Текст книги "Приказано убить (сборник)"

Автор книги: Сара Парецки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава 19
Праздничный обед

Больница «Бен-Гурион» расположена недалеко от Иденс. Ее видно с шоссе, и туда легко добраться. Было почти пять, когда я вылезла из машины на стоянке больницы, успев перед этим купить теплую куртку в «Амветс». Мне всегда казалось, что платные больничные стоянки можно воспринять только как оскорбление. Ваших друзей или родственников помещают в палаты, которые стоят шестьсот – семьсот долларов в день, а потом еще заставляют платить за визит к больному. Я положила в карман квитанцию за оплату стоянки, стараясь относиться к этому с юмором, и вошла в вестибюль. Женщина в регистратуре позвонила медсестре в отделение интенсивной терапии и сказала, что меня ждут.

Пять часов – самое спокойное время в больнице. Все операции и процедуры закончены. Вечерние посетители еще не приехали. Я проследовала вдоль красной стрелки, нарисованной на полу опустевших коридоров, поднялась на два лестничных пролета и оказалась в отделении интенсивной терапии.

У двери в бокс сидел полицейский. Медсестра объяснила, что он охраняет дядю Стефана. Не могла бы я показать удостоверение и дать себя обыскать? Я полностью одобрила эту предосторожность. В подсознании крутилась мысль, что тот, кто напал на старика, может вернуться, чтобы завершить свою работу.

Полицейский остался доволен. Соблюдая требования гигиены, я надела стерильную маску, бесформенный халат и взглянула на себя в зеркало – на меня смотрела незнакомка: осовевшие от усталости серые глаза, растрепанные ветром волосы, маска, скрывающая лицо. Надеюсь, я не напугаю старого, больного дядю Стефана.

Когда я вышла из комнаты, где переодевалась, меня ждал доктор Метцингер. Это был лысый мужчина под пятьдесят, в кожаных мокасинах, с тяжелым золотым браслетом на левом запястье. Похоже, с деньгами у него в порядке, подумала я.

– Мистер Хершель так настаивал на разговоре с вами, что мы решили: лучше вам с ним повидаться, – сказал он очень тихо, будто дядя Стефан мог услышать его и проснуться. – Но прошу вас быть очень осторожной. Он потерял много крови, у него очень серьезная рана. Я не хочу, чтобы вы сказали что-то, что может вызвать ухудшение.

Сегодня я была не в силах спорить. Поэтому просто кивнула и сказала, что все поняла. Он открыл дверь в палату и пропустил меня вперед. Я чувствовала себя так, будто меня допустили в покои королевской особы. Для дяди Стефана в отделении интенсивной терапии была выделена отдельная комната. Увидев, что Метцингер идет за мной, я остановилась.

– Мне кажется, то, что хочет сказать мистер Хершель, совершенно конфиденциально. Если вы хотите наблюдать за ним, нельзя ли делать это через дверь?

Идея ему не понравилась, и он настоял на том, чтобы войти вместе со мной. У меня появилось искушение сломать ему руку – других возможностей остановить его я не видела.

Вид бедного дяди Стефана, такого крошечного, лежащего на кровати в окружении различных аппаратов, капельниц, кислородной подушки, заставил мой желудок взбунтоваться. Он спал и выглядел сейчас гораздо ближе к смерти, чем у себя дома прошлым вечером.

Доктор слегка дотронулся до его плеча. Он открыл простодушные карие глаза, несколько секунд в недоумении смотрел на меня, потом слабо улыбнулся.

– Мисс Варшавски, моя дорогая юная леди. Как я хотел увидеть вас. Лотти рассказала, как вы спасли мне жизнь. Идите сюда, и дайте я вас поцелую – не обращайте внимания на эти ужасные механизмы.

Я присела на кровать и обняла его. Метцингер коротко велел мне не дотрагиваться до больного. Халат и маска надеваются для того, чтобы предохранять больного от микробов. Я встала.

Дядя Стефан посмотрел на доктора.

– Доктор, вы мой ангел-хранитель. Прогоните всех микробов и поставите меня на ноги, а? Но я хотел бы сказать мисс Варшавски несколько слов наедине. Могу ли я попросить вас выйти?

Я усердно избегала взгляда Метцингера, когда он, демонстрируя свою воспитанность, уходил из палаты.

– У вас пятнадцать минут, мисс Варшавски, и помните: не дотрагивайтесь до больного.

– Не буду, доктор.

Когда он обиженно хлопнул дверью, я придвинула к постели стул.

– Дядя Стефан... то есть мистер Хершель, мне так жаль, что я втянула вас в это. Лотти в ярости, и я не виню ее – это было глупо с моей стороны. Лучше бы я была на вашем месте.

Озорная усмешка, появившаяся у него на лице, сделала его очень похожим на Лотти.

– Пожалуйста, называй меня дядя Стефан. Мне так нравится. И не надо подвергать опасности свое прекрасное тело, моя новая племянница Виктория. Я же говорил тебе, что не боюсь смерти. И это действительно так. Ты дала мне возможность позабавиться, и я совсем не жалею об этом. Не расстраивайся и не злись. Но будь осторожна. Вот почему я хотел тебя увидеть. Тот, кто напал на меня, очень и очень опасен.

– Что произошло? Я не знала о вашем объявлении до вчерашнего дня – у меня самой была сумасшедшая неделя. Вы все-таки сделали фальшивую акцию?

Он хихикнул.

– И очень неплохую, если можно так сказать. Акции «Ай-Би-Эм». Хорошая, солидная компания. Сто штук. Так вот, в прошлую среду я ее... нет, их... закончил. Извините, из-за ранения я плохо говорю по-английски.

Он замолчал, закрыл глаза и с минуту тяжело дышал. Жаль, что нельзя взять его за руку. Дружеское прикосновение принесло бы ему гораздо больше пользы, чем изоляция и стерильность.

Но вот пергаментные веки снова раскрылись.

– Затем, значит, я звоню одному знакомому. Кто это, тебе лучше не знать, моя дорогая племяшка. А он звонит своему знакомому, и так далее. И через неделю, в среду днем, звонят мне. Кто-то интересуется. Покупатель. Он приедет в четверг днем. Я быстро даю объявление в газете. Вот, а в четверг появляется этот человек. Я сразу определяю, что это не главный. По манерам видно – подчиненный. Как это у вас называется, «шестерка»?

– Да, «шестерка». Как он выглядел?

– Бандит. – Дядя Стефан с гордостью произнес это слово. – Около сорока. Крупный, но не жирный, понимаете? По национальности, похоже, хорват: тяжелая челюсть, густые брови. Он с тебя ростом, но не так красив. Может, на сто фунтов тяжелее.

Он снова остановился, чтобы отдышаться, и на мгновение закрыл глаза. Я исподтишка посмотрела на часы. Еще пять минут. Я не торопила его: это лишь сбило бы ход его мысли.

– Ну, тебя со мной не было, и я... и мне пришлось превратиться в хитрого детектива. Я ему говорю, что знаю о фальшивых акциях в монастыре и хочу пристроиться к этому дельцу.

Но мне надо знать, кто платит. Кто хозяин. Мы начинаем...э-э... драться. Он вырывает мои акции «Ай-Би-Эм», вашу акцию «Экорн» и говорит: «Ты слишком много знаешь для своего возраста!», достает нож, который я сразу заметил. А у меня под рукой была кислота, для вытравливания, понимаешь? Я плеснул ею, поэтому он чуть-чуть промахнулся, когда напал на меня.

Я засмеялась:

– Прекрасно. Когда выздоровеете, может, поступите в мое детективное агентство? Я никогда не нуждалась в партнере, но вы будете вносить в расследование некий шарм.

На его лице появилась слабая улыбка, он снова прикрыл глаза.

– Хорошая сделка, дорогая Виктория.

Мне пришлось напрячься, чтобы услышать его последние слова.

Ворвался доктор Метцингер:

– Вам пора уходить, мисс Варшавски.

Я поднялась:

– Когда будете говорить с полицией, опишите этого мужчину. Больше ничего не рассказывайте. Возможно, это обычное ограбление – ведь у вас в доме много серебра. И замолвите за меня словечко Лотти – она готова четвертовать меня.

Его глаза открылись, и он слабо подмигнул:

– Лотти всегда была своевольной, невыносимой девчонкой. Когда ей было шесть...

Доктор Метцингер прервал его:

– Теперь вам нужно отдохнуть. Расскажете об этом мисс Варшавски потом.

– А, очень хорошо. Только спроси ее о пони и маленьком замке на Клайнзее, – проговорил он, когда Метцингер выводил меня из палаты.

В коридоре меня остановил полицейский:

– Мне нужен полный отчет о вашем разговоре.

– Для чего? Для ваших мемуаров?

Полицейский схватил меня за руку.

– Мне приказано, если с ним кто-то будет разговаривать, выяснить, что он сказал.

Я вырвала руку.

– Хорошо. Он сказал, что в четверг днем сидел дома, когда к нему постучался мужчина. Он впустил его. Мистер Хершель старый одинокий человек и охотно принимает посетителей, ни в чем их не подозревая. У него в квартире много ценных вещей, и это, видимо, не секрет. Во всяком случае, между ними началось что-то вроде борьбы – насколько восьмидесятидвухлетний старик может бороться с головорезом. У него на столе был очиститель для ювелирных изделий, что-то вроде кислоты, он плеснул ею в нападавшего, а затем получил удар ножом в грудь. Думаю, детали он может сообщить вам сам.

– Зачем он хотел вас видеть? – вставил Метцингер.

Мне очень хотелось домой, поэтому я не стала спорить.

– Я подруга его племянницы, доктора Хершель. Он знает меня через нее, знает, что я частный детектив. Пожилой человек предпочитает гбворить о своих проблемах со знакомым, чем проходить через формальные полицейские допросы.

Полицейский, прежде чем отпустить меня, настоял на том, чтобы я записала все, что ему рассказала, и подписалась под этим.

– И ваш телефон, пожалуйста. Номер, по которому вас можно найти.

Это напомнило мне, что я еще не связалась с телефонной компанией. Я дала рабочий телефон и ушла.

* * *

Когда я добралась до Иденс, движение уже стало оживленным. Значит, на пересечении с шоссе Кеннеди будет пробка. Я выехала на Петерсон и направила машину на юг по тихим улочкам в сторону Монтроуз. Было четверть седьмого, когда я оказалась, наконец, в своей квартире. Поставила будильник на семь, бросила у стены матрас и тут же заснула.

Когда зазвонил будильник, я долго не могла проснуться. Сначала мне показалось, что сейчас утро и я нахожусь в своей старой квартире на Холстед. Я выключила будильник и решила еще поспать. Тем не менее я успела обратить внимание на отсутствие журнального столика: чтобы выключить будильник, мне пришлось дотянуться до пола. Это окончательно разбудило меня, я поняла, где нахожусь и зачем мне надо вставать.

Я влетела в ванную, встала под прохладный душ и быстро надела новое бордовое платье. Переложила из чемодана в сумочку свою косметику, – натянула колготки и надела сапоги, сунула под мышку модельные туфли и помчалась к машине. У меня был выбор между курткой, которую я недавно купила, и чем-то, пропахшим дымом, – я выбрала куртку, по крайней мере, проверю, на что она годится.

Я опоздала в «Ганновер-Хаус» на двадцать минут и приехала одновременно с Филом. Он был слишком хорошо воспитан, чтобы косо посмотреть на мой наряд. Поцеловав меня в щеку, он взял меня под руку и повел в отель. Затем принял мою куртку и сапоги. Настоящий джентльмен.

Я накрасилась во время остановок на светофорах и, прежде чем выйти из машины, провела расческой по волосам. Вспомнив великого Бо Бруммела [10]10
  Бруммел Бо (1778–1840) – известный лондонский щеголь, законодатель светской моды в начале XIX века, которого Байрон считал самым великим человеком мира, выше Себя и Наполеона.


[Закрыть], который сказал, что только неуверенные в себе люди прихорашиваются, приехав на вечеринку, я подавила желание поглядеться в огромные, от пола до потолка, зеркала в холле.

Стол был сервирован в Тридент-зале на четвертом этаже. Он вмещал двести человек, каждый из которых выложил сто долларов за удовольствие отобедать с архиепископом. У входа в зал высокая женщина в черном проверяла пригласительные билеты. Она приветствовала Фила по имени, ее худое кислое лицо расплылось в улыбке.

– Доктор Пасиорек, не так ли? Как, должно быть, гордятся вами ваши родители. А это ваша счастливая избранница?

Фил покраснел, неожиданно став действительно очень молодым.

– Нет-нет, Соня... Где наш столик?

Нас усадили за пятым столиком, в начале зала. Доктор и миссис Пасиорек сидели за главным столом вместе с О'Фаолином, Фарбером и другими именитыми католиками. Сесилия и ее муж Моррис оказались вместе с нами. Она была в черном вечернем платье, которое подчеркивало ее лишние двадцать фунтов веса и дряблые мышцы.

– Привет, Сесилия. Привет, Моррис, рада тебя видеть, – весело сказала я.

Сесилия холодно взглянула на меня, а Моррис встал, чтобы пожать мне руку. Безобидный брокер по продаже металлов, он не разделял семейной вражды по отношению к Агнес и ее друзьям.

За сто долларов нам подали похлебку из рыбы, моллюсков и овощей с томатным соусом. Наши соседи уже приступили к еде. Пока нам с Филом подавали еду, я изучала программу вечера. Собранные от обеда взносы пойдут на поддержку Ватикана, чье благосостояние пошатнулось из-за очередного экономического кризиса и падения лиры. Архиепископ О'Фаолин, глава финансового комитета Ватикана, собирался лично поблагодарить всех присутствующих за проявленную щедрость. После обеда и речей Фарбера и О'Фаолина, а также миссис Пасиорек, которая любезно согласилась организовать обед, будет прием с крепкими напитками в салоне Георга IV, примыкающем к нашему залу.

Толстый мужчина слева от меня взял второе пирожное из корзинки, но не предложил мне ни одного: приберегал для себя. Я спросила его, чем он занимается. Прежде, чем отправить в рот половину пирожного, мужчина коротко бросил:

– Страхованием.

– Невероятно! – воскликнула я. – Брокер или владелец компании?

Его жена, тощая, возбужденная женщина с гирляндой бриллиантов на шее, привалилась к нему.

– Гарольд – глава фирмы «Берхоп и Календс» в Чикаго.

– Как интересно! – воскликнула я.

«Берхоп и Календс» была крупной национальной брокерской фирмой, второй по значению после «Марш и Макленнан».

– А я сейчас работаю на страховую компанию. «Аякс». Как, по-вашему, если кто-то завладеет компанией, это отразится на делах?

– Не отразится, – пробормотал мужчина, наваливаясь дорогостоящим костюмом на только что принесенный салат.

Фил сжал мне локоть.

– Вик, не надо строить из себя бойскаута из предместья только потому, что я пригласил тебя на обед. Расскажи лучше, как ты жила все это время.

Я рассказала ему о пожаре. Он сморщился.

– Я был занят почти всю неделю. Даже газет не читал. Иногда мне кажется, если произойдет атомный взрыв, я узнаю об этом только по количеству раненых, поступающих в клинику.

– Но тебе нравится, чем ты занимаешься?

Его лицо прояснилось.

– Очень. Особенно исследовательская работа. Я занимаюсь эпилептиками в послеоперационный период – пытаюсь построить карту их нейронной деятельности.

Все-таки он еще слишком молод, чтобы увлечь необразованную аудиторию. Я слушала как можно внимательнее, больше увлеченная его энтузиазмом, чем тем, что он рассказывал. Поглощение жаркого из палтуса сопровождалось повествованием о том, как реагируют больные после операции на мозге, рыбу Фил проигнорировал – он чертил ручкой на салфетке какую-то диаграмму.

Сесилия несколько раз пыталась поймать его взгляд – она понимала, что рассказы о крови и операциях не очень подходящая тема для обеда, хотя большинство гостей обсуждали свои собственные проблемы: детей или только что приобретенные снегоочистительные машины.

Когда официанты убрали тарелки, вместе с несъеденными пирожными Фила, в зале воцарилась тишина, нарушаемая только голосом Фила.

– Вот что имеется в виду под физиологической программой, – убежденно говорил он. Взрыв смеха заставил его покраснеть и прерваться на полуфразе. Это привлекло к нему внимание главного стола.

Миссис Пасиорек была слишком занята, развлекая архиепископа, чтобы обращать внимание на своих детей. Когда мы пришли, обед был в полном разгаре, поэтому она не заметила ни меня, ни Фила. Его эмоциональное выступление и смех в зале заставили ее немного повернуть голову, чтобы узнать, в чем дело. Она увидела его, затем меня. Она нахмурилась, маска доброжелательности медленно сползла с ее лица. Затем она строго взглянула на Сесилию, которая сделала беспомощный жест рукой.

Миссис Пасиорек подтолкнула локтем архиепископа О'Фаолина и что-то прошептала ему на ухо. Он посмотрел в нашу сторону, мы сидели всего в пятнадцати футах от них – и тоже тихонько сказал что-то миссис Пасиорек. Возможно, давал инструкции, чтобы его швейцарские телохранители вышвырнули меня [11]11
  Аналогия со швейцарской гвардией Людовика XIII и Людовика XIV.


[Закрыть].

Фил яростно наливал сливки в кофе. Он был еще слишком молод, чтобы спокойно реагировать на смех окружающих. И все же, когда гости стали вставать, чтобы получить послеобеденное благословение кардинала Фарбера, я успокаивающе потрепала его по руке и под шум отодвигаемых стульев изрекла:

– Помни: единственный грех – это обращать внимание на то, что думают о тебе другие.

Фарбер быстро благословил обед, которым мы только что насладились, и начал говорить о том, что царство Божие упрочается земными делами, что Господь дал нам для этого телесную оболочку и что деятельность церкви поддерживается только материальными дарами паствы. Быть архиепископом Чикаго – особая честь, ибо это не только самая крупная в мире, но и самая любящая и самая щедрая епархия. Он поблагодарил за то, что Чикаго столь активно откликнулся на жгучие потребности Ватикана, и предоставил слово для личной благодарности его святейшеству Ксавиру О'Фаолину, архиепископу Сиудад-Изабеллы и главе финансового управления Ватикана.

Довольные его похвалой, гости энергично зааплодировали. О'Фаолин взошел на подиум, возвышавшийся в передней части комнаты, и сначала обратился к Господу по-латински, а потом начал речь. И снова его испанский акцент оказался таким сильным, что практически невозможно было ничего понять. Сначала люди напряженно вслушивались, потом зашевелились и стали перешёптываться.

Фил покачал головой:

– Не понимаю, что с ним сегодня такое. Обычно он прекрасно говорит по-английски. Должно быть, мама вывела его из равновесия.

Я снова подумала, о чем же, интересно, переговаривались миссис Пасиорек и О'Фаолин. Так как следить за ходом мыслей панамского архиепископа было невозможно, я позволила себе отвлечься. Аплодисменты вывели меня из оцепенения, и я тряхнула головой, стараясь полностью прийти в себя.

Фил пошутил по поводу того, что я заснула, и затем добавил:

– А теперь наступает самая интересная часть вечера. Ты будешь обходить салон, пытаясь узнать своего таинственного абонента, а я буду наблюдать за тобой.

– Прекрасно. Возможно, это пригодится тебе для очередной статьи о влиянии исследовательской и тому подобной практики на деятельность мозга.

Когда мы поднялись, чтобы присоединиться к толпе, направляющейся в зал Георга IV, миссис Пасиорек проложила себе путь сквозь поток гостей и подошла к нам.

– Что ты здесь делаешь? – требовательно спросила она, обращаясь ко мне.

Фил взял меня под руку:

– Это я пригласил ее, мама. Я подумал, что не смогу выдержать Плэттенсов и Карутерсов без моральной поддержки.

Она стояла, пламенея от гнева, цвет лица менялся с ужасающей быстротой, но у нее хватило здравого смысла понять, что ей не удастся выпроводить меня из отеля. Наконец она повернулась к Сесилии и Моррису.

– Постарайтесь держать ее подальше от архиепископа Фарбера. Не хватало еще, чтобы она его оскорбила, – бросила миссис Пасиорек через плечо.

Фил сделал кислую мину.

– Прости, Ви. Ай. Хочешь, я пойду с тобой? Тогда никто не будет тебе грубить.

Я была приятно удивлена и тронута.

– Как хочешь, мой друг. Но если мне кто-нибудь будет слишком грубить, я сломаю ему шею или что-нибудь еще, а ты потом его залатаешь и станешь героем дня.

Фил отошел, чтобы принести мне бренди, а я отправилась бродить, по залу, останавливаясь у небольших групп людей, представляясь, болтая, чтобы каждый успел сказать мне несколько слов, а затем направляясь дальше. На полпути я наткнулась на отца Пелли с. Сесилией и незнакомыми мне людьми.

– Отец Пелли! Рада вас видеть.

Он выдавил из себя улыбку:

– Мисс Варшавски! Не думал, что вы тоже поддерживаете епархию.

Я усмехнулась:

– И правильно думали. Меня пригласил Фил Пасиорек. А как насчет вас? Не думала, что монастырь может себе позволить такое развлечение.

– Мы и не можем. Меня пригласил Ксавир О'Фаолин. Я работал у него секретарем до того, как десять лет назад его направили в Ватикан.

– Значит, вы остались друзьями. Замечательно! И каждый раз, приезжая в город, он, конечно, бывает в монастыре? – небрежно спросила я.

– Он проведет у нас три дня перед тем, как вернуться обратно в Рим.

– Замечательно! – повторила я, и под испепеляющим взглядом Сесилии отправилась дальше.

Фил догнал меня, когда я приближалась к группе, собравшейся вокруг О'Фаолина.

– Ни один вечер со стариками не проходит без того, чтобы я снова не почувствовал себя в детском саду, – пожаловался Фил. – Каждый третий вспоминает, как я разбил окно в церкви из рогатки.

Он представлял меня различным людям, а я медленно продвигалась к О'Фаолину. Как раз тогда, когда я, наконец, добралась до цели, кто-то распрощался с архиепископом за руку и отошел, так что я смогла приблизиться к нему.

– Архиепископ, это мисс Варшавски. Возможно, вы помните ее со дня похорон моей сестры, – сказал Фил.

Великий человек удостоил меня величественного кивка головы... Одет он был в красную епископскую мантию поверх черного костюма из дорогой шерсти. У него были зеленые глаза – от отца ирландца. Раньше я этого не замечала.

– Может, архиепископ предпочтет говорить по-итальянски? – вежливо спросила я, обращаясь к нему на этом языке.

– Вы говорите по-итальянски?

Как и английский, его итальянский имел налет испанского, но не такой сильный. Его голос показался мне знакомым. Я пыталась вспомнить, не видела ли О'Фаолина я когда-нибудь по телевизору, и спросила его об этом.

– Эн-би-си любезно согласилось взять у меня небольшое интервью. Люди считают Ватикан очень богатой организацией, поэтому нам трудно говорить о нашей бедности и просить помощи у верующих. К тому же они и без того всегда добры к нам.

Я кивнула. Эн-би-си в Чикаго активно поддерживало крупных католических деятелей и с пониманием относилось к их проблемам.

– Да. Здешние газеты много писали о финансовых делах Ватикана. Особенно после неожиданной смерти Кальви прошлым летом. (Мне показалось или он действительно слегка вздрогнул?) А ваша работа в финансовом управлении Ватикана как-то связана с банком Амброзиано?

– Синьор Кальви был истовым католиком. К сожалению, его рвение заставило его преступить границы допустимого.

Он снова перешел на английский с сильным акцентом. Я сделала еще одну-две попытки продолжить разговор, но было ясно, что интервью окончено.

Мы с Филом сели на маленькую кушетку. Мне нужно было передохнуть, перед тем как приняться за другую половину зала.

– Что это ты говорила насчет Кальви и банка Амброзиано? – спросил Фил. – Я достаточно хорошо владею испанским, чтобы уловить кое-что на итальянском... Должно быть, ты вывела его из себя, раз его английский опять стал таким плохим.

– Возможно. Он явно не хотел говорить насчет Амброзиано.

Несколько минут мы сидели молча. Я собиралась с силами, чтобы наброситься на оставшихся гостей. Вдруг прямо за собой услышала голос... Тот самый голос!

– Большое спасибо, миссис Эддингтон. Его святейшество будет молиться за всех преданных католиков Чикаго.

Я вскочила на ноги, расплескав бренди на новое бордовое платье.

Фил, встревоженный, встал.

– В чем дело, Вик?

– Это тот самый человек, который звонил мне. Кто он?

– О ком ты спрашиваешь?

– Ты разве не слышал? Кто-то только что обещал всем благословение папы. Кто это?

Фил был в смятении.

– Это же архиепископ О'Фаолин. Неужели это он тебе звонил?

– Не обращай на меня внимания. Хотя... ничего странного, что тебя удивил его акцент.

У О'Фаолина была интонация человека, который старательно выучил английский и избегает всякого акцента. Ирландского, испанского – любого. Я присоединилась к группе, что окружала архиепископа. Увидев меня, он замолк на полуслове.

– Не обращайте на меня внимания, – сказала я. – И не надо снова возвращаться к испанскому акценту. Я знаю, кто вы. Чего я не понимаю, так это вашей связи с мафией.

Я почувствовала, что с трудом держусь на ногах – так сильно меня трясло. Вот человек, который хотел меня ослепить. Хорошо, что у меня хватило самообладания и я не набросилась на него тут же на месте.

– Вы меня с кем-то путаете, юная леди. – О'Фаолин проговорил это ледяным тоном, но своим обычным бесцветным голосом.

Окружавшие его застыли, словно камни Стонхенджа [12]12
  Стонхендж – крупнейшее культовое сооружение II в. до н. э. в Великобритании.


[Закрыть]. Откуда-то появилась миссис Пасиорек.

– Дорогой архиепископ, – сказала она, – кардинал Фарбер собирается уезжать.

– А, да. Сейчас иду. Я должен поблагодарить его за гостеприимство.

Когда он уходил, я холодно бросила:

– Только запомните, архиепископ: счастье невечно.

Фил помог мне добраться до кушетки.

– Вик, что случилось? Что тебе сделал О'Фаолин? Ты же его не знаешь:

Я покачала головой:

– Мне показалось, что я его знаю. Но, наверное, он прав: должно быть, я его с кем-то перепутала.

Хотя я не сомневалась, что это не так. Нельзя забыть голос того, кто собирается плеснуть тебе в глаза кислотой.

Фил предложил отвезти меня домой, принести бренди, сделать что-нибудь еще. Я благодарно ему улыбнулась.

– Со мной все в порядке. Просто шок от пожара и всего остального. Да и спала я мало. Еще немного посижу и поеду домой. Или как там можно назвать мое теперешнее пристанище.

Фил сел рядом. Он держал меня за руку и говорил о посторонних вещах. Очень симпатичный молодой человек. Я снова подивилась тому, как миссис Пасиорек смогла произвести на свет таких милых детей, как Агнес, Фил и Барбара.

– Единственной победой твоей матери была Сесилия, – неожиданно сказала я.

Он улыбнулся:

– Ты видишь маму только с плохой стороны. А она во многих отношениях хороший человек. Сколько добра, например, она делает! Она унаследовала огромное состояние Сэвиджей и, вместо того чтобы превратиться в Глорию Вандербилт или Барбару Пост, почти все потратила на благотворительность. Она выделила капитал нам, детям, чтобы уберечь нас от нужды. Оплатила, например, мое медицинское образование. Но основная часть наследства идет на благотворительность. Особенно на церковь.

– Не на «Корпус Кристи» случайно? Он пристально посмотрел на меня.

– Откуда ты об этом знаешь?

– О, даже члены секретных обществ умеют говорить, – туманно ответила я. – Твоя мать, наверное, принимает активное участие во всех этих делах?

Он покачал головой:

– Нам не разрешается рассказывать об этом. Она объяснила это каждому из нас, когда нам исполнилось по двадцати одному году – чтобы мы знали, почему у нас не будет большого наследства. Только Барбара еще не знает. Мы не обсуждаем это даже между собой, хотя Сесилия и член общества.

– А ты нет?

Он печально улыбнулся.

– Я не похож на Агнес: я не утратил веры и не повернулся спиной к церкви. Просто, в связи с деятельностью мамы, у меня была масса возможностей увидеть продажность этой организации. Я не удивляюсь такому положению вещей: в конце концов епископы и священники обыкновенные люди, как и все, подверженные соблазну. Но я не хочу, чтобы они распоряжались за меня моими деньгами.

– Например, кто-нибудь вроде О'Фаолина, который промотал деньги верующих. Он член «Корпуса Кристи»?

Фил пожал плечами:

– А отец Пелли – да, – сказала я с полной убежденностью.

– Пелли – хороший парень. Он вспыльчив, но такой же фанатик, как моя мать. Думаю, никто не сможет обвинить его в том, что он преследует личные интересы.

Комната стала расплываться передо мной. Переизбыток информации, ярость, усталость... Мне показалось, что я вот-вот упаду в обморок.

После отъезда О'Фаолина и Фарбера комната начала пустеть. Поднялась и я.

– Нужно ехать домой.

Фил снова изъявил готовность отвезти меня.

– Вик, ты не в таком состоянии, чтобы садиться за руль. В травматологическом отделении я вижу слишком много сломанных черепов и шей. Давай я отвезу тебя.

Я твердо отказалась:

– На воздухе мне станет лучше. Я всегда пристегиваюсь и осторожно вожу машину.

Мне надо было о многом подумать, побыть одной.

Фил принес мою куртку и сапоги и с трогательной озабоченностью помог мне одеться. Потом проводил меня до входа в гараж и настоял на том, чтобы оплатить стоянку. Я была тронута его заботой и не стала возражать.

– Сделай одолжение, – сказал он, – позвони мне, когда приедешь. Я поеду в Саут-Сайд поездом, буду дома через час. Просто хотелось бы знать, что ты цела и невредима.

– Конечно, Фил, – бросила я и вошла в гараж.

«Омега» была припаркована на третьем этаже. Я поднялась на лифте, проследив за тем, чтобы рядом не оказался какой-нибудь бродяга. Лифты по вечерам – весьма неприятное место.

Когда я наклонилась, чтобы открыть дверцу машины, кто-то схватил меня за руку. Я вывернулась и ударила как можно сильнее. Мой сапог угодил по голени, человек вскрикнул от боли и отскочил.

– Варшавски, стой! Ты на мушке. Не пытайся сопротивляться.

Голос слышался из тени позади машины. Фонарь осветил металл. Я с сожалением вспомнила, что полицейские отобрали у меня револьвер. Но что теперь об этом думать!

– Хорошо, сдаюсь, – спокойно ответила я. Положила на пол свои парадные туфли и прикинула расстояние. Пожалуй, в темноте меня трудно будет убить, но ударить – запросто.

– Я мог бы убить тебя, когда ты открывала машину, – сказал мужчина, как будто читал мои мысли; он вышел из темноты, держа револьвер наготове. Голос у него был низкий, хриплый. – Но я пришел сюда не для этого. С тобой хочет говорить дон Паскуале. Мой напарник простит тебе этот удар – нечего ему было хватать тебя за руку. Нам говорили, что ты здорово дерешься.

– Спасибо, – мрачно поблагодарила я. – В моей машине или в вашей?

– В нашей. Мы завяжем тебе глаза.

Я подняла туфли и пошла за мужчинами к «кадиллаку», который стоял в дальнем углу. Сопротивляться не было никакого смысла. Мне завязали глаза широким черным шелковым шарфом. Я чувствовала себя преступником, ожидающим команды: «Огонь!»

Хриплый Голос сел со мной рядом на заднее сиденье, я ощущала прикосновение его оружия к своему боку.

– Можете убрать, я не собираюсь набрасываться на вас, – устало проговорила я.

Оружие убрали. Я откинулась на мягком плюшевом сиденье и задремала. Должно быть, я заснула по-настоящему, потому что, когда машина остановилась, Хриплый Голос тряхнул меня, чтобы разбудить.

– Шарф снимем, когда войдем.

Он быстро, но не грубо повел меня по каменной дорожке, затем мы поднялись на один лестничный пролет, он обменялся приветствием с охранником, и вот мы уже идем по устланному ковром полу. Резкий стук в дверь. Слабый голос приказал ему войти. – Ждите здесь, – распорядился Хриплый Голос.

Я прислонилась к стене и стала ждать. Через минуту дверь открылась.

– Входите, – сказал Хриплый Голос.

Я последовала за ним и почувствовала запах сигары и тепло огня. Мой проводник развязал шарф. Я поморгала, привыкая к свету, и огляделась. Я находилась в большой комнате, где ковер, обои и стулья, обтянутые вельветом и шерстяной тканью, – все было бордового цвета, что создавало эффект пышности, но не безвкусицы.