Текст книги "Подруги"
Автор книги: Сара Марголис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
КОГДА МОРЕ ПЕЛО
Гляну, гляну в очи ясные,
Закружится голова.
С милой жить, что солнце красное,
А без милой – трын-трава.
Из русской песни.
Случается так: идет человек длинной, тяжкой дорогой и тащит тяжелую поклажу, он трудно дышит, тело налито усталостью… И вдруг подошел незаметно кто-то, взялся крепкой рукой за ношу, поддержал путника, помог одолеть очередной подъем. И путник широко вздыхает, мышцы его разжимаются, снова обретает упругость походка. Он оглядывается и видит рядом родное лицо…
Встретившись с Кирой, досыта с ней наговорившись, получив, наконец, возможность вслух вспомнить об исчезнувшем из ее жизни Артеме, вместе с самым близким ее душе человеком поговорить о своих горестях, Зоя почувствовала почти физическое облегчение.
Кира несла теперь в своем сердце большую долю ее страданий, и это еще больше роднило подруг.
Плечом к плечу шли они в ту ночь увлекательной дорогой воспоминаний, дорогой своей юности. И они не могли не притти к одному памятному лету в маленькой Абхазии…
Разные бывают встречи. Люди знакомятся в поезде, на улице, в магазине. Даже в трамвае. Зоя и Артем встретились тем летом в море.
Он приехал на юг с крайнего Севера, где проработал три года без отдыха, почти без сна. Приятель – абхазец метеоролог Пицхалаури дал Артему письмо к своим старикам и умолял погостить у них пару месяцев.
– Родным им сыном будешь, как в сказке жить будешь, – горячо обещал приятель. И Артем поехал. Не было у него ни родителей, ни жены, а тянуло порою на огонек, в уютную комнату. За свои 23 года Артем ни разу не удосужился влюбиться. Он нравился девушкам и дружил с ними, только все это было не то. «Чуда заморского тебе надо, что ли», – удивлялись приятели. Многие из них переженились, а Артем все ждал своего чуда.
Был он рослым, чуть сутулым, смуглым и черноглазым. Спортсмены никогда не сутулятся. Артем составлял исключение. Подростком он стыдился своего не по летам огромного роста, не хотелось выделяться среди сверстников, и он привык чуть пригибать чубатую голову. Так и осталась у него эта привычка. Шекспир сказал, что тело – это сад, а в том саду садовник – наша воля. Артем оказался нерадивым садовником. Он понял это, приехав на юг. Ему казалось, что силы его беспредельны. Теперь, на отдыхе, он почувствовал отчаянную усталость. Гимнастика была заброшена за последние годы. Заниматься легкой атлетикой на Севере тоже не приходилось. Во дворе у Пицхалаури стоял самодельный турник. Артем уверенно подошел под блестящую перекладину. Прежде он мастерски вертел солнце, лучше всех в техникуме. Ну-ка! Попытки окончились конфузом. Он не мог чисто сделать ни одного, даже самого простого упражнения.
– «От чертяка», – удивился Артем. Первые дни ему никуда не хотелось уходить от этого сказочно маленького и сказочно зеленого домика с прохладной терассой, сада, полного свежераспустившимися розами. Где-то рядом, внизу, дружелюбно урчало море. Артем никогда еще не переживал такого блаженства. Но безделье не расслабило его. Провалявшись несколько дней на траве, он почувствовал себя, как никогда, сильным. Дружба с турником быстро наладилась, и старики, уже успевшие влюбиться в своего гостя, ужасаясь и восхищаясь, следили за его смелыми движениями.
Домик прикурнул возле моря, у подножья скалы, покрытий по-кавказскому сочной зеленью. У моря Артем оказывался в два прыжка. Вот оно – море юга! Оно было таким голубым и свежим, таким девственно прекрасным и необъятным, что каждый раз, едва перепрыгнув через кусты и ступив на теплые, – это бывало ранними утрами, – гладкие камни пляжа, Артем замирал перед этим великолепием.
Плавал он безустали, часами. Но и этого показалось мало. Он привел в порядок старенькую байдарку друга, выкрасил ее белоснежной краской, а на борту любовно, большими синими буквами вывел гордое слово – «морячка». Дружба с морем стала теперь нерушимой. Основательно нагрузив свое суденышко фруктами и лепешками, прихватив пару книг, он уходил в свое плаванье с рассветом и лишь вечером возвращался к нетерпеливо поджидавшим гостя старикам.
Байдарка мерно покачивалась на маленьких, веселых волнах, солнечные лучи, поблескивая, кувыркались в прохладной воде…
Вскоре Артем стал походить на дикаря – мускулистый, с загорелой до черноты кожей, в коротких трусах, с чудно́й, самодельной шапчонкой на чубатой голове.
В таком наряде он и в горы уходил…
Селение раскинулось в стороне, в долине. Домик Пицхалаури стоял на отшибе. Артем наслаждался своей дружбой с морем. Он ни разу не побывал в селении, не видел никого, кроме стариков. И ему казалось, он не скучает по людям. Но только казалось.
Встретив как-то вечером в море разместившуюся в нескольких нарядных лодках оживленную компанию курортников (их санаторий стоял высоко на горе), Артем решил обязательно сходить к санаторцам – поиграть в волейбол, поболтать с девушками. Ему приглянулась одна из сидевших в лодке. Она пристроилась на носу, небрежно опустив в прозрачную воду свои полные, коричневые ноги. Она запомнилась, может, еще и потому, что была в купальном костюме. Другие девушки разоделись так пестро, что у Артема в глазах зарябило, и он не понял их лиц. К тому же его байдарка прошла на достаточном расстоянии от веселых лодок.
В тот день по горам гулял влажный морской ветер. Солнце светило не слишком ярко. В такую погоду хорошо побродить вдоль диких ущелий, попрыгать по скалам, увидеть с высоченной горы огромное, серебряное море.
Артем с трудом пробрался сквозь колючую самшитовую рощу. В кровь исцарапав плечи и ноги, он вышел на круглую тенистую, словно беседка, поляну. На большом камне, погруженная в чтение, сидела вчерашняя девушка из лодки. Артем с удовольствием узнал ее пышные волосы и яркие щеки. Тихо подкравшись, он прикоснулся губами к горячей девичьей щеке.
Уронив книжку, она вскочила с камня. С минуту они молча разглядывали друг друга. Потом девушка строго сказала:
– Больше никогда так не делайте, ладно?
Глаза ее были темносиними, испуганными.
Артем смутился. «От чертяка», – подумал он о себе. – «Как же так случилось?»
– Честное слово, не буду, – твердо обещал он. – А почему вы одна гуляете?
– У меня подруга уехала. Потом еще погода не пляжная, можно почитать. А читать хорошо, когда одна.
– Это верно, – согласился Артем и протянул руку к ее книжке. – Жан Кристоф… Не чуял. Хорошо?
Девушка кивнула головой.
– Очень…
Они шли рядом по густой и мягкой траве.
– Здесь змеи водятся, – сказал вдруг Артем, – а у вас вон из тапочки палец вылез. Она враз вопьется, серьезно. Вы приходите, мой старик починит.
Его растрогал этот розовый обнаженный палец, и он не знал, о чем бы еще с ней поговорить.
– Вы видели помидоры на деревьях? – спросила девушка. – Пойдемте, покажу. – Схватив его за руку, она быстро побежала по обрывистому склону. Запыхавшись, они взобрались на вершину. Ее пушистые волосы щекотали плечо Артема. Ему отчаянно хотелось поцеловать ее.
– Смотрите! – восхищенно сказала девушка.
Ровные ряды невысоких, похожих на яблони, деревьев выстроились вдоль длинной полянки. Крупные плоды украшали зелень.
– Точно фонарики, – залюбовалась девушка.
Артем сорвал плод, сок густо переливался под нужной кожицей.
– Это же хурьма. – смеясь сказал он. – Сладкая. Вы попробуйте.
Она прислонила к ягоде улыбающийся рот. Густая влага обрызгала ей лицо, вымазала щеки. Артем сжал ладонями ее виски и выпил с губ терпковатый сок…
Она отняла его руки и ловким движением, сорвав с дерева хурьму, бросила ее в Артема.
– От чертяка! – разозлился он. А девушка, ловко взобравшись на дерево, принялась швырять в него один красный шарик за другим.
– Слово держать надо! – приговаривала она. – Я вот выучу, как слово держать.
Артем взмолил о пощаде.
– Не верю теперь, нинастолечко, – показала девушка на ноготь своего мизинца.
– А придешь сюда завтра?
Она смерила его смеющимся взглядом.
– И ты придешь?
– А то как?
– А байдарка?
– Та бес с ней.
Когда девушка убежала, Артем вспомнил, что забыл поцеловать веснушки у нее на носу и что ом не знает ее имени.
Но он вспомнил это на другой день. Звали ее Зоя, веснушек было, действительно, четыре, Артем не ошибся, и это означало четыре поцелуя.
Они спустились по ущелью к самому водопаду. Зоя уронила в поток свой туфель, и Артем, проявив невероятнейшую ловкость, вытащил его из воды.
Гордый своим подвигом, он надел туфель на милостиво протянутую ногу, и Зоя снисходительно потрепала чуб на голове своего рыцаря.
– Придешь завтра? – спросила она, когда Артем довел ее до ворот санатория.
– А то как же? – удивился Артем.
Удивился он искренно, но обещание не сдержал.
В тот же вечер, поужинав, потолковав со стариками – они очень любили его рассказы о Севере, – Артем побрел к морю. Стоя на берегу, он долго смотрел, как нехотя плывут на восток караваны темнорозовых туч. Солнце давно уже скрылось, но и в небе, и в море жил еще светлый отблеск дня. Как был в трусах, Артем вбежал в воду, глубоко нырнув, он выплыл на поверхность метрах в тридцати от берега и тихо поплыл в прохладную даль.
И когда огни на берегу стали совсем крошечными, Артем вдруг услышал, как поет море.
…Под легким, почти не ощутимым ветром колыхались маленькие волны, и, рождаясь где-то в глубинах морских, плыла над волнами неслыханная песня.
Чистый и нежный, свежий, как сам ветер морской, женский голос растревожил Артема. Это была его первая в Абхазии бессонная ночь…
На утро он не пошел в горы. Не хотелось уходить от моря, которое пело. И вечер был наградой – вечером опять прилетела к нему эта песня. На третий вечер он слушал ее в своей байдарке и думал о том, что женщина, часами плавающая в море, умеющая так растревожить своей песней душу, – необыкновенная женщина. Может быть, это и есть его чудо?
В следующий вечер он отправился на поиски. Без байдарки, вплавь. Но вода все же плескалась под руками, и песня улетела вспугнутой птицей. Проклиная свою неловкость, Артем ждал ее вечер, другой, но море умолкло.
– От чертяка! – бесился Артем.
Утром он побрел в санаторий и разыскал Зою. Она еще больше загорела за эти дни, еще ярче стали веснушки на носу.
«Славная она», – подумал Артем. Ему было неловко перед Зоей, но душа тянулась к той, что дружила с морем и дарила ему свои песни.
– Почему не приходил? – спросила Зоя.
– Занят был…
– Заседаний много? Какие же вопросы обсуждались?
– Байдарку чинил. – Его рассердила эта ирония.
– Дельфин прогрыз?
– Та, ну тебя…
Зоя расхохоталась. Запинаясь, он рассказал ей о цели своего прихода. Он должен найти женщину, что поет вечерами в море. Не у них ли она отдыхает? Зоя прочла в его глазах неотступное упорство и опустила ресницы. Да, у них есть такая девушка. Только она заболела, Доплавалась. Очень красивая девушка. И ни одной веснушки. Артем не заметил насмешки.
– А врач у вас хороший? – тревожно спросил он. – Не надо другого врача?
– Ну, что ты, – успокоила Зоя. – А ты не хочешь меня поцеловать?
Он небрежно коснулся губами ее румяной щеки. Зоя нахмурилась, но не надолго.
– Починил байдарку?
– Эге…
– Покатай…
Он согласился. Ведь теперь море все равно молчит. Одиночество можно нарушить.
Это была лунная, великолепная кавказская ночь. Но Артем не испытывал никакого очарования. Зоя, в купальном костюме, сидела на носу в своей любимой позе, опустив ноги в светящуюся воду. Вдруг она поднялась. Байдарка резко качнулась, и Артем разозлился.
– Не дури! – крикнул он.
Зоя сделала странное движение рукой.
– Я люблю тебя, Артем, – тихо сказала она, – а ты – другую. Прощай!.. – С силой оттолкнувшись от лодчонки, она забарахталась в воде.
– Давай руку, быстрее, слышишь. Вот еще дуреха, – сердился Артем. Но она все больше удалялась от байдарки. Артем, положив весло, приготовился к прыжку. И вдруг к небу, дрогнув, рванулась песня…
Он видел, как легкими, почти незаметными движениями плывет по лунной дорожке его долгожданная певунья, и сидел в байдарке, не шевелясь, скрестив руки на голой посеребренной луною груди…
Артем не знал, как он будет теперь говорить с Зоей, как глянет ей в глаза, но утром, не проглотив даже завтрака, помчался в санаторий. Повидать Зою не пришлось. С шестичасовым автобусом она уехала к поезду. Артем выпросил в конторе ее московский адрес. На следующий день он распрощался со стариками, горячо поблагодарил их за заботы.
– На чужу кашу надийся, та свою у печи май, – сказал он. – Пора мне свою варить. Жениться поеду. – Перемахнув через дверцу машины, он удобно устроился на сиденьи.
В Москве Артем разыскал маленькую комнату с большим роялем. Он готов был перецеловать все, что было в этой комнате. Он нашел свое чудо.
Зоя не удивилась его приезду. Между ними не произошло никаких объяснений. Он прожил в Москве несколько дней и уехал в свой родной город, на Украину, взяв с нее слово, что она приедет, как только закончатся занятия в консерватории.
Это были дни первого сближения душ, откровенных рассказов о себе.
В последний, прощальный вечер Артем наотрез отказался уходить.
– Ты ж обещала быть моей женой, чего ж ты томишь меня? – возмутился он. – Так и уеду?..
– Так и уедешь, – улыбнулась Зоя. – А лотом я приеду и тогда… Я хочу, чтобы это было прекрасно, понимаешь, Артем?
С дороги он написал:
«Если бы рассказать об этих днях моим товарищам-мужчинам, они назвали б меня идиотом. Но я благодарен тебе. Вся дрянь, что налипла за годы бродячей жизни на мою мужскую душу, ушла, сгорела. Знала бы ты, как я тебя жду…»
Поздней весной следующего года в деревянную калитку зеленого дворика вошла девушка в белом платье с маленьким чемоданчиком в руке.
– Здесь живет Артем Тарасенко? – спросила она.
– Здесь, – ответила загорелая хозяйка. – А вы кто ему будете, сестра?
– Невеста, – просто сказала Зоя.
ЦЕХ № 4
В дни счастья никто не превосходил ее веселостью и любезностью, как никто не превзошел ее мужеством и спокойствием в дни испытаний…
Стендаль.
Артем не поверил бы прежде, что можно так сильно привязаться к женщине. Жизнь с Зоей обогатила его внутренний мир. Он часто задумывался над такими вещими, которые раньше и в голову не приходили. Зоя много читала, и ему интересно было знакомится с ее книгами, его увлекал ход ее мыслей, хотя порой они казались ему наивными. Но когда Зоя подходила к роялю, она сразу неизмеримо вырастала в его глазах. Он готов был часами слушать ее игру, наблюдать за стремительными тонкими пальцами.
Он был радистом, как и все радисты, влюбленным в свое дело, и Зоя разделяла его увлечение. Конфликты между ними бывали редко. Но бывали. Однажды, поспорив о чем-то с Артемом, Зоя заплакала. Он посмотрел на нее так, будто вместо жены перед ним вдруг оказалось какое-то неведомое существо. Она не услышала слов утешения, раскаяния. Он помрачнел.
– А я думал, ты не такая, как другие женщины. Ты ж мое чудо, я тебя в море нашел.
Зоя, всхлипывая, улыбнулась.
– Ото же лучше, – смягчился Артем. – Не плачь никогда. Ненавижу я слезы. Разлюблю тебя. А мне тебя разлюбить – все равно, что помереть…
Зоя никогда не была плаксой, и она скоро научилась обходиться без слез.
Да и плакать не было серьезных причин. Большое, настоящее горе, тяжкие слезы ищут уединения. А женщине, в сущности счастливой, нравится порыдать иногда у мужа на плече… Зоя подумала обо всем этом и решила, что Артем прав. Он всегда говорил ей правду, порою резкую и тяжелую для нее. И это закаляло ее еще несложившийся характер. Артем был старше, опытнее. Он обладал душою, сочетавшей большую лиричность с суровостью, и суровость эта граничила порою с грубостью. Он не выносил нытья, слабости – работа на Севере этого не терпит. Против грубости Зоя решительно восставала. Все остальное было для нее приемлемо.
Оставив в горящем доме свое счастье, зарыв в лесу маленькое тело сына, почти потеряв надежду найти мужа, Зоя отчаянно боролась с душившей ее невероятнейшей тоскою. Спасение было мыслимо только в работе, а рука заживала слишком медленно. Но чем больше одолевала Зою тоска, тем деятельнее она становилась. Она ухитрялась одной рукою мыть пол, взбиралась на лесенку, чтоб убрать паутину с потолка и пыль со стен, бегала за продуктами, стряпала обед. Полина наблюдала за ней с ужасом и восхищением. «Я б, наверно, повесилась на ее месте», – думала она. Зоя ощущала огромную потребность поговорить о муже, но обязательно с человеком, который хорошо знал его. Казалось, это в какой-то мере восполнит отсутствие Артема. Но она жила в чужом городе, где ни ее, ни Артема никто не знал. И она общалась тогда только с соседками: Полиной и Александрой Алексеевной.
Мечтательная Полина могла целыми днями сидеть на диване, либо читая, либо размышляя вслух или про себя. В ней, дочери рабочего, жило неведомо откуда пришедшее сибаритство. Настроение ее всегда оставалось минорным. Если причины грустить не было, Полина старалась отыскать ее. С приездом Зои она часто плакала о судьбе подруги. Она страдала от разлуки с мужем и часто говорила об этом. А если долго не было писем, ходила жалкая, растерянная, с распухшим от слез лицом. Она читала умные, сложные книги и глубоко задумывалась над прочитанным. Пианино молчало – Полина не прикасалась к нему с отъезда мужа. Зое мешала больная рука. Она с наслаждением поимпровизировала бы часок, другой.
Александра Алексеевна с любопытством наблюдала жизнь этих двух женщин. Она приехала с мужем и двумя детьми из Ленинграда, когда эвакуировался энский завод. Муж, поглощенный работой, почти не бывал дома. А если и бывал, то узнать об этом удавалось только, слушая, как покрикивает на него жена. В душе она глубоко уважала и крепко любила своего Петрушу, но, считая, что проявить эти чувства было бы непростительной слабостью, прикрывала их нарочито грубыми словами. Она любила спорить по каждому пустяку, хотя бы ей приходилось доказывать, что черное это белое и наоборот. Она ревновала мужа к парторгу (муж был начальником цеха) – веселой миловидной женщине; тщательно следила за своей внешностью, часто ходила в парикмахерскую.
Зои вполне поняла ее характер. На грубости она огрызалась, не избегала, подобно Полине, общества соседки, спорила с ней и часто переубеждала, чему немало удивлялась сама Александра Алексеевна.
Ее большие жилистые руки не знали отдыха. Дети – девочка пяти лет и мальчик семи – были чистенькими и довольно благонравными. Но она вечно либо ворчала, либо кричала на них. Больше всего она беспокоилась, чтобы мужу понравился обед, и если он не хвалил ее стряпни, украдкой плакала.
Ворчала она и на Зою – за пропавшую тряпку, или за то, что Димка намусорил на кухне, или за то, что Зои отказалась поесть ее супу. Ворчала просто по привычке. Мужество, с которым переживала Зоя свои горести, покорило эту простую женщину.
Зоя твердо решила – как только заживет рука, она пойдет на завод, туда, где делают оружие. И еще она решила, что пойдет не одна, а вместе с соседками.
Когда Софья Григорьевна сняла с ее руки повязку и сказала, что все в порядке, Зоя впервые за долгие месяцы почувствовала себя счастливой.
Вечером она долго беседовала с Александрой Алексеевной. Они сидели в темноте. Дети и бабушка – мать Александры Алексеевны – давно уснули. Спала и Полина.
– Детям худо будет, – спорила Александра Алексеевна, – мне самой дома сидеть опротивело, только бабка старая стала, не управится.
– Управится, – твердо обещала за бабку Зоя, – она вчера мне говорила, что отпустит тебя. У тебя, Алексеевна, руки золотые, ты сразу стахановкой станешь.
Женщина задумалась.
– Ох, скорее бы эта проклятая война окончилась, – с сердцем сказала она.
– Вот и окончится скорее, если все работать будем, ты пойми – оружие делать – руки нужны, а мы дома сидим. Эх, ты…
Презрение Зои было для Александры Алексеевны тяжким грузом.
Через несколько дней она сама затеяла прерванный разговор.
– Лидушку в ясли взяли бы, тогда мне спокойней будет. Как думаешь, возьмут?
– Возьмут, – пообещала Зоя.
– Мой тоже так говорит, – призналась Александра Алексеевна.
Полину Зоя и не думала агитировать. Просто она сказала:
– Завтра идем на завод с Александрой Алексеевной. Надеюсь, и ты перестанешь киснуть, делом займешься. Твой муж будет очень рад.
Полина и сама тяготилась бездельем. Нехватало воли преодолеть себя. Привычка к безделию – страшная привычка. Но Зоина решительность ее заразила.
В отдел кадров завода они явились втроем, серьезные, немного торжественные из-за волнения. Ни одна из них еще никогда не переступала заводского порога.
И вот они переступили его. В карманах лежат пропуска. Получены спецовки. Начинается новая жизнь.
Зоя прислонилась к стене. Ей казалось, кругом все вращается, и станки вот-вот сорвутся со своих мест. Шум моторов, лязганье железа, пронзительный визг не желающего покориться резцу металла – все это разом оглушило ее. Она посмотрела на подруг: Полина побледнела от волнения и растерянности, Александра Алексеевна оглядывалась со спокойным любопытством.
– Одни бабы в нашем цехе! – восхищенно кричала она Зое на ухо. – Управляются, а? Дот это бабы!
– Вон и мужчина идет, – возразила Полина, верная квартирной традиции поспорить с соседкой.
Плотный, седой человек приветливо поздоровался с ними.
– Ваш мастер – Николай Поликарпович, – сказал начальник цеха и скрылся в своей конторке.
«Теперь я хорошо понимаю, как чувствует себя баран перед новыми воротами», – подумала Зоя, когда Николай Поликарпович привел ее к станку, у которого работала длинноногая девушка с яркими, точно напомаженными губами, и велел присматриваться.
Голова у Зои кружилась, в ушах шумело. Но она старалась быть внимательной. Девушка спокойно дотрагивалась до каких-то рычажков, колесиков; станок подчинялся ей. Он, видимо, делал именно то, что заставляла его делать эта девушка.
Порою Зоя отрывалась от станка и оглядывала цех. Она видела много женщин. Маленький паренек по-хозяйски орудовал у станка; поодаль работала девочка-подросток с забавными тугими косичками. Ей было лет пятнадцать на вид.
«Эге, – подумала Зоя, – неужели я глупее этих ребятишек?» Ей не верилось, что она сможет когда-нибудь разобраться во всем этом бесчисленном количестве рычажков, винтиков, колесиков, приборов.
Девушка с дружелюбной улыбкой поглядела на Зою.
– Подойдите поближе, – пригласила она. Зоя подошла, но тут же инстинктивно отстранилась: вода брызгала, и стружки прыгали, как живые.
– Как ваше имя? – спросила Зоя, чтобы скрыть свое смущение.
– Я – Галина, а вы?
Она остановила станок, чтобы наладить его для новой детали. В состоянии покоя станок был менее загадочен. Работая, Галина объясняла своей ученице его основные детали. Потом она позвала ее с собой точить резцы. Зоя повеселела. Когда Галина вновь пустила станок, ей казалось, она начинает уже кое-что понимать. Но рабочий день вскоре закончился. Зоя уходила с сожалением, будто ее оторвали от интересной книги.
Домой они шли втроем. Свежевыпавший снег искрился под мигающими на ветру фонарями…
– Ну, как? – спросила Зоя у Полины.
– Не знаю, я право не знаю, может быть, сумею, а может…
– Ерунда! – отрезала Александра Алексеевна. – Что ты дура, что ли? Привыкнешь. А мне до чего интересно, – обернулась она к Зое. – Стружка вьется, ровно пляшет, резец так и точит, так и точит. Быстро все, ладно, глядишь – готова игрушка, следующую давай. Очень увлекательно. Это не обед варить – трудилась, возилась, а съели, и лет.
У ворот их с нетерпением поджидали Дима и Сергунька – сын Александры Алексеевны.
– Ну, как мамуля? – подскочил Димка.
– Я еще не работала, сыночка, только смотрела, приглядывалась.
– Вот бы мне с тобой, – вздохнул Димка. – Ну, идем скорее, я картошку сварил, простынет.
Он так аппетитно сказал – картошка, что Зое сразу захотелось есть. Они наперегонки помчались вверх по лестнице.
Прошло дня два, и Зое уже не приходило в голову сравнивать себя с бараном, а станок с новыми воротами. Она начала постигать его повадки, училась затачивать резцы. Полина тоже начала точить резцы, но чересчур залюбовалась яркими брызгами искр, рука сорвалась и она сильно ободрала палец. Дома Полина дала волю слезам.
– Какой из меня токарь, – всхлипывала она…
– Ты не дури, – строго сказала Александра Алексеевна. – Совестно, право. Подумайте, пальчик ободрала. На фронте больнее ранит.
– Тебя бы так, – огрызнулась Полина.
На другой день Зоя неожиданно оказалась один-на-один со станком.
– Работайте, – коротко сказал Николай Поликарпович. Незаметно, со стороны, он пристально наблюдал за ученицей. Зоя принялась налаживать станок. Вскоре она так увлеклась работой, что видела только свой станок. «Пора приручить этого зверя, – подбадривала она себя. – Эти даже к лучшему, что Галина заболела…» Так рассуждая про себя, она сделала необходимые приготовления, заточила резцы, укрепила их, с силой подвела заднюю бабку. Крах. Резцы сломались. Она едва не заплакала от досады, но прикусила губу и снова побежала точить. Вскоре станок заработал, и Зоя восторжествовала. Но не надолго. Она неверно заточила резцы и сразу же запорола деталь. Зоя похолодела. Потом ей стало жарко. Дрожащими руками она отвела бабку и услышала шаги мастера.
«Ох, и разозлится, – подумала Зоя. – Шуточки, что натворила». Но она встретила дружелюбный, смеющийся взгляд.
– Запорола?
– Запорола, Николай Поликарпович.
Он внимательно осмотрел и станок, и деталь – так осматривает врач интересного пациента – и успокоил ученицу.
– Дело поправимое. Молодец, смело берешься.
Зоя расцвела от похвалы. Он объяснил кое-что, посоветовал настроить станок по уже готовой детали и снова ушел.
Она провозилась почти три часа, но теперь уже все сделала, как надо. Позже, когда на настройку стало уходить не больше десяти минут, она с улыбкой вспоминала этот день. Но тогда, ох, как она тогда измучилась. Зоя с ненавистью смотрела на свои неумелые, дрожащие пальцы. Ей удалось выточить всего пятнадцать деталей. А норма была сто! Да еще из этих пятнадцати половина оказалась браком. Однако Николай Поликарпович был доволен Зоей.
Прошел день, другой, и все пошло иначе. Руки не дрожали, станок был послушен. Она сделала тридцать штук, почти без брака. На пятый день Зоя выполнила норму и не дала ни одной штуки брака. Станок стал понятным, близким существом. И была одна страсть, одно желание – делать больше, как можно больше, обогнать подруг, обогнать всех в цехе. Это напоминало азарт спортсмена или охотника. Жить стало куда интересней.
Полина и Александра Алексеевна тоже работали самостоятельно и догоняли Зою. Дима и Сергунька каждый день спорили, чья мама сегодня сработает лучше, и чтоб скорее узнать, кто выиграл спор, заранее бежали к заводу.
Они работали обычно все в одной смене. Очень трудно было ночью, сон одолевал беспощадно.
По утрам, когда надо было итти в первую смену, Зою и Полину поднимала Александра Алексеевна.
– Барыни-засони, довольно нежиться, чайник убежал! – гремела она.
Александра Алексеевна, как и прежде, поражала Зою своей неутомимостью. Она вставала раньше всех и для всех кипятила чай. Она бегала за хлебом, за продуктами, на базар за картошкой. Бабушке оставалось только сварить обед. Высокая, худая, ловкая, Александра Алексеевна не знала и не хотела знать, что такое отдых. Зоя завидовала ей. Первые недели она с таким трудом подымалась по утрам с постели, тело ныло от вчерашней усталости, в комнате было холодно, за окном черно…
Гимнастика, испытанное лекарство от сонливости и хандры, действовала теперь особенно спасительно. Димка придумывал разные замысловатые упражнения – он был домашним инструктором физкультуры. Зоя, Сергунька и Лидочка подчинялись ему беспрекословно. Полина клялась, что летом она обязательно будет делать вместе с ними гимнастику и даже сошьет специальные трусики…
Чем больших успехов добивалась Зоя на заводе, тем менее достаточными они ей казались. Она попросила секретаря заводского комсомола Мирру хотя бы немного заняться с ней теорией. Мирра часто бывала в цехе, она работала в конструкторском бюро завода. Зоя изучала с ней технологию металла, заправку резцов, училась читать чертежи. Дома она рассказывала обо всем этом своим соседкам. Она все еще сильно уставала, но к ней пришел теперь хороший сон, она обрела свою обычную бодрость, и Полина восхищалась ею. Она не замечала, какие перемены претерпела сама. Не то ей пришлось бы восхищаться и собой, своими энергичными, уверенными движениями, своей новой, решительной походкой, похудевшей и поскладневшей фигурой. Она научилась работать, и даже Александра Алексеевна стала относиться к своей квартирной хозяйке с некоторым уважением.
Как-то Александра Алексеевна купила три билета в театр и пригласила Полину с Зоей. Зоя не пошла. Надо было починить белье, у Димки совершенно изодралась рубашонка. Она не сказала подругам истинной причины – ей нужно было побыть одной. Именно в тот вечер она ощущала огромную потребность в одиночестве. По радио должны были передавать новую симфонию известного композитора-ленинградца. Ей хотелось побыть наедине с большой, настоящей музыкой, омыть в ней изболевшуюся душу. Дима спал. Сидя у стола с работой в руках, она жадно слушала милую, светлую песню скрипок и вспоминала свою жизнь с Артемам, димкино раннее детство, забавные шалости Мишука… Резкие звуки барабана тревогой отдались в ее сердце. Она почуяла в мгновенно вскипевшей, забушевавшей музыке страшную тему войны. Бушевал оркестр, и бурей наполнилась комната. Зоя скомкала свое рукоделие. Широко раскрыв глаза, она подалась вперед, будто собралась бежать куда-то от этого ужаса, от этого налетевшего на сиявшую летним днем благоухающую землю, шквала войны, страшного хаоса, неумолимого, губительного…
Ей стало страшно, захотелось выключить репродуктор, но она замерла перед ним с поднятой рукой. Оркестр заиграл реквием. Он притих. Он говорил шопотом скрипок о великой, неутешной скорби. У Зон выступили на глазах слезы. Ей представились люди, молодые, светлые, что шли, что летели навстречу смерти, глядя ей прямо в глаза. Их нет больше. И ее Артема тоже нет. Осталась вот эта музыка – скорбная, прекрасная музыка…
Она в изнеможении опустилась на стул. Слезы лились но лицу. Она слышала, как рыдает фагот, и не замечала своих слез. Она плакала впервые за эти страшные, тяжкие полгода. И когда в оркестре вновь возникла мужественная песня жизни, Зоя легла головой на стол и разрыдалась еще сильнее, по-детски закрыв ладонями лицо.
Так она и уснула в слезах, у стола, уронив на пол димкину рубашонку.
