Текст книги "Шекспир. Краткая документальная биография."
Автор книги: Сэм Шенбаум
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)
О том, какого рода образования Шекспир удостоился, если здесь уместно такое выражение, под руководством своих учителей, можно высказать лишь предположения. Долгий учебный день начинался в шесть или семь утра. Уроки продолжались до одиннадцати с коротким перерывом на завтрак. Затем после второго завтрака, в час дня; занятия возобновлялись и продолжались обычно без всяких перерывов до пяти или шести часов вечера. (И так шесть дней в неделю почти круглый год.) Каждый день начинался и заканчивался молитвой. Все остальное время учащиеся усердно занимались латинской грамматикой. "Краткое введение в грамматику" Уильяма Лили, украшенное гравюрой с изображением отроков, стремящихся сорвать соблазнительный запретный плод на древе познания, было официально разрешенным учебником. Он состоял из двух частей. В первой излагались "основы и правила грамматики" на английском языке; вторая часть – "Brevissima Institutio" ("Краткое поучение") – была целиком на латыни. Эту книгу учащиеся механически заучивали наизусть и таким образом одолевали склонения и спряжения.
Свои школьные годы Шекспир с горькой насмешкой вспоминает в IV акте "Виндзорских насмешниц". В комедии назойливый пастор-педагог сэр Хью Эванс, который, по выражению Фальстафа, несет уэльский вздор и "у которого во рту каша вместо английского языка", экзаменует несчастного Уильяма, проверяя его знания, чтобы успокоить недовольную мать мальчика. "Сэр Хью, мой муж говорит, что книги пока что не прибавили ни капли ума нашему сыну". Блистательно опровергая это обвинение, наставник ни на шаг не отступает от "Введения" Лили, порой цитируя его слово в слово, хотя содействие, которое ему оказывает миссис Куикли, не имеет никакого отношения к знанию грамматики.
Эванс: Ну, а как будет винительный падеж – accusative?
Уильям: Accusative – hinc.
Эванс: Запомни же, дитя мое, accusative – hiinc, hanc, hoc.
Миссис Куикли: Хунк, хок!.. Не понимаю, что это за язык такой – не то лай, не то хрюканье.
Эванс: Бросьте эти глупости, женщина! А ты, Уильям, скажи мне, как это будет в звательном падеже – vocative.
Уильям: Гм, vocative, гм...
Эванс: Запомни, Уильям, vocativo – caret [Отсутствует. – Перев.]
Миссис Куикли: Что, что? Покатила и шпарит? Ничего не понимаю!
Эванс: Угомонитесь, женщина.
Миссис Пейдж: Помолчите.
Эванс: Как будет родительный падеж множествевивго числа, Уильям?
Уильям: Родительный падеж?
Эванс: Да, родительный.
Уильям: Horum, harum, horum.
Миссис Куикли: Ничего не разберу... То ли хари поют хором, то ли харям дают корм...
{Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т. 4, с. 333-334.}
Кое-кто допускал, что школьный учитель Шекспира Томас Дженкинс, судя по его имени, был уроженцем Уэльса и усматривал в сэре Хью Эвансе слегка сатирический портрет этого педагога. Однако Дженкинс был (несмотря на его предполагаемую родословную) уроженцем Лондона. Всегда опасно читать пьесы Шекспира как некие pieces a clef [пьесы с ключом].
Год за годом трудясь над латынью, дети находили необходимое применение грамматике Лили. За примерами они должны были обращаться к другим источникам, в первую очередь к такому собранию коротких изречений латинских авторов, как знаменитые "Sententiae Pueriles" ["Поучения для детей"], составленные Леонхардусом Кулманнусом, – к этой "куче сухих нравоучительных изречений...", по выражению одного из старинных педагогов, которую уместнее было бы назвать "Sententiae Seniles" ["Старческие поучения"][6.27]
[Закрыть]. Затем следовали нравоучительные сентенции из «Катона» Эразма Роттердамского. Его читали во втором классе вместе с Эзопом в латинском переводе и с моральными поучениями. Иногда эти тексты ставились по воспитательному значению на второе место после Священного писания. «Насколько я могу судить, вслед за библией у нас нет лучше книг, чем Catonis scripta и Fabulas Esopi (труды Катона и басни Ээопа)», – говорил Мартин Лютер.[6.28]
[Закрыть] Затем в программу обучения входил Теренций. Читали также Плавта, хотя не так часто, и в некоторых школах дети в качестве еженедельного упражнения разыгрывали сцены из этих авторов. Так Шекспир познакомился с классической комедией и пятиактyой структурой пьес.
В третьем классе учеников знакомили с тогдашними латинскими нравоучительными поэтами. В их числе был Палингениус, у которого в "Zodiacus Vitae" ["Зодиак жизни"] Шекспир вычитал возвышенную банальность, что весь мир – театр. Он читал также Баптисту Спаньиоли, которого называли Мантуанцем, этого кармелита, чьи буколические эклоги, плоды уединенья, обязательно изучали в английских грамматических школах. В Мантуе герцог увековечил славу Баптисты мраморной статуей, увенчанной лавром, которую он поставил рядом с памятником Вергилию. Шекспир прославил Баптисту в "Бесплодных усилиях любви": "О добрый старый Мантуанец! – восторженно провозглашает Олоферн, перед тем как процитировать начальные строки из "Bucolica". – Смею сказать в тебе то же, что путешественники о Венеции:
Поскольку эти похвалы изрекает педант, вряд ли они не приправлены иронией. Вполне возможно, что их создатель никогда не заглядывал дальше первой эклоги. На этих примерах мальчики учили грамматику. Они пополняли свой словарь, заучивали наизусть «Краткий словарь» Уителза или подобного рода компиляции и после такой подготовки могли приступить к самостоятельному составлению латинских фраз, что и делали, переводя отрывки из Женевской библии. Латинской разговорной речи они учились по разговорникам Кордериуса, Галлуса или Вивеса или же по литературным диалогам Касталио и Эразма Роттердамского – все эти гуманисты ныне забыты, кроме Эразма и Вивеса (которого помнят по крайней мере в Англии). Так обучались в первые три или четыре года.
В 1574 или 1575 г. Шекспир должен был перейти от младшего школьного учителя к старшему и начать заниматься по курсу обучения высшей ступени. Теперь учащимся преподавали риторику и, для того чтобы последняя была хоть сколько-нибудь понятна, логику. В качестве текстов они использовали "Ad Herennium" ["Риторика к Гереннию"] Цицерона (для общего кругозора) и "Topica" ["Топика"] (для inventio [изобретения] Сузенбротуса (для elocutio изучения тропов и речевых фигур), "Copia" Эразма Роттердамского (для практического elocutio) и Квинтилиана, величайшего оратора. По этим образцам дети составляли послания, затем сочинения на заданную тему и, наконец (это была вершина изучения риторики в грамматической школе), речи и декламации. Вслед за прозой шли стихи. "Хотя поэзия служит скорее для украшения, нежели для необходимого применения, – снисходительно замечает один из тогдашних авторитетов, – ...учащимся не повредят также поэтические упражнения еще и потому, что они способствуют развитию остроты ума, и потому, что весьма похвально, когда учащийся умеет писать гладкие и правильные стихи, то есть умеет уместить; большое количество превосходного материала на неболь шом пространстве"[6.30]
[Закрыть] {Позднее Джон Кларк высказал более обывательскую точку зрения на искусство версификации: «В лучшем случае с его помощью можно лишь развлекаться, это искусство не намного выше игры на скрипке.... Если бы ко мне обратились за советом, я бы полностью оградил мальчиков от подобных занятий... Маранье жалких стишков никак не развивает их способностей» (An Essay upon the Education of Youth in Grammar Schools, 1720, p. 65-67. – Цит. в: Baldwin Т. W. William Shakspere's Small Latine and Lesse Greeke (Urbana, 111., 1944), p. 462-463.}.
Итак, учащиеся знакомились с Овидием, Вергилием и Горацием. Излюбленным пособием в школе были произведения Овидия, особенно его "Метаморфозы", которые остались на всю жизнь любимой книгой Шекспира. К этим; поэтам можно добавить Ювенала ("каналья сатирик" Гамлета) и Персия. По истории мальчики читали Саллюстия и Цезаря, а в "De Officiis" ["Об обязанностях"] Цицерона они черпали нравоучительную философию. Таким образом, Шекспир приобрел "немного латыни", не столь уж малые знания по понятиям позднейших эпох, как это казалось Джонсону. В высшей ступени школы ему предстояло приобрести еще "меньше" знаний греческого языка, по Новому завету на этом языке – первому пособию для составления грамматических конструкций.
Таково в общих чертах то образование, которое давала грамматическая школа елизаветинских времен. Школа предлагала учащемуся столько знаний в литературе, сколько можно было предложить в то время начинающему литератору. Университеты мало что могли к этому добавить, так как в их задачу входило обучение молодых людей медицине, праву и прежде всего богословию. Разумеется, в юридических школах учащиеся оказывались в избранном литературном кругу, где кое-кто, например ворчливый сатирик Джон Марстон, почерпнул многое; но литературное окружение не может заменить литературного образования.[6.31]
[Закрыть] Профессии литератора, как известно, тогда не существовало.
"Что из этого следует?" – так назвал Т. У. Болдуин последнюю главу своего монументального исследования, "Шекспир: немного латыни еще меньше греческого" делает такой вывод:
Если Уильям Шекспир получил такое образование, какое давала грамматическая школа в его время или близкое к тому, то литературно он был образован ничуть не хуже, чем любой из его современников. По крайней мере нет необходимости ссылаться на какие-то чудеса, объясняя то знание классической литературы и ее приемов, которое обнаруживает Шекспир. Грамматическая школа в Стратфорде могла дать все, что требовалось. Чудо заключается в чем угодно, только не в этом, – это старое как мир чудо гениальности.[6.32]
[Закрыть]
Это чудо обнаружило себя в Лондоне, а не в Стратфорде, и его масштабы были осознаны не тогдашним, а последующими поколениями. В глазах учителя Дженкинса другие его ученики могли подавать большие надежды, чем Шекспир. Разумеется, никто лучше не оправдал этих академических упований, чем Уильям Смит, крещенный через полгода после Шекспира, 22 ноября 1564 г., шестой сын олдермена Уильяма Смита, галантерейщика, который проживал в Нью-Хаус на Хай-стрит. Семейство Смитов, очевидно, пользовалось любовью приходского священника Бретчгердла, который на смертном одре и «наказанный рукой господней» завещал книги из своей библиотеки пяти мальчикам в этой семье и оставил шиллинг младшему Уильяму (Бретчгердл не упоминает в своем завещании никого из Шекспиров). Из двадцати мальчиков, крещенных в Стратфорде в год рождения Шекспира, только один – Уильям Смит, получил впоследствии университетское образование. Он был зачислен в Уинчестер-Колледж и в 1583 г. принят в Эксетер-Колледж Оксфордского университета. К этому времени семья Смитов переехала в Вустер. Получив степень бакалавра, Уильям Смит жил некоторое время в Уолтем-Кросс, а затем поселился в Лафтоне, в графстве Эссекс, где получил место школьного учителя. Вот кто был самым способным учеником в классе Шекспира.
В следующем столетии стало известно о другом незаурядном стратфордском юноше, современнике драматурга. Сплетник Обри, получавший сведения от "некоторых соседей", сообщал; "В то время в городе был другой мальчик, сын мясника, вовсе не уступавший ему [Шекспиру] в природной сообразительности, он был сверстником [Шекспира] и его знакомым, но умер в юности".[6.33]
[Закрыть] Возможно, столь необычной природной сообразительностью был одарен Адриан Тайлер, сын мясника на Шип-стрит, служившего констеблем вместе с Джоном Шекспиром. Сам драматург вспомнил о брате Адриана Ричарде, когда составлял свое завещание, так что семьи, очевидно, поддерживали дружеские отношения в течение всех этих лет.[6.34]
[Закрыть] Однако рассказ Обри не является документальным биографическим свидетельством; он принадлежит к области мифов, к тем легендам и преданиям, которые обычно связаны с именами знаменитых людей. История умалчивает, действительно ли Стратфорд воспитывал некоего второго барда, который рано умер, и последующим поколениям придется удовлетвориться одним Шекспиром.
7
Ранние занятия и ранний брак
Мы не можем с уверенностью сказать, как долго Шекспир оставался в Новой королевской школе в Стратфордена-Эйвоне. В одном из документов начала XVIII в. говорится о том, что он не закончил обучения: стесненные обстоятельства Джона Шекспира и «нужда в его [то есть Уильяма] помощи дома вынудили отца забрать его оттуда». Так писал Николас Роу.[7.01]
[Закрыть] Даже если бы Уильяму было позволено закончить свое школьное образование (если бы такая благоприятная возможность существовала), все равно он, после того как ему исполнилось пятнадцать лет, столкнулся бы с необходимостью зарабатывать себе на жизнь.
Этих "самых способных и самых примерных учеников, – писал Томас Элиот в своем знаменитом трактате об образовании в высших сословиях, – после того как они овладевали разговорной латынью и знакомились с произведениями некоторых поэтов, родители забирали из школ"; они "либо отправлялись ко двору и становились лакеями или пажами, либо становились зависимыми от мастера подмастерьями".[7.02]
[Закрыть] Что касается Шекспира, то первая возможность казалась чрезвычайно привлекательной тем его биографам, которые жаждали наделить короля поэтов благородными связями. Узурпируя отцовские права, они давали его усыновить какому-нибудь аристократическому семейству, как будто столь возвышенные литературные творения никак не могли возникнуть на прозаической буржуазной почве. Вторая возможность – стать подмастерьем более соответствует действительности, и ее поддерживают самые ранние исследователи. Роу говорит, что отец принял своего старшего сына в «собственное дело». В своих кратких записях, сделанных в XIX в., Обри сообщил: «Его отец был мясником, и я слышал от некоторых соседей, что мальчиком он занимался отцовским ремеслом, по когда он резал теленка, то делал это весьма изящно и при этом произносил речь».[7.03]
[Закрыть] Гений может говорить даже устами подручного у мясника. Хотя до Обри доходили местные стратфордские предания (он сам на это указывает), в данном случае он заходит в своей путанице слишком далеко.
Перчаточники, как мы видели, не имели возможности приглядывать за убоем скота, который осуществлялся для их же нужд; и эта картина, изображающая одаренного чудо-подростка, подвигнутого на поэтические импровизации зрелищем бойни, весьма смехотворна. В одной из ранних пьес, во второй части "Генри VI", Шекспир вспоминает с характерным сочувствием к жертве жестокость скотобойни:
Но для юноши, выросшего среди фермеров, такого рода опыт вполне естествен. Он мог приобрести его в Снитерфилде, где его дядя Генри занимался сельским хозяйством. Спускаясь к Эйвону от Хенли-стрит, он должен был проходить мимо боен в Мидл-Роу, за которыми находились мясные лавки сварливого Ралфа Коудри. Но можно и иначе интерпретировать сообщение Обри. Нет ли в его рассказе намека на смутное и искаженное воспоминание об участии юного Шекспира (с чашей, ковром, рогами, ножом и фартуком мясника) в рождественской пьесе-пантомиме об убиении тельца? Эта традиционная пантомима разыгрывается и в наше время в некоторых английских селениях.[7.05]
[Закрыть] Впрочем, это не имеет значения. Во всяком случае, предположение о том, что Шекспир был подмастерьем в мастерской отца, представляется достаточно обоснованным.
Воспоминания об этом периоде жизни драматурга исследователи искали, и не напрасно, в собрании его сочинений, и с наибольшей любовью это делал собиратель древностей графства Уорикшир Эдгар Фрипп:
Уильям Шекспир упоминает о коже быков и лошадей, телячьей коже, овечьей коже, коже ягненка, лисы, собаки и о лайке. Он знает, что «воловья кожа» идет на башмаки, овечья – на уздечки. «Ведь пергамент выделывают, – спрашивает Гамлет, – из бараньей кожи?» Горацио отвечает: «Да, мой принц, и из телячьей также». Поэту было известно, что конский волос используют для тетивы луков, а «телячьи кишки» для скрипичных струн. Он упоминает о кожаных фартуках, о мужских кожаных куртках и кожаных флягах, о сумке «из свиной кожи», которую носили медники, и с юмором рассуждает о том, что дубленая кожа не пропускает воду. Он упоминает о «мясе и шкуре», о «сальных шкурах овец» и с очевидным удовольствием говорит про «белое руно» ягненка. Он знает, что оленья кожа дает лесничему дополнительный доход, и мы можем предположить, что его отец приобретал оленьи кожи у лесничих в окрестностях Стратфорда. Лайка (кожа козленка) упоминается весьма кстати. Благодаря своей мягкости и эластичности она использовалась для изготовления более изящных перчаток. Шекспир говорит о «податливой лайковой совести», которая может «вместить дары», если ее хозяин «соблаговолит растянуть ее», и об «остроумии» из «лайки, которая растягивается в ширину от дюйма до локтя». Это технический язык, заимствованный Шекспиром у отца-перчаточника. Он упоминает также о «лайковой перчатке», о том, как легко она выворачивается наизнанку.[7.06]
[Закрыть]
Будучи подмастерьем, Шекспир проводил свои дни среди груд товара, производившегося в отцовской мастерской и остро пахнувшего кожей, и все же он находил время и возможность для других занятий. Должно быть, в долгие летние вечера 1582 г. он не раз пробирался по узкой тропинке, которая вела на запад от его дома через зеленые поля к небольшому селению под названием Шотери, расположенному на расстоянии мили от Стратфорда, где проживало большое семейство Хетеуей. Шекспир ухаживал за старшей дочерью фермера и соблазнил ее, а возможно, она сама обольстила юношу. И в ноябре им было дано разрешение на брак. В наши дни посетители идут той же тропой к дому, известному с 1795 г. как дом Энн Хетеуей, но предместья, которые разрастаются быстрее сорняков, уже не позволяют почувствовать всю прелесть пасторальной прогулки.
Несомненно, женитьба – решающее событие в жизни большинства мужчин, но, если такое событие происходит в жизни национального поэта, оно приобретает роковое значение.[7.07]
[Закрыть] Этот брак породил странные биографические фантазии романтические, сентиментальные, женоненавистнические, более всего напоминающие ту «вымученную паутину учености», которую, по словам Фрэнсиса Бэкона, философы-схоласты плетут из «ограниченного материала и безграничного возбуждения ума». Серьезный биограф должен устранить эту паутину, с возможной объективностью исследуя те факты, которые обнаружились благодаря счастливой случайности или усердным поискам. Эти факты, по правде сказать, порой озадачивают.
Брак Шекспира был заключен через посредство вустерского епархиального консисторского суда, и относящиеся к этому событию записи и ныне открыты для исследователя в архиве этой канцелярии. Сам факт существования такого рода документов вызывает интерес, ибо во времена Шекспира, как известно, свидетельств о браке не существовало. Для заключения признаваемого законом союза, гарантирующего право на приданое и наследственные права, требовалось всего лишь трехкратное оглашение имен вступающих в брак, которое должно было производиться в церкви последовательно в течение трех воскресных или праздничных дней, с тем чтобы всякий, кто был осведомлен об обстоятельствах, способных помешать этому супружеству, мог выступить с протестом. После этого происходила церемония бракосочетания в присутствии семьи, друзей и соседей. Обычным местом ее проведения была приходская церковь невесты, и запись о бракосочетании вносилась в приходскую книгу. Но данный брак заключался в особых обстоятельствах. Жених не достиг совершеннолетия [21 года], а его невеста была беременна. Интересное положение Энн Хетеуей стало очевидно лишь позднее; ей предстояло рожать не раньше мая, но так или иначе с заключением брака нужно было спешить, так как каноническое право запрещало просить об оглашении имен в течение определенного времени, а именно в период начиная с воскресенья, выпадавшего на рождественский пост, и до окончания крещенской недели; в 1582 г. этот промежуток длился со 2 декабря по 13 января. В ноябре того года последние три дня, удобные для оглашения имен, вступающих в брак, приходились на воскресенья 18 и 25 ноября и на день св. Андрея – 30 ноября. Эта возможность была упущена. Может быть, юному Шекспиру потребовалось время, чтобы преодолеть сопротивление отца? Во всяком случае, лишь 27 ноября двое друзей семейства невесты отправились в Вустер, расположенный на расстоянии 21 мили к западу от Стратфорда, чтобы получить обычное разрешение, которое запрашивалось в таких случаях в консисторском суде, занимавшем западную часть южного придела вустерского кафедрального собора. Может быть, Уильям тоже ехал с ними, "возможно, с Энн, которая сидела позади него на коне", как услужливо предполагает один из биографов. Но будучи несовершеннолетним, он мало чего мог добиться своим присутствием. В те времена епископом Вустера был Джон Уитгифт, которого вскоре перевели в епархию Кентербери; он ревностно боролся против церковных злоупотреблений, а в отношении канонического права был сторонником строгого соблюдения законов. Консисторский суд возглавляли его чиновники: председатель (в 1582 г. этот пост занимал Ричард Коузин) и регистратор Роберт Уормстри, исполнявший функции его старшего помощника. Власть, которой они были облечены, позволяла им допускать исключения из обычных правил, определявших порядок заключения брака.
Такие допущения делались в форме разрешений, адресованных священнику (иногда поименованному) той церкви в которой должно было происходить бракосочетание (необязательно в том приходе, где жила пара); в них излагались особые условия, касавшиеся оглашения имен. В некоторых случаях вступавших в брак "сначала по закону дважды допрашивали, а затем оглашали их имена"; иногда всего один раз, вероятно на пороге храма во время службы. Нам даже известно одно разрешение, в котором сводилось вовсе обойтись без оглашения. Получение таких разрешений было делом довольно обычным; в 1582 г вустерский консисторский суд выдал по меньшей мере 98 таких разрешений. Чтобы получить разрешение, просители должны были запастись несколькими документами подтверждавшими отсутствие тех несообразностей, которые должны были устраняться посредством оглашения имен. Эти бумаги включали в себя: 1. Клятвенное заверение, в котором приводилось имя, адрес и род занятий жениха и невесты, свидетельство о согласии родителей или опекунов и перечень причин для освобождения от полного обряда оглашения; 2. Письмо от тех же родителей, или опекунов, или от лица, непосредственно известного суду, в котором бы удостоверялось, иногда клятвенно, что никаких препятствий со стороны закона для заключения брака не существует; 3. Гарантию или обязательство, освобождающее епископа и его чиновников от ответственности в случае, если какой-либо судебный иск будет следствием предоставления разрешения. После того как эти документы были приняты, просители выплачивали вознаграждение от 3 шиллингов 8 пенсов до 10 шиллингов 4 пенсов, в зависимости от условий освобождения от оглашения имен. Взамен им выдавалось разрешение, которое хранилось, вероятно, у приходского священника или того священника, которому оно было адресовано. Судебный клерк фиксировал это разрешение в епархиальной книге. После этого жених и невеста могли свободно сочетаться браком. Из этих перечисленных документов наибольший биографический интерес мог бы представлять первый, но, к несчастью, ни одного клятвенного заверения XVI в. в вустерской епархии не сохранилось. Не уцелело с тех времен и ни одного разрешения. Из брачных документов Шекспира у нас есть лишь гарантия и выписка из разрешения. Они отвечают на некоторые вопросы и ставят новые.
Изложенное в сухих официальных терминах подобных документов, это обязательство (датированное 28 ноября) устанавливает, что Уильям Шекспир и "Энн Хетеуей, девица из Стратфорда вустерской епархии", могут, имея согласие невесты, законным образом совершить торжественный обряд бракосочетания и затем жить вместе в качестве мужа и жены, после того как каждый из них объявит о предстоящем браке, то есть они могут вступить в брак доказав отсутствие каких-либо препятствий в виде ранее включенных брачных контрактов или кровного родства или тому подобного. Если же законность этого союза будет впоследствии поставлена под сомнение, денежная гарантия 40 фунтов стерлингов, представленная двумя поручителями, будет взыскана с них в качестве штрафа "в подтверждение непричастности его преосвященства сэра Джона, епископа Вустера, и его чиновников". В те дни 40 фунтов составляли значительную сумму, и рискнуть ею было не так-то просто. Интересно, что Энн фигурирует в документе как девица. Некоторые вустерские гарантии оскорбительным образом различают "девиц" и "одиноких женщин", но епископские чиновники, по всей вероятности, не проявили чрезвычайного любопытства относительно девственности или отсутствия таковой у невесты.
Поручители Фалк Сэнделс и Джон Ричардсон охарактеризованы в данной гарантии как стратфордские земледельцы ("...Fulconem Sandells de Stratford in coinitatu Warwicensi, agricolam, et Johannena Rychardson, ibidem agricolam"). В действительности они занимались сельским хозяйством в Шотери, селении, относившемся к стратфордскому приходу, и были друзьями отца невесты. Вот все, что мы могли заключить из завещания Ричарда Хетеуея, в котором он называет своего "верного" друга и соседа Сэнделса одним из двух наблюдателей (мы бы сказали – доверенных лиц); Ричардсон заверил своей подписью это завещание. То, что в названной гарантии не упомянут ни один представитель семейства Шекспиров, вызывало мрачные подозрения у тех, кто склонен к подозрениям. "Преимущественное положение земледельцев из Шотери во время переговоров, предшествовавших браку Шекспира, указывает на действительное положение дел", – писал вполне авторитетно сэр Сидни Ли:
Сэнделс и Ричардсон, представлявшие семейство невесты, несомненно, захватили инициативу в этом деле, так что Шекспир вряд ли имел возможность избегнуть того шага, который вследствие его близости с дочерью друга названных лиц представлялся необходимым для спасения ее репутации. Вероятно, брак был заключен без согласия родителей жениха, возможно, даже без их ведома, вскоре после подписания этого акта.[7.08]
[Закрыть]
Более того, священник, совершавший обряд, был «явно» «легкомысленного права». Слова «несомненно» и «явно» в данном случае употреблены, чтобы подчеркнуть некие отклонения от нормы и тайный сговор, никаких подтверждений которым не существует. Как мы уже видели выдача разрешения предполагала осведомленность или согласие отца жениха. Если бы последний захотел воспрепятствовать этому браку, ему нужно было бы лишь подать жалобу в консисторский суд. Судья консистории мог в редких случаях выдавать оспариваемое разрешение; однако никаких свидетельств о чрезвычайных обстоятельствах – таких, как попытка ограничить сына в правах или деспотическое упорство родителя, – в данном деле не существует. Вовсе не проявляя легкомыслия, священник, следовавший указаниям своего епископа, изложенным в разрешении, попросту исполнял свой долг. По обычаю того времени, поручители чаще всего бывали друзьями или родственниками невесты, так как именно незамужняя наследница – а не ее жених – более всего нуждалась в защите закона от охотников за приданым.
Энн Хетеуей действительно была наследницей. К такому заключению можно прийти даже в наши дни, судя по тому, насколько просторен и основателен был принадлежащий ей дом – не какой-нибудь сельский домишко, а состоявший из двенадцати комнат большой длинный жилой дом на ферме, который и сейчас стоит отчасти скрытый за поворотом узкой дороги, ведущей в Стратфорд, в нескольких метрах от небольшого ручья, протекающего через Шотери. Во времена Шекспира этот дом, должно быть, стоял почти на самой опушке Арденского леса. Дом расположен в местности, похожей на ту, которую описывает Селия в комедии "Как вам это понравится", говорz о жилище "на опушке леса... среди олив":
хотя оливы Арденского леса не росли в реальном лесу Энн Хетеуей.
Этот дом, который оставался собственностью семьи Хетеуэй до 1746 г., имел прочный каменный фундамент и бревенчатый каркас, проемы которого заполняла нанесенная на плетеную сетку штукатурка, а также открытые бревенчатые балки потолка. Самая старинная часть этого дома, которую датируют по крайней мере XV в., состоит из зала или гостиной, которая образована двумя нишами глубиной около 4 метров каждая, и двухэтажного восточного крыла. Сложенные из камня камины с дубовыми ригелями, один шириной 2,5 метра, другой – около 3 метров, появились здесь в следующем столетии, когда был надстроен верхний этаж, на котором были устроены комнаты. Массивный старинный очаг сохранился в кухне до наших дней, а поднявшись по лестнице, можно видеть кровать четы Хетеуей со столбами, покрытыми искусной резьбой (в завещании Ричарда упомянута "двуспальная кровать в моей комнате"). Осталась невредимой и маслобойня, или кладовая для хранения масла. Это было жилое помещение фермы, и в прежние времена его окружали другие хозяйственные постройки. Хетеуеи называли свой надел фермой "Хьюлэндс", на земле которой площадью в пол-ярдленда {Ярдленд – старинная мера площади (около 30 акров). Прим. перев.} (от 10 до 23 акров) паслись овцы. Этого пастбища теперь нет. Однако палисадник с его лекарственными растениями, розами и цветущим горошком все еще существует, так же как и фруктовый сад, где благоухают цветы и яблони и жасмин лепится к стенам дома.[7.10]
[Закрыть]
Хетеуеи были состоятельными уорикширскими иоменами, и уже не первое их поколение обитало в Шотери. Дед Энн упоминается как лучник в списках военных наборов. Он служил в своем приходе церковным сторожем констеблем, удостоверителем и был одним из двадцати полномочных граждан Старого Стратфорда (состоятельные граждане, числом не менее двадцати, заседавшие дважды в год в Большом суде или Открытом суде {Таких судов было два – один для Стратфорда и другой для окрестных поселений – Старого Стратфорда, Шотери и Уэлкок См.: "Minutes and Accounts of the Corporation of Stratford-up0" Avon", под редакцией Ричарда Сэведжа и Эдгара Фрпппа, издан" общества Дагдейл (Oxford and London, 1921-1930), I, p. XXIH-}). При распределении налогов в 1549-1550 гг. его имущество было оценено в значительную сумму – 10 фунтов стерлингов. После его смерти его сын Ричард продолжал заниматься сельским хозяйством на еще пол-ярдленде земли, называвшейся "Хьюлэнд", а также на небольшом холме и на пол-ярдленде под названием "Хьюлинс", а также на ярдленде рядом с домом, которым впоследствии владел некий Томас Перкинс; в общей сложности владения Ричарда составляли от 50 до 90 акров земли. Ричард нанимал пастуха, Томаса Уиттингтона, и в своем завещании не забыл уплатить тому сумму в 4 фунта 6 шиллингов 8 пенсов, которую был ему должен; мы еще вернемся к этому Уиттингтону. Хетеуеи и Шекспиры знали друг друга, так как Джон Шекспир в сентябре 1566 г. выступал поручителем Ричарда на двух судебных процессах и был призван заплатить по задолженности Ричарда Джону Пейджу и Джону Бидлу. Вероятно, Ричард Хетеуей был женат дважды и имел детей от обеих жен. Семь из них были живы, когда он писал свое завещание. Джоан, его вторая жена, если она была его второй женой, пережила своего мужа на много лет; к весне 1601 г. относится упоминание о ней как о "недавно скончавшейся Джоан Хетеуей". К этому времени Ричард уже двадцать лет как лежал в могиле.
