Текст книги "Домашний рай"

Автор книги: Савелий Новодачный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Не успели оглянуться, как игра закончилась, и Дато с Гией оказались в проигрыше. С учетом имеющейся сотни с лишним рублей у Нахимова теперь было около двухсот пятидесяти.

Принесли дымящийся, покрытый белыми кружочками лука шашлык с зеленью. Гия разлил вино по бокалам. Бирюков молча присоединился.

Дато воскликнул:

– Вот ты говоришь, – и указал пальцем на Евгения, – знал бы прикуп, жил бы в Сочи, а у меня там уже и так домик есть!

Он захохотал:

– А мне что говорить, а? Может быть, знал бы прикуп, в Москве бы жил, да? Надо немного побегать, – закрытый город, документы, прописка. Но ничего. Как, студент, шашлык? Вкусный? Приезжай ко мне в гости, я тебе настоящий шашлык приготовлю. Из барашка, который горным воздухом дышал и чистую травку кушал. А этот шашлык разве шашлык? Это вино разве вино?

Впрочем, все с удовольствием пили вино и ели мясо. Нахимов слегка отпил из бокала чуть саднящий язык напиток, и оно, к его удивлению, понравилось. Вкус оказался терпкий, но приятный на вкус. Дато проглотил последний кусочек и, потирая руки, сказал:

– Я не из тех, кто проигрывает. Александр, давай еще одну пулю, но, – он хитро подмигнул ему, – по два рубля за вист? Мы же серьезные люди, а не гуляй-трамвай.

– Хорошо, – быстро согласился Нахимов.

Бирюков, не ожидавший этого от Саши, вздрогнул и даже поперхнулся вином.

Однако во всем его виде ощущалась подавленность и какая-то безнадежность. Он как будто на все махнул рукой.

Через пару раздач ошеломленный Дато, видно, посчитавший свой и Гии проигрыш чисто случайным невезением, в сердцах воскликнул:

– Да у тебя что, в башке счетчик, что ли?

Подозрительно огляделся, не подает ли заскучавший Бирюков тайных знаков, подсматривая расклад, но это выглядело лишь жестом отчаяния.

Преферанс – игра, где есть воля случая, теория вероятностей, но та же самая теория благоволит именно тем, кто умеет считать комбинации. Повезти может раз, другой, но не все время. Кирилл Зорин сетовал, что Нахимов не хочет играть профессионально. «С твоими способностями мы бы всех обули, даже Катина. Ты, знаешь, как он, собака играет?! По своим картам, прикупу и ходам соперника сразу в голове рассчитывает всевозможные комбинации и понимает, у кого какие карты. Как с таким играть? Его хоть через месяц спроси, какие расклады игрались на «пульке» у Коляна, он, не задумываясь, все воспроизведет, скажет, кто мизер играл, со сколькими взятками ушел и каким способом ловили. А ты еще пятизначные числа в уме перемножаешь, да и в степень возводить умеешь». Нахимов только усмехался в ответ, а Семен предупредил его строго, чтобы он даже не лез туда. Пример Бирюкова у всех был перед глазами. Парень катился по наклонной плоскости, сам того не сознавая.

Дато откровенно начал нервничать. Казалось бы, совершенно легкая добыча ускользала из рук, как нежная сладкомясая газель из лап прыгнувшего хищника. Нет, Нахимов вовсе не являлся ягненком для заклания. Дато попытался быстро отыграться и рисковал больше, чем следует опытному игроку, и раз за разом проигрывал. Гия, несмотря на молодость, хладнокровный и спокойный, совсем не суетился, но дела его тоже не шли в гору, хотя сама «гора» и увеличивалась.

Пухлая пачка, откуда Дато вытягивал деньги официанту, таяла на глазах. А в кармане Нахимова постепенно вырастало целое состояние. Теперь он в какой-то мере понимал и Бирюкова, подсевшего на азартную игру, и свое государство в лице института и коменданта общежития, пресекавшего картежные посиделки студентов. Человек, а в особенности студент, богатым быть не должен. Ну, если только ты не золотодобытчик или шахтер, выдающий стране угля сверх плана. Деньги, приходящие простым путем, государство воспринимало как преступление, а людей, увлекающихся постыдным занятием, отлавливало и водружало на законное место.

Когда Нахимов в очередной раз не дал сыграть мизер Дато, с легкостью загнав бедолагу в угол, лицо того посерело. Он подливал себе вина в бокал, но пил без всякого удовольствия. Гия с удивлением разглядывал Александра, не понимая, как так вышло, что простой студентик порвал их, как тузик грелку.

– Давай еще раз! – хмуро процедил Дато, и тогда Бирюков, неподвижно сидевший на диване и медленно пьющий из бокала вино, встал и, дернув Александра за рукав, сказал:

– Друзья, извините, мне тут надо с ним перетереть.

Дато недовольно ощерился, но ничего не сказал, жестом указав, что «тереть» следует не в коридоре, куда поначалу двинулся Нахимов, а на балконе.

Они вышли на балкон. Хотя дверь и стояла открытой, но свежий дурманящий воздух опьянил Нахимова больше вина. В домах зажглись огоньки, москвичи, вернувшись с работы, переодевались, готовили ужин, ели, читали, занимались уроками с детьми, смотрели «Международную панораму», где Генрих Боровик или Валентин Зорин, как могли, боролись с тлетворным западным влиянием. Телевизор в номере Дато, только сейчас понял Нахимов, был включен, но на нулевой громкости, поэтому вся пропаганда шла мимо ушей.

Бирюков помолчал, потом сказал Александру:

– Кончай выигрывать, Сашок, это тебе не игрушки. Они тебе не дадут уйти с такими деньгами. Выиграть не смогут, тогда начнут думать про другие варианты.

На верхнем этаже кто-то начал бурно отдыхать и развлекаться. Игорь Скляр зажигательно пел «На недельку до второго я уеду в Комарово». И какие-то подвыпившие девушки вразнобой подпевали и танцевали под песню.

Нахимов опешил.

– Подожди, Жека. Ты же сам сел с ними играть. Значит, не боялся?

– Сначала не боялся, потом понял, из какого они теста. А потом думаю, выиграю у них пару тысяч. Дадут уйти – уйду, нет – пусть делают, что хотят.

– Их же двое всего, Женя. Что они вдвоем могут сделать?

Бирюков усмехнулся.

– Это гастролеры, «налапники», ездят большой группой. Он сейчас поднимет трубку, скажет пару слов на своем языке, и конец. Здесь все прикормлены: и администраторы, и официанты, и милиционеры, которые детей с жвачками шугают. Я одного не пойму, как у тебя получается, а?

Нахимов рассмеялся:

– Да я пока у тебя за спиной сидел, их маяки успел запомнить. Дело нехитрое. Хочешь расскажу?

Евгений недоверчиво посмотрел на прыткого первокура.

– Надо же, какой, недооценивал я тебя, Сашка.

– А если бы ты выиграл? – спросил Нахимов.

– Я сейчас в таком состоянии, Сашка, что, поверишь, по фигу мне стало, – выдохнул Евгений. – Херовато мне очень.

– Почему? Из-за Семена?

Тот взглянул на Нахимова резко, в упор, так, как будто не вопрос задан ему, а крупной солью сыпанули на свежую рану.

– Потом расскажу, ладно?

Нахимов помолчал.

– Я ведь тебя выручить хотел, думал, ты из-за денег переживаешь.

Евгений безнадежно махнул рукой.

– Знаешь, есть такие моменты, когда упираешься в тупик. Некуда жить, понимаешь? Ни цели, ни смысла, ничего. Как будто все остановилось. И все кругом предают, и ты тоже – предатель.

Нахимов отшатнулся.

– Ты сейчас про что говорил, Женя, а?

В комнате, перекрывая пьяные рулады девушек, вразнобой затянувших «Симона, девушка моей мечты, Симона, королева красоты!», зазвучали голоса Дато и Гии. Те о чем-то громко спорили на грузинском.

Бирюков прислушался к их разговору и мотнул головой.

– Давай покинем эту обитель песен и криков. Потом скажу.

Высказался темно и высокопарно, хотя пьян не был, просто, действительно, пребывал в каком-то странном состоянии.

– Я ведь тебе хотел помочь, Женя.

– Да я понял, понял, – Бирюков безнадежно махнул рукой. – Только давай все взад, как ты умеешь, артистично, весело и без фальшивых нот. А я тебе за это обещаю кое-что рассказать. Меня это так замучило, что выговориться кому-то надо.

Страшно заинтригованный этими словами и почувствовавший, что они имеют самое непосредственное отношение к смерти Семена, Нахимов вернулся в комнату. Бирюков остался на балконе и закурил.

Дато и Гия замолчали, как только Александр зашел в комнату. Дато еще туже затянул поясок шелкового халата, а Гия не поднимал глаз, сделал вид, что сосредоточенно пьет из бокала темно-красное вино.

Нахимов успел обдумать слова Бирюкова, но еще не выбрал стратегию и тактику своего поведения. Надо сесть за стол, получить карты и отключить мозг. Но это оказалось трудно, он уже настроился на выигрыш и ничего с собой не мог поделать.

– Эх, как девушки веселятся, – недовольно буркнул Дато.

Если бы не этот худой «ботаник», наверняка бы он сунул Гие пару бутылок красного сладкого, корзину оставшихся фруктов и отправил бы на разведку, посмотреть, насколько солидны кавалеры этих бездумных бездельниц или стоит попытать шанс, а если они и вовсе в одиночестве коротают вечер, то это же однозначное приключение! А судя по голосам, девушки зажигали одни. Что для гостиницы «Молодежная» хоть и необычно, но объяснимо. Мало ли что произошло. Может, это члены сборной Украины по волейболу? Или ватерполистки Ленинграда прибыли на очередную встречу с москвичками. У Дато аж засвербило в чреслах, вспомнил про одну красивую волейболистку. Он давно знал, что все спортсменки, возможно, кроме непонятных и загадочных женщин, метающих молот или толкающих гири, очаровательны в силу одной своей стройности, гибкости и элегантности. А если еще добавить прелестную мордашку в виде нежных земляничных губ, длинных ресничек и носика с россыпью маленьких солнечных веснушек, то пиши пропало, Дато. Где твои двадцать пять лет?

Нахимов решил последовать совету Бирюкова и потихоньку начал ошибаться. Сначала он не добрал одного виста на шестерной Гии, и поймал на себе его удивленный взгляд. Затем он пошел на восьмерную, зная, что останется без двух, но мозг по инерции вывернулся из сложного положения и одну лишнюю взятку умудрился добрать без участия безвольного хозяина. В первой игре решил на этом остановиться. Здесь нельзя было переборщить. Не хотел показывать «налапникам», что испугался. Однако столько денег в руках Нахимов раньше никогда не держал и в принципе не знал, что с ними он сделал бы. И страшно интересовало загадочное обещание Бирюкова рассказать о своем предательстве. Эти мысли так овладели им, что и без всякой игры в поддавки, он начал делать неверные ходы. Проигрыш следовал за проигрышем. Но Нахимов продолжал считать варианты, чтобы игра вовсе не превратилась в клоунаду.

Дато повеселел. Он радостно налил в бокал вина и заел холодным кусочком шашлыка.

– Не всегда, студент, везет, не всегда! Ставку за вист не хочешь увеличить, а? Чтоб разом отыграться? В моей шкуре себя почувствуешь!

– Давайте увеличим, – согласился Нахимов.

– Не переживай, студент, ты еще молодой, у тебя все впереди. А мне позориться нельзя, что люди скажут? Дато проиграл какому-то юнцу?! Сам Бог на моей стороне!

Нахимов видел прекрасно все маяки, которыми сигнализировали друг другу два приятеля, не сложнее азбуки Морзе или числа Пи, которое «студент» знал до тысячного знака, по примеру Семена. Тот его сам заставил запомнить, объяснив, что это развивает память и вообще, может, не пригодится, но в знак уважения к этому космическому символу, следует знать. «Представь, Саша, – говорил Семен, – ты сделал гиперпрыжок на космическом корабле, прилетел в какое-нибудь созвездие Дельфина, и что ты думаешь, отношение окружности к диаметру у них будет не 3.1415, а другое? Ничего подобного!» Помнится, Нахимов только посмеялся: где они и где созвездие Дельфина, но число Пи выучил, и понадобилось ему оно во всем его тысячезнаковом величии только один раз, когда в перерыве лекции по математическому анализу в первом семестре хвастун Никита Кашин начал писать его и дописал до пятисотого знака. Если бы в лекционном зале не сидела Виктория, он бы проигнорировал это бахвальство. Но тогда он встал, взял другой кусочек мела и быстро исписал свободную часть доски, мелко-мелко… Вика, улыбнулась. Она за что-то не любила Кашина, хотя тот парень нормальный был, только задавался много. Тогда Нахимов подошел к ней и сказал: «Главное, никто ведь и не проверит! Может, я от балды все написал. И он заговорщически подмигнул ей». Она кивнула головой по направлению к доске. Там Никита в тетрадь списывал цифры, намалеванные Нахимовым. Домой придет, будет проверять. Кажется, тогда они и сблизились. А, может, на лабораторной по физике, когда им выпало одно задание на двоих, и они сидели вместе? Он делал опыт и диктовал ей замеры, а она заносила их в тетрадь. А, может, и наоборот. Виктория любила все делать сама. Тогда он почувствовал к ней влечение. Или на английском языке, когда они тоже оказались в одной группе? Почему-то они всегда оказывались рядом, словно кто-то невидимый собирал их вместе для какой-то своей цели. И была ли эта цель?

– Вист, – сказал Дато.

– Пас, – отозвался Гия.

Он заказал девятерную, и двое соперников, разложив карты, начали разрабатывать стратегию ходов. Они все ждали подвоха от Нахимова, до сих пор ждали, и он старался делать вид, что страшно переживает за свои промахи, и это мстительный бог карт отводит на нем душу за излишнее высокомерие и гордость.

– Все, студент, проиграл ты, – выдохнул Дато и с облегчением перевел дух. Пухлая пачка банкнот снова вернулась к нему, как будто вождь мирового пролетариата на фиолетовых бумажках выбрал именно Дато, предпочитая обретаться в его карманах. Словно это для него, Дато, в 1917 году, прибыв из Германии, крикнул «Рабочая и крестьянская революция, о которой все время говорили большевики, совершилась!» Получается, она совершилась ради таких людей, как Дато, раз вождь с банкнот любит именно их.

Гия тоже улыбнулся в первый раз за все время. Встал во весь рост, сладко потянулся и произнес:

– Я себя, как боксер после нокаута чувствую. Еле-еле в себя прихожу. Ты виноват, – он дружески пихнул кулаком в плечо Нахимова. – Не обижайся, давай выпьем, гулять будем.

Бирюков, время от времени приходивший смотреть на игру и снова уходивший на балкон, сказал:

– Хорошего понемногу. Домой, в общагу поедем. Загулялись.

Дато спорить не стал, видно, подвыпившие голоса девушек, – нет, вряд ли спортсменки, те нарушать режим не стали бы, – не давали покоя.

– Деньги будут, приходите. Дато, как пионер, всегда готов! – напутствовал он их, и Нахимов с Бирюковым собирались уже покинуть «налапников».

Внезапно Дато остановил первокурсника, с заговорщицким видом вытащил пухлую пачку банкнот, снял сверху с дюжину фиолетовых четвертных и молча сунул в нагрудный карман пиджака Нахимову. Александр остолбенел, настолько неожиданным явился для него этот жест. Он взглянул на Бирюкова, тот молча кивнул, как бы разрешая принять столь щедрый подарок.

Дато рассмеялся, хлопнул по плечу Нахимова и даже приобнял. Гия тоже обнажил белоснежные зубы в радостной улыбке.

Молча спустились на лифте. Движение в гостинице стало оживленнее. Пара иностранцев, импозантный мужчина и элегантная женщина в вечернем платье, двигалась в сторону ресторана, группа развязных туристов, говорящих на рэкающем английском, вернулась с экскурсии. Швейцар подобострастно открывал им двери, и некоторые совали ему в руку чаевые.

Вместо дневной администраторши сидела другая, такая же красивая, но строгая женщина. Впрочем, и она мило улыбалась всем входящим, что до сих пор было не привычно Нахимову. Он попросил свой паспорт, и та, взглянув на золотые часики, уютной змейкой обвивавшие тонкое запястье, записала точное время отбытия.

Бирюков зашел без всяких документов. Нахимов живо представил сцену их вхождения в гостиницу. Впереди жестикулирующий Дато, чуть сзади Гия и Бирюков.

Администратор упирается взглядом в неизвестного для нее Евгения и замирает, как охотничья собака перед дичью.

– Паспорт оставьте, пожалуйста, товарищ!

– Послушай, Люсенька, какой паспорт? Он почти брат мне! Сейчас войдет, сейчас выйдет! Поговорим немножко и по своим делам разойдемся, зачем формальности, дорогая моя?

Люсенька, по-видимому, давно уже знает Дато, поэтому мило улыбается, демонстрируя приятные взору ямочки и закрывает глаза на нарушение порядка.

А, может, все было по-другому. Да и какая разница. Александр ничего не говорил Бирюкову, ожидая, когда тот сам вспомнит о своем обещании рассказать о предательстве.

Покидали гостиницу с некоторым облегчением. Какой-то иностранец в длинном плаще, тросточкой и фетровой шляпе, увидев их, не стал торопиться, а придержал им дверь, дождавшись, когда те выйдут. Да еще и улыбнулся широко, чем чуть не вывел Бирюкова из себя.

– Пойдем такси поймаем, – велел он, оглядываясь по сторонам.

Уже совсем стемнело, все больше окон загорались желтыми прямоугольными картами на многоэтажных домах. Высоко в небе, если очень хорошо приглядеться, можно было разглядеть звезды, обычно совсем невидимые горожанам, в особенности москвичам, утопающим в море искусственных огней.

Их фигуры на фоне огромного комплекса гостиницы казались микроскопически маленькими. Два муравья в многомиллионном городе, чуть не раздавленные другими, более ушлыми, муравьями. Евгений усмехался, ему все еще казалось странным и даже смешным, что сопливому юнцу, каковым он всегда считал Александра, удалось обштопать двух «налапников». Но не эти мысли, видел Нахимов, занимали искателя приключений и терпеливо ждал, когда тот заговорит.

На стоянке они увидели несколько белых «Волг» с черными шашечками на бампере и на дверях. Таксисты толпились возле одной из машин, курили и трепались, покуда не появились клиенты. Элитная точка возле гостиницы принадлежала избранному кругу. Иностранцы считались выгодными клиентами, которых можно запросто отвезти по двойному, а то и по тройному тарифу, смотря по тому, кто сидит на пассажирском сиденье. Бирюков выглядел солидно в двубортном новеньком костюме, белой рубашке, итальянских туфлях. К ним навстречу выдвинулся рослый таксист лет тридцати, в синих джинсах и легкой курточке нараспашку, из-под которой выглядывала белая футболка с надписью «Masters of tennis», несомненно, полученная от какого-нибудь заморского гостя.

– Добрый вечер, ребята, куда поедем? – вежливо поинтересовался он у них, обращаясь большей частью к Бирюкову.

– Онастакиздел этот край, и заепало все до жопы, пора домой, в домашний рай, пора уепывать в Долгопу. Знаешь такой город?  – неожиданно съерничал тот.

– Долгопрудный, что ли? Как не знать, уже лет семь, как баранку в Москве кручу. Садитесь, доедем с ветерком.

Они уселись на заднее сиденье. Таксист лихо развернулся, посигналил товарищам и двинулся в сторону Дмитровского шоссе. В салоне было чисто, уютно, пахло незнакомым Нахимову, но очень приятным, каким-то иностранным, запахом.

– Чувствуете, как лавандой пахнет? – несомненно прочитав его мысли, поскольку все таксисты с течением времени приобретают способности к телепатии, спросил водитель.

Не дожидаясь ответа, продолжил:

– Голландец подарил, нефтяник, сюда за невестой приехал. Говорит, по переписке познакомился. Повезло дуре, поедет в Амстердам, или еще куда. У них там просто. Я вот до тридцати дожил, а за границей ни разу не побывал. А мечтаю, поэтому с иностранцами общаться стараюсь побольше.

Бирюков неодобрительно слушал, презрительно скривив губы. Боясь, чтоб тот не нагрубил ни в чем не повинному водиле, Нахимов поддержал вялую, одностороннюю беседу:

– А что с ними общаться? Разве не такие же они люди, как и мы?

– Вот и не такие. На себя вон посмотрите, не улыбнуться, ни слова вежливого сказать. А у них всегда улыбочки, вечно «пужалуйста», «булшое спасыбо». Язык сломают, но пытаются хоть что-нибудь по-нашему сказать.

Таксист замолчал, видно, перебирая в голове, какими еще словами о Западе и иностранцах поразить этих зеленых юнцов.

– Василий, тезка мой, да вы его видели, он с нами стоял, когда подошли. Он – Вася большой, я, стало быть, Вася маленький. Так вот в феврале Вася большой в ФРГ съездил. Как попал, отдельная история. Жена у него из поволжских немок, а ей двоюродный брат из Франкфурта-на-Майне вызов в гости прислал, еще и денег на дорогу выделил. Мороки с документами, конечно, много на его башку выпало. Но – сумел! На неделю съездил туда, и как будто подменили человека. Вылитый немец приехал. И нам, представляете, что запел? Не могу здесь жить. Богатство ихнее его мировоззрение поколебало. В каждом магазине, даже самом маленьком, выбор такой, что бери не хочу. Колбасы, сыры, окорочка, трюфеля разные. А пиво как попробовал, так сразу себя в бюргеры и записал. Теперь мечтает и вовсе туда на место жительства перебраться. Сами посудите, какая таксисту разница? Здесь баранку крутишь или там. Только там цивилизация, а у нас… Он говорит: то, что Гитлер танками не сумел завоевать, они без всякой пальбы и выстрелов своими «Мерседесами» сделали. Что ни говори, а машины у них классные.

Вася маленький восхищенно цокнул языком и провел рукой по чуть взъерошенным русым волосам. Другой рукой уверенно держал руль и внимательно следил за дорогой.

Затем вдруг сказал:

– Ну что, алкоголем затарились?

В ответ была недоуменная тишина.

Вася расхохотался.

– Это только министры да таксисты знают. Указ Горбачев готовит о запрете вина и водки. Заботится о таксистах. Теперь мы такие деньги будем делать, что ого-го! Я уже багажник освободил. Поставлю ящики и буду тихонько продавать, а по ночам еще и по тройной таксе, и ездить на вызовы не надо. Бабка моя говорит, плохие приметы все чаще и чаще появляются.

– Какие еще приметы? – неожиданно вступил в разговор Бирюков. Видимо, сообщение о сухом законе потрясло его до глубины души. – Ты про сухой закон серьезно, что ли, или треплешь, что на язык попало?

Вася обиделся, но старался не показать вида. Таксист должен быть совершенно ангельским, с точки зрения выдержки, существом, иначе нервов не напасешься и долго не продержишься.

– Зря ты так, парень. У того же Васи большого знакомый кума в органах работает. А кум ему баньку в Лобне топит, там у него домик свой и баня классная, своими руками все построил. Под пивко и веничек березовый да дубовый и запах пихты, – умеет зверюга париться, – тот и рассказал. Так что информация верная.

– Когда?

– В середине мая, точно не знаю.

Водитель помолчал, подумав, не выдал ли он ненароком первым встречным-поперечным государственную тайну, и, решив, что нет, продолжил:

– Бабка моя Мария Васильевна, меня, кстати, в честь отца ее назвали, говорит, последние времена приходят. Самолично мне место из Библии показала, где говорится, что царство Вила семьдесят лет только продлится. Клянусь, своими глазами видел. А теперь, если такие умные, скажите, кто такой Вил?

Бирюков пожевал губами, но промолчал.

В полной тишине Вася торжественно провозгласил:

– Владимир Ильич Ленин. Первые буквы составьте, что выйдет?

Вздохнул:

– Вил и выйдет. Мария Васильевна говорит, что Михаил меченый по Библии самый настоящий Антихрист. А что, я извиняюсь, у нашего Горбачева на лбу? Он-то и есть меченый Михаил.

– Твоя Марья Васильевна прямо дом Советов какой-то, – заметил Бирюков, которому начинал наскучивать бессвязный доклад таксиста на политические и религиозные темы. – Ты тут клерикализмом не занимайся, парню еще научный коммунизм на пятом курсе сдавать.

– Ничем я не занимаюсь, я женатый человек, у меня двое детей, – все-таки обиделся таксист и замолчал.

Между тем за разговорами доехали незаметно до Долгопрудного. На счетчике натикало три рубля с копейками. На улице Первомайской они попросили остановить возле восьмого корпуса. Нахимов протянул Васе маленькому пятерку, уцелевшую в битве с «налапниками» (Дато деньги ниже четвертной не признавал) и сказал:

– Сдачи не надо.

Вася не ожидал такой щедрости от простых, как оказалось, студентов, просиял лицом и ответил:

– Спасибо, ребята, извините, если что лишнего сболтнул.

– А ты все-таки за языком следи, Вася, – назидательно посоветовал Бирюков, – мало на кого напороться можешь. За Михаила меченого и принять могут.

– Да бросьте вы, не те уже времена, – неуверенно сказал таксист. – Волков бояться, в Долгопрудный не ездить.

Он рассмеялся и, дав по газам, развернулся на узкой дороге, демонстрируя мастерство московского таксиста.

– Я с этими «налапниками» в ресторане вчера встретился, – начал Бирюков, когда они медленно прогуливались по Первомайской.

Шел одиннадцатый час вечера или, скорее, ночи. Но для физтехов – самый разгар студенческой жизни. Кто-то возвращался из читалки, где, обложившись толстыми учебниками, усиленно готовился к зачетам и контрольным, кто-то совершал вечернюю пробежку. Кроме того, в КЗ, концертном зале, закончилось мероприятие, и со стороны учебных корпусов повалила куча народа. Нахимов услышал голоса студентов. Так и есть. В Долгопрудный приехала очередная знаменитость. Кто только не бывал в знаменитом Концертном зале. У Семена сохранилась пленка с записью концерта Высоцкого, и он давал ее послушать Нахимову. И сам любил иногда спеть под гитару «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее, не указчики вам кнут и плеть…» Да, и для него песня тоже оказалась пророческой.

Видно, он напел вслух пару строк, потому что Бирюков услышал и добавил «Но что-то кони мне достались привередливые, и дожить не успел, мне допеть не успеть».

Опять пошли молча. Теплая апрельская ночь брала под крыло жителей славного города Долгопрудного, о котором мало бы кто и знал, если бы не росчерк пера высокого начальства об образовании нового вуза.

– Я ее с первого курса полюбил, – неожиданно начал Бирюков, и Александр внутренне собрался, насторожился. «Вот оно, признание, только в чем?»

Евгений продолжил:

– Красивая, умная, стройная, чувство юмора, даже одевается хорошо. Как не влюбиться? Мы же тут, на физтехе, девушек мало видим, хоть и приезжают к нам на дискотеки студентки из разных институтов, культуры, медицинского, педагогического, не то это все. А она все время рядом, на лекции, на семинаре, на дне рождения у одногруппника, даже на картошке. Вот и втюрился неожиданно для самого себя, а вот день вспомнить не могу. Так ведь не бывает, вчера не любил, а сегодня уже любишь, понемногу в процесс вплываешь. Словно кто-то на крючок тебя мягко, исподволь насаживает, пока не заглотишь весь. А потом можно голыми руками, без сачка брать, не сорвешься. На третьем курсе пошел в читалку, урматы подучить, в библиотеке книг набрал, уселся в первом ряду, справа, на крайнее место у окна, в оазисе из декоративных деревьев, читаю, задачки решаю. Потом вдруг посмотрел налево, и она там сидит, в том же первом ряду, только с другой стороны, через проход, тоже возле окна. На улице весна, листочки распустились, птицы поют. А мы сидим, как дураки, к зачету готовимся.

Бирюков замолчал. Они стояли возле корпуса номер три, где жили студенты ФАКИ. Во всех окнах горел свет. Кто-то решал задачи, кто-то играл на гитаре, а в некоторых комнатах, подобно заговорщикам, запирали двери и расписывали «пульку».

– А дальше? Ты подошел к ней? – все-таки не выдержал Нахимов.

– Нет, не подошел. Видел же, что она смотрит на меня, а не подошел. Встал, собрал книги, молча кивнул ей и пошел на выход. Книги сдал и сел на первом этаже напротив стенда с членами Политбюро, на один из стульев. А в Концертном зале хор репетирует, и так красиво поют. И вдруг смотрю, она со второго этажа тоже спускается и ко мне подходит. А я сижу. «Позанимался?» – спрашивает. «Да», – говорю. Она еще постояла немного, и ушла, грустная.

– А ты?

– Так и остался сидеть.

– Женя, мне кажется, она тебя любила тогда.

Бирюков зло махнул рукой.

– В том-то и дело, что нет! Кто я такой, чтоб меня любить?! На мне уже тогда клеймо разгвоздяя висело. А я ведь олимпиады выигрывал, такие задачки решал, что только одному Семену под силу были. Будь проклят тот день, когда меня в преферанс научили играть. Моя б воля, я б выкинул его из жизни. Как там у Хайяма «Если б я властелином судьбы своей стал, я бы всю ее заново перелистал, и безжалостно вычеркнув скорбные строки, головою от радости небо достал!» Сашка, будешь Хайяма читать, бери перевод только Германа Плисецкого. Остальные не вштыривают. А в читалку я пошел не учиться даже, как я теперь понимаю, а на нее лишний раз взглянуть, подсознательно влекло. Каждый день так случайно встречались, но заговорить с ней о своих чувствах не мог. Потому что уже тогда погибал. Нет, Сашка, Семена она всегда любила и хотела. А вот здесь облом и произошел.

– В чем же облом?

– Да ты и сам знаешь. Самая любимая женщина Семена – наука, и он ей никогда не изменял, даже с красивыми девушками, наподобие Наташки.

Нахимов слушал и никак не мог понять, о каком предательстве говорил Бирюков. Сейчас он производил впечатление несчастного, запутавшегося человека. Такой человек не мог причинить зла другу и товарищу, такому же физтеху, как он. Тем более Бирюков лучше многих понимал, что не простой физтех Семен Весник, такие люди рождаются редко, может, раз в столетие. Нет, не мог он предать Семена… Тогда что?

Из открытого окна четвертого этажа вылетела тарелка и со звоном разбилась на черном тротуаре. За ней последовала и другая. Товарищи отошли в сторону. От подгулявших студентов ожидать можно чего угодно. Нахимов знал, что все тот же общий любимец Вася Тищенко порой напивался до такой степени, что друзья несли его вчетвером в общежитие, если пьянка происходила не в общежитской комнате, а где-нибудь в ресторане, а на следующий день тот абсолютно ничего не помнил о вчерашнем загуле, о том, как приставал к незнакомым девушкам или пытался разбить зеркало в гардеробе, приняв свое отражение за корчащего рожи алкаша и о других постыдных вещах. А трезвый – просто паинька-мальчик с доски отличников в средней школе…

Снова раздался бой посуды, на этот раз уже в комнате, затем все затихло. Видно, соседи утихомирили буяна.

– Да, не зря французы говорят, шерше ля фам, – все никак не мог подступиться к заветному Бирюков, – где преступление, всегда ищи женщину.

Он опять замолк, поднял голову и посмотрел на четвертый этаж. Окно захлопнули, оборвав фразу «Уймись, Колян, заи…!» на самой задушевной ноте.

– А Семен словно не замечал ее любви. И вот он всегдашний парадокс, про который еще классик писал. Чем меньше женщину мы больше, тем меньше больше она нам. Нет, не то, – несмотря на подавленное состояние духа, Бирюков не мог обойтись без извечных шуточек. – Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей.

– Легче, вроде, – ввернул Нахимов, смутно припоминая далекий урок литературы, на котором учительница читала отрывки из «Онегина».

– Не легче, а труднее, – вроде как не понял его замечания Бирюков.

Нахимов промолчал, и Евгений рассмеялся:

– Да это я сам тебя, Сашка, проверял, знаешь ты Александра Сергеевича или нет. Молодец, знаешь, – потом добавил тихо, – И тем ее вернее губим средь обольстительных сетей. Да нет, такую не погубишь. Такая сама, кого хочешь, в могилу сведет.