Текст книги "В компании куртизанок (Жизнь венецианского карлика)"
Автор книги: Сара Дюнан
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)
15
– О Бучино! Наш корабль возвратился из Индий! А ты – Марко Поло среди карликов! Венеция должна поставить тебе памятник. Погляди-ка сюда. Каждая линия чиста и безупречна. Смотри, в прическе Лоренцины можно разглядеть каждую косичку. А ее бедра в таком ракурсе кажутся огромными, как у быка. Но Джулио всегда изображал нас гораздо более толстыми, чем мужчин. Даже в ту пору, когда я ела досыта, я никогда не была в его вкусе. Потому-то здесь так мало поз, где женщина сверху. Иначе они раздавили бы своих любовников!
Глаза у нее светятся, как изумруды, я чувствую, как в душе у нее закипает радость и веселье. Она радуется так, словно дож собственной персоной предложил ей свое покровительство.
– О Боже правый! Помнишь вот это: «Я не Марс, я – Эрколе Рангоне, ну а вы, вы – Анджела Грека, и была б под рукою моей рибека, я бы спел вам свою канцону». [9]9
Перевод А. Пурина (цитируется по изданию: «Любовные позиции эпохи Возрождения». СПб., 2002).
[Закрыть]Боже милостивый, он никогда не изъяснялся такими стихами, когда стоял на ногах. А вот это якобы говорит Лоренцина… Послушай: «Дайте мне ваш язык удержать немой, охватите чресла кольцом объятий… Обещаю ваш уд приютить и сзади – и чистейшим потом отпустить домой». Представляю себе Лоренцину, произносящую подобное! Помнишь, какой у нее всегда был застенчивый взгляд, когда мы встречали ее на улицах? Может, у нее там внизу все-таки зубы прятались. Впрочем, сомневаюсь. Он такой лжец, этот Аретино. Правда! Он хвастается тем, что наделяет женщин голосами, на самом же деле заставляет нас говорить лишь те слова, которые хочется услышать мужчинам. Он-то все время уверяет, что все это – правда, но, говорю тебе, все это – такие же выдумки, как и куртуазные стихи о любви.
– Как? Ты хочешь убедить меня в том, что куртизанки в постели разговаривают в точности как добропорядочные жены? – спросил я. – Какое разочарование. Тогда не стоит и копить на них денежки.
– Ах, Бучино! К чему такая скромность? Готова поспорить, у тебя бы даже добропорядочная жена заговорила непристойностями. Я же видела, какие взгляды бросали на тебя римские матроны на рынке. Тако-ое любопы-ытство! Как? Думаешь, я ничего не замечала? Это же моя работа – подмечать такие вещи… Неизвестность. Новизна. Страсть открывать неведомое. Раздобыть за границей то, что не продается дома. Это всем нам свойственно. И ты знаешь это не хуже меня. Погляди-ка на эти картинки. Не удивительно, что большинство людей не могли на них насмотреться вдоволь. Сомневаюсь, что кто-нибудь, кроме церковников, бывал свидетелем такого обилия содомского греха. Ха-ха! Бедняга Джиберти! Мы таки нагнали на него страху перед дьяволом, а?
Господи, да она права. В течение того недолгого времени, когда Римом правили эти картинки, то, что другие называли грехом, мы, грешники, называли честной торговлей. Мы предлагали людям то, чего они хотели, за разумную плату. Разумеется, мы извлекали из всего этого приличную прибыль.
– Ну а теперь скажи мне, Бучино, как нам продать это сокровище? Попытаться поискать покупателей среди венецианских кардиналов? Я-то знаю, мой милый римский кардинал пожертвовал бы большей частью своего собрания древностей, чтобы заполучить вот это.
– Среди кардиналов? Вот уж не думаю, – говорю я. – Большинство из них – в первую очередь правящее воронье, и только во вторую кардиналы, к тому же они отнюдь не так испорчены, как давешние римские.
Но тогда кому же можно продать такую книгу? Этот вопрос я задавал себе с того самого мига, когда там, на мосту в тумане, она раскрылась у меня в руках. Потому что, хотя нет сомнений в том, что она сулит нам большое богатство, дело это опасное. Как только книга вроде этой всплывет на рынке, ее продавец приобретет столь же дурную репутацию, что и ее владелец. Не говоря уж о тех, кто приложил руку к ее созданию.
– А ты уверена, что нам нужно с ней расставаться? – спрашиваю я задумчиво.
– Разумеется!.. Ну, если бы мы уже жили богато, я бы, конечно, хранила ее у себя под подушкой, ведь, имея такую книгу в спальне, я сделалась бы самой желанной куртизанкой на свете! – Она смеется. – Но нам еще далеко до богатства, Бучино, и если мы найдем подходящего покупателя, то эта книжка принесет нам маленькое состояние.
– А после того, как мы продадим ее, что будет? Весть о ней разнесется как пожар. Пусть даже оригинальные доски утрачены – в этом городе столько печатников, что вскоре со станков будут выходить дурные копии, как это было в Риме. В конце концов, ниточка приведет к нам. Так всегда бывает.
И если добрая слава приносит деньги, то дурная известность таит опасность.
– Ну, сейчас я бы предпочла даже такую известность полной безвестности!
– Пожалуй, так, но что станет с остальными? Джулио в безопасности, он в Мантуе. Маркантонио полумертв и доживает свой век в Болонье, а вот Аретино твердо вознамерился попасть в милость к здешним правителям. И если в эту щекотливую пору его имя появится на обложке самых непристойных на свете сонетов, он отнюдь не приобретет благосклонности тех, кто издает законы и распределяет милости.
Фьямметта пожимает плечами:
– Все давно знают, что он их написал. Он и так распутник, чем и знаменит.
– Пусть так. Но даже он не гадит в гостиных своих покровителей. Подумай об этом, Фьямметта. Венеция куда больше Рима заботится о внешнем благочестии. Здесь больше правил поведения, уставы монастырей строже, а дож – такой праведник, что собственную дочь отошлет домой, если она наденет чересчур роскошное платье. Как только все это всплывет, Аретино может сколько угодно твердить, что его стихи призваны лишь бичевать пороки Рима, но дело-то в том, что от этой книжки у всех мужчин, в каком бы городе они ни жили, встанет помимо воли. Оглянуться не успеешь, как все правители уже будут изнывать от похоти, но ради общественного блага им придется подавлять ее. И тогда – конец всем надеждам Аретино на знатных покровителей.
Некоторое время она молчит.
– Мы ничем ему не обязаны. И ты не хуже меня знаешь, что это он подослал к нам ту лодку с хамами.
– Да, – соглашаюсь я. – Хотя мне не кажется, что этим он хотел погубить тебя. Скорее, подтолкнуть тебя к нему.
– Потому что он привык побеждать! Ему всегда нравились победы.
– Ну и что? Теперь ты решила посмотреть, как он примет поражение?
– Я… да… нет… – Она нарочито вздыхает. – Ох… я не знаю. – Я слишком долго наблюдал, как она разыгрывает находчивую шлюху, и порой забываю о том, что ведь она по-прежнему молодая женщина. Она хмурится и снова вздыхает. – Он нехорошо со мной обошелся, Бучино. Разве ты сам никогда не злился на кого-нибудь, кто оскорбил тебя?
– Злился, до белого каления, – подтверждаю я, и вдруг передо мной возникает самодовольная физиономия одного человека, который знакомит меня с печальной молодой девушкой. Боже, как я давно не вспоминал о нем! И сейчас не стану. – Но если бы те, кто меня когда-то оскорбил, явились сейчас ко мне с набитым кошельком, я бы не дал обиде ослепить меня. Я просто хочу сказать, что, памятуя о связях и влиянии Аретино, нам куда выгоднее иметь его в друзьях, нежели во врагах.
Она лишь криво усмехнулась, услышав от меня то, что сама прежде повторяла не раз.
– Да, понимаю… Куртизанка должна прежде всего заботиться о выгоде, а уж потом о своих чувствах! О, сколько раз мать вбивала мне в голову эту мысль! Ах, Бучино, да я могла бы целую книгу написать о своем занятии – и о преимуществах, и о потерях. Порой быть куртизанкой так же трудно, как быть мужчиной.
– Знаю, – говорю я. – Я так долго прожил рядом с тобой, что прекрасно это понимаю.
– Что ж… – Ее голос теперь так тверд, словно она собралась произнести речь публично. – Все равно это лучше, чем все остальные занятия, какие тебе или мне могли бы предложить в жизни. Так! К какому же выводу мы приходим? Нажить врага в лице Аретино нам не по карману. А значит, продать книгу нам тоже не по карману. Иными словами, теперь мы обладаем драгоценным предметом, обладать которым нам не по карману, потому что мы по-прежнему бедны, как монахини доминиканского ордена. Вернее, как те немногие из них, кто все еще соблюдает устав.
Я гляжу на нее и думаю о том, до чего она хороша в гневе, а еще о том, что о людях лучше всего судить по тому, как они переживают лишения, а не успех. Клянусь, я бы скорее согласился жить с ней в бедности, нежели с кем-нибудь другим в богатстве. Впрочем, я бы предпочел, чтобы передо мной не стоял такой выбор.
– А что, если мы не будем стремиться нажить врага в лице Аретино, сохраним при себе книгу, забудем о лодке, но при этом сделаемся богаты?
Она устремляет на меня пронзительный взгляд:
– Рассказывай.
В итоге я отправляюсь один. Ее приходится некоторое время уговаривать и объяснять ей, что так будет лучше. Мы оба знаем, что она прекрасно справилась бы с ролью, однако ей еще предстоит сыграть ее в случае, если сейчас все пройдет удачно, а если вспыхнет вражда – что ж, пусть лучше она останется между ним и мною.
Я тщательно готовлюсь к встрече – моюсь лавандовой водой, надеваю новый дублет и новые чулки, чтобы выглядеть скорее ровней, нежели просителем. Плотно пообедав, чтобы у меня не бурчало в животе от голода, нанимаю лодку и оплачиваю лодочнику ожидание, чтобы Аретино, вздумай он выглянуть в окно, не решил, что мой приход – это шаг крайнего отчаяния. Кроме того, хотя вода внушает мне страх, я, по крайней мере, не приду к нему с трясущимися ногами, а они у меня почти всегда трясутся после слишком быстрой или чересчур долгой ходьбы.
Сегодня очень солнечно; утро; под лучами нежного весеннего солнца вода в Большом канале мерцает, и фасад Кад'Оро светится ультрамарином и золотом словно вход в рай; в то, что там – рай, можно и в самом деле поверить при виде многочисленных глазеющих на это здание иноземцев и паломников, которые покачиваются в набитых людьми лодочках, остановившихся посреди канала. Дом Аретино, который, как я уже знаю, он снимает у некоего епископа Боллани, стоит на той же стороне канала, к востоку, ближе к суматохе Риальто. Это очень даже неплохой адрес – за него моя госпожа отдала бы невинность, будь у нее еще одна в запасе. Но здесь зевак не видно, канал и без того запружен лодками с голосистыми торговцами, пробирающимися к берегу, везущими овощи и мясо на рынки.
Сам дом, при своих внушительных размерах, кажется обветшалым: наружная отделка подпорчена соленой водой и ветром, а от портала, выходящего в переулок, становится не по себе: он больше походит на вход в тюрьму, а не в жилой дом.
Лодочник расчищает себе путь к плавучей пристани, переругиваясь с теми, кто преграждает ему дорогу или царапает крашеные борта его гондолы. Вода в канале волнуется так сильно, что зазор между краем лодки и молом только расширяется, а ноги у меня слишком короткие, чтобы я мог сам его перепрыгнуть. Лодочник дает мне крепкого пинка, и я лечу головой вперед на доски причала, напутствуемый заливистым смехом всех, кто видел мой прыжок. Поднявшись на ноги, я задираю голову кверху и гляжу на балкон, но там никого нет, значит, никто в доме не стал очевидцем моего унижения. Я представляю себя стоящим на этом балконе. Боже, что за вид оттуда, наверное, открывается. Венеция – у твоих ног, словно и тебе досталась часть чуда, каковым является этот город.
Я поднимаюсь к двери и вхожу. Каменная лестница, ведущая от входа наверх, тоже изрядно обветшала, и я улавливаю наряду с вонью гниющей воды запах мочи. Выходит, даже богачи порой возвращаются домой свински пьяными.
Когда я огибаю угол и оказываюсь на верхнем уровне, открывается еще более красивый вид. На залитую солнцем площадку мне навстречу выходит пригожая молодая женщина с полными щеками и еще более полными грудями. Я вижу, как у нее округляются глаза, когда она замечает мою наружность и рост. Поднимаясь из мрака, я, наверное, больше всего похож на злого духа, который явился, чтобы высосать юность и добродетель из ее сосцов. Подумать только! Стоило первому признаку богатства мелькнуть передо мной, и я уже во власти искушения. Помня, какой славой пользуется Аретино, можно не сомневаться, что если вкус юности я еще смогу ощутить, то о добродетели лучше сразу позабыть.
– Милая госпожа, – говорю я, кланяясь, – это всегда всех смешит, потому что для поклона ноги у меня слишком коротки. – Прошу вас, не пугайтесь. Я – один из малых созданий Господа, но полон Его благодати и, как вы видите, безупречно сложен. Ну, почти безупречно. Я пришел повидать вашего хозяина.
Некоторое время она пытается справиться со смехом.
– О! Как вас представить?
– Я карлик римской куртизанки.
Она снова хихикает, а потом исчезает в коридоре. Я гляжу ей вслед. Это домашнее сокровище, пожалуй, скорее источник утешения, нежели вдохновения.
Он сам выходит мне навстречу. На нем домашний наряд – рубашка наполовину выпущена, борода и волосы в беспорядке, левая рука в чернильных пятнах. Он без камзола, и я впервые могу хорошенько рассмотреть его правую руку, неуклюже повисшую вдоль тела.
– Мой милый проказник! – Он небрежно тычет кулаком мне в грудь. Мы же с ним закадычные приятели или, во всяком случае, разыгрываем друг перед другом эту роль. – Какая приятная неожиданность! Я тут занят сочинительством, но ради тебя оторвусь от этого занятия. Особенно если ты принес мне весточку от твоей насмешливой госпожи. Входи же.
Я следую за ним в портего– большой зал, который во всех венецианских палаццо служит одновременно главным проходом к пьяно-нобиле [10]10
Бельэтаж (ит.).
[Закрыть]и тянется от задней части дома к фасадной, выходящей на канал. За свою многотрудную жизнь я научился обуздывать зависть, ибо это самый неблагодарный из всех смертных грехов, за исключением разве что лени. Однако теперь я буквально исхожу от зависти желчью, она заливает меня, а когда я силюсь справиться с ней, то чувствую себя обессилевшим и больным. И дело не в том, что этот зал богато обставлен и украшен. Напротив. Обстановка скромна: пара потертых гобеленов, щиты с гербами и оружием, несколько сундуков и два проржавевших настенных канделябра. Все старомодное, все ветхое. Но свет… им озарена вся комната, огромные золотые волны света переливаются через окна, обращенные к каналу, омывая стены и потолок и отражаясь от мозаичного пола терраццо, выложенного тысячами крошечных кусочков полированного мрамора. Мы так долго жили в преисподней темного камня и сырости, что теперь я чувствую себя водяной крысой, случайно выбравшейся на солнышко. Я вдыхаю воздух всей грудью, чтобы вобрать в себя это чудо без остатка. О, если мы когда-нибудь поселимся в доме, подобном этому, клянусь, я больше никогда не буду ворчать.
– Тебе нравится? Никакой Рим с этим не сравнится, а? Только дары Божьи – простор, солнечный свет и камень. И немного человеческой изобретательности в помощь всему этому. Венеция, мой друг! Рай на земле. Как мы могли раньше жить в других местах? Боюсь, сейчас слишком рано обедать, хотя сразу скажу, что к более позднему часу у меня припасена хорошая рыба. А сейчас я предложу тебе фрукты и вино. Анфрозина! – зычно зовет он и, не дожидаясь ответа, продолжает: – Принеси сюда корзинку с зимними ягодами, что прислал нам из деревни граф Манфредо. И бутылку вина от синьора Джироламо… – В дверях показывается служанка. Она по-прежнему никак не может оторвать от меня глаз. – И не забудь чистые хрустальные бокалы. Ибо мой гость, как говаривал Платон о Сократе, толстый коротышка, но очень мудрый человек.
Анфрозина, которой известно о Сократе и Платоне ровно столько же, сколько обо мне, лишь хихикает и убегает.
– Бучино, ты пришел как нельзя более кстати. На материке нуждаются в достойном сочинении о крушении Рима. Если оно обретет множество читателей, то император устыдится своего поведения, а Папа наконец обратится к благочестию, ибо они – один упрямей другого. Потому-то сейчас я собираю истории, которые лягут в основу моего горестного полотна. Я намереваюсь в ярких красках воссоздать это грандиозное пиршество смерти, где, наряду с простыми римлянами, худшее претерпели курия, священники и монахини. – Он ухмыляется, повторяя мои слова. – Знаешь что? Если ты еще раз услышишь, что Пьетро Аретино рассказывает неправду, ты сам напомнишь клеветникам, что я не изменил ни слова. Итак – позволь, я вытяну кое-какие нити воспоминаний из твоей большущей головы. Какова, скажи мне, была роль Фьямметты в тех событиях? Ведь, как я понял по ее лицу, ей выпал необычный жребий.
Куртизанка, пригласившая в свой дом захватчиков, а потом лишившаяся волос и даже части былой отваги по вине гарпий-еретичек. Об этом он, пожалуй, и сам мог бы догадаться, хотя в его устах такая история прозвучала бы еще более отталкивающе.
– Не мне рассказывать о том, что с ней случилось. Если хочешь, расспроси ее саму.
– А! Со мной она не станет разговаривать. Она все еще сердится на меня. О, я знаю женский гнев – это раскаленные камни из жерла вулкана, они сыплются и сыплются, сохраняя свой жар. Поговори с ней, Бучино! Тебя она послушает. Лучше положить конец этому давнему раздору. Теперь мы здесь все – изгнанники, а в Венеции хоть и достаточно красивых женщин, но мало кто из них может потягаться с ней по части дарований и остроумия. Поверь мне, это город, созданный для роскошной жизни, свободы, чести, процветания…
– Я слышал, о том же ты трубишь на каждом перекрестке. Надеюсь, все это гражданское словоблудие приносит тебе пристойный доход?
– Ха! Пока – нет. Впрочем, я рассчитываю на то, что дож обратит на меня благосклонное внимание. Он очень любит, чтобы его город восхваляли печатным словом.
Прелестная Анфрозина приносит фрукты и вино и изящными движениями расставляет угощение на столе. Наградой ей служит небрежный шлепок по заду. Глядя ей вослед, я вдруг ловлю себя на мысли, что ее любовник должен быстро пресытиться ею. Впрочем, все равно было бы неплохо оказаться ненадолго на его месте. Я гоню прочь мысли о ней, потому что не годится мешать дело с потехой.
Аретино протягивает мне корзину:
– Погляди, как нежно заботятся обо мне друзья. Присылают из сельских угодий корзинки с первым урожаем. Лучшие вина. Меня любят больше, чем я того заслуживаю.
– А может быть, просто боятся?
– Нет! Ведь теперь Аретино – человек мирный, набожный и склонный к похвалам. Во всяком случае, на время я стал таким. – Тут он ухмыляется.
Я делаю глубокий вдох.
– Значит, в Венеции больше не появятся стихи про дырки да палки, про прелатов, занимающихся содомским грехом с куртизанками? Мы уже не прочтем о том, что можно заласкать друг дружку до смерти, смеясь над той ерундою, что внушал Еве и Адаму змий? «Ведь, конечно, кабы они не съели, эти робкие воры, запретный плод, никого бы стыд не терзал в постели!»
Аретино смотрит на меня в изумлении:
– Бучино! Да у тебя память лучше моей. Я и не знал, что тебе так по вкусу моя поэзия, что ты наизусть приводишь мои стихи!
– Ну, в каком-то смысле и это – тоже моя работа.
– Пожалуй. Как ты знаешь, я сам высокого мнения об этих стихах и когда-нибудь, возможно, вновь обращусь к ним. Но сейчас я пишу сочинения совсем иного рода – я уделяю все свое внимание гражданским и духовным вопросам.
– Верно. Значит, тебе ничего не известно о лодке с пьяными крикунами, которая появилась под нашими окнами две ночи назад.
Он на миг умолкает.
– Гм! У твоей госпожи появились поклонники?
Я оставляю его вопрос без ответа.
– Да, это верно, я расхваливал ее достоинства перед молодежью, которая ценит женскую красоту. Но это только оттого, что сам соскучился по ней.
Я по-прежнему храню молчание.
– Ну, так как она поживает? Я хочу сказать – не приключилось никакой беды? Надеюсь, ты не из-за этого ко мне пришел. Я не желаю ей зла, Бучино. И кому, как не тебе, это знать!
Его вызывающее поведение отчасти помогает мне понять, что за этим последует.
– На самом деле, – говорю я, – я пришел затем, чтобы обсудить с тобой одно важное дело.
– А-а, дело. – Он тянется к бутылке и наливает мне вина. Оно светлое, и в пузырьках играет солнечный свет, пляшущий по стенам. – Я слушаю.
– Мне в руки кое-что попало. Это произведение искусства немалой ценности. Экземпляр «Позиций» Джулио Романо. – Я снова умолкаю. – Там оригинальные гравюры…
– Чьи? Маркантонио?
– Да. – Теперь я слушаю себя с удовольствием. – С приложением «Развратных сонетов».
– Но каким образом? Это невозможно. Доски Маркантонио были уничтожены задолго до того, как я начал писать их.
– Каким образом, не скажу, – отвечаю я, – потому что, честно говоря, и сам этого не знаю. Мне известно лишь то, что они оказались у меня в руках.
– Где ты их раздобыл?
Я беру еще пригоршню ягод. Они немного терпкие на вкус, но сейчас только начало года, они не успели созреть.
– Скажу лишь, что это произошло в один из последних безумных дней в Риме. Когда множество людей обратилось в бегство.
– Асканио, – бормочет он. – Ну конечно, этот жалкий говнюк!
– Если тебя это утешит, могу сообщить, что он покинул Рим без этой книжки, которая могла бы озолотить его.
Он впивается в меня взглядом:
– Где она? Могу я посмотреть?
– О, я не стал брать ее с собой. Ее плотское содержание способно оскорбить улицы сего непорочного города.
Аретино фыркает:
– Понятно. Ну и чего ты хочешь от меня, Бучино?
– Я подумал, а не заняться ли нам с тобой вместе издательским делом? С твоими-то связями… Мы бы отпечатали хорошие копии и стали бы их продавать. Нажили бы приличное состояние.
– Да, – бормочет он. – Ты бы нажил состояние, а я – опалу.
– Вот как! Что ж, пожалуй, тогда нам лучше поискать богатого коллекционера. Мы сейчас несколько стеснены в средствах, а выгодные предложения, скорее всего, не замедлят поступить.
– А-а! Шантажировать меня! – Он судорожно отпивает из бокала, не сводя с меня глаз. – Должен признаться, я разочарован. Я был о тебе более высокого мнения.
– Всему, что я знаю, я научился у человека, куда более одаренного, чем я сам. У великого писателя, который зарабатывал на жизнь тем, что сеял злословие. Или принимал деньги за молчание.
На сей раз он смеется.
– Черт возьми, Бучино, ты мне даже нравишься! Приноси свои гравюры, приводи сюда свою госпожу, и заживем под моей крышей! Мы будем вместе править Венецией!
Теперь мой черед хранить молчание.
Аретино вздыхает:
– Увы, я все равно не смог бы вас содержать: у меня нет денег! Вот в чем ваш главный просчет. Это… Это все, – он указывает на стол, на стены и обстановку, – это все – лишь подарки моих щедрых друзей.
– Мне не нужны деньги, – возражаю я.
– Не нужны? А что же тогда тебе нужно?
– Я хочу, чтобы ты нашел ей покровителя. Человека богатого, с положением в обществе. Такого, кто ценит красоту и ум и кто будет хорошо с ней обходиться.
Он откидывается на спинку стула.
– Знаешь, мне кажется, даже к лучшему, что мы с ней рассорились много лет назад. Иначе мы с тобой соперничали бы из-за нее, а я бы все равно ее утратил. Бедная Фьямметта! В самом деле было очень тяжко?
– Ты представить себе не можешь, – отвечаю я.
– А вот здесь ты не совсем прав. Был однажды миг в одном римском переулке, когда мне померещился топот всадника смерти в шагах подосланного убийцы, который изувечил мне правую руку. Я стоял там и наблюдал, как человек, у которого душа была больше, чем у каждого из нас, бился головой об стену, чтобы унять мучительную боль в ампутированной ноге, которая утягивала его в царство смерти. Я рыдал, как дитя, когда его не стало, потому что он был мне одним из самых дорогих друзей. – Аретино трясет головой. – Я не люблю страдания, Бучино. Я слишком люблю удовольствия. Порой мне кажется, во мне даже есть что-то женское. Потому-то я так люблю общество женщин. Это меня когда-нибудь погубит. Но я буду жить на бегу, и тогда смерть не скоро меня нагонит. Итак, от меня требуется найти ей хорошего покровителя. Это все?
– Нет. Еще ты сделаешь так, чтобы ее имя оказалось в «Реестре куртизанок». Я составлю запись, а ты попросишь кого-нибудь из своих знатных друзей поместить ее в реестр.
– Нет, – говорит он твердо, – этого я делать не стану.
Мгновенье я сам не знаю, что делать. Потом начинаю слезать со стула.
– Тогда я отнесу книгу в другое место.
– Эй! Погоди! Раз уж ты заявляешь, что учился у отменного учителя, тогда не торопись. Когда заключают сделку, обе стороны обычно идут друг другу навстречу. Сядь-ка.
Я снова сажусь.
– Прекрасно. Я найду способ поместить туда заметку. Но слова там будут не твои. Я сам напишу.
Я с удивлением на него смотрю:
– А откуда мне знать, что ты ее не обманешь?
– Оттуда, – говорит он. – Потому что, Бучино, потому что даже когда я преувеличиваю, то говорю правду. Особенно о женщинах. Как тебе хорошо известно.
Я снова встаю.
– А откуда мне знать, что ты тоже сдержишь слово, и когда она наконец заживет припеваючи, то на следующее же утро по всей Венеции не начнут ходить экземпляры «Позиций» с моим именем?
– Оттуда. Если ты не предашь ее, я не предам тебя. Как тебе хорошо известно.