Текст книги "Беломорско-Балтийский канал имени Сталина"

Автор книги: Сборник Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– В пятьсот дней построить канал! Вы слышали что-нибудь подобное?!

– Нам, Иван Петрович, некуда спешить – у нас с вами по десятке.

– Н-да… По красненькой.

– Нам можно строить три тысячи дней.

– Спешка полезна при ловле блох…

– Да ведь еще не только трассы, но и проекта путевого нет! Фактически ничего нет.

– А где рабсила? Урки наработают!

– Есть с чем догонять Америку!..

– Хе-хе-хе… Любовь к каналу? А за что я его должен любить? За то, что не могу даже прилично умыться?

Умывальник сердито грохочет.

– Интересно, что сегодня на завтрак?

– Вряд ли ветчина с горошком!

– Однако, дорогие коллеги, выше темпы! Уже половина девятого. Хватит вам полоскаться…

Слушайте штаб

Осень, слякоть, моросит дождь. А если мягкое и нежное солнце, то тем обиднее. Но как бы там ни было, мы наблюдаем странное явление: необычайное количество длинных темных нитей во всех направлениях тянется по земле. Эти темные нити не только по столбам, они на деревьях, на кустарниках, они опутывают деревья, кустарники, люди в кожанках и шинелях протягивают их все дальше и больше. Удивленно останавливается восьмидесятилетний старец, сказитель былин, возле кладбища. Много лет уже не удивлялся старец, а тут он стоит и смотрит, и смотрит и слушает. Кресты кладбища опутаны проводами. Лихо гудят они, лихо! Птица шарахается от этого гуденья, строгие мачехи, строгие, как в сказке, пугают детей: «Вот тебя опутает проволокой серый, страшный волк, опутает и унесет». Молчит испуганное дите и слушает: где-то воет ветер, где-то идут один за другим, тяжело ступая, взрывы, куда-то везут камни, и почему-то вся земля опутана проволокой.

Провода, покачиваясь, выходят из Москвы, останавливаются, словно в раздумьи, у трактов – который же выбирать – и бегут, бегут дальше, бегут немедленно. Ибо непреклонна воля Москвы.

Ибо в числе тех строек, которые партия не упускает ни на день из поля зрения, находится Беломорстрой. И это непреклонная, концентрированная воля Сталина неустанно льется по металлу сквозь тысячи километров в Карелию, к нашему каналу:

Что сделано? Как сделано?

ГУЛАГ говорит начбеломорстрою. Он говорит о том, что сказала ему Москва, по указанию партии – Ягода, что думают о строительстве чекисты всей страны – Урала, Сибири, Туркестана, Кавказа, что они и как они помогают строительству. ОГПУ добавляет свои соображения, приказывает, советует, требует отчета:

Что же сделано? Как сделано? Кем сделано? У всех ли большевиков, работающих на стройке, достаточно чувство ответственности перед партией? Помнит ли руководство, что канал строится по инициативе и по заданию Сталина?

От начбеломорстроя провода несутся к трассе, ближе. Они уже приближаются к отделам. Пейзаж изменился. Уже в гуденье и визг проводов врывается гул трассы. Отделы перекидывают нити металла к начальникам отделений. Уже близко конструкции механизмов, роющих породу, грунт, взрывающих скалы, – все то, что называется кубатурой. Этот тонкий дым проводов спрашивает настойчиво:

Что же сегодня сделано? И кем сегодня сделано? И что вы сделаете завтра и как сделаете? Не забывайте сроков, не забывайте чести чекиста-строителя!

Начальник отделения поворачивает металлические нити воли к начальникам участков. Начальники участков упираются нитями этой ловкой и всюду проскальзывающей меди к отдельным объектам. Кто у провода: шлюз или бараки или автобаза?

Что же и как сделал ты сегодня на твоем участке, Матвеев или Любченко, или Гладошвили, или Мамедов?

Можно подумать, что металл уперся в тупик, окончил свой путь, или все это должно с такой же силой кинуться обратно.

Но тут, словно сплавляя все нити в одно, словно переводя этот неясный гул, который слушают деревенские мальчишки, прислонив ухо к столбу: «Эка, гудет, про што оно?» – тут врывается радио.

Радио – в бараке, на трассе, на лесозаготовках, у ручья, на улице, на холме, в карельской избе, с грузовика, радио, не спящее ни днем ни ночью, эти бесчисленные черные рты, эти черные маски без глаз кричат неустанно, неустанно рассказывают о том, что делает, что думает, как работает штаб строительства, что делает и думает Москва, что думают о трассе чекисты всей страны, что сказала партия.

Штаб строительства желает, чтоб его слушали!

И тысячи, десятки тысяч ежедневно и ежечасно слушают этот голос великой воли и энергии, этот непрерывно льющийся рассказ о борьбе за нового человека, эти соображения о новом человеке, понявшем смысл и важность стройки, придумавшем нечто особое, чтобы эта стройка двигалась быстрей, о каждом, кто опрокинул и выплеснул из себя всю мерзость, все помои прошлого; о всех, кто и к себе беспощаден и строг и от других требует того же, кто наполнен непоколебимой коммунистической волей к жизни, суровой волей пролетариата!

День начальника строительства

Девять часов.

Звонки телефонов трезвонят в каждой комнате Управления. В секретариате начальника строительства и начальника Управления ожидают пришедшие на доклад. Телефонный звонок.

– Водораздел? Слушаю. Секретарь начальника строительства. Его еще нет. А-а? Что? Плотников? Хорошо. Доложу.

Курьер приносит почту. Телефонный звонок.

– Повенец? Слушаю… Плотников? Хорошо. Доложу. Поступают радиограммы из Тунгуды и Надвоиц, еще две заявки на плотников.

Через полчаса начальник строительства проходит в свой кабинет. Секретарь докладывает.

– Плотников? Я им сейчас дам плотников. Соедините меня с Повенцом.

– Повенец?.. Чалов? Ты что ж хочешь, чтоб у начальника строительства за тебя голова болела? Сколько у тебя людей? Безрукие все? Так что ж ты плотников просишь!.. Нет плотников и не предвидится. Шевели мозгами. При желании можно выйти из положения. Чтоб бани были на всех пунктах!

– Соедините с Водоразделом.

– Комаров? Коган говорит… Куда годится такое руководство? У тебя пять тысяч человек, и ты не выберешь сотни, которая могла бы бараки и пекарни рубить? Не дворцы же ты думаешь строить? Не умеют топор держать? Научи! На то ты и поставлен начальником участка. Смотри, не зевай. Приеду – мало не будет. Главное, чтоб народ был в тепле и одет. И чтоб вшей не было. Да, вшей! На данный отрезок времени это основное.

Начальник строительства товарищ Л. И. Коган

Секретарь сказал:

– Начальник производственного отдела просил принять его.

– Что он? Хочет просить, чтобы я на пятьсот суток еще два раза по пятьсот накинул! Передайте, что я вызову его через час. А сейчас вызвать ко мне начальника культурно-воспитательного отдела.

На груди начальника строительства Беломорско-балтийского водного пути два боевых ордена и почетный значок чекиста.

Он ходит по кабинету. Останавливается перед картой, по которой тянется красная лента трассы, продетая через синие кольца. Каждое кольцо – озеро. Каждая паутинка – река. Красная лента во многих местах перечеркнута.

Шлюзы… Плотины… Дамбы…

Все они еще пока только на бумаге!

Начальник строительства подходит к диаграмме. Наверху большой красный круг – начальник строительства. Под ним соединенные нитями с верхним три меньших зеленых круга – начальник Управления, начальник работ, главный инженер строительства. Внизу связанные с тремя зелеными кругами многочисленные голубые кружки – отделы: финансовым, учетно-распределительный, снабжения, культурно-воспитательный, изысканий, проектный, производственный, сельскохозяйственный, транспортный, санитарный, механизации, связи, административный.

Эти кружки еще не завертелись на полный ход! Сколько еще нужно людей, чтобы чекистский костяк строительства оброс живым, здоровым мясом.

Тридцать семь чекистов на 227-километровый фронт, на десятки тысяч людей – это немного!

Мальчик в арестантской бескозырке.

Чекист с двумя боевыми орденами.

1909 год… 1931 год – Революция пересмотрела по-своему все приговоры.

В Ленинграде во время Февральской революции тюрьмы были разбиты, участки сожжены.

В Москве из Бутырской тюрьмы освобождали организованным путем. Бутырская тюрьма была тюрьмой плотной, как говорили арестанты, не отбитой. Люди сидели в камере, не имея фамилии, под номером.

Однажды повели одного заключенного к зубному врачу. Толстая дама посмотрела арестанту зубы, потом навертела что-то на палочку и сунула в рот – арестант почувствовал, что во рту у него бумажка. Он плотно закрыл зубы и вышел из амбулатории, держась за щеку.

Вернувшись в камеру, каторжник открыл рот, вынул записку. На записке написано карандашом:

«В Петербурге революция».

Всем в камере стало холодно, сидели на нарах, завернувшись в одеяло.

Один из заключенных был парикмахер и имел право ходить в кандалах по всем этажам: брить большому и малому начальству бороду и каторжанам лбы. Парикмахера послали на разведку.

Вернулся он печальный и говорит:

– Плохо. Там далеко толпа, но у тюрьмы – войска. Не пробиться народу.

О том, что в войсках восстание, – не догадались. Сидели в камере, молчали, вдруг входит надзиратель и говорит:

– С вещами по городу.

Начали заключенные собирать каторжное свое имущество – тряпки, подкандальники, мыла кусок, собрали в мешки, выходят в коридор.

В коридоре стоит надзиратель, хлопает каторжан по спине, отсчитывает и первый раз называет по фамилии.

– Гоц, Томский, Недельштейн, Дзержинский.

Сидели в камере эсеры и большевики, спорили и не договорились. От ворот тюрьмы пошли люди в разные стороны.

Коган сидел в тюрьме как анархист, но, когда он был освобожден, он пошел за Дзержинским. Он пришел в партию через работу в газете, через отряды атамана Григорьева, в которых он боролся вместе с большевиками против анархистов.

В июле 1918 года Херсонский комитет выдал партбилет большевику Когану.

Работа в Красной армии, начиная с политкома батальона до политкома инспекции IX армии.

Коган – начальник партийной школы на Кубани. Вскоре – назначение начальником Особого отдела IX армии. Затем тов. Коган – заместитель начальника войск ОГПУ. Три года работы в пограничной охране. Затем тов. Когану поручается организовать Управление лагерей ОГПУ.

– Вас просит Повенец!

Коган берет телефонную трубку.

Из Повенца говорят долго. Коган терпеливо переспрашивает:

– Сколько?

Дает отбой, разговор кончен.

– Вызовите ко мне Успенского, спит у меня на квартире.

Посыльный проворно бежит через глубокую канаву, ноги увязают в грязи. Он не разбирает мостков – ему некогда, начальник срочно требует Успенского.

Вошел высокий, сутулый молодой человек с оттопыренным, почти детским ртом. Он подошел к столу Когана. Успенский, слегка щуря глаза, оглядывает комнату. Он ждет, когда Коган окончит разговор и займется с ним. Коган повернулся к Успенскому:

– Так вот. Мы вчера не закончили разговора. Мне только что звонили из Повенца. Там очередной скандал. Чалов не понимает, видимо, задач, которые перед ним стоят. Вместо того чтобы послушаться приказа, опять затеял скандал с инженерами. Изволите ли видеть, те заявляют, что они не лагерники, а инженеры.

Звонит телефон.

– Вот у меня тут есть интересный документ. – Коган протягивает Успенскому листок бумаги:

«По-прежнему в лагерях Повенца царит полная неразбериха. Лагерник не знает, кому подчиняться, – нет строгого распределения работ и плана. Всякий тянет в свою сторону. До сих пор не налажено с выпечкой хлеба. По-прежнему хлеб возим из Кеми. На этой почве много недоразумений. Аппарат Управления разросся до невероятных размеров. А главная беда в том, что он стал насквозь бюрократичен. Иначе чем объяснить, что Аестрансхоз дает такие дальние командировки, что вывозить оттуда древесину нет никакого смысла? Под боком перестраивается прекрасный строевой материал. Сообщите об этом Френкелю. Несколько больше развернули работу по постройке бараков. Но все равно, прибывающие этапы размещаются отвратительно.

Главным препятствием, мешающим развороту строительства и нормальному ходу лагерной жизни, считаю недопустимое отношение между администрацией и ИТР. Этому надо положить конец».

– Видал? Так вот. Все это верно. Так дальше продолжаться не может. Надо начать работу в кратчайшее время и оздоровить атмосферу этого отделения. Там за короткое время образовался штрафной городок. Постоянные скандалы и споры ИТР с Чаловым. Вы примите дела от Чалова и приступите к работе, подробнее договорившись о всех производственных вопросах с товарищем Рапопортом. Какое у нас сегодня число?

– Шестое, – подсказал кто-то сбоку.

– Шестое ноября 1931 года, – уточнил инженер с длинным носом и унылым лицом… Он еще считал дни и ночи, которые находился в лагерях.

– Хорошо. Пусть шестое. Так вот, седьмого Успенский приступает к работе в Повенце. Сегодня в ночь он выезжает на место. Приготовить машину. У меня есть наказ. Предупреждаю, человек и забота о нем должны стоять наряду с обязательным выполнением производственной программы, которую дает нам Государственное политическое управление.

Если заметите, что кто-нибудь из начальников частей или ответственных работников будет издевательски относиться к нуждам заключенных, донести мне, и я перед Коллегией ОГПУ буду возбуждать ходатайство о немедленном предании суду виновников по самой строжайшей форме. Я требую, чтобы был точно поставлен учет рабочей силы. Я требую широкой культурно-воспитательной работы, чтобы она в полной мере заострила внимание участников нашего строительства на значении того величайшего дела, исполнение которого поручили партия и правительство Советского союза Объединенному государственному политическому управлению. Дляуспешной работы в первую очередь нужен крепкий монолитный коллектив. И если вы сумеете создать этот коллектив, то победа, естественно, останется за вами. Ну, счастливого пути!

Вот еще что, Успенский. Инженеры говорят там, что они не заключенные, а инженеры. Объяснишь, кто они такие. Обращайся с инженерами бережно. Опирайся на старых опытных инженеров и выдвигай молодежь. Дай молодежи учиться у старых. Смело выдвигай новых людей из среды заключенных. Организуй курсы. Размеры работ на Повенчанской лестнице очень велики – это 38 процентов всей работы на строительстве. В курс дела тебя введет инженер Будасси – человек в своем роде весьма замечательный.

КВО

Железная печка стоит на песке, бока печки накалены докрасна. Вокруг печки на дверных щитах, положенных на ящики, – люди в пальто, тулупах, шинелях. Щели между плохо осевшими бревнами стен кое-где заткнуты газетной бумагой.

– Мы должны немедленно перестроить всю нашу работу, – говорит сидящая на табурете стриженая блондинка.

– У нас еще ящики не распакованы, – отхлебывая из эмалированной кружки, мрачно бурчит человек в тулупе.

– И тем не менее, – щурит близорукие глаза блондинка, – мы должны немедленно развернуть работу, перестроив ее по-новому. В Повенце начинается первый слет. Но Управление спит… Отделы разбухали штатами. Инженеры не едут на трассу…

Человек в шинели с грохотом бросает на пол принесенные дрова.

– Насилу в кипятильнике вымолил. Не дают, черти…

– Заседание культурно-воспитательного отдела продолжается, – обрывает блондинка человека в шинели. – Начальник строительства дал нам ответственное задание – всколыхнуть общественность отделов Управления.

– Чиновники, – угрюмо бурчит человек в тулупе.

– Надо ударить по чиновничьим настроениям, выявить актив и повести остальных. На то мы и КВО!..

– Живых людей мало…

– Но они есть, и на них надо опереться.

– Надо нанести сильный удар по всем отделам. И сделать это не откладывая. Быстро. Штурмом!

– Как вы себе мыслите этот штурм, товарищ начальник?

– Завтра в обеденный перерыв мы проводим совещание с активами отделов, намечаем ряд обязательств, которые должен взять на себя каждый отдел, и завтра же расклеиваем плакат с объявлением штурмовой ночи…

– Неплохо, – раздались голоса.

– Мы распределяем отделы между собой и с десяти часов вечера отправляемся на штурм. Мы заходим в отдел – начальники отделов будут предупреждены – и начинаем штурм. Мы должны без церемонии, со всей резкостью бить по всем неполадкам, громить черепашьи темпы. Наша главная задача – мобилизовать общественность и заставить ее взять на себя ответственность за досрочную постройку канала.

– Нас не хватит на все отделы.

– Мобилизуем бригадиров штаба соревнования. Нужно распределить силы с таким расчетом, чтобы штурм начался во всех отделах одновременно… Очень хорошо, что он будет ночным штурмом. Это создаст атмосферу настоящей тревоги. Штурмовая ночь выявит всех живых людей, и у нас будет возможность быстрым темпом развернуть нашу работу. Без актива в инженерно-технической среде нам не поднять и не решить стоящих перед нами задач. Этих задач будет с каждым днем больше. Нужно организовать профкурсы, лекции и доклады по радио, открыть широкое обсуждение технических вопросов. Для всего этого требуются кадры. Они у нас будут! Мы их приобретем во время штурмовой ночи.

Печка гаснет. Ветер врывается в дыры над потолком. Работники культурно-воспитательного отдела с жаром разрабатывают детальный план штурмовой ночи.

Карельский ветер раскачивает сосны, врывается в щели управленческих стен. Инженеры кутаются, вздыхают, смотрят на счетные линейки. Смотрят на часы:

– До обеда еще три часа…

На трассе жгут костры. Дымятся котлы под хвойными навесами. Люди расшатывают деревья. Люди ругаются, с яростью дергая веревку.

Слет

– Товарищи-и-и… Что вы делаете?

Маленький человечек в ушанке головой отбивает такт.

– Больше дрожи, мандолины. Больше торжественной дрожи… Ведь это же «Интернационал», не «стаканчики граненые», дорогие товарищи.

Из палатки машут руками.

– Кончай репетицию. Сейчас начинаем.

Музыканты идут к палатке, проходят под сосновыми гирляндами, рассаживаются.

На веревках, спущенных с потолка, висит большой плакат. Тусклый свет фонарей делает видимыми для всех слова «Привет Первому». Вторая половина лозунга – «…слету ударников трассы ББВП» – остается в глубокой тени.

Палатка гудит напряженными человеческими голосами.

– Первый вселагерный слет ударников трассы Беломорско-балтийского водного пути объявляю открытым…

Мандолины, гитары, балалайки начинают «Интернационал». Человек в кожанке, объявивший открытие слета, берет под козырек.

Шум, встают люди. У всех обнаженные головы.

На помосте за столом президиума рядом с чекистом в шинели сидит в расстегнутом пиджаке бывший вор Валерьянов. Валерьянов смотрит на плакаты, на скамейки, наполненные притихшими уркаганами, на выходящих на помост говорящих людей и дрожит от волнения.

Говорит рыжий парень с рассеченной губой. Валерьянов хорошо знает рыжего парня – не одну квартиру очистил он вместе с Губатым. Но разве это Губатый?..

– Наш участок – сплошной камень. На два метра работаешь киркой и ломом. В палатке – снег на стенах… По два дня хлеба не получали. Но это нам не страшно. Нам дорого, что с нами как с людьми разговаривают и начальник пункта умывается снегом вместе с нами. Теперь пекарня готова – каждый день мягкий хлеб едим. И хлеб этот лучше ворованного пирожного, потому что он заработан честным трудом.

Губатого сменяет пожилой человек в потрепанном красноармейском шлеме:

– Привет ударному слету от коллектива «Перерождение»! В нашем коллективе почти все – бывшие токаря по хлебу, слесаря по карману. Приехали в эту трущобу – панихиду запели: пропадем на камнях. Но потом взялись за ум. Дорог наделали. Бараков настроили. Трудновато приходится, но ведь мы никогда не работали. Теперь и мы поработаем… По-ударному, чтобы никто не смел сказать про нас, что мы – паразиты.

На помосте старик из бригады землекопов:

– У нас на первом городке среди прорабов много бумажных душ – тратят зря народную силу. Котлован для овощехранилища вырыли на болоте. Пришлось новый рыть. В нашей бригаде все такие старички, как я, моложе сорока – нет. Выполняем сто двадцать процентов. Дали бы еще больше – инструмент плохой. Если все дружно возьмутся, канал до срока живо построим.

– Правильно, пахан! – летит со всех сторон. – Молодцы старички!

Прыжок с разгона. У стола на помосте щупленький, юркий паренек в надвинутой на глаза кепке.

– Я из РУРа притопал. И не жалею. Стыдно слушать, как лодырей кроют, но я лодырем больше не буду. Когда одни фраера втыкали – фартовым ребятам можно было бурой заниматься. А когда жулики пошли лопатами ворочать – только гадам место в РУРе. Объявляю себя ударником…

– И меня запишите…

Высокий парень в бушлате подходит к столу:

– Мы – бурильщики телекинских скал. Скалы у нас такие, что буры ломаются. Ничего – берем. Коллектив наш насквозь шпанский – ничего в жизни тверже сахара не грызли. А теперь даем на диабазе больше метра на человека. Вот наше приложение к рапорту.

Высокий парень с грохотом кладет что-то на стол. Все с любопытством вытягивают шеи.

– Визитная карточка ударника, – говорит, улыбаясь, председатель, показывая слету плоский осколок диабаза с вкрапленными кристаллами золотого пирита. На осколке наклеена бумажка. На бумажке каракули:

«Никакие природные препятствия не сломят нашего упорства в борьбе за канал». К рапорту коллектива «Беломорский бурильщик».

Слет аплодирует. С мест кричат:

– Это и наша карточка!..

– И послать ее начальнику строительства – пусть будет коллективной распиской…

Новые и новые люди тянутся к столу. Многие не умеют говорить. Запинаются. Обрывают речи, смущенные и потные от напряжения. Это говорит трасса, это говорят участки работ, замшелые, изрытые оспой начатых котлованов. Три десятка струн звучат огромным оркестром – в промерзшей палатке неслыханная акустика. «Летучие мыши» – так называют здесь фонари – сияют ярче парадных люстр, и в человеческом сознании проходят тысячи ударников трассы. Тысячи рук, загораживающих реки, останавливающих водопады, раздвигающих скалы, голосуют рождение канала и вместе с ним рождение человека.

Штурмовая ночь

На стеклянных дверях Управления появился плакат. Тушью на оборотной стороне синьки:

«СЕГОДНЯ ШТУРМОВАЯ НОЧЬ

Лагерная общественность отчитывается в своей работе».

В лексиконе лагеря это было до сих пор совершенно незнакомое слово.

Здесь на проектировке сидели вредители. В финотделе – растратчики, в адмотделе – люди, осужденные за должностные преступления. А тут еще лагерная общественность, соцсоревнование среди каэров, воров и убийц. Оригинальная выдумка. Мир вывернули наизнанку.

Скептики пожимали плечами. Так хочет начальство. Что ж, скептики привыкли повиноваться.

И все же в тихую заводь лагерной жизни это объявление внесло большую тревогу и беспокойство.

С утра началась суета: по отделам заторопились и забегали.

Проектировщики подсчитывали форматки, в финотделе умножали и подытоживали. Запасливые помбухи прятали под столы подушки и одеяла. Предстояла бессонная ночь. Предстояло выступить не только с объяснениями работ, но и с конкретными планами на будущее. Для многих это был вопрос судьбы, вопрос существования на Медгоре, потому что намечалось сокращение штатов, и многим на неустроенные линейные участки ехать не хотелось. Линия была провинцией. Поэтому люди волновались и нервничали. Хотя знали, что проверять работу будут свои же ребята – лагерники, сотрудники КВО.

В проходной комнате проектного отдела – тесно и накурено. Скамеек и стульев было мало, люди толпились в проходе.

Седоголовый Владимир Дмитриевич Журин коротко сказал о том, что строительство переходит в новую фазу, нужен пересмотр сил, переход на новые темпы.

– Вы рискуете проспать социализм. Вам надо втянуться в пятилетний план Союза. Мы обращаемся к вам, как к лагерной общественности, – сказал второй оратор. – Канал – это наше общее дело. Только совместно, общими усилиями мобилизовав науку и творческий опыт, мы можем победить карельские скалы.

Он наседал, критиковал, требовал обязательств. Обязательства давали охотно. Их вывешивали на стеклянных дверях Управления для общего сведения.

«Проектировщики обязуются досрочно окончить технический проект».

«Работники снабжения берут на себя обязательство работать сверхурочно по два часа в день».

Обязательства пестрели цифрами, обещаниями, договорными пунктами.

Так незаметно подошла новая жизнь. КВО взял на себя проверку обязательств.

Люди забывали о сне, о пище, о собственном существовании. Надо было спешно многое решить, обеспечить стройку рабсилой, жильем, разместить, показать, где рыть котлованы, достать техоборудование, а главное, скорее закончить проект.

Автобусы, идущие на Повенец и Водораздел, поезда, бегущие на север, увозили на трассу бригады первых ударников Управления.

Он стал другим

Инженер Будасси воплощает собой в наиболее выразительной, доступной и вульгарной форме одну из характернейших черт полуазиатского российского капитализма – плутоватость. Но именно в наиболее вульгарной форме. Ибо та же самая черта, только поднятая на известную принципиальную высоту, осложненная традицией, хорошим воспитанием и тонким вкусом, свойственна была значительной части российского дореволюционного инженерства. Эта осложненная форма весьма мало походила на первоначальную исходную свою форму. Человек брал взятку с таким видом и с таким чувством, словно ему за особые заслуги в области техники преподносили премию королевского Кембриджского университета. На долю инженера Будасси выпала печальная судьба; самим фактом своего существования послужить разоблачению этого роскошно орнаментированного плутовства. Одним из основных методов биологии является нахождение особей, организм которых в простейшей, зачаточной форме содержит все элементы, свойственные высокоразвитому представителю того же вида. В лице инженера Будасси мы видим российского инженера капиталистической эпохи, свободного от всяческих культурных напластований, от тонкого вкуса и деликатного характера, от сложной и путаной, словно готический храм или индийская пагода, идеологической надстройки.

Какие причины побудили инженера Будасси вступить во вредительскую организацию? Разумеется, в конечном счете у всех вредителей была одна общая цель: свержение советской власти, возвращение капитализма. Но опять-таки – о других скажешь: этот исповедовал технократические взгляды, другой – автократические, третий – конституционно-демократические. У всех общий базис, но своя собственная более или менее оригинальная надстройка. А Будасси – тот просто-напросто имел в виду обрести своего эмигрировавшего за границу шурина-миллионера. Все его социальные реакции элементарны до чрезвычайности.

Присужденный к пяти годам концлагеря, инженер Будасси попадает на Беломорстрой. Отличный прораб и неутомимый работник, он вскоре становится начальником… участка.

«Ловкие ребята, – мечтательно думает он о чекистах, – слов нет – ловкие. Шутка ли – обвести вокруг пальца всю эту бесштанную шпану: как звери работают».

Он ничуть не сомневался, что чекисты взяли уголовных обманом. Ему еще только не до конца ясно, каким именно способом удалось им это выгодное дельце обтяпать. Склоняется он к тому, что основным приемом их так называемой воспитательной работы являются ложные обещания. Не надо думать, что этот низкий обман возбуждает в нем презрение к чекистам. Напротив, именно за это и уважает он их, удивляется им и главное – завидует.

Ни в какой социализм инженер Будасси, разумеется, не верит. Он убежден, что все эти социалистические разговоры ведутся только для приличия.

Инженер Будасси. Его участок – это 38 процентов работы всего Беломорстроя. Он не сразу поверил, но сделал

– Да и кто верит, голубчик, кто верит! – говорит он одному из своих коллег. – Разве какие-нибудь фанатики.

При всем своем скептицизме он допускает существование некоего настоящегосоциализма. Прожженный подрядчик, он определяет для себя этот настоящийсоциализм терминами старомодными и трогательными. Он полагает, что это нечто идеальное и сентиментальное, вроде девичьего альбома для стихов. Что общего: суровый лагерный режим, гнидобойня, воры, бандиты, проститутки и девический альбом для стихов?

Его иной раз так и подмывает дать понять этим чекистам, что он, благодарение богу, также не дурак. Ему хочется хитро подмигнуть им, как бы говоря: мы-то с вами понимаем, что никакого социализма тут и в помине нет.

На Беломорстрое инженер Будасси прославился тем, что накрыл карельское правительство в пользу строительства на 10 000 рублей. Ему была поручена отгрузка диабаза, закупленного карельским правительством у Беломорстроя. Пароход может взять в один рейс 5 000 кубометров диабаза. Чтобы не взвешивать и не наменять груз при каждом рейсе, меру его определяют следующим весьма простым способом. Приняв груз в 5 000 кубометров диабаза, пароход, естественно, погружается в воду до определенного уровня, который и отмечают на его борту красной чертой. В следующий рейс в измерении или взвешивании груза уже нет никакой нужды: пароход нагружают до тех пор, пока он не «сядет» в воду до отмеченной на борту черты.

Инженер Будасси, погрузив на пароход сначала 2 000 кубометров, настлал поверх этого груза отлично пригнанный пол из досок. Затем он погрузил дополнительно еще 3 000 кубометров. Уровень воды у борта был отмечен чертой. При сдаче груза никаких недоразумений не произошло. Будасси преспокойно сгрузил лежавшие поверх 3 000 кубометров и отправился в обратный рейс. Приемщики, отлично знающие, как глубоко должно сидеть судно при той или иной погрузке, никаких подозрений не возымели и обмерить сгруженный диабаз не пожелали: судно сидело в воде как раз на том уровне, на каком и полагалось. Теперь инженеру Будасси для того, чтобы получить потребный уровень, надо было погрузить уже не 5 000 кубометров, а всего лишь 3 000. Так проделал, он пять рейсов, увозя каждый раз обратно неизменную свою поклажу в 2 000 кубометров. За эти пять рейсов он накрыл карельское правительство таким образом на 10 000 кубометров диабаза.

Будасси не усматривал ничего преступного в этой своей проделке. «Если конкурировали между собой капиталисты, – рассуждал он, – почему не делать того же и социалистам. Торговля есть торговля, как там ни мудри». Когда на него находили сомнения, как бы не пришлось ему ответить за свою проделку, он говорил себе: «Ерунда, пока мир будет стоять, люди будут надувать друг друга». А на худой конец решил: лагерные-то социалисты в этом деле кровно заинтересованы. В случае чего – они за него горой встанут.

Хитрую его проделку случайно открыл присутствовавший как-то на погрузке его непосредственный начальник, чекист Афанасьев. А может быть, и не случайно. Афанасьев знал инженера Будасси достаточно хорошо, чтобы допустить с его стороны возможность столь фантастической в советских учреждениях проделки.

Лагерные социалисты за инженера Будасси горой не встали. Он получил жестокий нагоняй, после которого возымел еще более уважения к чекистам. Но некоторое недоумение от всей этой истории у него все же осталось.