Текст книги "И пели птицы..."

Автор книги: Себастьян Чарльз Фолкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

2

Проснувшись поутру отдохнувшим, с ясной головой, полным интереса к окружающей новизне, Стивен решил не думать о событиях ночи и попросил, чтобы Азер показал ему свою фабрику.

Они покинули фешенебельный бульвар и направились в квартал Сен-Лё, походивший, по мнению Стивена, на средневековую гравюру, – ряды остроконечных домов тянулись над каналами вдоль мощеных булыжником улиц. Бельевые веревки нависали над ними, привязанные к водосточным трубам и вделанным в стены зданий крюкам; оборванные дети играли на мостах в прятки или бегали вдоль железных ограждений, колотя по ним палками. Женщины тащили в ведрах воду, за которой специально приходили в зажиточные кварталы, и несли своим многочисленным отпрыскам – в единственную комнату, дававшую приют всей семье, или – если речь шла о переселенцах из сельской Пикардии, стекавшихся сюда в поисках работы, – в одну из времянок, сооруженных на задних дворах перенаселенных домов. Все здесь полнилось шумом нищеты, производимым уличными сорванцами и их матерями, визгливо выкрикивавшими угрозы и предостережения или сообщавшими знакомым важные новости. Вокруг стоял гомон привычной тесноты, при которой ни у кого нет секретов от соседей; из булочных и лавок доносились громкие голоса; мужчины, толкавшие перед собой тачки или ведшие в поводу запряженных в тележки лошадей, по дюжине раз выкрикивали на каждом углу названия своих товаров.

Азер, проворно лавируя в толпе, вел Стивена под руку, – они перешли по деревянному мосту канал, обогнули грубияна-подростка, яростно поливавшего кого-то отборной бранью, и поднялись по пристроенной к стене большого здания чугунной лестнице, которая привела их в контору на втором этаже, расположенную над фабричным цехом.

– Садитесь. У меня назначен разговор с Меро. Он мой начальник производства и одновременно, в наказание и не знаю уж за какие мои грехи, – глава профсоюза.

Азер указал на кожаное кресло, стоявшее по другую сторону заваленного бумагами стола, а сам спустился по внутренней лестнице в цех, оставив Стивена разглядывать его сквозь стеклянные стены конторы.

Трудились в цехе по преимуществу женщины, сидевшие в дальнем его конце за прядильными станками, хотя были там и мужчины, и мальчики в кожаных кепках, также работавшие за станками или перевозившие в тележках на деревянных колесах пряжу либо рулоны готовой материи. Давно устаревшие прядильные станки издавали размеренный грохот, почти заглушавший крики десятника, краснолицего усача в немного не доходившем до лодыжек сюртуке. В ближнем конце цеха выстроились в несколько рядов швейные машины Зингера, колени управлявших ими рабочих поднимались и опускались, приводя в движение механизм, руки двигались туда-сюда, туда-сюда, словно регулируя напор текущей из огромного крана воды. Стивену, который провел немало часов на таких же предприятиях Англии, здешняя организация работы показалась устаревшей, – примерно так же улицы Сен-Лё представлялись ему принадлежавшими к другому времени, отличному от времени фабричных городов Ланкашира.

Азер вернулся с Меро, приземистым, мясистым мужчиной со спадавшими на лоб густыми темными волосами. Меро производил впечатление честного человека, под гнетом обстоятельств вынужденного проявлять подозрительность и неуступчивость. Он обменялся со Стивеном рукопожатиями, однако бесстрастное выражение его глаз словно бы говорило, что особого значения сей формальности придавать не следует. Когда Азер предложил ему сесть, Меро на миг замялся, но затем решил, по-видимому, что это не обязательно должно выглядеть как капитуляция. Он сидел в кресле, выпрямив спину, показывая, что с занятой позиции его не собьешь, хотя лежавшие на коленях пальцы его быстро двигались, словно сплетая незримые волоконца хлопчатобумажной пряжи.

– Как вам известно, Меро, месье Рейсфорд прибыл к нам из Англии. Человек он молодой и желает побольше узнать о нашем деле.

Меро кивнул. Стивен в ответ улыбнулся. Ему нравилось изображать молодого профана, свободного от ответственности и обязательств. Мысленно он отметил усталость, которая сквозила в повадках обоих мужчин, намного превосходивших его годами.

– Однако, – продолжал Азер, – вам известно и то, что манчестерские соотечественники месье Рейсфорда способны производить такую же ткань, как наша, ровно на треть дешевле. Поскольку компания, в которой он работает, один из главных наших английских покупателей, недурно было бы произвести на него хорошее впечатление. Насколько я понял, ее владелец, человек весьма дальновидный, намерен расширить сотрудничество между нашими странами. Он упоминал о возможности покупки акций нашей компании.

Пальцы Меро задвигались быстрее.

– Еще один Коссера, – пренебрежительно произнес он.

Азер улыбнулся.

– Не надо быть таким подозрительным, мой дорогой Меро. – Он повернулся к Стивену. – Меро вспомнил великого фабриканта Эжена Коссера, который много лет назад привез сюда из Англии рабочих и станки…

– И тем лишил работы немалое число местных жителей.

Азер продолжал, обращаясь к Стивену:

– Правительство хочет, чтобы мы повысили производительность труда, сведя по возможности большее число операций под одну крышу. Желание совершенно разумное, однако его исполнение подразумевает увеличение числа станков и, следовательно, сокращение рабочих мест.

– В чем промышленность действительно нуждается, – сказал Меро, – и правительство твердило это еще во времена моего отца, так это в росте капиталовложений. И хозяева предприятий должны обуздать свою алчность.

Лицо Азера вдруг застыло – трудно сказать, от гнева или от отвращения. Он уселся за стол, надел очки и вытянул из стопки документов одинокий листок.

– Времена настали трудные. Денег для капиталовложений у нас нет, поэтому нам остается лишь урезать расходы. Вот мои предложения. Постоянным работникам жалованье сокращаем на один процент. Сдельщикам будем платить как прежде, однако им придется увеличить производительность в среднем на пять процентов. Выработку будем отныне измерять не в метрах, а в штуках полотна. Тот, кто не готов встать за новые станки, а таких у нас примерно половина, будет переведен в разряд неквалифицированных рабочих с соответственным изменением ставки оплаты.

Он снял очки и подтолкнул листок к Меро. Стивена удивила незамысловатость предпринятой Азером атаки. Тот даже не притворялся, что новая организация дела принесет выгоду рабочим или что они, соглашаясь на отказ от привычного порядка вещей, получат хоть какую-то компенсацию. Возможно, впрочем, это было лишь началом торговли.

Меро, впервые услышав все подробности, хранил невозмутимое спокойствие.

– Примерно этого я и ждал, – сказал он. – Вы предлагаете нам, месье, довольствоваться меньшим даже в сравнении с красильщиками. А вам известно, в каком положении они находятся.

Азер, набивая трубку, спросил:

– Кто стоит за этой глупостью?

– За ней стоят попытки хозяев сделать наш труд рабским и при этом еще понизить оплату, – ответил Меро.

– Вы же понимаете, о чем я спрашиваю, – сказал Азер.

– Упоминалось также имя Люсьена Лебрена.

– Малыш Люсьен! Не думал, что он такой храбрец.

Контора была светлая, лучи солнца вливались в нее через окно, скользили над лежавшими на столе книгами и бумагами и падали на лица обоих противников. Стивен следил за их острым спором, но не чувствовал себя связанным с ними, – как если бы они обменивались лозунгами. Мысли Стивена естественным путем перетекли от богатства Азера к его собственности: дому на бульваре, парку, упитанным детям – Грегуару с его скучающим взглядом, Лизетте с ее двусмысленной улыбкой, – но прежде всего к мадам Азер, порождавшей в нем смешанные чувства.

– …естественное следствие производства, в котором так много отдельных процессов, – говорил Азер.

– Ну, я тоже был бы рад, если бы крашение происходило здесь, – отвечал Меро, – однако как вам известно…

Стивен не смог бы с уверенностью назвать ее возраст; ему показалась странной чувствительность ее кожи, – он видел, как от легкого сквозняка, которым потянуло из парка, рука мадам Азер покрылась мурашками. Но главное, что его удивило, – торопливость, с какой она отвернула голову, чтобы скрыть выражение своих глаз.

– …вы не согласны с этим, месье Рейсфорд?

– Определенно согласен.

– Нет, если нам придется вкладывать средства в более просторные помещения, – сказал Меро.

«Я сумасшедший, – думал Стивен, борясь с желанием рассмеяться, – сижу в этой жаркой стеклянной конторе, вглядываясь в лицо человека, рассуждающего о судьбах сотен рабочих, думаю о том, в чем не могу признаться даже себе, да еще и улыбаюсь мыслям о своей причастности к…»

– Я не намерен продолжать обсуждение в присутствии этого молодого человека, – сказал Меро. – Простите, месье.

Он встал и чопорно кивнул Стивену.

– Не сочтите за обиду.

– Разумеется, – сказал, в свою очередь вставая, Стивен. – Какие могут быть обиды.

Описывая в дневнике некоторые особенности мадам Азер и свое непростое к ней отношение, Стивен использовал кодовое слово «пульс». Оно представлялось ему достаточно загадочным, но в то же время содержало намек на его догадку о том, что мадам Азер существует в ритме, отличном от того, что определяет ток крови ее мужа. В нем также находила выражение отмеченная им необычность ее внешнего облика. Никто не мог бы сравниться с мадам Азер в ухоженности и пристойности нарядов. Несколько раз в день она подолгу принимала ванну и переодевалась; сталкиваясь с мадам в коридоре, Стивен улавливал легкий аромат розового мыла. Ее платья, более модные, чем у других женщин города, открывали взорам гораздо меньше. Садясь или вставая, она демонстрировала образцовую сдержанность; опускаясь в кресло, смыкала ноги так, что колени почти соприкасались под складками юбки. Поднимаясь, не помогала себе руками, но совершала непринужденное восходящее движение, исполненное изящества и благородства. Во время семейных трапез белые руки ее, казалось, почти не притрагивались к столовому серебру, а губы не оставляли на винном бокале никаких следов. Однажды Стивен заметил, как ее нижняя губа словно на долю секунды прилипла тонкой кожей к бокалу, но, когда мадам Азер отняла его ото рта и вернула на место, поверхность бокала осталась чистой, блестящей. Мадам Азер поймала устремленный на нее взгляд Стивена.

Тем не менее, несмотря на ее церемонное поведение и непринужденную вежливость, Стивен ощущал, что за тем, что он назвал ее пульсом, кроется что-то еще. Он не мог бы сказать, каким из органов чувств улавливает это ощущение, – возможно, виной тому были тонкие белые волоски на коже ее обнаженных предплечий или румянец, проступавший под светлыми веснушками на скулах, – но он не сомневался: у нее есть другая, плотская жизнь, гораздо более яркая и не сравнимая с той, что она вела в уютных и подчиненных незыблемому порядку комнатах мужнина дома с их овальными дверными ручками из полированного фаянса и сложенными в строгий геометрический узор паркетными полами.

3

Неделю спустя Азер предложил Меро отвести Стивена в расположенную в дальней части здания рабочую столовую. В помещении стояли два или три длинных стола, за которыми ели рабочие: одни – то, что приносили с собой из дому, другие – то, что стряпала беззубая женщина в белой косынке.

На третий день в разгар общего разговора Стивен вдруг резко встал из-за стола, сказал: «Прошу прощения» и выскочил из столовой.

Пожилой рабочий по имени Жак Бонне последовал за ним и обнаружил, что Стивен стоит, прислонившись к стене фабрики. Бонне по-дружески положил ладонь ему на плечо и спросил, все ли с ним в порядке.

Лицо Стивена было бледным, по лбу стекали две струйки пота.

– Да, все в порядке, – ответил он.

– Так в чем же дело? Вам нехорошо?

– Наверное, там просто слишком жарко. Сейчас пройдет.

Стивен достал носовой платок, вытер лицо.

– Может, вернетесь, доедите? – сказал Бонне. – Старуха вроде бы приготовила недурного кролика.

– Нет! – Стивена пробила дрожь. – Туда я не вернусь. Простите.

Он вывернулся из-под отеческой лапищи Бонне и торопливо направился к выходу с территории фабрики.

– Скажите Азеру, что я ненадолго отлучусь, – полуобернувшись, попросил он.

На следующий день за ужином Азер спросил, окончательно ли он пришел в себя.

– Да, спасибо, – сказал Стивен. – Собственно, со мной ничего серьезного не случилось. Просто стало немного дурно.

– Дурно? Это похоже на нелады с кровообращением.

– Не думаю. Там что-то было в воздухе, вероятно, один из используемых красильщиками химикатов, не знаю. Мне стало трудно дышать.

– Пожалуй, вам стоит навестить доктора. Мне не составит труда записать вас на прием.

– Нет, спасибо. Это пустяки.

Судя по глазам Азера, разговор его слегка забавлял.

– Нехорошо, если это был припадок. Я легко мог бы…

– Ради бога, Рене, – вмешалась мадам Азер. – Он же сказал тебе: тревожиться не о чем. Ну что ты к нему пристаешь?

Азер с лязгом опустил вилку на тарелку. На миг лицо его стало испуганным, как у школьника, который не сумел добиться учительской похвалы и теперь силится понять, как это удалось его более удачливому сопернику. Но затем Азер сардонически улыбнулся, словно давая понять, что согласен прекратить спор, лишь временно потворствуя тем, кто стоит намного ниже него. Он повернулся к жене и с легкой насмешкой спросил:

– Слушала сегодня, слоняясь по городу, своего менестреля, дорогая?

Она подняла взгляд от тарелки:

– Я не слонялась, Рене. У меня были дела.

– Разумеется, дорогая. – Он повернулся к Стивену: – Моя жена, месье, создание загадочное. Никто не знает, – как в той песенке про ручеек, – куда он течет и где его конец.

Стивен стиснул зубы, чтобы не запротестовать, встав на защиту мадам Азер.

– Не думаю, что месье Рейсфорду известна эта песенка, – сказала она.

– Возможно, месье Берар еще споет ее мне, – не удержался Стивен.

Мадам Азер, не совладав с собой, прыснула. Впрочем, она тут же закашлялась, и Стивен увидел, как щеки ее под взглядом мужа чуть порозовели.

Лицо самого Стивена, недовольного собой за слова, которые хозяин дома мог счесть грубыми, осталось лишенным какого-либо выражения. Азер вообще не позволил себе отреагировать на эту реплику – ни с непосредственностью жены, ни с напускным равнодушием Стивена. На его счастье, Лизетта захихикала, и он получил возможность отыграться на дочери, учинив ей нагоняй.

– Так, значит, месье Берар хороший певец? – спросил, оторвав взгляд от тарелки, Грегуар.

– Выдающийся, – вызывающе ответил Азер.

– Безусловно, – согласился Стивен, спокойно посмотрев ему в лицо. А затем перевел взгляд на мадам Азер, и та, уже совладав с собой, не отвела глаз, в которых еще плескались остатки веселья.

– Так вы не проходили сегодня мимо того дома? – спросил он.

– По-моему, проходила по пути в аптеку, но окно было закрыто и музыки я не слышала.

После ужина снова явились Берары. Они привели с собой матушку Берар – морщинистую даму с черной кружевной шалью на плечах, весьма, как успели просветить Стивена, щепетильную в вопросах веры. Берар называл ее (по непонятной причине) тетей Элизой, – она и всех остальных просила обращаться к ней так же. Стивен предположил, что фамилия покойного мужа вызывает у нее мучительные воспоминания, если только у семьи Берар нет некоего секрета, который они считают нужным утаивать от общества.

И в тот день, и позже Стивен наблюдал за Берарами, пытаясь понять, какую роль играют они в жизни Азеров. Если вечер выдавался теплым, они впятером сидели в плетеных креслах на веранде дома, вдыхая ароматы жимолости и жасмина, пучки которых были подвешены к рамам выходящих во двор окон. Берар в больших черных ботинках и чопорном жилете с дьявольским мастерством дирижировал своим небольшим оркестром, оставляя, впрочем, исполнение основной партии за собой. Он был крупным авторитетом по знатным семействам и мог подолгу распространяться о вкладе, внесенном такими людьми, как Селье, Лорандо или де Морвили, в процветание и общественную жизнь города. Многочисленными обиняками он давал понять, что его собственная семья была близка к де Морвилям, но формализовать эту близость помешало недостаточно почтительное поведение одного из Бераров, ярого бонапартиста. Сокрушаясь по поводу заблуждений своего пращура, Берар одновременно критиковал присущую парижанам склонность к раболепству перед титулами, из чего вытекало, что незадачливый Бераров предок, упорно цеплявшийся за свой провинциализм, был образцом добродетели и такта, выгодно отличавших его от пронырливых парижан. Он представал человеком и стойким, и утонченным, а его потомки, унаследовавшие эти похвальные черты, тем самым без каких-либо усилий со своей стороны усвоили самые возвышенные манеры.

Вот так время и шло. Наверное, полагал Стивен, это не худший способ коротать тихие вечера, однако его он заставлял испытывать жгучее разочарование. Стивен недоумевал, как мадам Азер удается терпеть все это.

Она была единственной, кто оставлял без внимания подсказки и понукания Берара. Когда он приглашал ее принять участие в разговоре, мадам Азер произносила два-три слова, зато могла вдруг по собственной инициативе заговорить на тему, выбранную ею самой. Берару, никуда не денешься, приходилось прерывать ее. Он извинялся легким наклоном головы, однако лишь несколько минут погодя – после того как беседа устремлялась по угодному ему, Берару, руслу. Мадам Азер встречала его запоздалое извинение легким пожатием плеч или улыбкой, словно давая понять: то, что она собиралась сказать, было не столь уж и важным.

Присутствие тети Элизы было особенно на руку Берару – ее религиозное рвение придавало более возвышенный характер любому разговору. Приобретенная тетей Элизой репутация женщины терпеливой и благочестивой основывалась на долгом вдовстве и хранившейся в ее спальне в доме Бераров большой коллекции молитвенников, распятий и собранных в паломничествах святынь. Зияющий чернотой рот и резкий голос тети Элизы создавали впечатление, что она носит в себе грозную духовную истину, гласящую: подлинную веру надлежит искать не в бледном лице отшельника, но в исковерканных жизнях людей, которым пришлось бороться за существование. Временами ее смех выглядел скорее непристойно полнокровным, чем благочестивым, но тем не менее тетя Элиза, без конца апеллируя к святым, частенько огорошивала своих слушателей именами великомучеников времен становления ранней церкви в Малой Азии.

– В следующее воскресенье, после полудня, я предполагаю поплавать на лодке по водным садам, – сообщил Берар. – Не желаете присоединиться?

Азер с воодушевлением согласился. Тетя Элиза сказала, что она старовата для лодочных прогулок, и уточнила, что воскресенье – не самый подходящий день для потворства своим прихотям.

– Вы, Рене, помнится, мастерски управляетесь с плоскодонками, верно? – спросил Берар.

– Да, я неплохо чувствую воду, – ответил Азер.

– Вы только послушайте его, старого скромника, – хохотнул Берар. – Если бы не масса очевидных свидетельств обратного, он попытался бы уверить нас, что и в коммерции ничего не смыслит.

Азеру нравилось исполнять сочиненную для него Бераром роль любящего держаться в тени пройдохи. Он охотно пользовался уловкой собственного изобретения: скептически вздыхал при очередном упоминании какого-либо его дарования, а затем, с шипением втянув воздух, прикладывался к бокалу. Учитывая, что он при этом ничего не произносил, его репутация человека остроумного оставалась незапятнанной – не на взгляд Стивена, впрочем, который всякий раз, как Азер округлял глаза, вспоминал стон, донесшийся до него из спальни.

Гостиная представлялась ему местом безопасным, позволявшим спокойно разглядывать рассевшуюся здесь компанию, и в особенности того, кто интересовал его больше других, – молчаливую мадам Азер. Он не спрашивал себя, красива ли она, поскольку физическое воздействие ее присутствия делало вопрос бессодержательным. Строго говоря, красавицей она не была. При несомненной женственности облика, нос мадам Азер был чуть крупнее того, что предписывалось модой, а в волосах сплеталось слишком много оттенков каштанового, золотистого и рыжего. И хотя выражение ее лица всегда оставалось мягким, в нем ясно читалась сила характера, не позволявшая отнести его к хорошеньким в общепринятом смысле слова. Впрочем, Стивену было не до смыслов, им владело неодолимое влечение.

Возвратившись как-то под вечер с работы, он увидел мадам Азер в саду, – она подрезала безудержно разросшиеся розовые кусты, некоторые из которых вытянулись выше ее головы.

– Месье, – произнесла она тоном формальным, но не холодным.

Стивен, не имевший в запасе никакого плана действий, просто взял у нее из рук садовые ножницы и сказал:

– Позвольте мне.

Она улыбнулась – с удивлением, но словно прощая ему резкость.

Стивен срезал несколько увядших роз, и только тогда до него дошло, что он и сам не понимает, что делает.

– Дайте-ка сюда, – сказала мадам Азер. Ее рука скользнула по груди Стивена, пальцы, забирая маленькие ножницы, коснулись его пальцев. – Вот как нужно. Берете каждый увядший цветок, прикладываете ножницы под небольшим углом к стеблю и обрезаете его. Смотрите.

Бурые лепестки белой некогда розы осыпались на землю. Стивен слегка придвинулся к мадам Азер, чтобы уловить запах ее свежевыстиранной одежды. На ней была юбка цвета сухой земли; зубчатая каемка блузки словно намекала на манерность нарядов века более раннего и затейливого. Короткая жилетка, надетая поверх блузки, была распахнута и позволяла увидеть чуть ниже шеи кожу, порозовевшую от усилий, которых требовала работа в саду. Прихотливый наряд ее населил воображение Стивена картинами самых разных эпох истории и моды: балы в честь побед, одержанных под Ваграмом или при Бородино, ночи Второй империи. В еще не тронутом морщинами лице мадам Азер таился, казалось Стивену, намек на черты характера, не имеющие ничего общего с тем строго заданным миром, в котором она жила.

– Я уже день или два не видел вашей дочери, – сказал он, отогнав от себя пустые мечтания. – Где она?

– Лизетта на несколько дней уехала в Руан, к бабушке.

– Сколько ей сейчас?

– Шестнадцать.

Стивен спросил – отнюдь не из желания сделать мадам Азер комплимент и тем снискать ее расположение:

– Как же это возможно, чтобы у вас была дочь таких лет?

– Она и Грегуар – мои приемные дети, – ответила мадам Азер. – Первая жена мужа умерла восемь лет назад, а мы с ним поженились через два года после того.

– Я знал, – сказал Стивен. – Знал, что вы еще не в том возрасте, чтобы иметь такого взрослого ребенка.

Она улыбнулась снова, с несколько большим смущением.

Стивен смотрел на лицо этой женщины, склоненное над шипами и увядшими розами, и видел в воображении, как ее избивает морщинистый негодяй муж. Не успев ничего подумать, он взял ладонь мадам Азер и сжал ее в своих.

Она стремительно повернулась к нему, кровь ударила ей в лицо, глаза наполнились тревогой.

Стивен прижал ее ладонь к плотной сарже своего пиджака. Поддавшись неожиданному порыву, он испытал такое удовлетворение, что даже успокоился. Он смотрел в глаза мадам Азер, словно призывая ее ответить на его поступок иначе, нежели предписывали принятые в их обществе правила.

– Месье. Прошу вас, отпустите мою руку.

Она попыталась усмехнуться, обратить все в шутку.

Стивен отметил, что слова эти не сопровождались попыткой отнять у него ладонь. Она держала в другой руке садовые ножницы, поэтому ей трудно было высвободиться – можно было, конечно, просто вырвать ладонь, но столь резкий жест грозил ей утратой привычного самообладания.

Стивен сказал:

– Недавно ночью я слышал звуки, доносившиеся из вашей комнаты, Изабель.

– Месье, вы…

– Стивен.

– Прекратите сейчас же. Не унижайте меня.

– У меня нет желания унизить вас. Ни малейшего. Мне просто хотелось утешить вас.

Странноватый выбор слов, и Стивен почувствовал это, еще произнося их, однако руку ее не отпустил.

Она взглянула ему в лицо с большей твердостью, чем за миг до этого, и сказала:

– Вам следует уважать мое положение.

– Хорошо, буду, – согласился Стивен. В словах Изабель ему почудилась двусмысленность, и он решил, что удачно воспользовался ею, прибегнув к будущему времени.

Поняв, что большего сейчас не добьется, Стивен заставил себя уйти.

Некоторое время мадам Азер смотрела вслед высокому молодому мужчине, шагавшему по траве к дому. А затем, покачав головой, словно прогоняя прочь нежелательное чувство, вновь обратилась к розам.