увидим. Все зависит от того, не погибнет ли он в боях… И странно, я так это переживаю, как будто Пшигодский– близкий мне человек. А ведь это всего один из героев моего романа».

Эта небольшая выдержка из письма Островского открывает нам «тайное тайных» – движение творческой мысли художника, позволяет нам проникнуть в его творческую лабораторию. Жизнью, жизненной правдой проверял он каждую коллизию романа и каждый раз мучительно искал единственно верное решение задачи.

Когда решение находилось, когда воображение подсказывало ему истину со всеми ее хитросплетениями и противоречиями, он загорался и начинал диктовать.

Диктовал Островский довольно быстро и четко.

«Диктую в стремительном темпе, и машинка стучит, как пулемет во время атаки». Интонацией передавал он пунктуацию и лишь в редких случаях ронял: «многоточие», «восклицание»,

В это время никому не разрешалось входить к нему. Не разрешалось прерывать вопросами, замечаниями или переспрашивать; прерывался ход мысли, и ему трудно было восстановить его. Обостренный слух улавливал даже такие незначительные звуки, как шелест переворачиваемых листов или шуршание резинки по бумаге: это отвлекало и мешало.

Как правило, он писал последовательно, главу за главой. Но иногда у него возникали без непосредственной связи с тем, что он писал в данное время, отдельные картины, сцены, и он чувствовал потребность немедленно их записать. Так были написаны отрывки: разговор поручика Вроны с ксендзом; сцена ареста Дзебеком и Кобыльским жены Патлая, ставшая впоследствии началом шестой главы романа; характеристика Петлюры, которую он не раз уточнял и дополнял, используя для этого все новые и новые источники.

«Написана 8-я глава, – сообщал Островский А. П. Лазаревой 22 января. – Это скачок через шестую и седьмую. Анархия? Да. Но так хотелось».

В один из воскресных дней, когда секретари были отпущены (по воскресеньям врачи строго-настрого предписали Островскому отдыхать), Николай Алексеевич позвал жену:

– Мне нужно подиктовать, Раюша…

Она привычно подсела к столу. Возражать было бесполезно.

«К вечеру между Сосновкой и Малой Холмянкой начались переговоры…» – продиктовал ей Островский.

Раиса Порфирьевна писала, стараясь не шевелиться, чтобы не нарушать течение его мыслей.

Когда была произнесена первая фраза-, не было еще шести часов вечера. Последняя точка была поставлена в шесть утра.

«Окруженные солдатами, они шли тесной кучкой. Птаха все еще кашлял кровью…

Раймонд крепко прижимал локоть Андрия к своей груди, – они шли под руку. Птаха был очень слаб.

– Проспали мы свою честь, Раймонд! А зубы мне правильно выбили, чтоб знал, с кем плясать!»

Эти слова Раиса Порфирьевна записывала затекшей рукой.

Островский с удовлетворением сказал:

– Сегодня я заработал свой хлеб.

Таким образом он набросал и девятую главу[109]109
  При окончательном редактировании Н. А. Островский изменил нумерацию глав. Восьмая и девятая главы первоначального варианта стали в книге одиннадцатой и двенадцатой.


[Закрыть]^, а затем вернулся назад, убедившись на опыте, что это нарушает стройность и целостность произведения. Он говорил, что постарается «не заскакивать вперед».

В Москве Николай Алексеевич трудился еще более напряженно, чем в Сочи. «Я веду здесь весьма затворническую жизнь, – писал он. – Вижусь с людьми, тесно связанными с моей работой, и расходую свои силы правильно». В другом письме: «Я весь с головой ушел в работу. Нажимаю на все педали. Дела литературные идут неплохо».

Островский продвинул роман далеко вперед. Однако, ведя «затворнический» образ жизни, он, конечно, занимался не только романом.

Часами разговаривал он с товарищем, который комплектовал, ему библиотеку. Тот приносил Николаю Алексеевичу списки книг. Островский знакомился с ними и говорил, какие из названных книг хотел бы иметь.

В списках значились сочинения Пушкина, Щедрина, Чехова, Гончарова, Горького, Достоевского, Толстого. Достоевского Николай Алексеевич попросил вычеркнуть.

– Большой писатель, – сказал он, – но тяжелый и нездоровый. Он не для нас. Я его не понимаю. Мне чуждо это копание в низменных сторонах человеческой души.

Из западноевропейских классиков были намечены Байрон, Шекспир, Мольер, Гейне, Гёте…

Список не удовлетворил Островского.

Он спросил, почему не включены Додэ – «Тартарен из Тараскона», Раблэ – «Гаргантюа и Пантагрюэль», Гонкуры – «Братья Земгано». Он попросил достать ему основные произведения серии «Всемирная литература», выпускавшейся в годы революции под редакцией М. Горького. Эту серию он очень ценил.

Книги, точно так же как и люди, возбуждали в Островском активное отношение борца. Одних он любил, как товарищей, идущих в одном строю, к другим относился с резкой и бескомпромиссной враждебностью.

В те годы на русский язык было переведено довольно много книг, написанных писателями, принадлежащими – по американской терминологии – к «потерянному поколению». Первая мировая война опустошила и озлобила их, но не указала единственно правильного пути. Островский прочитал Олдингтона и Селина, Ремарка и Арнольда Цвейга и, отбросив, жестко сказал, что все они «копаются в опустошенной душе человека и не видят выхода из тупика».

Особенно резко отозвался он о книгах превознесенного тогда некоторыми эстетствующими литераторами Эрнеста Хемингуэя – «Фиеста» и «Смерть после полудня».

– Его герои ищут утешения от жизненных неудач в ловле форелей, бое быков и бесконечных пьянках. Что полезного может почерпнуть для себя из этих книг наша молодежь? Ничего…

Оценка «хорошего» и «плохого» в литературе и в искусстве вообще была у Островского основана на том большом философском принципе, который сформулирован в письме Иосифа Виссарионовича Сталина товарищу Демьяну Бедному:

«Философия «мировой скорби» не наша философия. Пусть скорбят отходящие и отживающие»[110]110
  И. В. Сталин. Сочинения, т. 6, стр. 273.


[Закрыть].

Поэтому-то он не впустил на свои книжные полки такого писателя, как Ф. М. Достоевский, и отвернулся от нытиков из «потерянного поколения».

Собирая библиотеку, Николай Алексеевич требовал, чтобы его сразу же информировали, что уже найдено из книг, какие книги трудно найти, торопил, напоминал.

Когда ему сказали, что трудно найти у букинистов одно редкое издание книги товарища Сталина, Островский был очень недоволен и сказал: «Придется мне самому похлопотать об этой книге. Эта книга мне часто бывает нужна, а вы ищете ее уже месяц».

Островский попросил, чтобы его соединили с директором букинистического магазина на улице Горького… Через несколько дней том Сталина лежал на маленьком столике у его постели.

У него были выступления товарища Сталина первых лет революции, напечатанные на серой газетной бумаге, и последние издания, вышедшие в Партиздате. Он гордился этим собранием книг.

– Ведь это история нашей партии, – говорил Островский. – Даже по внешнему виду этих изданий, по тиражам можно представить тот огромный и победоносный путь, который прошла наша партия с первых дней революции до наших дней.

В квартире Островского встречались люди различных профессий. Сюда приходили Михаил Шолохов и знатные колхозницы Украины, пятисотницы Мария Демченко и Марина Гнатенко – давно знакомые с Островским по переписке, они встретились здесь с ним впервые; его посещали артисты Малого театра и ленинградские комсомольцы; студенты Московской консерватории и журналисты.

Продолжались деловые и дружеские встречи с товарищами, звонки по телефону, чтение газет, слушание радио – все то, из чего складывалась его повседневная нормальная жизнь. Он аккуратно отвечал на письма, всегда был рад возможности проявить о ком-либо заботу.

«Жизнь бессильна меня ограбить», – писал он. И был несказанно рад всему, что связывало его с жизнью и давало ощущение ее полноты.

Десять лет Островский не состоял на военном учете. В Москве Политуправление РККА снова «призвало» его в армию – его взяли на персональный учет как военного корреспондента. Он торжествовал.

– Понимаешь, Раюша, – объяснял он жене, – этот день последним узлом связал последний канат из тех, которыми я снова подтянул к себе жизнь. Она в свое время порвала все и поплыла мимо меня. Но ты знаешь, как я остановил ее и один за другим восстановил все тросы, кроме этого, который в виде маленького билета протянут с сегодняшнего дня. Какое сегодня число? Запомни. Какая сегодня погода? Пасмурно? Идет крупа? Запомни.