Текст книги "Домашний рай"

Автор книги: Савелий Новодачный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Наташа с каким-то недовольством, как показалось ему, остановилась.

– Добрый вечер, Саша! Виделись уже сегодня, что сто раз здороваться.

– Хотел поговорить с тобой, ну, насчет Семена.

Девушка смерила его с ног до головы оценивающим взглядом, взглядом настолько женским, что у Нахимова екнуло в груди. «Надо взять себя в руки! Нельзя пасовать».

– Ладно, Аленка, я пойду с молодым человеком потолкую.

– Иди, иди, я в буфет поднимусь.

Алена, видимо, для сохранения стройности фигуры, пешком пошла на четвертый этаж, где находился буфет. Александр направился вслед за Наташей.

Проклятый Архаров еще висел над вахтером, все также медленно кружащемся на своем пьедестале.

– Со мной, – властно произнесла она, и ни комендант, ни вахтер не посмели остановить их.

Наташа нажала круглую кнопку вызова лифта, подошла к доске приказов начальника общежития с кричащими «Приказываю», «Запрещаю» и другими глаголами повелительного наклонения, равнодушно скользнула по ним взглядом и, махнув рукой Нахимову, вошла внутрь лифта.

– Даже студбилет не попросили оставить! – с изумлением выдохнул Александр. – Ты и над Архаровым власть имеешь?

– Да кто он такой, чтоб над ним власть иметь? – махнула рукой девушка. – С ними жестко надо, а то на шею сядут. И тебе надо жестче быть, мужчиной становиться. У нас на физтехе с этим кое-какие проблемы есть.

Они уже доехали до седьмого этажа, где находилась комната Наташи. Угловая. Обычно такие угловые комнаты давали семейным студентам, остальные жили в блоках, состоящих из «двушек» и «трешек» с общими ванной и туалетом.

– Неплохо устроилась! – оценил степень предприимчивости девушки Нахимов.

– Да, по-свойски поговорила с Бурениным, общий язык быстро с ним нашли.

Нахимов не стал уточнять, как она нашла с начальником общий язык, но догадался, что без некоторых манипуляций, связанных с деньгами или прочими предметами, пользующимися повышенным спросом у людей, не обошлось.

Наташа подмигнула ему и сказала:

– Поселишься в «Зюзьке», научу, как и что надо будет сделать.

С этими словами ввела его в свою маленькую комнату с вкусным запахом дорогих (французских?) духов. Становилось темно, и она, нащупав выключатель, включила свет.

– Чувствуй себя как дома, Саша. Сейчас чай поставлю. Садись на кровать, не бойся.

– Не надо чай, я ведь ненадолго.

Та его не послушала и начала хозяйничать. Нахимов огляделся: небольшая комнатка, как всегда у девушек, уютная. Свежие розовые занавески, аккуратно заправленная светло-желтым покрывалом кровать, покрывало не казенное, свое. Книжные полки на стене, шкаф с одеждой, маленький холодильник, на котором красовалась оранжевая каска спелеолога. Вверху не просто лампочка, а легкая, но красивая блестящая люстра.

– Думала, квартиру снять, – заметила Наташа, – а потом поняла, что пока нет особой необходимости. На те сто рублей, что за аренду отдашь, лучше парфюмерии накупить.

Александр чувствовал себя неуверенно с этой наверняка опытной женщиной, старшей его на целых пять лет. В общении с Викой такого барьера никогда не возникало, как-то они понимали друг друга сразу и с полуслова, несмотря на все сложности. А здесь… Действительно, Донченко никак не вписывалась в простенький интерьер общежития. Впрочем, куда ее вписать, Нахимов не знал, поскольку не бывал в сановных квартирах министров, членов правительства или прославленных певцов и композиторов, жизнь и быт которых существенно возвышались над серым будничным бытием простого советского народа с мечтами, упиравшимися в планку трехэтажного кооператива или выстоянной в многолетних очередях типовой государственной квартиры. А чего не знаешь, о том и не жалеешь.

Наташа поставила на стол пару чашек, в вазочку налила клубничного варенья и выставила тарелку с печеньем да конфетами. Сама уселась на стул, напротив него.

– Я с пустыми руками, – сконфузился Александр.

– Ну и ладно, – улыбнулась Наташа. – В следующий раз будешь умнее. Говори.

Нахимов отпил из маленькой фарфоровой чашки терпкий красноватый чай и спросил:

– Наташа, я понимаю, что тебе тяжело об этом говорить, но расскажи о последних часах жизни Семена. Ничего необычного или странного не происходило?

Девушка внимательно взглянула на него, словно старалась прочитать что-то в голове собеседника, прищурилась, откинулась на спинку стула, нарочно или не нарочно вырисовываясь в особом, притягательном ракурсе.

– Ничего странного, все, как всегда. Сам ведь знаешь, что он двадцать четыре часа в сутки думал о науке, о том, как его открытия перевернут мир. Семен только этим и жил. У меня в субботу репетиция в театре была в главном корпусе, Женька, как обычно, по картежным делам разгильдяйничал, а Семен очередную программу на БЭСМ обсчитывал. Там возле Лабораторного корпуса я их встретила, а потом мы втроем уже в столовую пошли.

– Может, он съел там что-то не то? – пытался найти хоть какую-то зацепку Нахимов.

– Да мы все вместе одно и то же ели, и сам подумай, несколько сотен людей через задрипанную столовую проходят, и ничего!

Александра покоробили слова «задрипанную».

– А мне нравится наша столовая. Первое – хоть борщ, хоть лапша. второе – жаркое или котлета, гарниры разные, компотик, салаты там. Пирожные, хочешь «Наполеон», хочешь – сочник или кекс.

– Хоть борщ, хоть лапша, – передразнила его Наташа. – Что ты вообще знаешь о жизни? О чем вы, физтехи, вообще думаете? Возьми бедного Семена, гений, в любой другой стране он бы миллионы получал! Знаешь, как их там ценят?

– А у нас разве не так? Вон за Семеном сколько институтов да ящиков охотились? Квартиру обещали да оклад повышенный.

– Как же мне тебе объяснить, Александр? – задумалась Наташа. – Да нет, тебе не объяснишь. Ты всегда варился в этой похлебке, прокис и пропах ею. За границей не был, сведения о ней нулевые, как люди по-настоящему могут и должны жить, не знаешь. Да и Семен такой же, как все физтехи, глупец в этом смысле. Ты же тоже из Кургана, я знаю. Ну и как там жизнь? Тоже в магазинах шаром покати, а носите костюмы фабрики «Большевичка»?

– Да что ты заладила, шаром покати, «Большевичка»?! Какие-то меркантильные у тебя все интересы.

– Ладно, ладно, институт закончишь, будешь получать свою мизерную зарплату, семью заведешь, потом мои слова припомнишь.

Нахимов неожиданно для себя рассмеялся.

– Да я и сейчас это понимаю. У нас же какое государство? Рабоче-крестьянское, значит, в первую голову они и должны хорошо получать и, соответственно, жить. Насчет крестьян не знаю, а на золотых приисках, на нефтяных месторождениях и в угольных копях можно неплохие деньги заколачивать!

– Нашел рабоче-крестьянское государство! Те хоть в поте лица деньги зарабатывают. А есть и такие, кто особо не выкладываются, а как сыр в масле катаются.

– Ты это о ком сейчас? – осторожно спросил Нахимов.

– И о них тоже. Партия и правительство послало меня на ХVII, на семнадцатый съезд, написанный римскими буквами. Есть еще писатели, властители душ соцреализма, композиторы и песенники с «И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди, и Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!»

Нахимову совершенно перестал нравиться разговор, вертящийся возле денег и роскошной жизни.

– Значит, ничего странного ты вчера не заметила?

Он помедлил немного, не решаясь спросить, но затем произнес:

– Ведь он тебя… ты ему нравилась, правда?

Задавая вопрос и глядя на ее красивое лицо, стройную фигуру, гибкую талию, крепкую, вздымающуюся от волнения грудь, он понимал, что можно было и не спрашивать. Как можно было не влюбиться в такую девушку?! А еще и умницу в придачу.

Она вдруг посерьезнела, задумалась и, как-то глядя в сторону, сказала:

– Иногда смотришь на парня, мужчину. Все вроде при нем: и симпатичный, и умный, и с будущим, и чувство юмора есть, а душа не лежит. И хочешь его полюбить, а не выходит. А другой разгильдяй, выпивоха, авантюрист, а поманит, и как собачонка за ним. Но это все не про меня. Я сегодня одна, завтра другая.

Наташа вдруг поднялась со стула и подсела к Александру, у которого от неожиданности застыла рука с чашкой чая.

– Поставь чашку, глупышок, – ласково сказала она и вдруг прильнула к его губам своими сочными, вкусными губами и прижалась к нему упругой грудью.

Нахимов замер, не зная, что делать.

«А ведь еще и тело Семена не остыло», – пронеслось у него в голове. Он резко встал со стула, лицо его стало сосредоточенным и решительным.

– Мне тебя жалко, Нахимов, – произнесла она. – Забудь про смерть Семена. Хватит. Я сама стараюсь об этом позабыть и тебе советую. У американцев есть хорошее выражение to move on, что значит двигаться дальше, с английским-то как у тебя? Move on, Александр, Семена не вернешь. Думаешь, я не страдаю?

Глядя в ее нахмуренное лицо, глаза, тщательно подведенные и подернутые черной печатью страдания, Нахимову в это легко верилось, но это только разум, а плоть его бунтовала, близость разгоряченной соблазнительной девушки пьянила, странные ощущения охватывали его.

– Хотела на похороны его поехать, да видел сам, как мать его на меня разъярилась. Забыться мне надо, Саша, плохо мне, вот что…

– Помнишь, у Сени тетрадка коричневая была, толстая такая? Туда он свои мысли и формулы выписывал? – спросил он внезапно, словно смена темы разговора могла потушить разгорающиеся в нем первобытные животные инстинкты самца, когда наплевать уже на дружбу, честь, благородство, а сам дядюшка Фрейд, снисходительно и понимающе кивая головой, благословляет на постыдные в его понимании действия.

– Ну и? – спросила девушка.

Нахимов извлек из пакета драгоценную тетрадь и показал девушке.

– Представь, сегодня прихожу в комнату и вижу, что кто-то рылся в моих вещах, наверняка ее и искали. Вот чудеса! Даже не знаю, кому она могла понадобиться. И в комнате Семена кто-то побывал.

– Крысы, они везде есть, – помолчав, сказала Наташа. – Поспрашивай соседей, может, видел кто чего.

– Да я уже поспрашивал. Кстати, ты знаешь Синицына?

– Кто ж его не знает? – прищурилась Наташа. – Тот еще придурок.

– Не скажи, – протянул Нахимов. – Он таких страстей наговорил, что я даже на мгновение поверил. Про Серых что-нибудь слышала, может доходили такие разговоры до твоих ушей? Он считает, что к смерти Семена причастны именно они.

Наташа взглянула на него, сделала вид, что слюнявит палец, и приложила его ко лбу юноши.

– Пш-ш-ш, – подобно воде, попавшей на раскаленную плиту, зашипела она и фыркнула. – Говорю же, конченый он придурок. «Двадцатка» – вот это место для него. А Семен, кстати, уважал его не знаю за что. Светлый ум, про него говорил, и все такое. Да ведь ты знал Сеню, он такой, ни о ком плохого слова никогда не скажет, во всех только хорошее искал.

Наташа вела себя так, как будто ничего не произошло. А что должно было произойти? Внезапно она резко выпрямилась, посерьезнев, произнесла:

– Не напоминай мне больше про Семена, хорошо? Тяжело мне. Я ведь тебя в фойе сразу увидела, решила пройти мимо, так и знала, что рану бередить начнешь. Сказать мне тебе нечего. Лучше перестань копать, послушай моего доброго совета. И ко мне не приходи больше, ладно?

Нахимов легонько кивнул, не желая нервировать вспыльчивую девушку. Да и не поспоришь с такой, сам дураком и останешься.

– У тебя диплом на какую тему? – спросил он, как бы давая понять, что он паинька-мальчик и хорошо воспринимает информацию.

– Новая тема появилась, мне ее Семен посоветовал, распознавание образов. В Японии ее раскручивают для вертолетов, но потом это везде будет.

Она вдруг загорелась, видно, тема, и правда, захватила ее.

– Представь, идут люди по улице, а их камера снимает и на ЭВМ изображение передает. Потом, подобно тому, как по отпечаткам пальцам узнают преступника, программа распознает лицо и выдаст всю информацию о человеке.

– Милиционеры будут рады, – меланхолично заметил Нахимов.

– Но для этого мощнейшее оборудование нужно будет, Семен поэтому и занимался поиском в этой области. Чем он только не занимался! Да что я тебе буду врать, большую часть диплома мне он и написал буквально за два часа, на коленке, можно сказать, набросал. Да и с вычислениями помог. Мне осталось только плакаты подготовить, а теперь просто отдыхать буду…

– Звучит неплохо, – согласился Нахимов. – Ученье свет, как говорится…

– А неученье – чуть свет и на работу, – закончила она.

– Ладно, Наташа, пойду я, извини, если что не так. Понимаешь, мне практически не с кем поговорить на эту тему. Раньше, чуть что не так, хоть трудности по учебе, хоть житейская проблема, всегда бежал к Семену. Ведь он и земляк мой, и товарищ. Эх, что говорить, – Нахимов махнул рукой и замолчал.

Наташа сочувственно смотрела на него. В уголках ее глаз блеснули слезы.

Нахимов пожал ей руку, еще раз попрощался и поспешил выйти. Чувствовал он себя странно. Затея с посещением Наташи уже не выглядела в его глазах остроумной, более того, он чувствовал себя измочаленным и обессиленным. Пора домой, в домашний рай, пора укатывать в Долгопу.

Спустился на лифте до первого этажа. Седой вахтер, нацепив очки, читал «Вечерку». Когда хлопала дверь, поверх них строго взирал на входящих. Узнав Нахимова, он индифферентно глянул на него, как бы намекая взглядом, что в следующий раз, братец, такой халявы тебе не будет, спрошу документы по всей строгости предписаний.

Александр улыбнулся и пожелал ему спокойного дежурства. Вахтер с достоинством поблагодарил и опять углубился во вдумчивое чтение.

Нахимов вышел из общежития и тем же путем быстрым шагом двинулся к метро. Поезда следовали быстро, не прошло и двух минут, как пришел поезд. «Белорусская», затем по кольцу на «Новослободскую», чудом успел запрыгнуть на уже уходящий автобус под номером пять и вот он, Савеловский вокзал, который помнит все поколения физтехов, талантливых, гениальных, удачливых, энергичных, флегматичных, спортивных, музыкальных, вспыльчивых, патриотичных, космополитичных, но таких дорогих его сердцу. Для него воплощением истинного физтеха всегда был Семен Весник. Теперь его нет, но он-то еще жив, он сам должен оставить на этой земле какой-то след, хотя бы в память о своем гениальном друге…

Поезд с Савеловского вокзала следовал до станции Новодачная, поэтому он вместе с остальными физтехами, которых он мог, наверное, узнать даже в многотысячной толпе, прошел в голову состава, но не в первый вагон, который обычно всегда был набит под завязку, а во второй.

Здесь было не так многолюдно. Волна подмосковных жителей отштурмовала столицу и уже нашла приют в уютных квартирах где-нибудь в Лианозово или Лобне. Несколько физтехов, сидевших в центре вагона, обсуждали деловые игры Щедровицкого.

Колеса мерно стучали. Окружная, Дегунино, Бескудниково, Лианозово, Марк. Все, скоро можно будет вставать, приближается Новодачная.

Электропоезд, зашипев, остановился и, отворив двери, выдавил из себя вечерних пассажиров. Группа физтехов быстро побежала перед поездом, стараясь сэкономить секунды, пока стоит электричка. Нахимов решил не торопиться, подождал, когда состав тронется, и не спеша перешел пути. Он был совершенно один на пустынной тропинке, ведущей к общежитиям, думал о Семене, о Наташе, о Женьке Бирюкове, о непонятном и загадочном Синицыне. Внезапно сзади раздались шаги, кто-то неожиданно приблизился к нему. Александр инстинктивно оглянулся, но от удара защититься не успел. Падая, он увидел лишь кружащиеся над ним ветви березок.

Глава 4

Если бы я вчера поступил на физтех, то стал бы прилежным студентом.

Я бы вставал в 7 часов, делал зарядку, готовил себе завтрак и шел учиться.

Я не пропустил бы ни одного занятия. Все задания делал бы сам, и не в

последний момент, а заранее. Спать я ложился бы в 22.30. Со второго

курса я бы занялся научной работой, а к третьему курсу имел бы статью в

научном журнале. Но я пока не сделал ничего из этого и нисколько об этом

не жалею.

Из физтеховского фольклора

Когда Нахимов пришел в сознание, увидел, что над ним участливо склонились два лица, показавшиеся Нахимову смутно знакомыми. Так и есть, оба они были философы с кафедры марксистко-ленинской философии, доценты Сергей Васильевич Ларин и Петр Михайлович Четвертаков.

О них Нахимов знал из рассказов Семена, относившегося к обоим с огромным уважением. Ларин, сам бывший физтех, тоже учился на ФРТК, факультете радиотехники и кибернетики, студентов коего ласково называют «паяльниками», занимался принципами симметрии в физике элементарных частиц, квантово-полевой исследовательской программой и революцией в физике, словом работал на стыке физики и философии. Философы без фундаментального физико-математического образования не могли и рта раскрыть, когда он делал доклады, а как возразишь-то? Да и что они могли понять в уравнениях Максвелла, с которыми Ларин что хотел, то и делал на черной доске? Как все физтехи, в политику не лез, справедливо полагая, что и без этого в физике и философии дел хватает, но, когда надо, мог одернуть даже заведующего кафедрой марксистко-ленинской философии, буде тот слишком уж невыносимо догматичен и демагогичен.

Преподаватели вдвоем подняли на ноги Нахимова, постепенно приходящего в себя. На затылке его запеклась кровь.

– Молодой человек, можете идти или нам сюда скорую вызвать? – осведомился Четвертаков.

Нахимову стало страшно неудобно, что он отвлек столь глубокоуважаемых людей, видимо, спешащих на одну из последних электричек в Москву.

Он что-то промычал, мол, спасибо большое, я сам добегу до общаги, мне недалеко.

– Добежать-то вы добежите, – заявил Четвертаков, – только мы с Сергеем Васильевичем опасаемся, что хулиган, ударивший вас по голове, может опять появиться. Знаете что, мы вас отведем в общежитие, там и скорую помощь вызовем.

Делать нечего, пришлось смириться. Петра Михайловича Четвертакова Александр знал очень хорошо заочным образом, о нем особенно много и восторженно рассказывал Семен, слушавший лекции доцента по диалектическому материализму.

Как выяснилось из разговора, доценты отпраздновали защиту кандидатской одного из коллег и по этому случаю шли в веселом расположении духа.

– Воспользовался темнотой и скрылся, аки тать в нощи, – заметил Ларин, на ходу закуривая папиросу. Нахимов обратил внимание, что он курит простой «Беломорканал».

– Похоже, надо обратиться в милицию, – сказал Четвертаков.

– Думаете, есть смысл, Петр Михайлович? – с сомнением произнес Ларин. – Ни свидетелей, никого. Вряд ли они даже примутся за поиски.

– Есть в этом странность. Молодой человек, простите, как вас зовут?

– Нахимов. Александр Нахимов.

– Вы с какого курса?

– С первого.

– Есть какие-нибудь предположения, кто мог напасть на вас?

– Не знаю, Петр Михайлович, долгоп какой-нибудь.

– Но с какой целью? Неужели просто ненависть к физтеху или студенчеству?

– Такие обычно стремятся поглумиться, позадираться, выставить себя доминирующим, им важно донести свое отношение к жертве.

– Да, что-то не состыковывается. Выходит, некто выбегает из-за кустов, бьет первого попавшегося физтеха по голове и убегает.

– Если бы он не услышал нашего приближения и того, как вы засвистели, Петр Михайлович, возможно, Александр так легко бы не отделался.

– Да, неприятная ситуация. Но, судя по всему, сотрясения нет, это радует. Голову перебинтуют, и до свадьбы все доживет.

Между делом они приблизились к «единичке». Несмотря на поздний час, слышались отдаленные крики студентов, при свете фонарей играющих в футбол на баскетбольной площадке. Окна, открытые по случаю теплой погоды, светились желтым светом лампочек, и из них доносились порой совершенно непарламентские выражения.

Ларин заметил:

– Лет тридцать тому назад я жил именно в корпусе номер один. Много воды утекло.

Четвертаков с интересом огляделся вокруг, видно, что он не часто посещал физтеховские общежития. Вахтерша Вера Ивановна, увидев внушительную делегацию, всплеснула руками.

– Батюшки, что случилось-то с ним?

Ларин при свете лампы внимательно осмотрел голову Нахимова.

– Кровь уже почти остановилась, но еще не полностью запеклась.

Неожиданно для них, кряхтя, поднялась со своего стула Вера Ивановна, водрузила на нос большие черные очки и попросила Нахимова наклониться.

– А, ерунда, сейчас я йодом обработаю, а потом повязку сделаю, вспомню молодость. Я ведь в войну санитаркой работала, так что для меня это – как два пальца об асфальт. Эх, чего я только там не навидалась.

Она вернулась к своему вахтерскому пьедесталу, извлекла из тумбочки хранимые там медицинские причиндалы.

Затем усадила Нахимова на стул, прогнала парой крепкой слов заслонявших свет доцентов, со словами «терпи, казак, профессором будешь» обильно прижгла йодом рану и в мгновение ока забинтовала. Похоже было, что дай Вере Ивановне автомат, она с такой же быстротой и мастерством разберет и соберет его, а нужно будет, и метко выстрелит по врагу.

Худощавый Ларин с усами и бородкой удивительно напоминал Дон Кихота. Он весело глядел на Веру Петровну. Куда и старческая немощь подевалась да сгорбленная спина, в глазах ее сверкала удаль, она вернулась в роковые сороковые, когда под осиным жужжанием пуль да медвежьим рыканьем снарядов перебинтовывала раненых солдат.

Рослый плотный Четвертаков тоже улыбался, и матерные прибаутки фронтовой медсестры нисколько не коробили его.

Для Нахимова же обычно спокойная, флегматичная Вера Петровна также раскрылась в новом свете. Он только переживал, что доставил столько хлопот уважаемым людям. Двери общежития постоянно хлопали. Кто-то выходил, но по случаю позднего времени входящих было побольше. Все с изумлением смотрели на философов, волею случая оказавшихся в общежитии, почтительно с ними здороваясь, спрашивали у Александра, что стряслось.

Невысокий лобастый паренек, кудрявый, с умными карими глазами, вошел в фойе и разинул рот. Кого не ожидал увидеть, так не ожидал!

– Сергей Васильевич, добрый вечер!

Ларин обернулся и поприветствовал студента, обнажив прокуренные крепкие зубы:

– Здравствуйте, Рябов!

Тот замолчал, осмысливая факт присутствия целых двух доцентов в их немудреном общежитии. Только потом заметил раненого Нахимова и подошел к нему.

– Что произошло?

– Извечный антагонизм пролетария и интеллигента…– ответил за студента преподаватель. – Особенно когда первый берется за свое излюбленное оружие – булыжник. А может, дело намного запутаннее. Кстати, Рябов, я прочел реферат, ваша теория о природе света и роли в нем фотона настолько же феерична, сколь ошибочна. Там в ваши рассуждения вкралась одна фундаментальная ошибка, и я бы хотел, чтобы вы отыскали ее сами.

– Не может быть, Сергей Васильевич, – на лице юноши, совершенно не умеющего скрывать эмоции, можно было прочесть горечь и вселенскую обиду. Похоже, он рассчитывал своей теорией перевернуть мир, и только нелепый пустяк помешал ему в этом.

– Может, может, Паша. В физике на одну истинную гипотезу, как правило, приходится девять ложных, но это вовсе не значит, что им нет места в жизни. Они служат навозом для будущих крепких ростков.

– Ну вот, нашли с чем сравнить, Сергей Васильевич, – то ли обиделся, то ли решил отшутиться посрамленный студент. – Я докажу вам, что я прав.

– Хорошо, хорошо, – согласился Ларин, – завтра у меня в Лабораторном корпусе по расписанию вторая пара, после нее и заглянете.

– Договорились, – просиял Рябов и ушел, еще раз с сочувствием взглянув на перевязанного Нахимова. Но видно было, что уже через секунду он забудет и о Нахимове, и о его ране и углубится опять в свои изыскания по фотону, бороздящему Вселенную. Кроме того, Паша, как случайно узнал Нахимов, влюбился, так что жизнь студента мчалась стремительно, подобно тому же фотону, одиноко блуждающему в Космосе и стремящемуся поделиться с кем-либо своим теплом.

Философы еще чуток постояли, посмотрели на уверенные действия вахтерши и Ларин спросил:

– Александр, что вы решили насчет вызова милиции?

От этого обращения как к равному у Нахимова стало тепло в груди. Возле двоих уважаемых философов, которые, кажется, знают все о мире, науке, человеческой жизни он чувствовал себя уверенно и в полной безопасности.

От них исходило сияние мудрости и спокойствия.

Ему не хотелось втягивать их в опасные дела, касающиеся лишь его одного.

– Большое спасибо вам, но, наверное, не буду звонить.

Преподаватели переглянулись между собой, как бы взвешивая слова студента, но ничего не сказали. Это не семинар и не экзамен, где решающий вывод принадлежит им.

Четвертаков сказал:

– Просто для профилактики. Пусть милиция будет в курсе, что здесь происходят такие эксцессы.

Неожиданно в разговор вступила Вера Петровна. Она уже проверила крепость повязки и осталась довольна своей работой.

– Да знают они, но поделать ничего не могут. Хулиганы! Воспитания нет, вместо того, чтобы в кружки ходить, задачки решать, вечерами слоняются, балду гоняют. Прямо зла не хватает! Такие парни, как Семен, умирают, а эти…Милицию зови не зови, толку не будет, только время зря потеряешь. Они еще отругают, мол, мы думали, тут убийство, а здесь обычная драка, кто по молодости не дрался.

– Да, не Германия мы и не Америка, – заметил Ларин. – Страх перед правоохранительными органами у нас в крови. Лишний раз боимся с ними столкнуться. Только в крайнем случае, когда уж вовсе припрет.

– Есть такое, – согласился Четвертаков. – А все-таки надо позвонить.

Вера Петровна с готовностью согласилась, видно, несмотря на всю ее видимую браваду, она чувствовала, что надо вызывать наряд.

– Алло, милиция?! Срочно приезжайте в общежитие МФТИ, корпус первый. Адрес знаете, ну и молодец. Что случилось? Студента избили до полусмерти. Кто избил? Да откуда ж я знаю, знала бы, не звонила!

Нахимов посмотрел на нее, но та прижала палец к губам.

– До полусмерти, говорю, избили, срочно выезжайте!

Она положила трубку.

– А что я им еще скажу? Так шевелиться хотя бы будут.

Нахимов же чувствовал себя уже прекрасно, только было чувство, что чего-то не хватало. Во время кратковременной потери сознания, в пылу треволнений и последующей суматохи он совсем забыл про пакет с тетрадью. Его не было! Одно из двух: либо он обронил во время драки, либо это хулиган забрал. Странно, кошелек с десятью рублями не забрал, а десятикопеечный пакет с общей тетрадью почему-то ему приглянулся.

– Мне нужно срочно вернуться на место происшествия, – тут же заявил он своим спасителям. – Там у меня важная тетрадь пропала.

Вера Петровна вскинулась:

– Да Бог с ней, с тетрадью! Новую купишь, главное, голова цела!

– Нет, бабуля, такую тетрадь нигде не купишь, – возразил Нахимов.

– Сейчас милиция приедет, потом и сходишь вместе с ними, надежнее будет.

Пришлось согласиться со здравыми соображениями бабушки-ветерана.

Философы сидели на темно-коричневых стульях для гостей и тихо переговаривались. Нахимов переживал о том, что по пустяку вызвал милицию. Вспомнилось ему, как в феврале шел по улице, а там на зябком ветру продавщица продавала с лотка яблоки. Одна старушка, получив взвешенный пакетик, засомневалась в истинности веса. Ну а как иначе, опыт-то стояния в очередях и битв с продавцами огромный. А вот продавщица молоденькая оказалась, была бы постарше, скумекала бы сразу, что с такой прожженной покупательницей иллюзионистский номер не пройдет. Ведь в арсенале продавцов имеются разные трюки: тут тебе и гирьки, высверленные изнутри и залитые гудроном, или же стограммовые магнитики, обшитые для бесшумности тканью и прикрепляемые снизу к чашке весов, а не хочешь заморачиваться с хитроумными фокусами, просто прикладываешь палец к чашке весов, и не слишком нужные покупателю пять-десять копеек остаются у тебя. Тогда не понимал еще Нахимов, что у продавцов своя железная логика, ведь идут они на обвес не из-за жадности, не от хорошей жизни, а из-за жестокой необходимости. Иначе сам сработаешь в убыток.

Прямо к лотку вызвали милиционера, и пришел усталый лейтенант, видать, не в первый раз за день столкнувшийся с мелкими расхитителями социалистической собственности. Вот тогда-то Нахимов, воспитанный в духе непримиримой борьбы за идеалы коммунизма, увидел внезапно в толпе сочувствие к несчастной молоденькой продавщице, виновато глядящей на блюстителя порядка.

Под крики смертельно обиженной старушки милиционер начал заполнять протокол, а какой-то пожилой мужчина в драповом пальто и шапке, с завязанными наверху тесемками, плюнул в сторону и, уходя, в сердцах сказал: «Хай подняли из-за нескольких граммов! Тут сопли на морозе замерзают. Да я б за пятерку не согласился продавать!»

Но у старушки свои убийственные аргументы: «У вас дачи, машины, а я пенсионерка, но тоже яблоки хочу пожевать!»

Тогда и закралась мысль в голову Нахимова, что прав мужичок, и юную продавщицу, зябнущую на морозе, с красными негнущимися пальцами, стало жалко.

Там несколько граммов, а здесь какая-то шишка на голове, которая через пару дней заживет без следа…

За окнами общежития раздался вой милицейской сирены. Патрульная машина шумно ворвалась в студенческий городок и лихо остановилась возле «единички».

Через мгновение дверь распахнулась, и на пороге возникли двое сержантов. Похоже, они думали, что будут разнимать дерущихся студентов, но увидев перебинтованную голову Нахимова, сразу все поняли.

Один из них, невысокий плотный парень с короткой стрижкой и хмурым въедливым взглядом, подошел к нему.

– Старший сержант Макаров. Что случилось? Милицию вы вызывали? Кого тут до полусмерти избили?

Вера Петровна хладнокровно стояла и не отводила взгляд от милиционеров, однако ничего не сказала.

– Я приехал из Москвы на электричке. Когда шел в сторону общежития, из-за кустов на меня кто-то набросился сзади, ударил по голове. В это время они, – Нахимов кивнул на преподавателей, – шли навстречу и напугали его. Незнакомец тут же убежал.

– Так просто и ударил? – сержант недоверчиво поглядел на Нахимова. Он был в форме, которая явно была ему тесновата, наверняка спортсмен, гиревик или бывший борец.

– Да.

– Что-нибудь пропало?

– Тетрадь общая пропала.

– Тьфу ты, я про что-нибудь ценное спрашиваю, деньги там, часы.

– Нет, кошелек при мне, возможно, Сергея Васильевича и Петра Михайловича испугался и не успел забрать.

– А вы кто, товарищи, друзья или просто посторонние?

– Преподаватели.

– Скорую вызывали?

– Нет, Вера Петровна перебинтовала.

– Картина ясная. Ну что, студент, заявление писать будем?

– А можем на место происшествия проехать?

– Зачем это? Слава богу, убийства не произошло. Твоего обидчика уже и след простыл давно. Ты точно ни с кем не ругался до этого? Может, в электричке кому на ногу наступил, а он тебе отомстить решил, а, может, в институте списать не дал и тебя двоечник какой-нибудь разукрасил?