Текст книги "Николай Островский"

Автор книги: Семен Трегуб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

О людях Павел Корчагин неизменно судил по их делам, и в делах показывал людей Николай Островский.

Это верный творческий метод. «Не понимая дел, – писал В. И. Ленин Горькому, – нельзя понять и людей иначе, как… внешне»[93]93
  В. И. Ленин. Сочинения, изд. 3, т. XIV, стр. 190.


[Закрыть]. Островский проявил прекрасное понимание дел, свершаемых людьми, и потому так глубоко постиг тех, кто действует в его книге. Порой страничка или несколько строк, но вы ощущаете за ними человека с его реальным миром, потому что человек этот – участник борьбы. Его содержание неотделимо от содержания дела, которому он себя посвятил, которому служит. Вот почему так резка грань между положительным и отрицательным в романе, между любимым и ненавистным. Она, эта грань, символически проходит по рубежу – между тех самых пограничных столбов, об одном из которых с любовью, а о другом с ненавистью писал Островский:

«Рубеж – это два столба. Они стоят друг против друга, молчаливые и враждебные, олицетворяя собой два мира. Один выстроганный и отшлифованный, выкрашенный, как полицейская будка, в черно-белую краску. Наверху крепкими гвоздями приколочен одноглавый хищник. Разметав крылья, как бы охватывая когтями лап полосатый столб, недобро всматривается одноглазый стервятник в металлический щит напротив, изогнутый клюв его вытянут и напряжен. Через шесть шагов напротив – другой столб. Глубоко в землю врыт круглый тесовый дубовый столбище. На столбе литой железный щит, на нем серп и молот. Меж двумя мирами пролегла пропасть, хотя столбы врыты на родной земле».

Пограничный рубеж между миром социализма и миром капитализма проходит по земле. Незримой чертой разделены им люди, их мысли и чувства. Эта черта отделяет социалистическое от капиталистического и его «родимых пятен» – пережитков.

Почему Корчагин не переваривал Файло и Грибова? Потому, что они по-буржуазному относились к женщине, хотя и были формально членами партии. Пошлый, циничный рассказ Файло, оскорблявший завокрженотделом Коротаеву, возмутил Корчагина:

«– Скотина! – заревел Павел».

Он выступал перед партийным судом:

«– Файло – отвратительное явление в нашем коммунистическом быту. Я не могу понять, никогда не примирюсь с тем, что революционер-коммунист может быть в то же время и похабнейшей скотиной и негодяем…»

Корчагин требовал исключения Развалихина из комсомола. Он говорил о нем на бюро окружкома:

«– Исключить без права вступления».

Это удивило всех, показалось слишком резким. Но Корчагин повторил:

«– Исключить негодяя…»

Беззаветная любовь Островского к миру социализма и неукротимая ненависть к миру капитализма стали его страстью, его зрением, его художественным методом, плотью и кровью произведения. Они определили его эпитеты и его метафоры. Писатель дал выход тому, что накопилось у него на сердце.

Писать о хорошем без любви, а о дурном без ненависти – значит плохо писать. «Как закалялась сталь» проникнута могучей страстью писателя-большевика. Эта книга написана отлично. И потому она не знает равнодушных читателей.

В 1928 году А. М. Горький, отвечая на вопрос литкружковцев: «По каким признакам можно определить действительно пролетарского писателя?», писал:

«Думаю, что таких признаков немного. К ним относится активная ненависть писателя ко всему, что угнетает человека извне его, а также изнутри, все, что мешает свободному развитию и росту способностей человека, беспощадная ненависть к лентяям, паразитам, пошлякам, подхалимам и вообще к негодяям всех форм и сортов.

Уважение писателя к человеку, как источнику творческой энергии, создателю всех вещей, всех чудес на земле, как борцу против стихийных сил природы и создателю новой «второй» природы, создаваемой трудами человека, его наукой и техникой для того, чтобы освободить его от бесполезной затраты его физических сил, затраты, неизбежно глупой и циничной в условиях государства классового.

Поэтизация писателем коллективного труда, цель которого – создание новых форм в жизни, таких форм, которые совершенно исключают власть человека над человеком и бессмысленность эксплоатации его сил.

Оценка писателем женщины не только, как источника физиологического наслаждения, а как верного товарища и помощника в трудном деле жизни.

Отношение к детям, как людям, перед которыми все мы ответственны за все, что делаем.

Стремление писателя всячески повысить активное отношение читателя к жизни, внушить ему уверенность в его силе, в его способностях победить в самом себе и вне себя все то, что препятствует людям понять и почувствовать великий смысл жизни, огромнейшее значение радости труда»[94]94
  М. Горький. О молодежи, Изд. «Молодая гвардия», 1949, стр. 146–147.


[Закрыть].

Именно таким, действительно пролетарским писателем, отвечающим всем перечисленным горьковским признакам, и показал себя автор книги «Как закалялась сталь».

Николай Островский – талантливый русский писатель. Прочные и широко разветвленные корни, глубоко ушедшие в историю и традиции нашей великой литературы, щедро вскормили его творчество.

Мы знаем, как зачитывался он Гоголем и Пушкиным, Лермонтовым и Некрасовым, Толстым, Чеховым и Горьким. Он не раз возвращался к их книгам, – слушал их, когда не мог уже читать собственными глазами, думал, осмысливал и учился. У Гоголя близка ему была боевая, жизнедеятельная романтика, которая, быть может, с наибольшею силой выявилась в «Тарасе Бульбе». Пушкин поражал и привлекал великолепною широтой кругозора, примером той истинной заинтересованности писателя в жизни, когда вновь и вновь подтверждается, что право на жизнь среди потомков получает лишь тот писатель, которому в современной, окружавшей его жизни «до всего было дело». А Пушкин умел вникать и в беды «села Горюхина», и в освободительную борьбу греческих патриотов; он был с декабристами, сосланными «во глубину сибирских руд»; конспектировал записки путешественника по Камчатке и писал о жизни североамериканских индейцев.

К Горькому возвращался Островский особенно часто. Он читал и перечитывал роман «Мать», восхищался образом Павла Власова, живо воспринимал героический пафос первых революционных боев русского пролетариата и чувствовал себя прямым потомком и наследником тех, кто были солдатами этих битв.

Много родственного находил Николай Островский в книгах Д. Фурманова и не раз высказывал сожаление о том, что так и не удалось им никогда встретиться и поговорить друг с другом. Фурманов умер в 1926 году. Островский помнил наизусть те слова, которыми выражены мысли комиссара Фурманова, автора и героя книги «Мятеж», когда он оказывается перед толпою разъяренных солдат: «Так умри, чтобы и от смерти твоей была польза… Это ведь твоя последняя мобилизация! Умри хорошо…» Слова «Умирать надо хорошо» произнесет впоследствии один из героев книги «Как закалялась сталь», приговоренный белыми к жестокой казни.

Есть свидетельства, что Островский не раз перечитывал, – точнее, не раз прослушивал, – небольшую повесть В. Г. Короленко «Слепой музыкант». Первый и простейший вывод из этого факта, который напрашивается сам собою, состоит в том, что Островского заинтересовала тема повести: описание жизни человека, находящегося в состоянии, подобном его собственному (хотя слепота была лишь частью, и притом далеко не самой мучительной, физических страданий Островского). Однако стоит вспомнить самую повесть В. Г. Короленко, чтобы убедиться в том, что этот «простейший» вывод в данном случае не верен, хотя, быть может, побудительная причина для первого чтения повести заключалась действительно в этой кажущейся близости темы. Повесть должна была заинтересовать

Н. А. Островского также и потому, что действие ее развертывается в местах, родных для него, – в том старом «юго-западном крае», где прошло и его собственное отрочество. Его детские увлечения, мечты и игры должны были возникать в памяти, когда он слушал повествование об «отчаянном волынце», старом Максиме Яценко, который осердился на панов, добрался до Италии и примкнул в гарибальдийцам, а потом возвратился на Волынь из госпиталя, «изрубленный, как капуста». Именно этот старый гарибальдиец Максим вел долгую и настойчивую борьбу за возвращение в жизнь слепого Петра Попельского, и мысли его, вероятно, волновали Островского, находили живой отклик в его сердце. Последнюю задачу своей жизни Максим Яценко увидел в том, чтобы «вместо себя поставить в ряды бойцов за дело жизни нового рекрута, на которого без его влияния никто не мог бы рассчитывать».

Он думал:

«Кто знает… ведь бороться можно не только копьем и саблей. Быть может, несправедливо обиженный судьбою подымет со временем доступное ему оружие в защиту других, обездоленных жизнью, и тогда я недаром проживу на свете, изувеченный старый солдат…»

Петру приходится преодолевать ущербность, принесенную слепотой. И путь к преодолению открывается в радости творчества. Слепой Петр становится музыкантом.

В этом близость повести Короленко к миру внутренних переживаний Островского. Но этим близость и исчерпывалась. Далее начинался творческий спор между Островским и Короленко.

И, вероятно, ведя этот спор, Островский с такою заинтересованностью слушал в 1928 году «Слепого музыканта». Это было накануне полной потери зрения. Островский просил жену перечитывать ему отдельные места по нескольку раз.

Самый образ Петра мог быть ему только враждебен.

Слепота озлобила Петра. Она отдалила его от людей. С озлобленностью и отчуждением борется не сам Петр; их гасят в нем старый Максим, мать Петра – люди, которые могут бороться за него, лишь преодолевая его сопротивление.

И победа Петра – его первый концерт – описана так:

«Через минуту над заколдованной толпой в огромной зале, властная и захватывающая, стояла уже одна только песня слепых…

…В ней было все то, что было и прежде, когда, под его влиянием, лицо Петра искажалось и он бежал от фортепиано, не в силах бороться с разъедающей болью. Теперь он одолел ее в своей душе и побеждал души этой толпы глубиной и ужасом жизненной правды…. Это была тьма на фоне яркого света, напоминание о горе среди полноты счастливой жизни…»

Послом от несчастных вошел Петр Попельский в концертный зал, вошел в искусство.

Но Островский, задумывая тогда своего Корчагина, хотел говорить от имени счастливых. Корчагину не нужен был Максим, который вводил бы его в жизнь за ручку. Напротив, если уж говорить о сродстве замыслов Островского с повестью Короленко, то в самом Корчагине было куда больше от бойца Максима, чем от ожесточившегося на людей и (потому именно!) утрачивающего волю к борьбе слепого Петра.

Принимая близкое и споря с чуждым и устарелым, искал он своих, новаторских путей в литературе, шел к своей книге.

Реалистическая, жизнеутверждающая линия великой русской литературы продолжена творчеством Островского.

В рукописи Островского обнаружен любопытный отрывок из шестой главы второй части, не вошедший в напечатанный текст. Мы помним эту главу. Лето 1924 года. В Москве, на VI Всероссийском съезде комсомола – том самом историческом съезде, на котором Коммунистический союз молодежи принял славное имя Ленинский, – встречаются делегаты Рита Устинович, Аким, Панкратов, Окунев, Жаркий, Павел Корчагин…

Островский писал: «Никогда более ярко, более глубоко не чувствовал Корчагин величия и мощи революции, той необъяснимой словами гордости и неповторимой радости, что дала ему жизнь, приведшая его как бойца и строителя сюда, на это победное торжество молодой гвардии большевизма».

И вот после заседания съезда на московской квартире Риты Устинович собрались друзья. Они оживленно беседовали, вспоминали прошедшие годы. И там Николай Окунев сказал:

«– Такой революции, как наша, мир не видел, а книг о ней, где бы молодая гвардия была показана, еще нет… Книга могущественнее армии агитаторов; она проникает в самые глухие уголки, ее читают, она оставляет след в сознании, и если она ярка, если ее написал большевик, то она будет служить революции.

– Вот мы здесь друг на друга похожи, – продолжал он горячо, – у каждого шесть-семь лет революционной работы, почти все дрались на фронтах. Вот написать бы хоть об одном с его малых лет и до последних дней, и чтоб книга эта была огнем каленная. О ком бы в ней ни писалось, кто бы ни взят был героем, но это рассказ будет не только о нем, – обо всей нашей братве, о большевистской комсе.

Кто-то заметил:

– Да, но для этого нужна большая подготовка, нужен большой культурный уровень, знание литературы и языка, а из десяти нас – девять рабочих с начальным образованием, а то и самоучки. Этой преграды не переступишь в один день. Этот Перекоп в одну ночь штурмом не возьмешь.

Николая Окунева энергично поддержала Рита Устинович.

– Все же Окунев прав, – сказала она. – Написать книгу, имея одно лишь желание, без высокого культурного уровня, конечно, невозможно. Но этот культурный рост происходит у нас с невиданной быстротой. Революция – такая школа, с которой не сравнится ни один университет… Я глубоко убеждена, друзья, что в ближайшие же годы комсомол выдвинет из своей среды мастеров слова и они расскажут в художественных образах наше героическое прошлое и не менее славное настоящее. Кто знает, может быть, один из здесь присутствующих зарисует и нас острым пером…»[95]95
  Из материалов Московского музея Н. Островского.


[Закрыть]

Все эти рассуждения о возможной будущей книге, не вошедшие в напечатанный текст «Как закалялась сталь», перекликаются с другими, которые нам известны уже из самой книги.

Комсомол выдвинул из своей среды такого писателя. Острым и вдохновенным пером своим он рассказал о героическом прошлом, в художественных образах воссоздал подлинных героев нашего времени, показал их жизнь, начиная с малых лет и кончая последними днями. Островский осуществил мечту Окунева, Устинович, Середы и Андрощука и написал книжку, «огнем каленную», в которой ярко и правдиво рассказал о Павле Корчагине и Рите Устинович, о Сереже и Вале Брузжак, об Акиме и Климке, о Николае Окуневе и о Тале Лагутиной, об Иване Жарком и о Лиде Полевых, о Тае Кюцам и о Гале Алексеевой, – о жизни целого поколения молодежи, начиная с предреволюционных годов и кончая годами первой сталинской пятилетки.

Когда определилась большая судьба Корчагина и он начал свою самостоятельную жизнь, автор и сам, в свою очередь, старался не отстать от Корчагина, быть достойным его во всем Островский как бы соревновался с Корчагиным, потому что и для него самого собственный герой его стал возвышающим примером.

– Корчагин так бы не поступил, – сказал он однажды, когда, терзаемый внезапно обострившимися болями, не мог выполнить одно данное им обещание. – Корчагин сдержал бы свое слово.

Писатель, согревший созданный им образ теплом собственной жизни, сам согревался у разожженного им яркого костра. Он не раз в трудную минуту призывал на помощь героический образ Павла Корчагина.

Таковы в данном случае взаимоотношения автора и героя. В их идейно-нравственном единстве рождалась та светлая всепобеждающая сила, перед которой отступали темные силы мучительного недуга. Это единство является неотъемлемым качеством нового типа писателя – писателя социалистического, активного участника созидательного труда своего народа.

Наша действительность родила и вырастила Николая Островского не только как автора талантливых произведений, но и как героический образ нашего современника, слитный образ Островского – Корчагина, сознание и характер которого формировались в условиях нового, социалистического общественного бытия.

Для того чтобы показать Корчагина, Островскому не нужно было ни становиться на романтические ходули, ни абстрагироваться и добавлять что-либо к своей собственной жизни, обогащать ее, она была достаточно богатой. Не нужно было мудрить над тем, как привести себя к «общему знаменателю», стать похожим на своих сверстников; он и так был неотделим от них.

Островский писал Чернокозову:

«Ведь мы с тобой типичные представители молодой и старой гвардии большевиков».

Процесс творчества состоял в том, чтобы выявить это типичное.

«Есть замечательные ораторы, – говорил Островский. – Они умеют хорошо фантазировать и звать к прекрасной жизни, но сами не умеют хорошо жить. С трибуны они зовут на подвиг, а сами живут, как трусы. Представьте себе вора, который зовет к честной жизни, говорит, что нехорошо воровать, а сам смотрит, у кого из слушателей удобнее всего стащить бумажник. Или представьте дезертира, сбежавшего во время боя и агитирующего бойцов итти на фронт. К такому бойцы не знают пощады. Существуют и среди писателей люди, у которых слово расходится с делом. Это несовместимо со званием писателя».

Слово Островского не расходилось с его делом, жизнь Корчагина была его жизнью. Роман «Как закалялась сталь» – беспощадно искренний разговор с самим собой, со своей совестью. И в этом сила произведения.

Да, «Как закалялась сталь» – исповедь Островского. Но она в то же время исповедь многих поколений, для которых партия, родина, советский строй стали исчерпывающим содержанием жизни, мерилом всех действий и побуждений, моралью, совестью, любовью – всем, решительно всем.

НА ОРЕХОВОЙ, 47

Слава книги, естественно, становилась и славой ее автора. Ежедневно почтальон доставлял на Ореховую, 47 туго набитую сумку писем, и рабочий день Островского начинался обычно с их чтения. Он писал в очерке «Мой день»:

«…Письма. Они идут ко мне со всех концов необъятного Советского Союза – Владивосток, Ташкент, Фергана, Тифлис, Белоруссия, Украина, Ленинград и Москва.

Москва, Москва! Сердце мира! Это моя родина перекликается с одним из своих сыновей, со мной, автором книги «Как закалялась сталь», молодым, начинающим писателем. Тысячи этих писем, бережно разложенных в папки, – самое дорогое мое сокровище. Кто же пишет? Все. Рабочая молодежь фабрик и заводов, моряки – балтийцы и черноморцы, летчики и пионеры – все спешат высказать свою мысль, рассказать о чувствах, разбуженных книгой…»

Книга Островского стала могучим инструментом партийного воспитания. Высокая идейность большевика Корчагина, его воля и мужество, его неистребимый оптимизм, его победа над «превратностями личной судьбы» укрепляли силы строителей жизни. В нем увидели героя, которому можно и нужно подражать. Это была книга активного действия.

И из образов, населяющих эту книгу, не только Корчагин владел умом и сердцем читателей.

«Товарищ Островский! – писала ему одна девушка. – Я прочла вашу книгу «Как закалялась сталь». Она произвела на меня очень сильное впечатление. Ни одна книга не была для меня такой близкой, понятной, необходимой для жизни… Читая раньше книги, я искала в них героинь, на которых хотела бы быть похожей. Но таких героинь не находила. В вашей же книге я такую героиню нашла. Рита Устинович была настоящим, хорошим товарищем, она уважала своих товарищей и они ее уважали, и вообще при ней и с ней никто не мог себе позволить сделать то, что позволил бы сделать при ком-нибудь и с кем-нибудь другим. При ней никто не мог сказать плохое слово. Образ Риты Устинович дал мне ответ на вопросы, над которыми я за последнее время часто задумываюсь… Все замечательные качества вашей книги увеличивают еще то, что все в ней написанное – правда»[96]96
  Подлинник письма хранится в Сочинском музее Н. Островского.


[Закрыть].

Необходимая для жизни книга! Многим ли писателям, даже величайшего таланта, доставалась на долю такая оценка их произведений? Какое из других признаний, какая из других оценок могут сравниться с этой?

Когда моряков-подводников, поставивших рекорд длительности плавания, спросили: «Чем вы занимались в редкие минуты отдыха?» – они ответили: «Читали «Как закалялась сталь».

Бойцы Среднеазиатского военного округа, пересекшие безводные пространства пустыни, на привале обращались к книге Островского, и она помогала им преодолевать усталость.

Туберкулезные больные Баландинского санатория советовали пользоваться романом как лечебным средством. «Я считал себя уже погибшим, – сказал один из них, – но после прочтения «Как закалялась сталь» ощутил новый приток сил, энергии. Я понял, что еще не погиб и что сопротивление не напрасно. Не врач, а больной Павел Корчагин вернул меня к жизни».

Обо всем этом спешили сообщить Островскому, и он поистине был счастлив, слыша многоголосые, восторженные, братски родные отклики.

Его взволнованно спрашивали:

«Переведена ли «Как закалялась сталь» на языки зарубежных народов?.. Понимают ли те, кто этим делом ведает, всю необходимость распространения там твоей книги?»

Ему желали крепкого здоровья и долгой жизни, сил и бодрости.

Молодой рабочий, вспоминая, что радио дало Павлу Корчагину «жизнь, от которой он отброшен», заботился: стоит ли у постели Островского радиоприемник?

Чувашский актер хотел порадовать его обещанием, что он правдиво передаст в своей игре характер героев «Как закалялась сталь».

Из городов Орджоникидзе и из Симферополя простые советские люди считали своим долгом сообщить адреса врачей и клиник, которые помогут ему прозреть и стать на ноги.

«У Коли теперь жнива, – писала об этом времени Ольга Осиповна, – и жнива обильная. Он собирает теперь то, что посеял за все годы своей жизни. Массу писем он получает со всех сторон Союза. Его здоровье тает, как свеча. Он чувствует скорую развязку и спешит жить. Он говорит, что должен спешить, чтобы написать все то, что он наметил написать. Теперь у него идет сильная борьба, и чем слабее здоровье, тем больше он на него нажимает. Никакие и ничьи советы на него не могут действовать. Поддерживает в нем силы забота партии и народа»[97]97
  Из писем О. О. Островской. Архив Сочинского музея Н. Осировского.


[Закрыть].

ЦК комсомола Украины постановил обсудить книгу Островского во всех ячейках и школах. «Этого я, признаюсь, не ожидал», – писал он. Радуясь тому, что он, наконец, вернулся снова в строй действующей армии советских людей, торжествуя от сознания, что его слово стало его делом, что он активно участвует в великом походе народа, в героических битвах за коммунизм, Островский спешил жить, то-есть работать.

– Надо работать, ибо жизнь – это труд, а не копчение неба.

– Я давно думал, Рая, можно ли применить понятие «слава» к тому, что происходит вокруг моего имени, – делился он с женой. – Потом испугался своих мыслей; они показались мне пошлятиной. А вот сейчас опять нет. Все-таки хорошее слово «слава», это его на западе изгадили… А у нас слава пахнет по-другому… Вот…

Обычным коротким движением одной лишь кисти он приподымал полученные за день письма.

– Такая слава не щекочет мелкого самолюбия. Такую славу не купить за деньги. Отдай кровь и жизнь за самое великое, за счастье своего народа, и он одарит тебя такой славой, что начинаешь жалеть, почему ты не можешь повторить жизнь, чтобы еще раз отдать ее в полное распоряжение родины.

Молодой писатель чувствовал себя должником. Он стремился скорее и полноценнее оплатить свой долг. «Нужно оправдать доверие и надежды партии. Пока есть силы, нужно написать молодежи пару книг».

Еще в 1933 году Островский задумал новый роман «Рожденные бурей». В печать проникло сообщение о нем. И ежедневный, все возрастающий поток устремленных к нему молодых, страстных, душевных писем торопил. Необходимо было спешить, ведь «развязка» действительно могла грянуть в любой день, в любой час.

Вот одно из писем, призывавших его к труду:

«Дорогой товарищ Островский! Мы с нетерпением ждем твоего нового романа «Рожденные бурей». Пиши его скорее. Ты должен сделать его прекрасно. Помни, мы ждем эту книгу».

«Мы» – это читатели. Миллионы читателей!

И вот ответ на их письмо:

«Для меня качество второй книги – дело чести. Я буду над ней работать настойчиво, любовно, вкладывая все, что дали мне пятнадцать лет моей коммунистической жизни. Большая победа первой книги не может закружить мне голову. Я не зеленый юноша, а большевик, который знает, как далека еще до совершенства и действительного мастерства моя первая книга».

Всю вторую половину 1934 года, после выхода в свет «Как закалялась сталь», Островский занят мыслями о романе «Рожденные бурей». Он составлял эскизные наброски плана, уточнял сюжет.

Не так легко подняться на новую, более высокую ступень творчества, добиться желаемого качества второй книги. «Я учусь упорно и настойчиво, – писал он 7 июля 1934 года. – Мне читают так много, пока не иссякнут у нас обоих силы – у меня и у читающего…»

Островский не просто перечитывает, – он тщательно исследует «Войну и мир» и «Анну Каренину» Льва Толстого.

Так же вслушивается он в мысли, высказанные в литературно-критических статьях А. М. Горького. Островский конспектирует их; он просит доктора Павловского выписать те места, которые нужно ему продумать. Вот, например, некоторые из этих выписок:

«…В нашей литературе не было и нет еще «романтизма», как проповеди активного отношения к действительности, как проповеди труда и воспитания воли к жизни, как пафоса строительства новых ее форм и как ненависти к старому миру, злое наследие которого изживается нами с таким трудом и так мучительно. А проповедь эта необходима, если мы действительно не хотим возвратиться к мещанству, и далее – через мещанство – к возрождению классового государства, к эксплоатации крестьян и рабочих паразитами и хищниками.

Именно такого «возрождения» ждут, о нем мечтают все враги Союза Советов, именно ради того, чтобы понудить рабочий класс к восстановлению старого, классового государства, они экономически блокируют Союз. Литератор-рабочий должен ясно понимать, что противоречие между рабочим классом и буржуазией – непримиримо, что разрешит его только полная победа или же гибель. Вот из этого трагического противоречия, из трудности задач, которые повелительно возложены историей на рабочий класс, и должен возникнуть тот активный «романтизм», тот пафос творчества, та дерзость воли и разума и все те революционные качества, которыми богат русский рабочий-революционер».

(«О том, как я учился писать», 1928)

«Писатель обязан все знать – весь поток жизни и все мелкие струи потока, все противоречия действительности, ее драмы и комедии, ее героизм и пошлость, ложь и правду. Он должен знать, что каким бы мелким и незначительным ни казалось ему то или иное явление, оно или осколок разрушаемого старого мира, или росток нового».

(«Письма начинающим литераторам», 1930)

«Литератор должен знать если не все, то как можно больше об астрономе и слесаре, о биологе и портном, об инженере и пастухе и т. д.»

(«О кочке и о точке», 1933)

«Наша молодая драматургия – ниже героической нашей действительности, а основное назначение искусства – возвыситься над действительностью, взглянуть на дело текущего дня с высоты тех прекрасных целей, которые поставил пред собой рабочий класс, родоначальник нового человечества. Мы заинтересованы в точности изображения того, что есть, лишь настолько, насколько это необходимо нам для более глубокого и ясного понимания всего, что мы обязаны искоренить, и всего, что должно быть создано нами. Героическое дело требует героического слова».

(«О пьесах», 1933)

В глубоком обдумывании этих горьковских мыслей сказалось пристальное внимание Островского к вопросу о роли и долге писателя, то-есть своем новом месте в боевом строю.

Сама жизнь дала молодому писателю наиболее полный ответ на его мысли.

17 августа 1934 года в Москве открылся первый Всесоюзный съезд советских писателей. Островский внимательно следил за работой съезда. От строки до строки прочитывалось ему все, что появлялось в газетах. Позже он изучал материалы съезда по стенографическому отчету, особенно вслушиваясь в слова А. А. Жданова, доклад и заключительное слово А. М. Горького.

Партия устами товарища Жданова напутствовала писателей:

«Создавайте творения высокого мастерства, высокого идейного и художественного содержания.

Будьте активнейшими организаторами переделки сознания людей в духе социализма.

Будьте на передовых позициях борцов за бесклассовое социалистическое общество».

Горячо воспринял это напутствие Островский. Им владело беспредельное желание вложить в страницы будущей книги всю страсть, все пламя сердца, чтобы она звала молодежь к борьбе, воспитывала в ней беззаветную преданность нашей великой партии.

«Делаю все, чтобы второе дитя выросло красивым и умным», – писал он А. Караваевой.

Но приступив к новой работе, писатель сразу же столкнулся с новыми трудностями. Их нельзя было преодолеть без поездки в Москву.

Задуман роман на материале времен борьбы с белополяками, а под руками – никакой литературы.

В письме от 22 ноября 1934 года мы читаем:

«…И вот здесь сразу же натыкаюсь на полное отсутствие исторического материала, то-есть у меня нет книг, брошюр, статей военного и политического характера, охватывающих 1918, 1919, 1920 годы в наших взаимоотношениях с Польшей. То, что есть в моей памяти от давно прочитанного, виденного и слышанного, недостаточно для основы политического романа. Нужно прочесть все заново, продумать и обобщить».

Он хотел порыться в документах, первоисточниках, ознакомиться с показаниями врага.

«Возможно, есть переведенные с польского на русский язык мемуары Пилсудского или какого-либо иного белопольского лидера? – спрашивал он москвичей. – Проработать эту фашистскую литературу мне было бы полезно. Врага надо изучить, тогда вернее будет удар».

Наконец его интересовали живые участники и свидетели событий, о которых предстояло рассказать.

«Особенно важно мне рассказать о первых ростках и собирании сил братской компартии Польши. Конечно, никакая книга не может мне заменить живой рассказ о живых людях; живые люди в художественном произведении почти все. Вот почему мне так нужна Москва…»

Островский не собирался зимовать в Сочи, тем более, что погода резко изменилась, начались бесконечные осенние дожди, уехали московские гости, стало тоскливо. Однако хлопоты по жилищным делам в Москве затянулись, и он вынужден был остаться в Сочи.

В Сочи он пережил тяжелую весть о злодейском убийстве Сергея Мироновича Кирова. «…И вот это гнусное убийство, – писал он, потрясенный, А. Караваевой. – Этот удар заполнил все. Подумай, Анна, каких гадин вырастила зиновьевщина!»

Охваченный гневом к врагам народа – фашистским убийцам – Островский в первых же числах декабря начинает диктовать свой антифашистский роман «Рожденные бурей».

Он с головой ушел в новую работу.

«Я работаю каждый день по шесть с половиной часов, – писал он 1 января 1935 года. – Пишу с десяти до трех с половиной, затем обед, отдых, вечером читаю книги. Пишу медленно, одну печатную страницу в день. Дело ведь не в количестве».

Он продвигается вперед медленно, но упорно. В начале января нового 1935 года готовы уже вчерне две главы. Первыми читателями и критиками этих глав были члены литературного кружка клуба «Профинтерн». На квартире Николая Алексеевича состоялось чтение и обсуждение написанного.

Островский трудно переносит дождливую сырую сочинскую зиму. Работу тормозит то вспышка гриппа, то двухсторонний плеврит. Врачи категорически запретили ему писать и даже читать. «Все кругом зовет к труду и действиям, а я засыпался», – пишет он И. П. Феденеву. Болезнь отрывает его на полтора месяца от труда; он подчиняется врачам, чтобы скорее вернуться к работе. Возвратившись же к ней, Островский наверстывает упущенное.