Текст книги "Преподобный Сергий Радонежский. Полное жизнеописание"
Автор книги: Сборник Сборник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Преподобный Сергий со своей обителью и своими учениками был образцом и начинателем в этом оживлении монастырской жизни, «начальником и учителем всем монастырем, иже в Руси», как называет его летописец. Колонии Сергиевской обители, монастыри, основанные учениками преподобного или учениками его учеников, считались десятками, составляли почти четвертую часть всего числа новых монастырей во втором веке татарского ига, и почти все эти колонии были пустынные монастыри, подобно своей митрополии. Но, убегая от соблазнов мира, основатели этих монастырей служили его насущным нуждам. До середины XIV в. масса русского населения, сбитая врагами в междуречье Оки и верхней Волги, робко жалась здесь по немногим расчищенным среди леса и болот полосам удобной земли. Татары и Литва запирали выход из этого треугольника на запад, юг и юго-восток. Оставался открытым путь на север и северо-восток за Волгу; но то был глухой непроходимый край, кое-где занятый дикарями финнами; русскому крестьянину с семьей и бедными пожитками страшно было пуститься в эти бездорожные дебри. «Много было тогда некрещеных людей за Волгой», т. е. мало крещеных, говорит старая летопись одного заволжского монастыря о временах до Сергия. Монах-пустынник и пошел туда смелым разведчиком. Огромное большинство новых монастырей с середины XIV в. до конца XV в. возникло среди лесов костромского, ярославского и вологодского Заволжья: этот волжско-двинский водораздел стал северной Фиваидой православного Востока. Старинные памятники истории Русской церкви рассказывают, сколько силы духа проявлено было русским монашеством в этом мирном завоевании финского языческого Заволжья для христианской церкви и русской народности. Многочисленные лесные монастыри становились здесь опорными пунктами крестьянской колонизации: монастырь служил для переселенца-хлебопашца и хозяйственным руководителем, и ссудной кассой, и приходской церковью, и, наконец, приютом под старость. Вокруг монастырей оседало бродячее население, как корнями деревьев сцепляется зыбучая песчаная почва. Ради спасения души монах бежал из мира в заволжский лес, а мирянин цеплялся за него и с его помощью заводил в этом лесу новый русский мир. Так создавалась верхневолжская Великороссия дружными усилиями монаха и крестьянина, воспитанных духом, какой вдохнул в русское общество Преподобный Сергий.
Напутствуемые благословением старца, шли борцы, одни на юг за Оку, на татар, другие на север за Волгу, на борьбу с лесом и болотом.
Сергий Радонежский с житием
Время давно свеяло эти дела с народной памяти, как оно же глубоко заметало вековой пылью кости куликовских бойцов. Но память святого пустынножителя доселе царит в народном сознании, как гроб с его нетлеющими останками невредимо стоит на поверхности земли. Чем дорога народу эта память, что она говорит ему, его уму и сердцу? Современным, засохшим в абстракциях и схемах языком трудно изобразить живые, глубоко сокрытые движения верующей народной души. В эту душу глубоко запало какое-то сильное и светлое впечатление, произведенное когда-то одним человеком и произведенное неуловимыми, бесшумными нравственными средствами, про которые не знаешь, что и рассказать, как не находишь слов для передачи иного светлого и ободряющего, хотя молчаливого взгляда. Виновник впечатления давно ушел, исчезла и обстановка его деятельности, оставив скудные остатки в монастырской ризнице да источник, изведенный его молитвой, а впечатление все живет, переливаясь свежей струей из поколения в поколение, и ни народные бедствия, ни нравственные переломы в обществе доселе не могли сгладить его. Первое смутное ощущение нравственного мужества, первый проблеск духовного пробуждения – вот в чем состояло это впечатление. Примером своей жизни, высотой своего духа Преподобный Сергий поднял упавший дух родного народа, пробудил в нем доверие к себе, к своим силам, вдохнул веру в свое будущее. Он вышел из нас, был плоть от плоти нашей и кость от костей наших, а поднялся на такую высоту, о которой мы и не чаяли, чтобы она кому-нибудь из наших была доступна.
Лучина светит чтению и пению
Так думали тогда все на Руси и это мнение разделял православный Восток, подобно тому цареградскому епископу, который, по рассказу Сергиева жизнеописателя, приехав в Москву и слыша всюду толки о великом русском подвижнике, с удивлением восклицал: «Како может в сих странах таков светильник явитися?» Преподобный Сергий своей жизнью, самой возможностью такой жизни дал почувствовать заскорбевшему народу, что в нем еще не все доброе погасло и замерло; своим появлением среди соотечественников, сидевших во тьме и сени смертной, он открыл им глаза на самих себя, помог им заглянуть в свой собственный внутренний мрак и разглядеть там еще тлевшие искры того же огня, которым горел озаривший их светоч. Русские люди XIV в. признали это действие чудом, потому что оживить и привести в движение нравственное чувство народа, поднять его дух выше его привычного уровня – такое проявление духовного влияния всегда признавалось чудесным, творческим актом; таково оно и есть по своему существу и происхождению, потому что его источник – вера. Человек, раз вдохнувший в общество такую веру, давший ему живо ощутить в себе присутствие нравственных сил, которых оно в себе не чаяло, становится для него носителем чудодейственной искры, способной зажечь и вызвать к действию эти силы всегда, когда они понадобятся, когда окажутся недостаточными наличные обиходные средства народной жизни. Впечатление людей XIV в. становилось верованием поколений, за ними следовавших. Отцы передавали воспринятое ими одушевление детям, а они возводили его к тому же источнику, из которого впервые почерпнули его современники. Так духовное влияние Преподобного Сергия пережило его земное бытие и перелилось в его имя, которое из исторического воспоминания сделалось вечно деятельным нравственным двигателем и вошло в состав духовного богатства народа. Это имя сохраняло силу непосредственного личного впечатления, какое производил преподобный на современников; эта сила длилась и тогда, когда стало тускнеть историческое воспоминание, заменяясь церковной памятью, которая превращала это впечатление в привычное, поднимающее дух настроение. Так теплота ощущается долго после того как погаснет ее источник. Этим настроением народ жил целые века; оно помогало ему устроить свою внутреннюю жизнь, сплотить и упрочить государственный порядок. При имени Преподобного Сергия народ вспоминает свое нравственное возрождение, сделавшее возможным и возрождение политическое, и затверживает правило, что политическая крепость прочна только тогда, когда держится на силе нравственной. Это возрождение и это правило – самые драгоценные вклады Преподобного Сергия, не архивные или теоретические, а положенные в живую душу народа, в его нравственное содержание. Нравственное богатство народа наглядно исчисляется памятниками деяний на общее благо, памятями деятелей, внесших наибольшее количество добра в свое общество. С этими памятниками и памятями срастается нравственное чувство народа; они – его питательная почва; в них его корни; оторвите его от них – оно завянет, как скошенная трава. Они питают не народное самомнение, а мысль об ответственности потомков перед великими предками, ибо нравственное чувство есть чувство долга. Творя память Преподобного Сергия, мы проверяем самих себя, пересматриваем свой нравственный запас, завещанный нам великими строителями нашего нравственного порядка, обновляем его, пополняя произведенные в нем траты. Ворота лавры Преподобного Сергия затворятся и лампады погаснут над его гробницей только тогда, когда мы растратим этот запас без остатка, не пополняя его.
О значении преподобного Сергия Радонежского в истории нашего монашества
Для того, чтобы подробно излагать святую и чудную жизнь Преподобного Сергия, потребовалось бы слишком много времени; при том же эта святая и чудная жизнь его всем более или менее известна. Выбирая частнейшее из того, что может быть говорено о Преподобном Сергии, мы в первой беседе о нем скажем о его значении в истории нашего русского монашества. Значение это чрезвычайно велико, а между тем оно странным каким-то образом совсем, или почти что совсем, не примечается, так что речи о нем весьма желательны для установления правильного и надлежащего взгляда на Преподобного Сергия и для воздаяния ему всей той славы, которая ему подобает. Имя Преподобного Сергия обыкновенно произносится вместе с именами преподобных Антония и Феодосия Печерских. Этим хотят заявить признание – и совершенно справедливое, – что Преподобный Сергий был такой же великий подвижник, как и преподобные Антоний и Феодосий. Но кроме того, что Сергий был таким же великим подвижником, как Антоний и Феодосий, он имеет еще в истории нашего монашества совершенно такое же значение, какое имеет второй из двоих последних, т. е. Феодосий. Преподобный Феодосий был у нас вводителем строгого монашества после принятия нами христианства от греков и после заимствования нами от них вместе с христианством монашества не совершенно строгого. Преподобный Сергий был восстановителем у нас строгого монашества, после того как оно, будучи введено у нас преподобным Феодосием, потом с течением времени снова уступило место монашеству не совершенно строгому.
Истинное, строгое, монашество есть, во-первых, полное отречение человека от мира, следовательно – полное отречение от всякого стяжания, от всякой собственности. Каноническое правило предписывает: «монахи не должны иметь ничего собственного», а «сочетовающиеся монашеской жизни, т. е. воспринимающие на себя монашество, почитаются умершими для мира: как умершие ничего не имеют, так правило требует, чтобы и монашествующие ничего не приобретали». Во-вторых, правила канонические учат, что общины монашеские должны воспроизводить собой ту первоначальную общину всех христиан, о которой в книге Деяний апостольских повествуется, что у всего множества уверовавших было одно сердце и одна душа, а это возможно только под тем условием, чтобы, как и было это в первоначальной общине всех христиан, никто ничего не называл своим, но все у всех было общее: иначе – неизбежны между людьми распри и ссоры, как говорят святые Василий Великий и Иоанн Златоуст, и невозможно между людьми единодушие, как говорит преподобный Феодор Студит. Таким образом, истинное монашество должно быть строгим общежитием, при котором бы ни у одного из монахов не было совершенно ничего собственного, но все у них было общее, – общежитием, о котором преподобный Феодор Студит заповедует своему преемнику на игуменстве в монастыре: «Да храниш всячесви, чтобы у братства все было общее и нераздельное и ничего ни у кого не было частно-собственного (даже) до иголки». Считаем нужным сделать некоторое, так сказать, примечание к нашим словам: когда мы говорим, что истинное монашество должно быть строгим общежитием, то вовсе не хотим этим сказать, чтобы оно состояло в одном общежитии, а хотим сказать, что его не может быть без общежития (а при этом, конечно, разумеем монастыри, а не одиноких пустынников) и что именно таковое внешнее устройство жизни монашеской необходимо условливается и непременно требуется тем, чем монашество должно быть с внутренней своей стороны.
Пострижение Варфоломея в монашество
Строгим общежитием и было монашество в первое время его существования. Святой Иоанн Златоуст пишет о современных ему монастырях: «Там не говорят: это мое, это твое; оттуда изгнаны слова сии, служащие причиною бесчисленного множества распрей». Но потом к монашеству истинному явилось монашество не совсем истинное, с тем, чтобы вступить с ним в борьбу, чтобы никогда не уступать ему над собой полной победы и чтобы по временам одерживать над ним почти совершенную победу. Монашество есть исключительный и нарочитый путь, ведущий в Царство Небесное; достигнуть Царства Небесного желают все верующие люди; а поэтому желающих идти в монахи было очень много. Но истинное монашество весьма трудно. При совершенном отсутствии частной собственности жизнь в общинах истинных монахов была устроена не так, чтобы она представляла одинаковую для всех прохладу, а так, чтобы представляла одинаковую для всех «всякую скорбь и тесноту», – одинаковую для всех скудость в пище, одинаковую для всех худость в одежде, одинаковый для всех тяжелый труд, одинаковую для всех продолжительность церковных молитв и бдений. И люди, желавшие идти верным путем, ведущим в Царство Небесное, а в то же время находившие путь этот слишком трудным для себя, решились, так сказать, угладить его: они составили себе убеждение, что монашество все же останется верным путем спасения, если в большей или меньшей степени и облегчить его для себя, как после составилось убеждение, будто может спасти человека даже и одно возложение им на себя монашеской одежды. Облегченное, не совсем строгое монашество они и ввели. Дело было так, что человек богатый постригался в монахи и поступал в монастырь, но не вступал в общину монахов, с тем, чтобы, отказавшись от всякой собственности, подчиниться всем требованиям общежития относительно одежды и пищи, трудов и общественной молитвы, а ставил себе в монастыре свою особую келью и в своей особой келье, оставаясь полным хозяином всего, что имел прежде, питал и одевал себя как хотел, совсем не участвовал в общих монастырских трудах и участвовал в общественных монастырских молитвах по своему произволению. К этим людям, которые желали достигнуть Царства Небесного путем монашества углаженным, присоединились люди, которые хотели постригаться в монахи не для самого монашества, а лишь за тем, чтобы, как говорят правила канонические, величаться одеждой монашеской и чтобы от чтимого одеяния воспринимать славу благочестия; понятно, что люди эти, принимавшие на себя монашество не для него самого, были за монашество как можно более облегченное. К сейчас указанным двум классам людей богатых присоединились люди бедные, которые начали идти в монахи за тем, чтобы при помощи монашеской одежды приобретать себе содержание, т. е. в качестве монахов выпрашивать себе содержание у христолюбцев: понятно, что и эти люди были тоже за монашество как можно более облегченное. Сначала были ставимы особножитные кельи в монастырях общежитных, а потом стали особножитными целые монастыри. Каждый монах в этих монастырях, живя в своей собственной келье и имея свое особое от других хозяйство, представлял собой такого же особокелейника, каковые суть мирские келейники и мирские келейницы, живущие где-нибудь целыми слободками. У каждого монаха особножитного монастыря была своя собственная келья, или им самим поставленная или купленная, как готовая; если купленная, то или у наследников прежнего владельца или у самого монастыря, смотря по тому, наследникам или монастырю отказал келью прежний владелец. Все доходы, которые получал монастырь, разделялись между братией в известной пропорции поручно или полично, и затем каждый сам питал и сам одевал себя в своей келье и вообще был полным особым хозяином. В монастыре были иеромонахи (или же и мирские священники), которым шла за совершение служб особая плата или которые служили из найма, а вся остальная братия участвовала в общественных молитвах, сколько хотела, причем всякое уклонение от этих молитв могло быть извиняемо нуждами хозяйственными.
Если не ошибаемся, у нас в России в настоящее время нет особножитных монастырей (до недавнего времени были особножитные женские монастыри, но теперь, кажется, и их уже нет). Но эти особножитные монастыри до сих пор есть в Греции, до сих пор есть на Афоне, – из 20 Афонсrих монастырей 12 суть в настоящее время общежитные и 8 особножитные (греческое их название – идиоритмы, а живущими на Афоне русскими им усвояется название монастырей штатных). Монастыри эти представляют истинно печальное зрелище. Не говоря уже о том, что монах-собственник представляет такую же несообразность, как живой мертвец, или иначе сказать – что он есть мертвец притворный и обманный, – в монастырях этих нет совершенно ничего похожего на то, чтобы, по примеру церкви первохристианской, у всей братии каждого монастыря было одно сердце и одна душа. Напротив, бедные в них монахи снедаются завистью к богатым монахам и раболепно пресмыкаются перед последними; а монахи богатые с презрением относятся к бедным и трактуют их как холопов, так что вместо братства с единой душой и единым сердцем царствуют в них барская спесь и холопская приниженность. Что касается до подвигов монашеских, то в монастырях этих, говоря словами одного русского, довольно долго жившего на Афоне, «дело спасения предоставлено на волю спасающегося, и потому каждый живет, как ему совесть позволит; имеет деньги, – ест и пьет что хочет (ест даже и мясное), одевается по желанию и никто не имеет права вмешиваться в его дела». Монахи общежитных афонских монастырей говорят об особножитных или штатных монастырях своей Святой горы не иначе, как с покачиванием головы, пожиманием плеч и глубокими вздохами. Что и у нас, в России, жизнь монахов особножитных монастырей была не лучше, чем была и есть она в Греции, об этом дает нам знать одно, сохранившееся до настоящего времени, поучение XVI–XVII в., посвященное видам или формам монашеской жизни. Поучение не описывает в подробности особножития, – о чем в интересе истории нельзя не пожалеть, – но оно надписывается: «Поучение о общем житии иноческого сущего (т. е. настоящего, истинного) чина спасительного пребывания Святых Отцев и о самочинном, о сваробоицком и худом житии иноческом, сиречь о особном и своевольном житиишки, и о скитском о пустынном добром житии», и потом в нем (поучении) говорится, что монахи, не хотящие и слышать об общем богопреданном житии, вместо него, «держат сваробоицкое житие, а во всем жительстве своем о всякой вещи сварятся и молвят в пустошь и любят держать преокаянное своеволие и оправдание и своеобычие и леность». Называя особножитие сваробоицким житием, автор поучения дает знать, что отличительную черту быта особножитных монахов составляли свары или ссоры из-за приобретения и из-за дележа доходов, из-за отбивания друг у друга благотворителей и благодетелей и т. д., следовательно, что в особножитных монастырях шла прискорбнейшая борьба за средства существования.
Жертва неведомых благотворителей
Монахи, желавшие спасаться облегченным способом особножития, явились очень рано, ибо Четвертый Вселенский собор говорит уже о людях, которые надевали на себя монашеское платье не для самого монашества, а для удовлетворения целей своего честолюбия, между тем как должно признать, что люди, желавшие монашествовать облегченным способом явились ранее людей, которые хотели пользоваться монашеством для достижения целей побочных. В первой половине VI в. император Юстиниан между другими своими предписаниями относительно монашеской жизни сделал было и то предписание, чтобы ни под каким видом не было у монахов собственных жилищ в монастырях, или чтобы не было в монастырях так называемых келий. В последующее время, несмотря на это предписание императора Юстиниана, не только осталось особножитие в монастырях общежитных, но и большая часть монастырей превратилась из монастырей смешанных общежитно-особножитных в монастыри сполна особножитные, так что общежитие, которое есть истинный образ монашеской жизни, стало у греков только редким исключением, а особножитие, которое придумано и введено любителями облегченного монашества, стало решительно господствующим. Когда именно монашество дошло до такого состояния, сказать не можем; но хотя известное нам положительное свидетельство о сем относится только ко второй половине XII в., однако должно быть принимаемо более, чем за вероятное, что так стало еще до принятия нами христианства от греков, т. е. до конца Х в.
Как бы то ни было, но, заимствовав от греков христианство, вместе с христианством мы заимствовали от них монашество исключительно в форме особножития, а общежитие было введено у нас спустя около 75 лет после принятия нами христианства преподобным Феодосием Печерским. Жизнеописатели преподобного Феодосия – неизвестный по имени летописец и преподобный Нестор не говорят прямо, чтобы он, вводя в своем монастыре Студийский устав, вводил этот общежитный устав на место бывшего дотоле в монастыре особножитного. Но это, во-первых, «необходимо предполагать, во-вторых – относительно этого мы имеем положительные косвенные указания. Если бы первоначальный устав Печерского монастыря был общежитный, то он и был бы именно Студийский, так что Феодосию не было бы нужды вводить в монастыре в другой раз тот же устав: дело в том, что в Греции, в патриархате Константинопольском, из которого было наше монашество, в тех весьма немногих монастырях, в которых был устав общежитный, он был именно устав Студийский. За сим, преподобный Нестор, рассказывая о преподобном Феодосии, как он после поставления в игумены монастыря хотел быть слугой порученной ему братии, между прочим говорит, что, тогда как братия во время ночи предавались сну, блаженный брал разделенное (на братию) жито и смолов (на ручных жерновах) часть каждого брата, ставил (каждую часть) на своем месте, т. е. у дверей кельи каждого брата. Но если в Печерском монастыре до введения в нем устава Студийского каждому брату выдавался на руки его пай жита, с тем, чтобы каждый сам приготавливал себе муку и из муки хлеб, то из сего ясно, что в Печерском монастыре до введения устава Студийского было особножитие, ибо эта поручная раздача каждому монаху его пая зерна, с тем, чтобы каждый сам молол его и сам пек себе из него хлеб, и есть именно особножитие, или представляет собой часть порядков особножитных. Из того, что в Печерском монастыре сначала было особножитие, а потом преподобным Феодосием введено было общежитие, по-видимому, не следует прямо, чтобы до Феодосия было особножитие и во всех наших монастырях и чтобы общежитие было впервые введено у нас только Феодосием. Но на самом деле следует это и прямо, а равно имеем относительно этого и косвенные указания и свидетельства. Основателем Печерского монастыря был преподобный Антоний; преподобный Антоний, несомненно, был человек, который предпочитал истинное монашество полуистинному, или монашество строгое монашеству облегченному; но если бы он видел перед собой в Киеве не одни монастыри особножитные, но и общежитные, то он и ввел бы в своем монастыре не особножитие, а общежитие. Преподобный Нестор говорит, что когда преподобный Феодосий пришел из своего Курска в Киев с целью постричься в одном из монастырей последнего, то ни в одном монастыре не был принят по причине своей бедности. Этот признак идет именно к монастырям особножитным, о которых мы имеем свидетельства, что в них принимаемы были желающие постригаться в монахи не иначе, как с взносом денег или так называемого вклада, между тем как общежитный Студийский устав прямо запрещает брать деньги с желающих постригаться в монахи. Наконец, если бы до преподобного Феодосия были у нас монастыри общежитные, то он не имел бы нужды выписывать устава общежитного из Константинополя, а мог бы взять его в одном из монастырей Киевских; но на самом деле он именно выписал его из Константинополя.
Снимок с древней иконы Преподобного Сергия, писанной одним из учеников его и находящейся в церкви архиерейского дома в Новгороде
Итак, первоначально, вместе с принятием христианства мы заимствовали от греков монашество в не совсем собственном, в не совсем подлинном и истинном его виде особножития; а совсем в собственном, совсем в подлинном и истинном виде общежития оно введено было у нас спустя около 75 лет после принятия нами христианства – преподобным Феодосием Печерским. Но общежитие, будучи введено преподобным Феодосием, не имело у нас той судьбы, чтобы совершенно вытеснить собою особножитие и потом навсегда остаться единственной формой нашей монашеской жизни. Если бы это было так, то наше монашество явилось бы по своей высоте беспримерным во всей христианской православной церкви. Но этого так не было. Введенное преподобным Феодосием в его Печерском монастыре общежитие было заимствовано из последнего лучшими монастырями прежде бывшими и начало заимствоваться и лучшими монастырями вновь устроявшимися и таким образом стало формой монашеской жизни в лучших наших монастырях (при остававшемся формой жизни в худших монастырях особножитии). Но стало формой жизни в лучших монастырях не навсегда, а не особенно надолго. Введенное преподобным Феодосием строгое общежитие, спустя не слишком продолжительное время после него, уступило место в монастырях, со включением и самого Печерского, общежитию нестрогому, при котором кое-что было общее, но при котором предоставлялось и дозволялось каждому монаху иметь и свою частную собственность. Общежитие нестрогое как будто держалось в монастырях довольно долго (в Печерском монастыре оно держалось до самого нашествия монголов). Но потом и оно уступило место полному особножитию, так что монастыри наши опять стали тем, чем они были от начала нашего христианства до преподобного Феодосия, т. е. единственно и исключительно особножитными.
Но как спустя три четверти века после принятия нами христианства Бог воздвиг преподобного Феодосия Печерского, чтобы он был у нас вводителем строгого монашества, так спустя три без четверти века после преподобного Феодосия Бог воздвиг Преподобного Сергия Радонежского, чтобы он был у нас восстановителем строгого монашества. Впрочем, если преподобный Феодосий был вводителем строгого монашества во всей Руси, то Преподобный Сергий был его восстановителем в одной половине Руси. Во времена преподобного Феодосия вся Русь составляла одно целое; во времена Преподобного Сергия она разделялась на две половины: северо-восточную Московскую и юго-западную – в отношении топографическом – Киевскую, в отношении политическом – Литовскую. Преподобный Сергий был восстановителем строгого монашества в Руси Московской.
Люди, впервые вводящие в какой-либо области жизни что-либо лучшее на место худшего или же восстанавливающие это лучшее после того, как оно существовало и исчезло, называются преобразователями (в светском языке вместо русского слова «преобразователь» употребляется иностранное слово «реформатор»). И как преподобный Феодосий был преобразователем нашего монашества, так после него был преобразователем монашества и Преподобный Сергий (некоторые питают у нас слепую ненависть в слову преобразователь; пусть они знают, что их слепая ненависть должна распространяться и на таких людей, как преподобный Феодосий и Преподобный Сергий). Все хорошее – от Бога, тем более нарочитым образом от Бога все исключительно хорошее: а такова именно истинно преобразовательная деятельность, состоящая в том, чтобы в какой-либо области жизни худшее заменять лучшим. Обыкновенных людей, людскую толпу не поражает зло, существующее в какой-либо области жизни, – она смотрит на него как на нечто нормальное или естественное; но посылает Бог своего избранного мужа, которого наделяет исключительным нравственным зрением для усмотрения зла, исключительной нравственной чувствительностью для того, чтобы быть поражену им, и исключительной волей для решимости устранить его, – и избранный Богом муж, нарочитый Божий посланник становится (если позволяют обстоятельства) или проповедником преобразования или самым преобразователем в той или другой области жизни.
Внутренний вид лавры. Литография XIX в.
Преподобный Сергий был избранный муж Божий, предназначенный к тому, чтобы восстановить строгое монашество в северной, Московской Руси.
Он почувствовал влечение к монашеской жизни в ранней юности и предавшись чтению святых книг, между которыми, как должно думать, главным образом читал жития подвижников и патерики, он еще юношей и прежде пострижения в монашество дошел до познания, чем должно быть истинное и строжайшее монашество; а дойдя до познания или одновременно с тем, как дошел до познания, он принял и решение стать истинным и строжайшим монахом. Получив возможность, после того как похоронил своих родителей, привести в исполнение свое намерение постричься в монашество, Преподобный Сергий, бывший в это время 22-летним юношей, не пошел в какой-нибудь монастырь, а удалился в пустыню. Все наши тогдашние монастыри были в городах и селениях, но жилищем строжайшего монаха должна быть удаленная от мирских человеческих жилищ пустыня, и вот, желая быть таковым строжайшим монахом, Преподобный Сергий и сделал это необычное дело, чтобы вместо монастыря пойти для монашествования в пустыню. Когда в пустыне у Преподобного Сергия составился из людей, желавших соподвизаться с ним, монастырь, он, восстанавливая у нас строгое монашество, ввел в монастыре общежитие.
Относительно этого восстановления Преподобного Сергием строгого монашества в Московской Руси задается тот же вопрос, что и относительно первого водворения на Руси строгого монашества преподобным Феодосием Печерским, то есть: правда ли что до Преподобного Сергия не было в монастырях Московской Руси общежития и что он первый ввел его? Что это действительно так, прежде всего должно быть принято на основании того же заключения, которое мы указывали выше, говоря о преподобном Феодосии Печерском. Несомненно, что Преподобный Сергий был ревнитель истинного монашества и что если бы ему пришлось выбирать между монашеством истинным и не совсем истинным, то он избрал бы первое. Но если это так, то в случае существования до него в монастырях Московской Руси вместе с особножитием и общежития, он (Сергий) ввел бы в своем монастыре при его основании не первое, а последнее, – не особножитие, а общежитие, между тем как он первоначально ввел в своем монастыре особножитие. Затем, читается в наших рукописях послание неназываемого по имени патриарха Константинопольского к неназываемому по имени игумену русскому, в котором патриарх похваляет игумена за то, что он устроил в своем монастыре иноческое житие, какого нет в монастырях русских: игумен, несомненно, есть Преподобный Сергий, а под иноческим житием, которого не было в монастырях русских, должно быть разумеемо введенное Преподобным Сергием в его монастыре общежитие. Далее, мы имеем и свидетельства более прямые: нам сообщается, кто первый после Преподобного Сергия ввел в монастырях московских общежитие, которого прежде в них не было. Наконец, и автор похвального слова Преподобному Сергию, который есть один и тот же с автором его жития – ученик его Епифаний Премудрый, называет его «начальным общежителем», т. е. первым вводителем общежития в монастырях московских.
