Текст книги "И пели птицы..."

Автор книги: Себастьян Чарльз Фолкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Часть вторая
ФРАНЦИЯ, 1916

1

Джек Файрбрейс лежал в сорока пяти футах под землей, повернувшись лицом к сотням тонн нависавшей над ним французской почвы. Он различал деревянное пыхтение насоса, который накачивал воздух в туннель. Большая часть этого воздуха достигала Джека уже многократно использованной. Спину его подпирала деревянная крестовина, вытянутые в сторону врага ноги упирались в глину. Специально приспособленной для этой цели лопаткой он отковыривал куски глины, наполняя ими мешок, который передавал затем своему напарнику Эвансу, и тот уползал с ним в темноту. Джек слышал, как молотки стучат по доскам, которыми за его спиной обшивали стены туннеля, однако там, где он трудился, на самом переднем краю, «в забое», никаких гарантий того, что проход удержится и его не засыплет глиной, не существовало.

Глаза Джеку заливал едкий пот, заставляя мотать головой из стороны в сторону. Туннель здесь был еще узок – четыре фута в ширину, пять в высоту. Джек бил и бил лопатой в глину перед собой, рубил ее так, словно ненавидел. Он уже потерял счет времени, проведенному в подземелье. Легче было не думать о том, когда его сменят, а просто рыть дальше. Чем упорнее трудился Джек, тем более легкой казалась работа. Прошло часов, наверное, шесть, а то и больше, с тех пор как он в последний раз видел дневной свет – если называть светом узкую полоску зеленой дымки, тянувшейся, озаряясь беспорядочными разрывами снарядов, над низинами, по которым пролегала французско-бельгийская граница.

Вернуться в местную деревню, где было расквартировано подразделение Джека, солдаты не могли. Бои на этом участке фронта шли настолько ожесточенные, что без поддержки подземных частей наземным не удалось бы удержаться в окопах. Но и минерам нужно спать, хотя бы время от времени, – в палатках, разбитых над входами в шахты, или в окопах пехотинцев.

Чьи-то пальцы стиснули локоть Джека.

– Джек. Ты там нужен. Тернер услышал что-то ярдах в двадцати отсюда. Пошли.

Эванс стащил его с крестовины, Джек с трудом повернулся, стянул с себя пропитавшуюся потом фуфайку и пополз за вилявшим задом Эвансом туда, где можно было встать на ноги. После глиняной стены, в которую он смотрел так долго, даже мгла уже обшитого досками участка туннеля показалась ему наполненной светом. Он поморгал в полумраке.

– Вот здесь, Файрбрейс. Тернер говорит, что слышал, как кто-то копошится за стеной.

Капитан Уир – нелепого вида всклокоченный человек в легких парусиновых туфлях и штатском свитере – подтолкнул Джека к испуганному Тернеру, отдыхавшему, опираясь на кирку, и даже в жарком туннеле подрагивавшему от усталости.

– Здесь, точно, – подтвердил Тернер. – Прижался ухом вот к этой доске, а за ней что-то шевелится. Это не наши, точно тебе говорю.

Джек тоже приник к стене туннеля. Но услышал лишь ритмичное пыхтение воздуха в свисавшем с потолка рукаве насоса.

– Придется отключить подачу воздуха, сэр, – сказал он Уиру.

– Господи, – простонал Тернер. – И так дышать нечем.

Уир отправил на поверхность посыльного. Через две минуты шум стих, и Джек снова опустился на колени. Пользоваться своим на редкость тонким слухом ему приходилось частенько. Прошлой зимой в двух милях к югу от Ипра он опустил голову в стоявшую на дне окопа до половины заполненную водой бочку из-под моторного топлива и держал ее там чуть не до потери сознания. Он и сейчас предпочитал бездыханную тишину туннеля гулу, от которого закладывало уши.

Все замерли неподвижно. Уир прижимал палец к губам, Джек глубоко дышал, вслушиваясь, тело его понемногу затекало от напряжения. Какие-то звуки он слышал, далекие и нерегулярные, но сомневался в их происхождении. Если они из предосторожности покинут туннель, а звуки окажутся эхом артиллерийского огня или передвижения какой-то части по поверхности, они потеряют время. С другой стороны, если звуки исходят от немцев, роющих в противоположном направлении свой туннель, а он не сумеет этого установить, они потеряют нечто большее – человеческие жизни. Необходима полная уверенность.

– Ради бога, Файрбрейс, – прошипел ему в ухо Уир. – Воздуха уже почти не осталось.

Джек поднял руку. Ему нужно было убедиться, не слышит ли он отчетливые удары по доскам, прибиваемым к стенам туннеля. Кроме того, если подкоп проходит очень близко, иногда удается различить и звуки, производимые лопатами или мешками с землей, которые выволакивают на поверхность.

Еще один удар – отчетливый, но недостаточно гулкий для дерева; похоже, это снаряд ударил в землю, покачнув ее. Джек снова напряг слух. Но тут его сбил с толку глухой стук – словно рядом уронили на землю мешок картошки. Это Тернер повалился на пол туннеля. И Джек принял решение.

– Артиллерийский огонь, – сказал он.

– Вы уверены? – спросил Уир.

– Да, сэр. Насколько это возможно.

– Хорошо. Передайте наверх, пусть включат насос. Возвращайтесь к крестовине, Файрбрейс. Вы двое, поставьте Тернера на ноги.

Джек пополз ногами вперед в темноту, и, когда добрался до места, Эванс помог ему снова устроиться на крестовине и вручил лопату. Джек врубался в почву, стеной стоявшую перед ним, и радовался тому, что в руках у него снова простой до примитивности инструмент. За его спиной невидимый Эванс сгребал глину. Под конец их смены воображению Джека начали являться картины совсем другой жизни. На секунду ему представилось, что он стоит в освещенном баре лондонского паба, поднося бокал с пивом к лампе и глядя в висящее за стойкой бара большое зеркало в золоченой оправе. Яркое отражение заставило Джека замигать, и мерцание в глазах вернуло назад реальность глиняной стены перед ним. Эванс копошился сзади. Джек снова ударил перед собой лопатой и услышал, как хрустнули суставы рук.

Эванс шепотом выругался, Джек закинул руку назад, осуждающе сжал его плечо. Эванс пытался зажечь свечу, но кислорода не хватало. Спичка сгорала ярко-красным огоньком, а фитиль не поджигала. Двое мужчин замерли, прислушиваясь, однако различили лишь усиленный тишиной хрип собственного дыхания, и ничего больше. Они дорылись до края света. Джек ощущал запах сырой земли, к которому примешивался исходивший от Эванса запах пота. Он привык, что за спиной негромко шумят солдаты, вручную аккуратно прижимая к глине доски, образующие стены туннеля. Теперь не раздавалось даже этих осторожных звуков. Узкий туннель смыкался вокруг них. Джек почувствовал, как пальцы Эванса впились ему в руку. Воздух снова с хрипом вырвался из его легких. Похоже, сзади что-то стряслось.

– Ладно, – сказал Джек. – Сними меня с этой штуковины.

Эванс вытянул из-под него деревянную подпорку, помог перевернуться на живот. Они поползли назад и спустя недолгое время увидели свет лампы. В низком туннеле стоял, пригнувшись и держась за ухо, Уир. Заметив их, он махнул рукой: прижмитесь к стене. И открыл было рот, чтобы объяснить, в чем дело, но не успел – в туннеле что-то громыхнуло и мимо них пронесся огромный ком, слепленный из земли, камней и останков четырех человеческих тел с оторванными конечностями и головами. Давление воздуха распластало Джека, Эванса и Уира по стене, убрав их с пути смертоносных осколков чужих жизней. Джек увидел часть лица и клок волос Тернера, еще державшихся на черепе, который, прокатившись мимо, остановился при входе в узкую часть туннеля, уходившую к месту, где он, Джек, только что кромсал землю. Чья-то рука с капральской полоской на рукаве упала у его ног, однако большую часть трупов взрыв вбил в глину.

– Уходим, пока не рвануло еще раз, – сказал Уир.

Кто-то из окопников уже спускал в темноту только что зажженную лампу.

Джек взял Эванса за плечо:

– Уходим, малыш. Быстрее.

Наверху смеркалось, шел дождь. Санитары с носилками торопливо протолкнулись мимо Джека, стоявшего, вдыхая сырой воздух, у выхода из туннеля. Уир, распустив своих людей, отправился на поиски полевого телефона. Джек, постояв немного, пошел к своему месту в траншее.

– Тебе письмо, Джек, – сказал Билл Тайсон. – Утром почта пришла.

Они сидели, съежившись, под деревянной рамой с натянутой поверх нее плащ-палаткой. Артур Шоу, третий в их укрытии, пытался заварить на примусе чай.

Письмо пришло из Эдмонтона, от жены Джека.

«Мой милый Джек, – так оно начиналось. – Как ты?»

Джек сложил его и спрятал в карман. Он не мог заставить свой мозг настроиться на далекий мир, существование которого подтверждалось почерком жены. И боялся, что ничего в письме не поймет, что жена может сообщить ему какую-то важную новость, а та ускользнет от его уставшего сознания. Он отхлебнул вынесенного Шоу из сумрака чаю и сказал:

– Тернер убит. И по крайней мере еще двое.

– Ты ничего не расслышал? – спросил Тайсон.

– Расслышал, но подумал, что это снаряды. А там, похоже, подкоп рыли.

– Не расстраивайся, – сказал Тайсон, – каждый может ошибиться.

В воздухе раздался визг, и ярдах в ста справа от них разорвался очередной снаряд.

– Новости есть? Когда нас отсюда выведут? – спросил Джек.

– Вроде бы завтра, – ответил Шоу. – Не понимаю, правда, как мы будем выбираться с передовой под таким обстрелом. Уир ничего не говорил?

– Он, похоже, сам ничего не знает.

Трое мужчин смотрели друг на друга усталыми, ничего не выражающими глазами. Тайсон и Шоу провели бок о бок уже год – с того времени, как завербовались в армию, привлеченные платой – шесть шиллингов в неделю, – предлагаемой людям с опытом подземных работ. Оба были ноттингемскими шахтерами, хотя Тайсон под землю почти не спускался, занимаясь главным образом обслуживанием машин. Шоу уверял, что ему тридцать один год, но мог быть и десятью годами старше. В туннеле он, не щадя сил, работал вьючной лошадью, хотя воинская дисциплина, какую полагалось соблюдать пехотинцам, никакого энтузиазма в нем не вызывала.

В жизни Джека они заменили двух его земляков-лондонцев, с которыми он когда-то работал на строительстве Центральной линии подземки. Оба, Аллен и Мортимер, погибли год назад при взрыве на Мессинском хребте под Ипром. Джек, уже тогда обзаведшийся иммунитетом от смерти, позволил их белым лицам уплыть из его памяти. До дружбы с Тайсоном и Шоу он снизошел без большой охоты, но вскоре, к собственному огорчению, обнаружил, что она стала для него важной. Укладываясь спать, он позволял Шоу пристраивать голову ему на колени, сложенные так, чтобы они смотрели в тыл, – Джек старался не вытягивать ноги вдоль окопа. Иногда он, просыпаясь, обнаруживал, что по его лицу ползает крыса. Впрочем, бывало, что он часами лежал без сна и душа его разрывалась между страхом перед снарядом, что погребет его в той самой земле, под которой все они ползали, и неодолимым желанием отключиться наконец от неумолчного шума. Они спали на деревянном настиле, доски которого, казалось, прижимались прямо к костям. Даже толстобокий и широкоплечий Шоу служил метавшемуся и вертевшемуся в полусне Джеку плохой заменой подушки.

Под плащ-палатку заглянул капитан Уир. К его белому свитеру добавились непромокаемая накидка и резиновые сапоги по колено.

– Вы нужны в туннеле, Шоу, – сказал он. – Я знаю, вы работали там нынче утром, однако людям, расчищающим завал, требуется помощь. И вы, Тайсон, тоже там пригодитесь.

– Мне в десять в караул заступать, сэр.

– Вас заменит Файрбрейс. Давайте, пошевеливайтесь. Расчисткой руководит сержант Адамс. Идите и доложите ему, что поступаете в его распоряжение.

– Допей мой чай, Джек, – сказал Шоу. – Не оставлять же такое добро крысам.

После того как они ушли, Джек попытался уснуть. Однако нервное возбуждение не давало ему отключиться. Закрывая глаза, он снова видел перед собой темную стену в конце туннеля. И слышал неожиданную тишину, заставившую его и Эванса прервать работу и затаить дыхание. Он не корил себя за то, что не сумел обнаружить рывших подкоп немцев. Он сделал, что было в его силах, а погибших солдат все равно ждала смерть, быть может даже худшая, – они могли наглотаться газа или остаться лежать брошенными на ничейной полосе. Те, кто сейчас под землей, найдут оторванную голову Тернера и похоронят вместе с ошметками тел и клочьями мундиров, которые удастся извлечь из туннеля. Джек представил себе, как большие руки Шоу перебирают разбросанную взрывом землю. На миг его сморило, но мышцы тут же свело резкой судорогой, и Джек проснулся, напряженный, как перед дракой.

Махнув рукой на сон, он достал из нагрудного кармана письмо и запалил огарок свечи, который отыскал в боковом кармане вещмешка Тайсона.

Мой милый Джек!

Как ты? Все наши мысли и молитвы – о тебе. Мы каждый день открываем газеты и первым делом просматриваем списки убитых и раненых. Судя по всему, там, где ты сейчас, ничего нового пока не происходит. У нас гостит твоя мама, она просит передать тебе, что получила твое письмо и собирает для тебя еще одну посылку с мылом, сигаретами и садовым крыжовником. Надеюсь, он не перезреет, пока посылка будет в пути.

Мне очень неприятно сообщать тебе об этом, но наш малыш Джон заболел. Ему было очень плохо, доктор сказал, что это дифтерит. Последнюю неделю он пролежал в тотнемской больнице, теперь ему немного лучше, но температура все еще очень высокая. Сам понимаешь, достать лекарства и найти врачей сейчас нелегко, почти все уходит на фронт, солдатам, и это правильно.

Когда не спит, он в хорошем настроении, мы навещали его в больнице. Он просит передать тебе привет. Мне жаль огорчать тебя такой новостью, но, думаю, все обойдется. Он очень соскучился по тебе и любит тебя, я знаю. Мы молимся за тебя. С любовью, Маргарет.

Вместе с почтой доставили пайки. Жестянки с тушенкой Джек приберег для дневной трапезы, зато хлеб и джем пришлись как нельзя более кстати к чаю – у него еще оставалось с полкружки. Проголодавшийся под землей Джек быстро проглотил то и другое в импровизированной столовой, оборудованной в начале одного из ходов сообщения. Иногда от солдат, доставлявших сюда пайки, можно было услышать недостоверные новости о передвижениях частей и разработанных в тылу планах, но сегодня все молчали. Джек, поев в тишине, вернулся на свою позицию.

Его сын Джон родился восемь лет назад, когда без малого сорокалетняя Маргарет почти рассталась с надеждой завести детей. Он был ясноглазым мальчиком, худощавым и светловолосым, с мечтательным выражением лица, нередко оживлявшимся пронзительным смехом. Физическая хрупкость соединялась в нем с простодушием. Мальчишки с их улицы терпели его и принимали в свои игры, если не хватало других партнеров. Он был вратарем в их обходившихся без судейства футбольных матчах, однако к крикетной бите его подпускали лишь в случае крайней необходимости.

Вглядываясь в старательный почерк жены, Джек пытался представить себе лицо мальчика. Различить его в темноте дождливого вечера, которую рассеивал лишь свет от огарка Тайсона, было трудновато. Джек закрыл глаза, и память нарисовала ему колени сына под поношенными серыми шортами, большие зубы, которые он, смеясь, выставлял напоказ, непричесанные волосы, которые Джек временами ерошил отцовской рукой.

О доме он на фронте почти не вспоминал. В его бумажнике лежала фотография Маргарет, но не Джона. Голова Джека была слишком занята другими вещами, чтобы позволить себе думать о несущественном. Он провел вне дома почти год. Шоу говорил, что при подходящей погоде в Лондоне можно расслышать пушечную пальбу, но Джек не поверил. Ему теперь приходилось бывать в таких местах, в том числе под землей, понятия не имея, где находится ближайшая деревня, что лондонские улицы и дома казались очень далекими – такими далекими, точно он жил в другом мире.

В эту ночь он стоял на посту на стрелковой ступени в конце траншеи, заменяя Тайсона, еще не вернувшегося из-под земли. Вообще-то караульная служба не входила в обязанности минеров, однако их командир договорился с равным ему по званию пехотным офицером: ввиду активности врага, создававшей угрозу жизни тех, кто работал под землей, пехота обеспечивала боевое прикрытие туннелей, а минеры, в свой черед, брали на себя часть нарядов.

Джек вслушивался в звуки, которые доносились с лежавшей перед ним ничейной полосы. Ночные патрули немцев уже приступили к работе, состоявшей в том, чтобы отслеживать перемещения противника и сеять тревогу в его рядах. Джек догадывался, что и его сторона держит сейчас людей на постах наблюдения, и они сумеют заметить неладное гораздо раньше него, однако часовых в траншеях об этом не осведомляли – пусть остаются начеку. Пехотный батальон прибыл сюда из Лондона, его солдаты называли проходчиков туннелей «канавными крысами» и всячески подчеркивали, что как боевая часть они ничего не стоят.

Устал Джек настолько, что миновал точку, до которой сон был еще возможен. Тело его двигалось самостоятельно, черпая силы из неведомого источника, в состоянии если не бодрствования, то бессонницы, между тем как другие солдаты клевали носами или спали – одни простершись, точно убитые, на дощатом полу окопа, другие привалившись спинами к обшивке стен. Джек слышал, как дальше по линии передовой работает команда траншейных ремонтников.

Теперь лицо Джона встало перед его мысленным взором с полной ясностью: бледный одинокий паренек, плетущийся в хвосте уличной оравы мальчишек; спотыкающийся, едва научившийся ходить младенец. Джек слышал его тоненький голосок с лондонским выговором – затверженные по-попугайски приветствия и безосновательная жизнерадостность. Он представил себе мальчика в больничной палате – высокие потолки, желтые мазки газовых ламп, накрахмаленные чепцы медицинских сестер, запахи мыла и дезинфекции.

Сон подкрался к Джеку незаметно, как коварный враг. Перед глазами его поплыли уже не зловещие лампы больничной палаты, но светильники огромного бара в пабе на Ли-Бридж-роуд: мужчины в костюмах и шляпах с низкими тульями, поднимающийся к потолку дым, удерживаемые на отлете бокалы с элем. Эту картину сменили другие, безостановочно следовавшие одна за другой: кухня родительского дома в Степни; парк, собака; снова освещенный, набитый людьми паб; лицо Джона, милого мальчика. Джек сознавал, что его манит огромный соблазн – душевный покой, сон, на который ему пришлось бы обменять жизни своих товарищей, и не понимал, что уже спит, свесив голову вперед, уложив ее на грудь между ноющими плечами, которые без передышки трудились много часов, кроша французскую землю.

Он понял, что заснул, лишь когда пробудился и обнаружил, что валится вперед от удара сапога по лодыжке.

– Фамилия? – Голос принадлежал офицеру.

– Файрбрейс, сэр.

– А, это вы, Файрбрейс, – услышал Джек удивленный голос капитана Уира.

– Вы спали? – холодно спросил второй офицер.

– Не знаю, сэр. Я просто не вслушивался и…

– Вы спали на посту. Вашим проступком займется трибунал. Извольте явиться ко мне завтра в шесть. Пусть вас приведет сержант. Наказание вам известно.

– Да, сэр.

Джек смотрел, как двое офицеров уходят, как сворачивают налево в конце стрелковой траншеи, как светятся в темноте красные кончики их сигарет.

Его сменил Боб Уилер, тоже проходчик. Вернувшись в свою траншею, Джек увидел спавших под деревянной рамой Тайсона и Шоу. Для него места там не осталось, поэтому он вытряхнул из пачки пригоршню сигарет и пошел по ходу сообщения назад, миновав неуверенно окликнувшего его часового. Потом перелез через тыльную стену окопа, отведенного группе огневой поддержки, и оказался среди наваленных под защищавшим их от дождя брезентом груд боеприпасов и продовольствия. Вход в окоп охраняли рядовые под командованием сержанта, Джек подошел к ним, они его признали. Он сказал, что идет к нужникам, и солдаты его пропустили.

Он нашел не поврежденное осколками снарядов дерево, присел под ним, закурил, втянул в легкие дым. До войны он к табаку не притрагивался, но теперь курево стало для него величайшим утешением.

Если трибунал сочтет его виновным, он может попасть под расстрел. Проходчики все в большей и большей мере становились частью армии; их хоть и не подвергали унизительной муштре и взысканиям, которые для воспитания боеспособности приходилось сносить пехотинцам, однако статус обособленности, которым они обладали поначалу, был давно утрачен. Когда Джек прибыл с земляками-лондонцами, Алленом и Мортимером, под Ипр, им сказали, что здесь они до конца войны и пробудут, – в отличие от сменявших друг друга пехотных частей, – однако их постоянно беспорядочно перебрасывали с места на место, усиливая сумбур, во избежание которого и создавались их подразделения. Минеры обратились в бойцов, от которых ожидали умения убивать врагов не только снарядами, но, если потребуется, и штыками, и голыми руками.

Не такой жизни ожидал Джек, когда добровольно записывался на военную службу. В свои тридцать восемь он, естественно, мог ее избежать, однако в Лондоне работы для него не было. Маргарет была на десять лет старше его, ей хватало забот и с Джоном. Она ухитрялась время от времени подыскивать место уборщицы, однако ее заработков им на жизнь не хватало. Джек не думал, что война сильно затянется; он сказал Маргарет, что через год вернется домой с половиной сэкономленного жалованья.

Маргарет была практичной женщиной ирландских кровей, которую Джек привлек чувством юмора и добротой. Они познакомились на свадьбе одной из ее восьми сестер, выходившей за товарища Джека по работе. На вечеринке после венчания Джек пил пиво и показывал детям фокусы. У него было большое квадратное лицо, волосы он расчесывал на прямой пробор. Маргарет понравилось, как он разговаривал с детьми, прежде чем присоединиться к другим приглашенным на свадьбу мужчинам и начать рассказывать им анекдоты.

– Я старая дева, – сказала она, когда Джек заглянул к ней неделю спустя. – Вам вряд ли захочется появляться со мной на людях.

Однако он точно знал, чего хотел, и через три месяца они поженились.

И сейчас, раскуривая под деревом новую сигарету и вслушиваясь в визг снаряда, перелетавшего через линию британских окопов примерно в полумиле южнее, Джек Файрбрейс обнаружил, что его бьет дрожь.

Он считал, что неподвластен смерти, полагал, что приучил себя к мыслям о ней, – оказалось, это не так. Если его признают виновным, то на рассвете отведут одного в какое-нибудь уединенное место подальше от линии фронта – на лесную просеку, в обнесенный стеной двор фермы, – и расстреляют. И сделать это прикажут солдатам его подразделения, минерам и землекопам, людям, которых не обучили стрелять даже по врагам. У одних заряды будут холостыми, у других нет, и никто никогда не узнает, чей выстрел окажется смертельным – Тайсона или Шоу, Уилера или Джонса. Он упадет, как падали в грязь миллионы убитых: подмастерья саксонских хлебопеков, сельские батраки из Франции, фабричные рабочие из Ланкашира, – земля вобрала в себя много плоти и крови.

Джек не мог думать об этом без трепета. Каждый солдат ожидает смерти в бою или во время атаки: от пули снайпера, от разрыва снаряда или мины, от взрыва в туннеле – каждый постоянно помнит, что любое мгновение способно привести с собой смерть, принимающую множество обличий, опознать которые трудно. Но постепенно Джек свыкся и с этим. Всякий раз, как его часть отводили на отдых, ему требовался целый день сна, чтобы привыкнуть к отсутствию постоянного страха, и только после этого он вновь обретал способность смеяться и рассказывать байки, ощущая, как его товарищей с головой накрывает прилив облегчения. Однако безразличие, которое он в себе взращивал, относилось к гибели врагов, а также соратников и друзей, но, признался он самому себе, не касалось перспективы его собственной смерти.

Джек опустил лицо в ладони и стал молить Бога о пощаде. У него не было ни дела, которое он стремился завершить, ни особого предназначения: ему просто хотелось снова увидеть Маргарет. Хотелось коснуться волос Джона. Мой сын, думал он, сидя под дождем, мой любимый мальчик. Погибнет он или выживет, для исхода войны это значения не имело, как не имело никакого значения то, что сегодня оторвало голову Тернеру, а завтра то же самое может случиться с ним, или с Шоу, или с Тайсоном. Пусть умрут они, без всякого стыда молился Джек, пусть погибнут, но, Боже, прошу тебя, сохрани мне жизнь.

Всю эту ночь Джек просидел под деревом – одинокий, никому не нужный, – силком извлекая из сознания воспоминания о своей жизни и о том, что он успел сделать, в надежде на то, что они послужат утешением, если ему придется встать перед шеренгой нацеленных в его сердце винтовок. Он вспоминал футбол на Хакни-Маршиз, товарищей, с которыми работал на строительстве лондонской подземки, полузабытые лица и голоса детства, вспоминал сына. И не нашел ничего, способного доказать необходимость сохранения его жизни. Под конец в памяти замелькали лишь обрывки картин раннего детства: вот он сидит перед кухонным очагом, вот мама склоняется над его кроватью, чтобы поцеловать, и он слышит ее запах. А следом пришло желание заснуть, признать свое поражение.

Он встал, потянулся, разминая затекшие руки и ноги, добрался, крадучись, до своей позиции и пристроился рядом с Тайсоном и Шоу. А перед самым рассветом отправился на поиски сержанта Адамса.

– Ладно, пойдем, – сказал Адамс. – Приведи себя в порядок. Ремень подтяни.

Он не принадлежал к числу тех сержантов, которых боятся солдаты, обладал насмешливым чувством юмора и редко повышал голос. Подчиненные втайне обожали его.

– Слышал я о твоих делах, – сказал он. – Заснул на посту.

Джек промолчал. Он был готов к смерти.

– Может, тебе и повезет. Некоторые из молодых офицеров погорячатся да и остынут. А мистер Рейсфорд – он чуднее всех, кого я знаю. Сам себе закон. Вон туда.

Адамс провел его по узкой траншее, ведущей к нескольким землянкам, указал на вход в последнюю и велел Джеку дальше идти самому.

Поверх бруствера траншеи Джек окинул взглядом начинавший сереть мир: сожженные и разбитые деревья, зеленые когда-то поля, ровно буревшие там, где землю изрыли снаряды. Он уже примирился с тем, что покидает все это.

Спустившись по деревянным ступенькам к самодельной двери с противогазовой завесой, он постучал и застыл в ожидании.

Мужской голос предложил ему войти. Джек рывком открыл дверь. Сильный запах керосина ударил ему в нос. Клубы табачного дыма не позволяли толком разглядеть внутренность землянки. Джек сумел различить деревянную лежанку, на которой кто-то спал, свернувшись калачиком, самодельный стол, табуреты. Выглядели они лучше большинства убогих приспособлений, виденных им на передовой, но все равно кое-как обшитые досками стены, собранные на скорую руку разрозненные чашки, свечи, фитили и гвозди, исполнявшие обязанность предметов первой необходимости, придавали обстановке убогий вид.

– Кто вы? – спросил у него один из двух сидевших за столом офицеров, лейтенант. Вторым был командир роты Джека, капитан Уир, гостивший, надо полагать, в пехотной части.

– Файрбрейс, сэр. Вы приказали мне явиться к вам в шесть утра.

– Зачем?

– Я заснул на посту.

Офицер встал, подошел к Джеку, приблизил свое лицо к его лицу. Джек увидел темные волосы с проседью на висках, густые, скрывшие верхнюю губу усы и задумчиво вглядывавшиеся в него большие карие глаза. Лет офицеру могло быть от двадцати пяти до сорока.

– Решительно ничего такого не помню.

– По-моему, вы собирались отдать меня под суд, сэр.

– Не думаю, что имею на это право. Вы мне не подчинены. Вы ведь проходчик, так?

– Да, сэр.

– Один из ваших, Уир.

Джек, взглянув на Уира, увидел на столе почти пустую бутылку виски. И всего два стакана.

– Садитесь, Файрбрейс. Выпейте, – сказал Уир.

– Нет, сэр, спасибо. Если я…

– Ну все равно, садитесь.

Джек огляделся по сторонам. Садиться на табурет, который мог принадлежать пехотному командиру, вспыльчивому офицеру по фамилии Грей, – Джек слышал, как он распекал солдат, – ему не хотелось. Интересно, где Грей сейчас: наверное, часовым разносы устраивает.

И все же он сел на табурет, который ногой подтолкнул к нему Уир. Тот снова вернулся к мягким туфлям и белому свитеру. Небритый, с воспаленными глазами. Джек потупился, боясь встретиться с ним взглядом. На столе лежали рубашками вверх пять образующих нечто вроде звезды игральных карт с тонкими полосками песка между ними. В центре этой композиции стояла вырезанная из дерева фигурка, а рядом с ней – огарок свечи.

– Это лейтенант Рейсфорд, – сказал Уир. – Его взвод занимает позиции рядом с нашими. Как раз его людей мы и защищаем от подкопов и мин. Ночью двое из них дежурили на посту прослушивания. Наверное, ему было неспокойно за них. Ведь так, Рейсфорд?

– Нет. Ничего бы с Бреннаном и Дугласом не случилось. Они свое дело знают.

– Вы не желаете побеседовать с этим солдатом?

– Побеседовал бы, если бы вспомнил, кто он такой, – лейтенант повернулся к Джеку. – Если не желаете виски, через минуту будет чай. Я скажу Райли, чтобы он принес еще одну чашку.

Глаза Джека понемногу привыкали к задымленной землянке, теперь он видел, что стены ее частично затянуты тканью, на вид дорогой, – не то иностранный шелк, не то хлопок. На маленьком шкафчике стояли вырезанные из дерева человечки. В углу – книжные полки, но без фотографий, лишь с любительскими зарисовками: головы, торсы. Внезапно Джек сообразил, что лейтенант следит за направлением его взгляда.

– Вы рисуете?

– Немного, – ответил Джек. – Сейчас на это времени не хватает. И настроения тоже.

С подносом, на котором стояли три кружки, вошел Райли, невысокий седой мужчина в опрятной форме. Он протянул руку к свисавшему с потолка, подальше от крыс, мешку и извлек из него несколько кусочков сахара.

Джек наблюдал за лейтенантом, подошедшим к полкам и снявшим с одной из них рисунок.

– Анатомия человека на редкость проста, – сказал лейтенант. – Возьмите хотя бы устройство ноги: две длинные кости и простой, отвечающий за сгибания, сустав; пропорции всегда одни и те же. Тем не менее, изображая ногу, трудно избрать правильную форму. Каждый видит вот эту мышцу на бедре: четырехглавую. Но я раньше не знал, что здесь, внутри, есть еще одна, портняжная. Если ее слишком подчеркнуть, нога покажется чрезмерно мускулистой.

Джек следил за указательным пальцем лейтенанта, проползавшим, пока он говорил, по линиям изображенной им ноги, и не мог понять, подтрунивает ли над ним этот человек, желая продлить его мучения, или и вправду увлечен разговором о рисовании.

– Конечно, – сказал, вздохнув, лейтенант, – война дает нам ежедневные уроки анатомии. Я мог бы написать статью о внутренних органах британского рядового. Печень в разрезе. Протяженность вывалившегося наружу кишечника. Истолченная в порошок кость типичного младшего офицера английской армии.