Текст книги "Крестовый поход на Россию"

Автор книги: Сборник Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

В составе экспедиционных сил увеличивалось число батальонов чернорубашечников. Вместе с новыми дивизиями на фронт отправились четыре бригады: «Имени 3 января», «Имени 23 марта», «Балле Скривиа» и «Леонесса». Эти бригады, как и легион «Тальяменто», действовавший в составе КСИР, принадлежали к так называемой Добровольческой милиции национальной безопасности. «Добровольческая милиция» была создана в начальный период фашистского движения. Позднее Муссолини сохранил ее в качестве своей личной гвардии и на предложение о ее ликвидации как-то энергично ответил: «Кто тронет милицию, получит свинец в живот!»

Милиция представляла собой плохую копию итальянской армии, и последняя относилась к ней с презрением и ненавистью. Части милиции носили пышные названия, заимствованные из терминологии древнего Рима, – «легионы», «крылья», «манипулы» и т. д., а офицеры —звания римских военачальников: «консул», «проконсул», «командир манипулы». Вооружение милиции было «облегченным» по сравнению с соответствующими частями пехоты. Зато батальоны чернорубашечников, которые назывались «штурмовыми», были хорошо снабжены автотранспортом.

«Преданность идее» и «высокий боевой дух» должны были восполнить слабость вооружения. «К сожалению, этого боевого духа никому не дано было увидеть, – пишет в своих мемуарах заместитель начальника итальянского Генерального штаба генерал Дзанусси. – Он исчезал при первых же стычках с противником. Самые «преданные» Муссолини фашисты быстро убедились, что на войне недостаточно кричать «дуче, дуче, дуче» и маршировать гусиным шагом. Особо стоит сказать о «консулах» и других офицерах этого войска. Это были отбросы армии, – те, кого обошли при присвоении звания, или карьеристы самого низкого пошиба. Кроме того, среди них имелись люди, сделавшие карьеру по самым невероятным причинам – благодаря личным связям, успехам в спорте или на поприще изящных искусств. Когда я с ними сталкивался, я каждый раз поражался смеси невежества и нахальства. Достойным их представителем был командующий милицией Гальбиати: в одном из своих выступлений он заявил, что задача чернорубашечников – «бороться с врагами, которые угрожают Италии со всех трехсот шестидесяти пяти градусов горизонта». Видимо он решил, что для фашистов обычный горизонт слишком узок, и расширил его на пять градусов»46.

К 1942 году батальоны чернорубашечников успели несколько утерять свое звание «избранной гвардии» фашистского режима. Если офицерские должности в них продолжали занимать ветераны партии и руководители местных фашистских организаций, жаждавшие получить медали за боевые заслуги, то для восполнения недостатка солдат-добровольцев пришлось прибегать к обычной мобилизации военнообязанных. Таким образом, среди фашистского воинства появились люди, приверженность режиму которых выражалась главным образом в ношении черной рубашки.

Новая армия, в состав которой должен был влиться экспедиционный корпус, получила наименование «итальянской армии в России» (сокращенно – АРМИР). В июле – августе началась переброска новых дивизий на фронт. За год, прошедший со времени отправки на фронт экспедиционного корпуса, обстановка в Италии значительно изменилась. Неудачи в Северной Африке, продовольственные затруднения, которые становились все ощутимее, начало англо-американских бомбардировок – все это сказывалось на моральном состоянии населения, вызывая рост антивоенных настроений.

В середине июля в готовившиеся к отправлению части прибыл циркуляр, обобщавший опыт боевых действий экспедиционного корпуса. В нем ничего не говорилось о русских танках, автоматах и «катюшах», но зато он уверял, что русские не хотят сражаться и армия агонизирует. Правда, в нем содержался ряд советов о том, как себя вести, вроде следующего: «Зимой бывает очень холодно, настолько холодно, что русские спят не на кроватях, а предпочитают проводить ночь на печах. Вода плохого качества, и ее следует подвергать химической очистке». Особенно загадочным для офицеров был пункт о печах, поскольку они представляли их в виде небольшой плиты итальянского типа, абсолютно непригодной для спанья.

Итальянская армия в то время уже испытывала недостаток в офицерских кадрах, а число добровольцев резко сократилось. Возможности тщательного отбора, как это было во времена подготовки экспедиционного корпуса, ограничились. Дело дошло до того, что на советско-германский фронт стали отправлять офицеров, антифашистские настроения которых были хорошо известны полиции. Среди них был начальник организационного отдела штаба армии капитан Д. Толлои. Он принадлежал к группе либералов-антифашистов и был связан с деятелями, положившими начало движению «Справедливость и свобода». Толлои был отправлен на фронт по прямому доносу тайной полиции, занимавшейся делами антифашистов, – ОВРА. Однако основу итальянской армии в России составляли кадровые офицеры и резервисты, преданные фашизму.

Летом 1942 года гитлеровские армии быстро продвигались к Кавказу, и победные сводки заставляли многих забывать про тревоги прошедшей зимы. «Известия с русского фронта хорошие, – писал в эти дни лейтенант Францини, готовясь отправиться на Восточный фронт с дивизией «Кунеэнзе». – Наша печать громко превозносит молниеносное продвижение немецких танковых дивизий. Под Сталинградом русские миллионами сдаются в плен. Со дня на день ожидается падение Москвы. Наша поездка на фронт будет простой прогулкой. Есть, правда, пессимисты, но их немного»47. Таково было настроение большинства офицеров, собиравшихся в эти жаркие июльские дни в далекую Россию.

Солдатская масса состояла из молодых рекрутов, недавно попавших под ружье. Фашистские руководители обещали им легкую победу, а католические священники благословили их перед отъездом. Но голос здравого смысла порождал в их душах смутную тревогу. Одна из книг, которые издал после войны Н. Ревелли, состоит из записей рассказов сорока альпийцев, находившихся на Восточном фронте48. Это были рядовые солдаты, в основном крестьяне. «Весной 1942 года, – рассказывал солдат Серале, участвовавший уже в походе на Балканы, – начинают говорить о России… На этот раз все немного подавлены. Мы чувствуем, что нас ожидает совсем не такая война, какая была на Западе и в Албании. Но мы молоды, и песня заставляет нас забывать даже грустные вещи». «Мы знали, что едем навстречу беде, – пишет другой солдат того же полка. – Мы помнили, как кончил Наполеон, и знали, что нас ждет такая же судьба. Офицеры говорили, что у нас будет особое оружие, но мы сомневались. Это было грустное расставание. Все провожающие плакали».

Поездка через Германию и Польшу имела совсем не тот эффект, на который рассчитывал Муссолини. «Единственная вещь, которая произвела на меня впечатление во время путешествия, – пишет солдат Беллини, участвовавший до этого в войне против Франции и Албании, – это жестокое, зверское отношение немцев к русскому населению. Два или три раза мы были готовы броситься на немцев, настолько их поведение было позорным. Мы не привыкли к подобной жестокости. Немцы безжалостно избивали женщин, девушек, детей. Детский плач не производил на них никакого впечатления, они загоняли детей в вагоны, как загоняют скот… Наши союзники – настоящие варвары…»

Когда эшелоны с итальянскими солдатами начали углубляться в белорусские леса, итальянские солдаты стали замечать, что террор гитлеровцев не смог сломить сопротивления русских. По вагонам был отдан приказ держать оружие наготове, офицеры объясняли солдатам, что можно ожидать налетов партизан. Поезда замедляли ход, и на перегонах приходилось выстаивать долгие часы, ожидая, пока будет отремонтировано железнодорожное полотно. Высунувшись из окон, солдаты показывали друг другу лежащие вверх колесами локомотивы, пущенные под откос поезда. Несколько вагонов с альпийцами подверглись обстрелу, один эшелон с солдатами дивизии «Кунеэнзе» взлетел на воздух. «Мы ехали с сердцами, сжавшимися от страха из-за партизан», – вспоминает один из солдат этой дивизии. «Это было нам предупреждением со стороны русских», – пишет другой солдат той же дивизии. Навстречу эшелонам двигались госпитальные поезда, подтверждая невеселые догадки альпийцев.

Таковы были первые впечатления солдат, еще не успевших покинуть свои эшелоны. Во многом похожи на них рассказы офицеров. «Во время проезда через Германию, – записал в своем дневнике лейтенант Францини, – меня поразила одна вещь: товарищество по оружию, о котором пишет так много наша печать, как будто совсем не существует. Вернее, оно проявляется только в обмене пайками между итальянскими и немецкими солдатами. Немцы ценят у итальянцев только макароны и рагу. В остальном они смотрят на нас свысока и всячески нас унижают. Альпийским стрелкам это не нравится. Время от времени вспыхивают кулачные бои. Мы видим, что с нами обращаются, как со слугами»49. «За двенадцать дней пути в эшелоне, – вспоминает Н. Ревелли, – я уже увидел войну, хотя фронт был еще далеко. В Австрии и Германии босые и изнуренные военнопленные вдоль полотна. В Польше толпы евреев с желтой звездой на спине, собирающие отбросы на станциях. На Украине дети с глазами, казавшимися огромными на истощенных лицах, просящие кусок хлеба»50.

К середине августа 1942 года большая часть итальянской армии прибыла в Донбасс. Повторилась история 1941 года: итальянским частям пришлось в пешем строю догонять быстро удалявшийся фронт. Опять, как летом 1941 года, мимо беспорядочно двигавшихся колонн итальянцев проезжали моторизованные союзники, вызывая зависть и раздражение альпийцев, непривычных к переходам по равнине. «Мы не видели пеших немцев, – пишет в своем дневнике лейтенант Францини. – Они проезжают мимо на автомашинах, взирая на нас с презрением и заставляя глотать тонны пыли. Иногда хочется продырявить им из винтовки покрышки, а то и головы. Когда кому-то из нас становится плохо и мы просим его подсадить, они почти всегда делают вид, что не замечают»51.

Высадка из эшелонов произошла на значительном удалении от итальянской базы в Миллерово, и части оказались без продовольствия. Консервы, выданные сухим пайком, скоро кончились, а немецкие коменданты отказывались снабжать проходившие части. Итальянские батальоны двигались по деревням, как саранча, отыскивая у населения продукты, которые не успели захватить немцы.

Достигнув района Миллерово, вновь прибывшие итальянские части попадали в расположение итальянского экспедиционного корпуса. Многие думали, что теперь речь может идти только о гарнизонной службе, поскольку немецкие сводки писали, что конец сопротивления советских армий – дело ближайших недель «Ветераны видели на их губах улыбку, – пишет Ф. Гамбетти, – ту самую улыбку, которая была у них год назад. Улыбку туристов, которые готовы спросить у первого встречного, как пройти к местным достопримечательностям, а может быть, к дому терпимости. Ветераны не хотели их разочаровывать сразу. Они даже надеялись их несколько раз разыграть, пока те сами не поймут, как в действительности обстоят дела»52.

Итальянская армия на Дону

В то время как итальянские дивизии прибывали в район боевых действий, немецкое летнее наступление 1942 года было в полном разгаре. «Яростная битва на Восточном фронте, – писал Гитлер Муссолини в начале августа 1942 года, – на этот раз проходит в полном соответствии с планами. Сейчас положение таково, что в восточной излучине Дона наши дивизии, после того как они получат пополнение горючим и боеприпасами, проведут решительную битву против русских частей, которые туда срочно переброшены. Я ни на минуту не сомневаюсь, что в результате этого Сталинград попадет в наши руки. Тем временем дивизии правого крыла движутся к Кавказу, ведя непрерывные бои…»53

Относительно использования итальянской армии Гитлер писал следующее: «Ваша армия, дуче, моторизованная дивизия которой «Челере» уже вступила в бой на Дону, будет расположена нами для отражения возможных атак противника на флангах. Я бы хотел просить, дуче, вашего согласия на то, чтобы альпийские дивизии были использованы вместе с нашими горными и легкими дивизиями на Кавказе. Тем более что форсирование Кавказа приведет нас на территорию, которая не входит в сферу немецких интересов, и поэтому также по психологическим мотивам было бы важно, чтобы вместе с нами там были итальянские части, если возможно, альпийский корпус, который более пригоден для этой цели. Вместо этого на Донском фронте я бы придал вашей армии и поставил под ее командование одну или две свежие дивизии, а затем бронетанковую дивизию в качестве резерва вашей армии. Считаю это уместным, поскольку можно ожидать вступления в бой русских бронетанковых сил, в борьбе с которыми наши дивизии постепенно стали настоящими специалистами. В общем, дуче, я с полной уверенностью считаю, что Россия уже через несколько недель потеряет свои наиболее важные источники снабжения нефтью, в то время как мы в ближайшее время окончательно ликвидируем наш постоянный голод в горючем»54.

Итальянская армия в России, получившая порядковый номер «восемь», насчитывала в своем составе 7 тыс. офицеров и 220 тыс. солдат: 10 дивизий и 4 бригады чернорубашечников. Она имела на вооружении 2850 ручных и 1400 станковых пулеметов, 860 минометов, 380 47-миллиметровых пушек, 19 самоходных 47-миллиметровых орудий, 225 20-миллиметровых пушек, 52 76-миллиметровых орудия и 960 орудий разного калибра и типов. Танковые силы армии сводились к 55 легким танкам. Транспортные средства армии состояли из 25 тыс. лошадей и мулов, 16 700 автомашин, 1130 тракторов55.

Бывший экспедиционный корпус в составе дивизий «Пасубио», «Торино» и «Челере» принял название 35-го армейского корпуса. Второй армейский корпус составляли пехотные дивизии «Равенна», «Коссерия» и «Сфорцеска». Альпийский корпус насчитывал также три дивизии: «Тридентина», «Юлия» и «Кунеэнзе». Дивизия «Винченца» и бригады чернорубашечников действовали самостоятельно или придавались тому или иному корпусу.

К началу продвижения немецких армий к Дону на линии фронта находились лишь три дивизии, входившие ранее в экспедиционный корпус. Альпийский корпус в соответствии с пожеланиями Гитлера был нацелен на Кавказ, и уже началась переброска на юг дивизии «Кунеэнзе». Остальные соединения двигались к Донцу. Дивизия «Челере», вопреки обещаниям Гитлера, была изъята из-под итальянского контроля и включена в состав 6-й немецкой армии. Бывший командующий Мессе предпринимал различные маневры, чтобы не попасть под командование Гарибольди. Гарибольди, со своей стороны, начал реорганизацию армии, целью которой, по мнению сторонников Мессе, было раздробить испытанный в боях КСИР. Гарибольди был также озабочен вопросами субординации. «Не из личных соображений, а из интересов престижа итальянской армии, – писал он в Рим, – сообщаю, что меня ставят под командование немецкого генерала ниже меня по званию». Одновременно он сообщал, что итальянские дивизии вооружены и снаряжены гораздо хуже немецких.

Итальянский Генеральный штаб принимал это к сведению, но не торопился отвечать. Офицер связи итальянской армии подполковник Каваллеро, хорошо знавший настроения римских кругов, поскольку он являлся сыном начальника Генерального штаба, объяснял своим коллегам по штабу: «Чего вы еще хотите? Мы прибыли, чтобы приобрести акции для мирной конференции, и через месяц все будет кончено».

Впечатление, что «через месяц все будет кончено», заставило Гарибольди торопиться. Хотя только одна из новых дивизий прибыла на место, он поспешил принять командование армией, смирившись с тем, что при этом он оказался в подчинении немецкого генерала ниже его по чину. Одновременно Гарибольди взывал к Риму, настаивая на том, чтобы альпийский корпус не посылали на Кавказ и не изымали из-под его командования. Из Рима отвечали, что это невозможно, поскольку такое решение «соответствует политическим взглядам дуче». Но не успел этот категорический ответ прибыть в штаб армии, как немецкое командование из-за транспортных затруднений переменило свое решение и раздумало посылать альпийские дивизии на Кавказ. «Политические взгляды дуче» были тут же забыты, и альпийцы резко изменили свой маршрут, повернув к Дону. В июльско-августовском наступлении смогли принять участие дивизии 35-го корпуса и дивизия «Сфорцеска». Приказ о наступлении последовал после того, как немецкие войска, находившиеся на флангах итальянского сектора, уже продвинулись далеко вперед. По замыслу немецкого командования, они должны были, продвигаясь между Донцом и Доном, взять в клещи находившиеся там советские войска. Однако советское командование вывело войска из-под удара, и когда итальянские дивизии двинулись вперед, выяснилось, что перед ними образовалась пустота.

«Единственный бой, который нашим войскам пришлось выдержать, – писал Д. Толлои, – произошел в Ивановке, где немецкие пикирующие бомбардировщики по ошибке разбомбили колонну наших берсальеров: повсюду немцы были первыми. Русские войска, находившиеся в излучине Дона, отошли, и в мешок, который немцы считали закрытым, попала только 8-я итальянская армия»56.

Левое крыло немецких войск, входивших в группу армий «Б», было остановлено на Дону под Воронежем. Зато 6-я армия фон Паулюса, входившая, так же как и итальянская армия, в группу армий «А», заняла Серафимович и устремилась к Волге. Продолжавшая отставать от немецких бронетанковых дивизий итальянская армия была передана из группы армий «А» в группу армий «Б». Она должна была занять позиции вдоль Дона и прикрывать фланг немецкой армии, двигавшейся к Сталинграду. Исключением служила дивизия «Челере», которая до середины августа продолжала входить в состав 6-й немецкой армии. Вместе с ней она участвовала в боях за Серафимович, где первой из итальянских дивизий 30 июля испытала удар советских танковых частей. Дивизия была атакована 30 советскими танками и потеряла за день почти всю свою артиллерию. В боях у Серафимовича выбыли из строя 1700 человек – около трети личного состава дивизии. 14 августа ее вывели на отдых, а затем возвратили в состав 8-й армии.

Едва итальянские дивизии заняли отведенный им сектор, как 20 августа на расположение дивизии «Сфорцеска» с другой стороны Дона обрушился удар советских войск. Дивизия не выдержала, и ее части начали беспорядочно откатываться назад; 21 августа дивизия разделилась на две части и, по словам Валори, «практически выбыла из боя». 24 августа советские войска заняли станицу Чеботаревскую, открыв проход между итальянским 35-м и 18-м немецким корпусами. По словам Валори, это «поставило под угрозу судьбу всей итальянской армии».

На место разбежавшейся дивизии командование армии спешно перебросило части дивизий «Челере» и «Равенны». Одновременно Мессе, командовавший 35-м корпусом, запросил помощи у соседнего 17-го немецкого корпуса. Немецкое командование выслало лишь небольшие заслоны, которые перехватывали итальянских солдат, покидавших поле боя. Одновременно оно направило на место происшествия фотографов, которые усердно снимали группы бегущих итальянцев. «Поскольку все мои обращения не дали результатов, – пишет Мессе, – я отдал приказ отступить и оставить долину реки Шушкан».

Реакция немцев была быстрой и неожиданной. Офицер связи при 35-м корпусе потребовал пересмотреть приказ Мессе. Мессе ответил, что приказ уже одобрен итальянским командованием. Тогда, через командование итальянской армией, в штаб Мессе прибыло распоряжение группы армий «Б», в котором говорилось: «Никто не имеет права отходить назад с занимаемых позиций; всякий, кто отдаст подобный приказ, подлежит самому суровому наказанию». Второй пункт гласил: все итальянские части, находившиеся в секторе дивизии «Сфорцеска», передаются под командование 17-го немецкого корпуса, «для того чтобы любой ценой прекратить отход этой дивизии»57.

Для осуществления этого приказа в расположение «Сфорцески» прибыл генерал Блюментритт. Генерал Мараццани, командовавший дивизией, узнав, что Блюментритт ниже его по званию, отказался подчиниться. «В итальянской армии такого положения не может быть», – заявил он.

Одновременно Мессе направил в штаб 8-й армии протест, который напоминает дипломатическую ноту великой державы, понесшей тяжкое оскорбление. «От имени живых и мертвых, – писал он, – как их командир, как прямой свидетель и как итальянец, я должен поднять гордый протест против инсинуаций о том, что отход частей был добровольным и что достаточно немецкого генерала, чтобы восстановить положение».

Мессе требовал срочного свидания с Гарибольди для объяснения. Ответ Гарибольди был сух и саркастичен: «Учитывая обстановку, не следует вашему превосходительству оставлять командный пункт для свиданий. Сейчас важно победить». Мессе не удовлетворился этим и написал новое письмо, в котором требовал вычеркнуть из приказа группы армий, «который войдет в историю», слова «любой ценой прекратить отход дивизии «Сфорцеска». Штаб группы армий «Б» ответил, что решение передать под контроль 17-го корпуса «то, что еще оставалось от дивизии «Сфорцеска»», было принято «на основании абсолютно объективных данных», а фраза, оскорбившая итальянского генерала, «соответствует немецкой военной терминологии»58.

Со своей стороны, немецкое командование пожаловалось на поведение Мессе и подчиненной ему дивизии в Берлин, а оттуда жалоба была переправлена в Рим, где вызвала большой шум. 3 сентября Каваллеро прислал в штаб армии указание «срочно потребовать у его превосходительства Мессе рапорт о действиях «Сфорцески» и передать его полностью». 28 сентября последовала новая телеграмма, которая категорически требовала «срочно сообщить о поведении во время боя всех офицеров дивизии, вплоть до командира батальона».

Мессе был страшно обижен на Гарибольди, подозревая, что тот не поддержал его из личной неприязни и проявил излишнюю угодливость перед немцами. «Он считал, что с немцами достаточно протестовать, – писал Мессе. – Но этого было недостаточно. С этими толстокожими и бессовестными товарищами по оружию нужно было другое! Следовало в случае нужды отказываться выполнять их приказы, если они шли вразрез с нашим престижем»59.

Случай с дивизией «Сфорцеска» окончательно испортил отношения между итальянскими генералами. Мессе стал писать рапорты с просьбой отозвать его с Восточного фронта, мотивируя это «духовным несогласием с командованием 8-й армии». В начале ноября его просьба была удовлетворена. Это произошло в период, когда наступление зимы грозило осложнениями для итальянских войск. Можно предположить, что желание избежать зимних трудностей сыграло не последнюю роль в настойчивом стремлении Мессе покинуть русский фронт.

Защищая действия дивизии «Сфорцеска», Мессе стремился реабилитировать себя как командира и не очень считался с объективными фактами. За дни боев дивизия потеряла, по данным Мессе, 232 человека убитыми, 1005 ранеными и 924 пропавшими без вести. Высокий процент солдат, пропавших без вести, сам по себе свидетельствует о беспорядочном хаотичном отступлении.

Поспешность отступления дивизии подтверждает большое количество трофеев, взятых советскими частями за два первых дня наступления: 79 тяжелых и 39 легких пулеметов, 13 орудий, 45 минометов, 4 вещевых и продовольственных склада, большое количество штабных документов и т. д. Для сравнения можно указать, что дивизия «Равенна», которая пришла на выручку «Сфорцеске», потеряла за это же время, по данным Мессе, 370 человек убитыми и ранеными и не имела ни одного пропавшего без вести.

Что касается мнения немецкого командования, то после войны генерал Блюментритт, давая интервью английскому историку Лиделл-Гарту, сказал по поводу этого боя, что «один батальон русских обратил в бегство целую итальянскую дивизию». Выразительным был приговор солдат итальянской экспедиционной армии. Они окрестили «Сфорцеску» именем «дивизии «Тикай». Украинское слово «тикай» в то время было достаточно хорошо известно итальянским солдатам и в переводе не нуждалось. Офицеры других дивизий решили не отдавать чести и не отвечать на приветствия офицеров «Сфорцески». По свидетельству Ревелли, попавшего в армейский госпиталь вместе с целой группой офицеров этой дивизии, «они чувствовали себя на положении париев».

Батальон, с которым прибыл на фронт Ревелли, прямо с марша был направлен на смену потерявшим боеспособность частям дивизии «Сфорцеска»: «Поблуждав, – рассказывает он, – мы попали на высоту 228. Майор запаса командовал батальоном, в котором осталось 220 человек. Это тяжелая, и в то же время комичная сцена. Бедный старичок сидел на ящике из-под продовольствия со страдальческим выражением на лице. Он был явно не в себе. Время от времени ему сообщали о новых потерях. Он вздыхал, но не знал, как ему поступать. Жалкая картина: пехотинцы, почти все южане, сидят в неглубоких ямках, боясь пошевелиться из-за русских минометов. Я хожу по позиции, и в то время, как слышен разрыв мины, какой-то пехотинец в ужасе восклицает: «Да здесь убивают!» И он прав: ждать, когда тебя подстрелят, не так уж весело… А главное, постоянный ужас перед тенью русских танков: в этом случае им остается надеяться только на собственные ноги»60.

Альпийские батальоны были выдвинуты в контратаку с целью восстановить положение. Это был их первый бой, и они должны были пойти вперед при поддержке немецких танков. Однако немцы сообщили, что танки еще не готовы. «Справимся сами», – сказал командир батальона. Вместо немецких в атаку пошли итальянские танки. Их тут же перебили из противотанковых ружей. Альпийцы откатились назад, потеряв сотни убитыми. В Рим была послана телеграмма, в которой говорилось, что высокие потери были вызваны «избытком боевого задора альпийцев, еще не освоившихся с ведением боевых действий на равнине».

Окончился бой, который итальянские историки называют «первым оборонительным сражением на Дону». Это был бой ограниченного масштаба как по территории, на которой происходили операции, так и по количеству участвовавших в нем сил. Однако уже здесь проявились некоторые моменты, которые в дальнейшем сыграли важную роль: отсутствие солидарности со стороны немецкого командования и общий недостаток гитлеровской стратегии, заключавшийся в линейном построении обороны.

Немецкое командование категорически приказало держать на первой линии все имевшиеся силы, пресекая попытки форсирования реки, и в первый же момент немедленно контратаковать группы противника, которым удалось высадиться на берег. «Непонятно, – с возмущением пишет Валори, – почему немецкое командование придерживалось столь упрощенной концепции. Может быть, загипнотизированное тем, что происходит в Сталинграде, оно считало, что на других участках достаточно жесткой обороны. Может быть, оно боялось, что, получив разрешение маневрировать, командиры соединений смогут уклоняться от выполнения распоряжений»61.

Рассуждения итальянского военного историка об отсутствии товарищества между войсками союзников не лишены оснований. В отчете штаба 63-й советской армии, подводившей итоги боя, отмечалось, что между войсками союзников «нет не только единства, а, наоборот, господствующая рознь и ненависть к немцам постоянно усиливаются, принимая подчас характер серьезных эксцессов». В доказательство приводился приказ командира 29-го немецкого корпуса генерала Обстфельдера «О поведении при встрече с итальянскими частями», в котором говорилось: «Климат и природные условия сделали итальянцев не такими солдатами, каким является немец. Их темперамент более подвержен различным воздействиям, чем у закаленного немца. Следствием этого является восторженность, с одной стороны, и быстрая утомляемость – с другой. Несдержанность и зазнайство по отношению к нашим итальянским друзьям недопустимы. Надо сделать всем офицерам, унтер-офицерам и солдатам указания о необходимости поддерживать дружеский тон. Необоснованные требования и претензии следует отклонять без всякой резкости. Применение кличек, а также дерзкое и вызывающее поведение строго воспрещаются».

Что касается ошибочности концепции жесткой обороны, то в значительной степени она носила вынужденный характер, поскольку немецкое командование не имело достаточно резервов для построения эшелонированных заслонов. Кроме того, не исключается, что оно действительно питало сомнения в способности итальянских дивизий вести маневренную оборону.

Важно отметить и другое: советские войска имели в этом бою совершенно незначительный перевес в силах, тем не менее они сумели опрокинуть итальянские части в первые же дни; итальянские части показали недостаточную стойкость, о чем со всей определенностью говорится в отчете 63-й советской армии, составленном на основании многочисленных документов и опросов военнопленных.

После августовских боев на итальянском секторе наступило длительное затишье, подействовавшее самым ободряющим образом на командование армии, которое из Макеевки перебралось в Миллерово.

Персонал штаба армии отличался многочисленностью. В оперативном отделе имелось вдвое больше офицеров, чем полагалось по штату. Еще более раздутым был разведывательный отдел. Возглавлявший его полковник, бывший до войны военным атташе в Москве, создал гигантский аппарат. В нем числилось 105 офицеров, вместо 17. Он создал даже специальную секцию по захвату неприятельских документов, снабженную орудиями взлома. Полковник надеялся когда-нибудь захватить один из тех сейфов советского командующего, которые немцы, по их словам, время от времени находили в лесах. Деятельность разведотдела имела странный уклон: русские белоэмигранты, выписанные из Италии и посылаемые в поисках информации, добывали главным образом телятину, свинину и яйца для столовой.

Кроме того, имелся отдел пропаганды из 42 офицеров, отдел военной экономики из 12 офицеров, который вел постоянную войну с немецкими комиссарами из-за распределения местных ресурсов, и отдел гражданских дел, находившийся в том же положении. Существовал генерал карабинеров, носивший титул «инспектора службы полиции в России», генерал-комиссар чернорубашечников, член «большого фашистского совета» в отставке, и масса различных фашистских чинов, стремившихся выслужиться или получить теплое место. Типичной фигурой для фашистской армии был офицер связи – молодой подполковник Каваллеро. Сын начальника Генерального штаба, пустой и заносчивый, он отличался восторженно-подобострастным отношением к немецким генералам. Недолгое пребывание его на фронте было необходимо для дальнейшего продвижения по службе: вскоре он был направлен на учебу в берлинскую военную академию.