Текст книги "Горькое лекарство"

Автор книги: Сара Парецки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Глава 30
Голос из могилы

Наше появление в госпитале «Бет Изрейэль» и поход в регистрационный центр канцелярии вызвали чуть ли не парализующий эффект. Операторы ночной смены были поражены столь поздним визитом Макса. Громкие смешки и язвительное хихиканье, доносившиеся в холл, пока мы подходили к регистрационному центру, мгновенно смолкли. Каждая сотрудница воззрилась на экран своего дисплея с напряженностью, характерной для операторов, следящих на радарах за неуклонно приближающимися межконтинентальными баллистическими ракетами.

Макс вел себя так, будто приход главы учреждения в офис глубокой ночью был самым естественным явлением на свете. Он попросил старшую дать все документы, принадлежащие Малькольму Треджьеру. Та отправилась к стеллажу с досье, нашла букву «Т» и вытащила папку с конвертом и именем Малькольма на бирке.

– Мы-то удивлялись, почему он за ним не идет. Ведь висит уже целый месяц.

Я взглянула на Лотти, ей стоило огромных усилий сохранять самообладание.

– Он мертв, – отрывисто выговорила она. – Возможно, вы здесь прохлопали эту новость, а также разговоры в госпитале.

– Ой, Боже мой, простите. Мне в самом деле очень жаль. Он был прекрасный человек, с ним так славно работалось...

Когда Макс направился к выходу, унося папку с конвертом, старшая нерешительно сказала:

– Извините, мистер Левенталь, пожалуйста. Нам велено передавать копии только тем, кто их надиктовывал. Не могли бы вы оставить маленькую расписку? Для моей начальницы. Ну, знаете, с указанием, что Малькольма Треджьера нет в живых и вы берете ответственность за сохранность бумаг на себя.

– Вот уж никак не думал, – иронически пробормотал Макс, – что руковожу столь высокодисциплинированным персоналом.

Однако послушно взял кусочек бумаги и расписался в получении папки.

Мы шли за ним по пятам, стараясь не выглядеть крадущимися за газелью тиграми. По пути Макс вынул бумаги из папки и стал их разглядывать.

– Вот оно! Здесь. Консуэло Эрнандез. Далее следует: «По просьбе доктора Хершель я поехал в госпиталь „Дружба“ 29 июля, куда в 13 часов 52 минуты была доставлена Консуэло Эрнандез. По утверждению дежурной сестры, она была в коме, у нее шли схватки...»

Макс передал бумагу Лотти.

– Я не понимаю, – пробурчал Мюррей, – почему ребятки из «Дружбы», если уж так сильно хотели убить Малькольма только из-за этих записей, попросту не приехали сюда, так же как вы, и не забрали их...

Лотти на секунду оторвалась от чтения.

– Они не знали, что Малькольм здесь в штате, – сказала она. – Знали, что он мой партнер, и только. А я об этом тогда не подумала. Обычно мой секретарь, миссис Колтрейн, печатала надиктованные им материалы о пациентах клиники. Мне и в голову не приходило, что он давал ей не все записи и пленки. Конечно, глупо с моей стороны, но у меня просто мозги не работали после его смерти и погрома в клинике. Не узнай я об иске, до сих пор не ожидала бы получить его записи о Консуэло...

Мы прошли в кабинет Макса; он закрыл дверь и зажег свет. Комфортабельное помещение, хотя далеко не такое роскошное, как у его коллеги Алана в «Дружбе», но заполненное всякими изящными вещицами, безделушками и предметами искусства, собиравшимися всю жизнь. Здесь тоже был персидский ковер, но старый и изрядно потрепанный. Когда Максу было двадцать пять лет, он купил его в какой-то лондонской комиссионке. Полки уставлены книгами, многие из них по организации здравоохранения и финансам, но были также и посвященные искусству Востока, которые он любил.

Лотти сидела в выцветшем кресле, читала. Мюррей не отрывал от нее взгляда, будто хотел телепатически поглотить материал. Усталость накатилась на меня: слишком много вина, слишком много еды, горькие мысли о Бургойне... Я закрыла глаза и, когда Лотти наконец-то заговорила, так и не открыла их.

– Здесь есть все. Часовое промедление с началом лечения. Скорее всего они приступили к инъекциям сульфата магния лишь после того, как ты, Вик, предупредила, что к ним едет Малькольм... А он пишет: ему сказали, что давали ей ритодрин... Он мне это и по телефону говорил. Но Малькольм приехал туда вскоре после первой остановки сердца. Его беспокоило, чем это вызвано... И вот, уже возвратясь в «Бет Изрейэль», он позвонил главной медсестре и добился от нее истины: сестра была так озабочена состоянием Консуэло, что не могла ни отпереться, ни смолчать... Наоборот. Эберкромби приехал сразу же вслед за Малькольмом. В шесть.

– Эберкромби? – насторожился Мюррей.

– О да. А вы не знаете? Он специалист в области патологических родов; «Дружба» рекламно возвещает, что он состоит в их штате. На самом же деле, Эберкромби занят также в одном из учебно-медицинских комплексов в Баррингтоне. А в «Дружбе» элементарно расписывается в получении денег после вызова...

Все некоторое время молчали. Я заставила себя очнуться, думать, открыть наконец глаза.

– У вас сейф есть? – спросила я Макса. Он кивнул. – Я буду лучше себя чувствовать, если все сведения окажутся под замком. Но сначала надо сделать фотокопии... Мюррей, сможешь изготовить 35-миллиметровые слайды отчета Малькольма и записок Бургойна?

– Так я и знал, – зловеще сказал он. – Это влетит в кругленькую сумму. Работа на сутки. А техническая возня! Ой-ой. У тебя шестьсот долларов есть, Варшавски?

Не было их у меня. И он это прекрасно знал. Но тут слово взял Макс.

– Мы используем нашу проекционную и сделаем слайды, мистер Райерсон.

Я поднялась.

– Спасибо, Макс. Я это никогда не забуду... Но пора и домой, слишком уж день затянулся. В голове пусто.

– Ты поедешь со мной, дорогая, – постановила Лотти. – Тебе нельзя вести машину. И мне не хочется, чтобы ты тащилась к своему пепелищу. Кроме того, взломщики могут полагать, что у тебя найдется еще что-нибудь разоблачительное. Мне будет легче, если ты останешься, у меня.

Вот уж никто не застрахован от гибели, если Лотти ведет машину, да еще ночью, но сама идея была неплоха. Мысль о мучительно одиноком вползании домой по лестнице не давала покоя. Мы подождали, пока Макс снимал фотокопии. У него в столе был крохотный сейф (хотя, по словам Макса, абсурдно противодействовать городской преступности), однако сегодня он сослужил хорошую службу.

Мюррей схватил копии с остервенением голодного волка, напавшего на овцу. Я с трудом удержалась от смеха, увидев его крайне разочарованную мину, когда он пытался что-либо понять в документах. Да уж, жаргон профессионалов кладет некомпетентных на обе лопатки...

– Вот черт, – сказал он. – Если бы вы с Лотти столько не распинались, что это – опасные для жизни документы, я бы сам ни за что не догадался. Но надеюсь, Варшавски знает, что делает. Да предъяви мне такие бумажонки, ни за что не поднимусь со скамьи подсудимых и не провозглашу трубно со слезой: «Судите меня. Это я убил Малькольма Треджьера».

– Ну а разве не благо взорвать эту петарду в газете «Стар» наряду с другими фактами? – гнусным голосом спросила я. – Да и вообще, я не уверена, что убил Питер. Не знаю кто.

Мюррей живо изобразил крайнее удивление:

– Как, ты еще не все выдумала?

Макс с наслаждением любовался нами, но Лотти сочла нашу перепалку непристойной. Она с трудом выставила нас за дверь, едва не забыв помахать Максу рукой на прощание.

В машине Лотти я вновь дала волю апатии. Если она избрала эту ночь специально для того, чтобы вмазаться в столб, уж мой-то страх ее никак не остановит. Мы молчали. Где-то в самой глубине подсознания я ощутила потребность Лотти в покое и комфорте. Да с ее знаниями и умением любая клиника предложила бы ей баснословный оклад. Но – нет. Свое мастерство она сделала досягаемым для любого, кто нуждался в ней.

Иногда, когда Лотти уж слишком меня разозлит, я упрекаю ее в приверженности сверхценным идеям. Она, видите ли, считает своим призванием спасение нашего мира. И я подозреваю, что ее цель – действительно очищение общества от зла, оздоровление человека. У меня, частного детектива, таких высоких идеалов нет. И я не только не считаю, что могу спасти мир, но всерьез полагаю: переделать человека нельзя. Кто я? Просто мусорщик, разгребаю кучи грязи; глядишь, кусочек мира и очистится... Или тут, или там. Взять того же Бургойна... Он знал, что виновен в смерти Консуэло. Был ли причиной тому метод лечения, который он применил, мне невдомек, я не настолько компетентна, чтобы судить с предельной точностью. Но вот работая в этой клинике, участвуя в бесстыдной рекламе неприменяемых методов, он создал ситуацию, которая привела к смерти...

В свое время он был хорошим врачом, весьма многообещающим. Это, кстати, было отмечено председателем корпорации, когда Бургойна приглашали на работу в «Дружбу». Вот, очевидно, по какой причине он сохранил свои записи о ходе болезни Консуэло – самобичевание. Он знал бы, что именно следовало предпринять, будь он таким врачом, как Лотти. Но у него духа не хватило признать свою некомпетентность в этом сложном случае, свою неправоту. А потом терзался в одиночестве не исповедуясь. Мистер Контрерас прав: Питер был слабаком.

Глава 31
Полночный демонстратор

Засыпая в благоухающей лавандой постели Лотти, я вспомнила о номере телефона, найденном в бумажнике Алана Хамфриса. Шатаясь, встала, набрала его. После пяти гудков я уже собиралась повесить трубку, как вдруг откликнулся заспанный женский голос.

– Извините, я звоню вам от Алана Хамфриса, – сказала я.

– Кого? – переспросила она. – Не знаю такого. – Она говорила с испанским акцентом, было слышно, как где-то в комнате настырно кричал младенец.

– Мне нужно поговорить с человеком, который помогал Алану Хамфрису.

Короткая пауза. Судя по звукам в трубке, женщина с кем-то тихо переговаривалась. Когда она опять заговорила, ее голос звучал тревожно и беспомощно.

– Он... Его сейчас здесь нет. Вам придется перезвонить позже.

Детские крики усилились. Внезапно в моей памяти ожили куски давнего разговора... «О, я теперь женатый человек, Варшавски... У меня прекрасная жена, прелестный ребенок...»

Неудивительно, что женщина чувствовала себя крайне встревоженной и беспомощной. Ангельская красота Серджио когда-то, очевидно, нокаутировала ее. Теперь ее муж такой важный человек, дома почти не бывает – дела, на короткой ноге с полицией, они постоянно его вызывают. Ну и большие деньги, которые он приносит в дом и о происхождении которых она и заикнуться не смеет!..

– А нельзя ли застать его дома завтра, миссис Родригез?

– О-о, не знаю, право... Я... Я думаю, что да. Повторите, от кого вы звоните?

– Алан Хамфрис.

Хорошо, что я не забыла положить трубку, а то так бы и свалилась в постель. Когда проснулась, солнце уже пробивалось сквозь гардины. Я почувствовала, что судорога отвращения опять сжала желудок. Питер Бургойн. Райское яблочко с виду, однако сгнившее внутри до кожуры. Но это Хамфрис, а не Питер вызвал Серджио, навел на квартиру Малькольма, организовал охоту на диктофон. Возможно, избиение Малькольма до смерти было финальным аккордом самого Серджио, не предусмотренным программой, не включенным в прейскурант всего предприятия.

Я схватила часы – половина восьмого. Рано звонить Роулйнгсу. Поднялась и прошла в кухню, где Лотти уже сидела за чашечкой кофе, просматривая свежий номер «Нью-Йорк таймс". Лотти никогда не делает зарядку, полагаясь на силу воли и строжайшую диету. Она уже позавтракала и вымыла посуду. Я нацедила чашечку себе и присела.

– Как себя чувствуешь? – справилась Лотти, отложив газету.

Я улыбнулась:

– Все о'кей. Правда, на душе не очень-то весело. Не люблю иметь дело с людьми, которые используют тебя ради корысти.

Она похлопала меня по руке.

– Ты – человек, Виктория. Разве это плохо?.. А теперь поделись планами на сегодня.

Я сделала легкую гримаску.

– Пока буду ждать. Узнаю, поедет ли Роулингс на конференцию. Да, кстати, можешь сделать для меня одно одолжение? Подержи Контрераса в больнице до субботы. Его дочь жаждет заполучить его к себе, вырвав из смертоносного города. А он упирается, как бык, не хочет и нервничает, боится, что доктора заставят. Я сказала, что забрала бы его к себе для присмотра, но не хочу то и дело дрожать: как бы в мое отсутствие он не сцепился с Серджио.

Она пообещала выполнить просьбу, взглянула на часы, охнула и заторопилась. Лотти всегда появляется в клинике до утреннего врачебного обхода.

Я несколько удрученно бродила по квартире. Я – гуманна? Я – человек? Наверное, она права, это не так уж и плохо. Будь я сама более покладистой, мне было бы легче относиться к людским слабостям. В принципе ее слова звучали шикарно, но сомнительно... Я поехала домой переодеться. В десять позвонила секретарь Макса, сказала, что для конференции все подготовлено.

– Он записал вас так: Виола да Гамба. – Секретарша повторила имя по буквам. – Такое может быть?

– Да, – угрюмо подтвердила я. – Надеюсь, они глупы именно до такой степени, как считает Макс. А под каким именем идет Лотти?

В голосе секретарши прозвучало еще большее сомнение:

– Доменика Скарлатти.

Я решила, что у меня не хватит душевных сил для препирательства с Максом, а потому попросила секретаря поблагодарить его и напомнить, что тонут обычно наилучшие пловцы.

– Я ему это передам, – вежливо-сухо сказала она. – Конференция состоится в аудитории на втором этаже главного крыла «Дружбы». Подсказать, как туда пройти?

Я ответила, что разберусь сама, и повесила трубку. Роулингс оказался на своем рабочем месте.

– Что вам угодно, дражайшая мадам Вик?

– Вы в пятницу утром свободны? – спросила я как можно более беззаботно. – Не хотите ли съездить за город, поработать на природе?

– Что это вы затеваете, Варшавски?

В пятницу в Шомбурге будет проходить медицинская конференция. Предчувствую, они обнародуют интересные статистические данные, касающиеся смертности и заболеваемости.

– Заболеваемости и смертности? Не запутывайте меня. Я уверен, что вы говорите конкретно о смерти. И вам кое-что известно об убийстве Фабиано. У вас есть улики, вы их скрываете от правосудия, а это уголовное преступление, Варшавски. Вам надлежит это знать.

– Я ничего не скрываю насчет Фабиано. – Боже, а ведь я про него совсем забыла... Я помолчала, с трудом стараясь попасть в прежнее русло... А вдруг Серджио застрелил Фабиано, подумав, что тот его обвел вокруг пальца?.. Затем продолжила: – Нет. Речь о Малькольме Треджьере. И детали мне тоже неизвестны. Все наугад. Но на конференции может открыться один интересный документ, который, возможно, прольет свет на истинный ход событий: что в действительности произошло с Малькольмом.

Роулингс тяжело задышал в трубку.

– Ха, возможно, прольет?! А возможно, и не прольет. Так?

– Вот я и подумала, что уж лучше бы вам поехать в Шомбург. Совершенно случайно я внесла вас в список участников. Начало в девять, кофе и пирожки в полдевятого. Бесплатно.

– Будь проклято ваше ослиное упрямство, Варшавски. Да мне двух центов не понадобится, чтобы притащить вас сюда как свидетельницу.

– В таком случае вы прохлопаете конференцию, детектив, да так и сойдете в могилу, не будучи уверенным, что установили нечто реальное в деле об убийстве Треджьера.

– Да, неудивительно, что Бобби Мэллори багровеет при одном упоминании вашего имени. Его беда в том, что он слишком джентльмен, чтобы применить к вам полицейские методы... Так вы говорите, в девять, в Шомбурге? Заеду за вами в семь тридцать.

– Я буду уже там. Но почему бы вам не подвезти Лотти Хершель. А она отведет вас прямо в конференц-зал.

– У вас несокрушимая логика, госпожа Варшавски, – проворчал Роулингс.

– Всегда готова исполнить свой гражданский долг – оказать всемерную помощь полиции в поддержании правопорядка, детектив! – торжественно заявила я.

Мне оставалось только одно – ждать. Я использовала время, чтобы закончить восстановительные работы в квартире. Один из друзей, помогавших мне в этом предприятии, вызвался приделать к двери еще один стальной засов. Всего, знаете ли, за какие-то пятьсот долларов...

Я нацепила солнцезащитный козырек и побежала на пляж, где провела остаток дня. Сентябрь был уже совсем близко, и в эту пору озеро штормит, вода становится холодной для купания. Однако я воспользовалась последним теплом и, наслаждаясь, долго плавала на спине.

В четверг днем позвонила секретарь Макса, сообщив, что слайды готовы. Я поехала за ними в «Бет Изрейэль». Макс заседал на каком-то совещании, но специально оставил для меня аккуратно запечатанный конверт.

Вечер. Четверг. Снова вырядилась в «официальную» одежду. Правда, сверху накинула докторский халат, взятый у Лотти. Сегодня я заблаговременно уложила дорожную сумку и заказала номер в отеле «Мариотт». Лотти и Роулингс встретят меня в восемь тридцать утра. Макс и Мюррей договорились ехать вместе и присоединятся к нам у входа в «Дружбу».

В полночь я проникла на территорию госпиталя. Прежде чем заехать на стоянку, долго кружила, дабы убедиться, что «максимы» Питера там не было. Затем, вся в белом, профессиональным шагом прошла через парадный ход и поднялась на второй этаж. Конференц-зал находился в конце коридора, как раз над служебной автостоянкой. Входные двери были закрыты, но я вновь прибегла к помощи моего стандартного наборчика и с легкостью их отомкнула. Закрыв за собой двери, посветила фонариком.

Это был как бы миниатюрный зал театра – идеальное помещение для собраний в тесном кругу. Примерно двадцать пять рядов вертящихся кресел с плюшевой обивкой полого спускались к сцене. В центре ее был установлен широкий киноэкран, а рядом – трибуна с микрофоном. Звукоаппаратура помещалась в проекционной будке позади амфитеатра. Я отомкнула будку трясущимися руками – нервы – и принялась прокручивать вращающуюся стойку со слайдами.

Глава 32
Конференция смертности

Макс и Мюррей поджидали нас на гостевой автостоянке. В отличие от Лотти с ее омраченным тревогой лицом и Роулингса, являвшего собой олицетворение беззаветного стража порядка, Макс был сама беззаботность. Облаченный в легкий летний костюм и цолосатую оранжевую сорочку с галстуком янтарного цвета, он лучился благожелательностью и, расцеловав меня и Лотти, бодро и долго тряс руку полицейскому.

– А у тебя, Вик, – прокомментировал Макс, – крутой вид. Очень профессионально.

На мне был брючный комплект и темно-зеленая хлопчатобумажная рубашка. Свободный покрой пиджака скрывал револьвер, а туфли на низком каблуке позволяли бегать так быстро, как необходимо.

Мюррей, рубашка которого уже взмокла от езды в нагревшемся автомобиле, мрачно пробормотал: «Лишь бы пронесло». Он тут же избрал Роулингса в союзники по духу и мыслям. Тот капельку приободрился, узнав, что никто из собравшихся, так же как и он, понятия не имеет, что ждет нас всех. Поначалу-то Роулингс думал, что я специально затащила его в эту кутерьму, чтобы еще больше досадить полиции.

Без пяти девять мы вошли в госпиталь, где присоединились к большой группе людей, шествовавших в конференц-зал. У меня вдруг разыгрались нервы, руки окоченели, затем вспотели. Лотти целиком ушла в свои мысли, зато Макс бережно взял меня под руку и дружески подмигнул.

У двери конференц-зала Макс купил билеты для всех нас у двух приветливых молодых женщин. Они снабдили его пластиковыми жетонами, где были обозначены наши фамилии. В гуще толпы я рассмотрела Питера и Алана Хамфриса в центре зала. Они с кем-то беседовали. Зачесанная назад темная шевелюра Питера открывала бледное, напряженное лицо; он почти не принимал участия в разговоре.

Мы с Лотти проскользнули в зал, пока Макс возился с жетонами и программами. Уселись все пятеро в укромном уголке, на самом верху амфитеатра. Я надеялась, что лучи софитов не позволят Питеру разглядеть нас в помещении, которое хорошо просматривалось с просцениума.

Роулингс нервно ерзал по креслу слева от меня. Его простецкий спортивный пиджак из синтетической ткани резко выделялся в обществе шестисотдолларовых черных костюмов. Он с огромным недоверием бормотал:

– Что-что? М-м... Перемежающаяся эмболия околоплодного пузыря?.. Ишь ты... И, стало быть, лечение бригадным методом? Так?.. Послушайте, Варшавски, какого черта вы меня втравили в это дело?

Я здорово трусила, но заплетающимся языком пробормотала:

– Подождите несколько минут.

Заглянула в программу. Она начиналась приветственным словом Алана Хамфриса, исполнительного директора «Дружбы-5». Затем шло выступление Питера Бургойна, ведущего акушера госпиталя, далее – краткий обзор шести различных методов, применяемых выдающимися специалистами страны при лечении больных, подверженных эмболии. Программа предусматривала также второй завтрак, а после него – обсуждение разных казусов и семинарские занятия в узком кругу. Завершалось все общей дискуссией.

Я обратила внимание на то, что входной билет стоил двести долларов! Макс – шикарный тип, это он, оказывается, оплатил наше «участие» в конференции. Я не удержалась, с благодарностью погладила его морщинистую руку, он ухмыльнулся и с этаким налетом бравады успокоительно потряс головой.

В девять двадцать конференц-зал заполнился на две трети, в основном мужчинами. Я заметила, что Роулингс был единственным чернокожим среди собравшихся. Алан Хамфрис одарил последней лучезарной улыбкой группу медиков, с которыми болтал, стоя у просцениума, показал им места в амфитеатре и направился к миниатюрному президиуму. Питер сел в первом ряду напротив Алана.

– Доброе утро, господа! – начал тот. – Я – Алан Хамфрис, исполнительный директор этого госпиталя. Горячо приветствую вас в этот красивейший, благодатный день, который вы, насколько я понимаю, охотней провели бы на площадке для игры в гольф... Ох, разумеется, я хотел сказать, у постелей своих больных...

В зале раздался громкий смех, и Алан продолжал приветственный спич. Он позволил себе еще несколько шуток и анекдотов с бородой, затем перешел к делу – докладу о специфических трудностях и проблемах, возникающих при ходе и лечении эмболии околоплодного пузыря. Не забыл Хамфрис умело поддержать имидж госпиталя – всестороннее обслуживание пациентов. А в заключение представил гостям Питера Бургойна.

– Уверен, что все вы его знаете. Умение, мастерство, святая приверженность благородному делу родовспоможения – такое не везде ныне сыщется... Мы здесь счастливы оттого, что он всегда с нами, в нашей команде. И это именно он инициатор бригадного метода лечения, и не только в сложных случаях акушерства, но во всестороннем обслуживании пациентов, наших рожениц и их потомства.

Встреченный вежливыми аплодисментами, Питер встал и направился к трибуне, а Хамфрис сел на его место. Зашторили окна, камера проектора выдала первый слайд на экран. Мой желудок так сжался, что я прокляла съеденный завтрак...

Демонстрируя один слайд за другим, Питер вскоре добрался до основной темы дискуссии. Он показал таблицу с кривой смертности в акушерстве за несколько лет.

– На следующем слайде, – уточнил он, – показан случай, ставший, так сказать, чемпионом в ряду причин летальных исходов.

Когда он начал рассказывать о гипоксиях, недостаточном кислородоснабжении – зародыша и разрыве пуповины, аудитория как-то неестественно притихла. Затем по рядам собравшихся прокатился ропот. Питер вдруг стал заикаться. Он смотрел на экран и видел на нем собственную, сильно увеличенную запись: «Встретился с пациенткой в 14.58... Ввиду отсутствия доктора Эберкромби было принято решение вводить больной по 4 грамма сульфата магния в час, внутривенно, стационарно, капельно; в 15.50 вновь наблюдал больную, та все еще была без сознания, кома-2: отсутствие рефлексов и оттока мочи. Увеличил дозу сульфата магния до 7, по-прежнему внутривенно».

Питер, казалось, был сражен громом, затем, опомнившись, быстро нажал кнопку ручного пульта. На следующем слайде продолжилось беспощадное самообличение, признание беспомощности, проявленной им при лечении Консуэло...

Я узрела тень, вырвавшуюся из первого ряда и ринувшуюся к аппаратной. Экран потух, шторы разъехались. Из аппаратной раздался призыв Алана:

– Минутку, джентльмены! Просим прощения за заминку. Вероятно, кто-то из технических работников случайно вложил слайды, не относящиеся к конференции. Будьте любезны, доктор Бургойн, идите сюда, мы вместе отберем нужные кадры.

Вряд ли Питер слышал Алана. При ярком свете софитов его лицо выглядело пожелтевшим. Не обратив внимания на шум голосов, он выронил пульт и зашагал, – но не к аппаратной, а мимо, на выход, к входным дверям конференц-зала.

Хамфрису потребовалось несколько мгновений, чтобы убедиться в том, что Питер не собирается зайти к нему в будку. Быстро оправившись от шока, он предложил устроить небольшой перерыв и объяснил, как пройти в кафетерий, где можно выпить кофе и перекусить за счет госпиталя.

Едва Хамфрис покинул конференц-зал, я выразительно посмотрела на Роулингса, он вскочил на ноги, и мы бросились к выходу. Я услышала протестующие крики Мюррея, но не остановилась. Роулингс несся за мной по коридорам, ведущим к акушерскому крылу здания.

Мы наткнулись на надпись – «Вход только в халате и с маской»; я поколебалась долю секунды, но решила пренебречь правилами и вихрем влетела в анфиладу палат. Разъяренная медсестра пыталась задержать нас, но мы проигнорировали ее так же, как не обратили внимания и на двух рожениц и врача, выскочившего, будто чертик из коробочки, с пронзительным криком.

Пробежав через вестибюль, набитый различным людом, мы ворвались в кабинет Питера. У его секретарши, одной из тех женщин, что утром регистрировали участников конференции, слащавая улыбка мгновенно сменилась паническим выражением лица, когда мы подбежали к двери ее босса.

– Его там нет! – взвизгнула она. – Он на совещании! Его весь день сегодня не будет.

Тем не менее я заглянула в кабинет, тот был пуст. Секретарша все еще блеяла в приемной, но, видимо, не была обучена искусству вышвыривать посетителей вон. – А теперь что? – отрывисто спросил Роулингс.

– К нему домой, – отозвалась я и обратилась к секретарше: – Алан Хамфрис был здесь? Отвечайте, был или не был? Нет?.. Значит, он более скор на ногу, чем я. И лучше знает Бургойна.

– А вы прекрасно ориентируетесь на местности, – саркастически заметил Роулингс. – Знаете, где живет Бургойн? – Я кивнула, он иронически прохрипел: – Вы и док, кажется, были друзьями? Не боитесь, что он обидится, если вы на него накинетесь со скандалом?

– Ни в чем не уверена, – парировала я, чувствуя, что нервы мои вот-вот сдадут. – Если уж охотиться вслепую, то неплохо было бы заставить мэрию Чикаго оплатить все утренние часы вашей работы, да и мне вы можете счет представить.

– Ну будет, будет, расслабьтесь, мисс Ви. Если это вас беспокоит, то сумма такая пустячная, что и думать о ней нечего. И вообще мы приятно проводим время. Едем в моей машине или в вашей?

– В вашей, конечно. Если кто-нибудь из патрульных задержит нас за превышение скорости, вы всегда можете воззвать к гуманным чувствам коллеги...

Он рассмеялся, и мы направились к его «монте-карло». Автомобиль покатился прежде, чем я захлопнула дверцу.

– О'кей, мисс Ви. Я весь в ваших очаровательных руках. Показывайте дорогу.

Ехал он быстро, но осторожно; я немного расслабилась. По дороге представила Роулингсу мой обобщенный анализ той показухи, что культивировали в госпитале, а также поделилась соображениями по поводу смерти Малькольма.

С минуту он молчал, обдумывая, затем с энтузиазмом заявил:

– Да будет так. Прощаю вас. Если бы вы рассказали мне об этом во вторник, я бы подумал, что напускаете дыма, дабы завуалировать картину. Правда, я до конца ни в чем не убежден, но у этих парней в госпитале явно рыльце в пуху, и они мне весьма подозрительны. Кстати, кто-нибудь из ваших знакомых водит «пон-тиак-файэро»? Идет за нами хвостом с начала автострады...

Я ухитрилась обернуться.

– А-а, это Мюррей. Видимо, следил за нами и поехал следом. Не хочет прозевать кульминацию, смазать конец своей статьи.

Роулингс свернул на малую дорожку к дому Питера. Мы увидели его «максиму» и темно-серый «мерседес» последней модели... Мюррей затормозил, чудом не врезавшись в нашу машину.

– Послушайте, Варшавски, что это значит? – свирепо заорал он, с силой захлопнув дверцу. – Бросить меня как раз в ту минуту, когда разгорелся настоящий сыр-бор!

Я помотала головой. Попробуй объясни с ходу. Роулингс уже подходил к дверям дома.

– Поберегите свои эмоции, Райерсон, – сказал он. – Ваша душевная ранимость сейчас абсолютно ни к чему.

Нам навстречу выбежала Пеппи. Узнав меня, начала ластиться, прижимать морду к передним лапам... Ее невинная, чистая радость вызвала спазмы в горле. Я ее приласкала...

Мы попали в кухню – подлинное чудо электроники, где безукоризненная нержавеющая сталь отливала блеском под солнечными лучами, затем прошли в элегантную, со вкусом декорированную столовую, а из нее – в холл, примыкавший к кабинету Питера. Дверь была закрыта. Роулингс прижался к стене рядом с дверным проемом, я встала за ним. С силой распахнув дверь, детектив вбежал в кабинет. Держа револьвер наготове, я устремилась вслед. Натиск оказался таким гармоничным, словно мы репетировали его не один раз. Убедившись, что никто в нас не выстрелил, Мюррей последовал за нами.

Питер сидел за письменным столом, сжимая револьвер, точно такой же, как у меня. Алан Хамфрис расположился в кресле напротив. Дуло было направлено в сторону Алана, и при нашем появлении рука Бургойна с оружием не дрогнула. Лишь лицо было искажено, на нем неестественно резко выделялись глазные белки.

Наше неожиданное появление, казалось, нисколько не поколебало Питера: ни удивление, ни шок не были властны над ним.

– А, Вик, это ты.

– Да, Питер, это я. А это – детектив Роулингс из чикагского департамента полиции, Мюррей Райерсон из газеты «Геральд стар». Мы хотим поговорить с тобой о Малькольме Треджьере.

Он еле заметно улыбнулся.

– Действительно, хочешь? Очень мило. С удовольствием. Он был хорошим врачом. Из него получился бы такой же доктор, каким должен был стать я сам – первым учеником и преемником Лотти Хершель, исцелителем боли, защитником бедных и слабых.

– Заткнись, Питер, – резко прервал его Хамфрис. – Ты просто выжил из ума.

– Если так, то вовремя и в подходящем месте, Алан. Ты ведь знаешь, что деньги – еще далеко не все. Стоило тогда Малькольму появиться у нас в госпитале, я понял: это конец! Он сразу же оценил, что мы сделали, и главное, чего мы не сделали. Из вежливости он ничего не сказал, просто включился в работу и сделал все, что еще можно было сделать. Увы, было слишком поздно.

Питер говорил словно во сне. Я взглянула на Роулингса, но тот был полицейским высочайшего класса, с многолетней практикой и потому прекрасно понимал: ни в коем случае нельзя прерывать чью-то исповедь.