Текст книги "Шереметевы. Покровители искусств"
Автор книги: Сара Блейк
Жанры:
Историческая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Глава 9
Первая писательница России
Наталья Шереметева вышла замуж юной девушкой и по большой любви. Однако жизнь ее сложилась трагически. Спустя много лет княгиня Долгорукая, находясь уже в монашеском чине, по просьбе внука описала свой жизненный путь в «Своеручных записках»: «… за двадцать шесть дней благополучных, или сказать радошных, сорок лет по сей день стражду…». Эти записки стали одним из первых произведений, написанных женщиной в России.
Д. Мирский отзывался об этой книге: «Главная прелесть, помимо нравственной высоты автора, – в совершенной простоте и непритязательной искренности рассказа и в великолепном чистейшем русском языке, каким могла писать только дворянка, жившая до эпохи школьных учителей».
И действительно, Наталья получила домашнее образование – ее гувернанткой была шведка Мария Штрауден, которая обучила ее, кроме тех нехитрых предметов, которые полагалось знать образованной дворянской девушке – музыка, танцы, французский, основы чтения и письма – латыни и греческому, ботанике, рисованию, а кроме того, научила ее любить литературу.
В четырнадцать лет Наталья осталась сиротой, а уже через год, в пятнадцать лет, еще и не помышляя о замужестве, она стала невестой князя Ивана Долгорукого.
Наталья любила уединение, много рисовала, читала, сочиняла стихи и песни. Многие сватались к ней, заглядываясь на хорошенькое лицо молодой графини или на ее богатое приданое, но потом отступали. Она была слишком серьезной, слишком не похожей на других девушек – подолгу гуляла одна, стояла у реки, перебирала лечебные травы, что-то шепча про себя.
Не дело это – для благородной барышни, – шептались искатели ее руки. – Да в себе ли вообще молодая графиня?
Князь Иван Долгорукий был ее полной противоположностью. В то время состоявший при императоре молодой человек двадцати лет от роду был повесой, которого интересовали лишь вино и хорошенькие танцовщицы, вел разгульную и рассеянную жизнь и о женитьбе не задумывался вовсе – до тех пор, пока император не вынужден был жениться на его сестре.
Петр II, который был его хорошим приятелем и часто проводил с ним свободное время, проснувшись как-то утром и едва сумев открыть глаза от жесточайшей головной боли, обнаружил в своей постели сестру Ивана Долгорукого, Екатерину. Память о вчерашнем вечере терялась в хмельном тумане, но ему было очевидно – теперь он обязан жениться на девушке, на которую он прежде и внимания не обращал.
Вскоре выяснилось, что это было сговором братьев и дяди Екатерины, которые таким экстравагантным способом хотели выдать ее замуж за императора, но выхода у Петра уже не было.
Иван, узнав о коварстве своих родственников, хотел вообще уйти из семьи.
С ними-то я должен теперь сидеть за одним столом, гадюку-сестру целовать при встрече! Ну, нет, не бывать этому! – кричал он.
Оставь, – сказал ему император. – Сделанного не воротишь, свадьба уже назначена. А давай-ка лучше и тебе подыщем невесту, чтобы нам двоим сыграть свадьбу в один день.
Иван задумался. Жениться ему не хотелось, но он чувствовал себя обязанным поддержать друга. Да и жену искать рано или поздно ему все-таки придется.
Что же, – сказал он, – я слышал, у Ягужинского дочь на выданье и, говорят, красавица, поедем к нему.
И в компании приятелей отправился в дом прокурора. Но сватовство закончилось пьяной дракой, и Долгорукий уехал ни с чем.
А и не горюй, – сказал ему император. – Мало ли у нас при дворе невест? Да вот хоть сестра Шереметева, я слышал, – прехорошенькая девица. Ей пятнадцать, она еще не выезжает, однако многие сватаются. Поезжай, взгляни на нее, если она и правда так хороша, как говорят, женись на ней. И приданое у нее такое, что в жизни не пожалеешь о своей женитьбе.
Долгорукий поехал к Шереметеву. Петр Борисович был обескуражен – но и рад безмерно. О лучшем женихе для сестры и мечтать не приходилось, однако, как уговорить ее?! Она ведь столько раз говорила, что не хочет замуж, что ей больше по душе одиночество.
Тем не менее, он велел позвать Наталью и представил ей Ивана как претендента на ее руку.
Смущенно улыбнувшись, девушка опустила глаза и покраснела, заметив свои перепачканные краской руки и простое домашнее платье. Князь же был хорош собой, галантен и обходителен – точно сошел со страниц романа. Быть может, это о нем мечтала она, прогуливаясь у реки?
А князь, глядя в ее ясные глаза, понял, что ради нее он готов оставить все на свете, забыть про свою полную развлечений прежнюю жизнь – лишь бы сейчас не отказала молодая графиня.
Повинуясь внезапному порыву, граф Петр Борисович вышел из комнаты, оставив молодых людей наедине. А когда вышла из комнаты Наталья, по раскрасневшимся щекам ее он понял – дело сговорено.
Без памяти влюбленный князь действительно забыл ради молодой невесты обо всех своих прошлых увлечениях.
Но молодым недолго суждено было наслаждаться своим счастьем. Вскоре скончался, заразившись оспой, император, и над Долгоруким нависла угроза опалы.
На престол пригласили герцогиню Курляндскую Анну Иоанновну, ограничив ее самодержавные права определенными «кондициями». Анна Иоанновна приняла все условия, но, едва взойдя на трон, публично отреклась от этих «кондиций» и начала преследование своих противников.
Наталья была далека от политики и не верила, что ее возлюбленного коснется несчастье.
«…Мне казалось, – писала она, – что не можно человека без суда обвинить и подвергнуть гневу или отнять честь или имение. Однако после уже узнала, что при несчастливом случае и правда не помогает.»
Еще до свадьбы стало очевидно, что вскоре последует опала.
Наталья, – говорил ей брат, – не ходи за него. Умер император, теперь-то настанут для Ивана твоего черные дни. Как есть, все потеряет – и как же ты при нем будешь? К тебе многие сватались, пойдешь за другого.
Нет, – ответила девушка с той твердостью, которую никто в ней и не подозревал. – Когда он был богат и весел, значит, я отдала ему свое сердце, а теперь, когда грозит ему беда, я от него отвернусь? И так, ты думаешь, могу я поступить? Сегодня любить одного, завтра – другого, как будто кто-то может заменить мне Ивана, как будто кто-то способен сравниться с ним! Буду я с ним и в горе, и в радости, что бы ни уготовила нам судьба, не разлучусь с ним.
Сыграли свадьбу, о которой Наталья Борисовна написала в своих воспоминаниях: «… Брат тогда был болен большой, а меньшой, который меня очень любил, жил в другом доме по той причине, что он тогда не лежал еще оспою, а большой брат был оспою болен. Ближние сродники все отступились, бабка родная умерла, и так я осталась без призрения. Сам Бог меня выдавал замуж, а больше никто. После обручения все ево сродники меня дарили очень богатыми дарами, бриллиантовыми серьгами, часами, табакерками. Мои б руки не могли б всево забрать, когда б мне не помогали принимать наши. Персни были, которыми обручались, ево в двенадцать тысяч, а мои – в шесть тысяч. И мой брат жениха дарил: шесть пуд серебра, старинные великие кубки и фляши золоченые…».
Но вскоре Долгорукие получили приказ выехать из Москвы в «дальние деревни» – в Сибирь, в село Березов, где провел свои последние годы и незадолго до этого умер враг Долгоруких – Александр Данилович Меншиков. Вместе с ними были высланы и родители Долгорукого, и его сестра Екатерина, которая не так давно родила от императора мертвого сына.
Никто из родных не приехал проститься с Натальей – братья боялись вслед за Долгорукими попасть в опалу, и Наталья была глубоко огорчена этим предательством самых близких ей людей. Но рядом с ней был ее возлюбленный, и она без страха смотрела в будущее, зная, что, где бы они ни оказались, главное, они будут там вместе. А, кроме того, в ссылку вместе с юной Натальей поехала Мария Штрауден, шведка, долгое время бывшая ее гувернанткой и компаньонкой.
В дороге Наталья обнаружила, что беременна, но лишь опечалилась. Она не знала, что ждет их на месте и какая судьбы уготована ее ребенку. Да и выживет ли он после всех тягот путешествия, после тряски, холода и сырости?
Что же, – сказала она, – на все воля Божья. Если будет Он милостив к нам, будем жить втроем. А главное, что мы вместе.
Но в Березове выяснилось, что не только муж будет поддерживать и оберегать Наталью. Сначала их поселили в бараке неподалеку от монастыря, но затем комендант крепости, который проникся судьбой своих знатных арестантов, помог им перебраться в дом. Наталья подружилась с его женой, и они часто коротали вечера вместе.
В ссылке Наталье пришлось пробыть более десяти лет. Мужа своего она обожала: «…Я все в нем имела: и милостливого мужа, и отца, и учителя, и спасателя о спасении моем. Я сама себя тем утешаю, что вспоминаю благородные его поступки. Тогда, кажется, и солнце не светило, когда его рядом не было», – так писала. она о своей жизни с Иваном Долгоруким.
Весной 1731 года родился их первый сын, князь Михаил Иванович, а в 1739 году Наталья была беременна вторым ребенком.
В это время к сестре князя посватался поручик Овцын, и Екатерина ответила взаимностью обаятельному и веселому мужчине.
Но случилось так, что счастью Екатерины и ее жениха позавидовал поручик Тишин, тоже добивающийся внимания сестры князя Долгорукого и получивший от нее отказ. Прилюдно обозвав Екатерину и припомнив ее ребенка от императора, он спровоцировал князя на драку. Вспыльчивый Иван Долгорукий не мог не вступиться за честь сестры, и эта драка стала поводом для нового ареста. А там вспомнили и неосторожные слова князя, сказанные им во хмелю, об императрице.
Новый комендант посадил Ивана на хлеб и воду, в темную яму острога, а вскоре отправили в Новгород, где снова началось следствие по делу 1730 года, когда Долгорукие и Голицыны хотели лишить императрицу прав самодержавно править страной. И вскоре князя Ивана Долгорукого и его троих братьев казнили, а Наталью вместе с новорожденным ребенком посадили в острог, где еще недавно сидел ее муж. Старший ребенок остался практически беспризорным, спал в хлеву, предоставленный самому себе, и только женщины из поселка жалели и подкармливали его, да и то с опаской – а ну как и их семьи попадут в острог за помощь сыну опального князя?
Княгиня была уже близка к помешательству, когда в те края случайно занесло французского ученого-астронома Делиля, который – так же случайно – услышал французскую речь старшего сына Натальи. Узнав, что мальчик – сын опального князя, а мать его с новорожденным братом находится в тюрьме, Делиль немедленно начал действовать. Ворвавшись к коменданту крепости, он потребовал немедленно освободить несчастную женщину, грозя самыми страшными карами, какие только мог придумать, и обещая, что об этом самоуправстве узнает весь свет.
Испугавшись, комендант распорядился выпустить Наталью Борисовну из тюрьмы, а Делиль, ни на минуту не оставляя ее одну, спас ее от помешательства и голодной смерти, а кроме того, подсказал написать в Петербург прошение о позволении вернуться в Центральную Россию вместе с детьми.
В начале 1740 года ей позволено было вернуться. После смерти Анны Иоанновны на престол вступила дочь Петра I – Елизавета Петровна, которая вернула княгине Долгорукой часть имений, конфискованных в 1730 году. Но Наталья не желала жить ни в Москве, ни в Петербурге. Удалившись в свое деревенский дом, она дождалась, пока старший ее сын, Михаил, достиг совершеннолетия, и ушла в монастырь, приняв в постриге имя Нектарии. Вместе с ней жил и ее младший сын Дмитрий, который был тяжело болен. Неизвестно, явилось ли помутнение рассудка следствием тяжести первых недель его жизни или причина была в другом, но только он сошел с ума от несчастной юношеской любви и скончался в полном затмении разума в Флоровском монастыре в Киеве.
Мать пережила его лишь на два года. Она трудилась, не покладая рук, ухаживала за больными, благоустраивала монастырские могилы, вышивала и именно там, в монастыре, написала свою книгу.
Ее судьба вдохновляла поэтов и романистов еще долгие годы. Поэт-романтик И. И. Козлов писал о ней:
Я вспомнил ночь, когда, томимый
Тоской, ничем не отразимой,
В Печерской лавре я сидел
Над той спокойною могилой,
Надеждам страшной, сердцу милой,
В которой прах священный тлел;
Она душе была порукой
Неверной радости земной, —
И тень Натальи Долгорукой
Во тьме носилась надо мной.
Глава 10
Театр графа Шереметева
Брат ее, граф Петр Борисович Шереметев, в то время вновь увлекся театром. Он по-прежнему любил театр, но ставить домашние спектакли он больше не мог – каждый раз он вспоминал свою покойную дочь, которая так любила появляться на сцене в легком платье Волшебницы из пьесы «Зенеида». Однако граф организовал в своей усадьбе театр, где играли его крепостные люди.
Крепостные театры в то время только входили в моду, и отношение к ним было неоднозначное. Кто-то считал это удачной выдумкой, кто-то – очередным глупым барским капризом.
«Часто смеялись и смеются и ныне над этими полубарскими затеями. Они имели и свою хорошую сторону. Эти затеи прививали дворне некоторое просвещение, по крайней мере, грамотность; если не любовь к искусствам, то, по крайней мере, ознакомление с ними. Это все-таки развивало в простолюдинах человеческие понятия и чувства, смягчало нравы и выводило дворовых людей на Божий свет. От этого скоморошества должны были неминуемо западать в них некоторые благие семена. Эти полубарские затеи могли иметь и на помещиков благодетельное влияние: музыка, театральное представление отвлекали их отчасти от псовой охоты, карт и попоек», – писал о крепостных театрах Вяземский.
В конце концов у Шереметевых появилось несколько крепостных театров, которые занимали довольно видное место в театральной жизни России того времени. В подмосковной усадьбе Кусково располагалось три сцены – Старый, или Закрытый, театр, а также Новый театр и Воздушный театр. Был у Шереметевых театр и в Москве на Никольской улице, и на Воздвиженке, и театр-дворец в Останкино, сохранившийся до наших дней.
Но первая театральная труппа Шереметева возникла в 1778 году и состояла по преимуществу из специально отобранных и выученных молодых девушек и юношей из дворовых. Его сын и наследник граф Николай Петрович позже писал: «…Представился покойному отцу моему случай завести начально маленький театр. Избраны были из служащих в доме способнейшие люди, приучены театральным действиям и играны сперва небольшие пиесы».
Петр Шереметев устроил театральные залы в Кусково и в своем московском доме, где ставились оперные и балетные спектакли. Основательно подходя ко всякому делу, Шереметев приглашал для своих актеров иностранных учителей, которые обучали крепостных музыке, танцам и пению. Декорации рисовали тоже крепостные – в семье Аргуновых было много талантливых художников.
Один из крепостных графов Шереметевых, Иван Андреевич Батов, проявил талант к изготовлению музыкальных инструментов, и с тех пор скрипки, альты, виолончели, гитары в Шереметевском театре тоже были собственные. Причем созданные им инструменты были настолько удивительны и хороши по своим качествам, что не только служили Шереметевским музыкантам, но и шли на продажу. Одну из созданных им скрипок преподнесли самому императору Александру I, который был поражен, узнав, кто создатель этого чудесного инструмента.
Либретто нередко сочинял Василий Григорьевич Вороблевский, сын управителя Вощажниковской вотчины, который получил очень хорошее образование, знал несколько иностранных языков и легко мог перевести пьесы с французского или итальянского.
Композитором и регентом хора графа Петра Борисовича был Степан Аникиевич Дегтярев, сын крепостного крестьянина Борисовской вотчины, который благодаря графу тоже получил хорошее общее и музыкальное образование, брал частные уроки музыки у композитора Сарти, ездил с ним в Италию и впоследствии стал одним из крупнейших композиторов своего времени.
Шереметев очень заботился обо всем, что касалось театра, в том числе декорациях, костюмах, обстановке. Он заказал десять театральных занавесов для различных спектаклей, двести живописных задников и пятьсот кулис, написанных красками на холсту, а сверху были облака, подвешенные на блоках так, что их можно было поднимать и опускать. С помощью новейшего оборудования на сцене можно было изобразить любое время суток, пожар и даже грозу. Для создания эффекта освещенного молниями неба граф заказал во Франции специальную театральную машину.
«Высылаю вам грозу на транспаранте с изменением цвета неба. Она должна внушать несказанный ужас, как приводящая в движение все стихии», – писал графу его парижский корреспондент.
Отдельного внимания заслуживают костюмы, заказанные графом Шереметевым для своих актеров. У Шереметева была коллекция книг с цветными эскизами театральных костюмов, а если среди них не находилось того, что устраивало графа – он делал специальный заказ французским живописцам и костюмерам, и затем театральный костюм создавался по французским образцам. Франция была законодательницей мод в этой области.
Конечно, в одежде крепостных актеров было много условностей – никто не требовал исторической точности. Даже если актер изображал крестьянина, зрители не хотели видеть на сцене домотканые холщевые рубахи и лапти, поэтому вся одежда шилась по последнему слову французской моды. Пастухи и пастушки, дворовые люди, торговцы в Шереметевском театре походили скорее на придворных или, в крайнем случае, дворцовых слуг. Крестьянин мог появиться на сцене одетым в голубой камзол, чулки и кожаные башмаки с бантами. Впрочем, в этих спектаклях не показывалась и настоящая жизнь крестьян – они не сеяли и не жали, а занимались исключительно демонстрацией своих нежных чувств. Костюм должен был подходить к этим романтическим любовным сюжетам, ласкать глаз, быть роскошным. Всего за годы существования театра Шереметев собрал около пяти тысяч театральных костюмов, которые занимали три сотни сундуков.
О том, насколько костюмы отличались от реальных, можно судить и по другим вещам, которые Шереметев заказывал в Париже для своих спектаклей. Из столицы Франции ему приходили цветы и гирлянды, фальшивые бриллианты, цепочки, пояса, диадемы, шляпы, пудра, банки помады, литры лучших запахов. В его сундуках хранились букеты искусственных цветов, перья страусов, цапли и пучки перьев коршуна, которые, наряду с черепаховыми гребнями, только-только начали входить в моду как украшения.
Уделяя огромное внимание образованию своих крепостных, Шереметев сам отбирал наиболее способных детей, для которых в Кусково открыли школу.
Спектакли крепостного театра могли посещать все желающие – не только знать, но и разночинцы, простые москвичи. Впрочем, театр быстро стал известен, туда приезжала сама Екатерина II. Шереметевский театр по праву считался лучшим из всех крепостных театров России, а Прасковья Жемчугова – лучшей его актрисой.
Глава 11
Лучшая актриса
Прасковья Ивановна Ковалева родилась в Ярославской губернии в семье кузнеца, который перешел в собственность Шереметевых вместе с приданым Варвары Алексеевны Черкасской. Девочку ждала бы обычная для крестьянской дочери судьба, если бы одна из приживалок Шереметевых, Марфа Долгорукая, случайно не услышала однажды ее чистый, звонкий, хрустальный голос.
Это же просто чудо, – сказала она и, зная, как граф ценит таланты своих крепостных, забрала девочку в Кусково, где как раз организовывался театр.
Так в семь лет ее жизнь круто изменилась.
Под руководством первоклассных наставников умная и сообразительная крестьянская девочка быстро освоила музыкальную грамоту, игру на клавесине и арфе, пение, выучила французский и итальянский языки.
За время учебы она несколько раз появлялась на сцене – то изображала крестьянскую девочку – всю в бантах и кружевах, как того требовали театральные порядки, – то мелькала на заднем плане в маленьких бессловесных ролях.
Но уже в одиннадцать лет состоялся ее первый настоящий театральный дебют – граф решил поручить ей небольшую роль служанки в постановке «Опыт дружбы» французского мастера комической оперы Андре Герти. Стоя за кулисами, за минуту до выхода, от страха юная актриса позабыла все слова, но стоило ей выйти на сцену, как крестьянская девочка Прасковья исчезла – теперь она полностью жила своей ролью, чувствуя себя на сцене, перед десятками зрителей, в своей стихии.
Графу так понравилась ее игра, что, решив поставить «Беглого солдата» Седена на музыку Монсиньи, он отдал Прасковье роль Луизы – девушки, которая, желая подразнить возлюбленного, едва не доводит дело до беды. Роль была сложная, репетиции предстояли долгие, и граф в глубине души сомневался, сможет ли тринадцатилетняя Прасковья изобразить на сцене отчаяние Луизы, ее страх за Алексиса, сможет ли, стоя на сцене, со слезами на глазах умолять помиловать своего жениха?
Но уже после нескольких репетиций граф понял, что не ошибся. Тринадцатилетняя девочка, которая ни разу в своей жизни не была влюблена, играла так глубоко, сильно и убедительно, что невозможно было оторвать от нее взгляд.
Вот она! – сказал Петр Шереметев своему сыну Николаю, который как раз приехал погостить в Кусково. – Вот главная звезда нашего театра! Вот увидишь, она прославится на всю Россию!
Николай помнил ее такой, какой впервые увидел несколько лет назад – маленькую улыбчивую семилетнюю девочку, которая пела, будто ангел, спустившийся с небес.
В то время Николай только вернулся из путешествия по Европе.
Восемнадцатилетним юношей молодой граф Шереметев под именем графа Мещеринова отправился в Голландию. С ним отправились несколько его слуг и приятели – Василий Воробьевский, молодой талантливый переводчик, который впоследствии занимался переводами пьес для театра графа Шереметева, князь Александр Борисович Куракин и Василий Сергеевич Шереметев, троюродный брат и близкий друг графа Николая Петровича.
Путешествие носило не столько развлекательный, сколько образовательный характер.
Императрица писала по поводу этой поездки князю Волконскому: «…Корнета Шереметева я увольняю в чужие края на два года для научения, да советуйте ему лучше ехать куда в университет, нежели в Париж, где нечего перенять». 22 мая 1772 года князь Волконский отвечал: «…корнету Шереметеву паспорт дал и ему напомнил, чтоб учился где в универзитете, а не в Париже. Он мне сказал, что Петр Борисович Шереметев посылает ево на своем коште и чтоб он вместе с сыном ево был и учился…».
Николай Шереметев побывал в разных городах Голландии, Англии, Франции.
В Париже молодого графа Шереметева увлек театр. Его интересовало все – архитектура театральных залов, репертуар, мастерство актеров, театральных художников и механиков – все это было для него ново и интересно. Он увлекся настолько, что стал брать уроки музыки у солиста «Гранд-опера» виолончелиста Ивара. Парижские театральные впечатления предопределили главное его занятие по возвращении домой, а сам он стал настоящим ценителем и знатоком музыки.
И вот теперь на сцене перед ним была почти взрослая девушка, голос которой благодаря лучшим учителям стал просто завораживающим.
С удовольствием посмотрю, как весь свет будет восхищаться дочерью кузнеца, – делано усмехнулся Николай, с трудом отводя взгляд от девушки.
Ты прав, – сказал отец. – Не дело это, что такая жемчужина нашего театра выступать будет под крестьянской фамилией. Пусть так и зовется – Жемчугова.
Николай Петрович улыбнулся. Фамилия как нельзя лучше подходила Прасковье с ее волшебным голосом и утонченной внешностью. Если не знаешь наверняка – никогда не догадаешься, что в детстве девочка пасла гусей, а отец ее, хоть и был прекрасным кузнецом, больше славился своими выходками после чарки-другой. Определенно, такое неземное создание не может выступать под такой грубой крестьянской фамилией.
Теперь граф знал, что его театр – как ему и мечталось – затмит все прочие крепостные театры. Нужно лишь отдать главную роль Прасковье – и зрители будут в восторге.
По округе уже поползли слухи о сказочном голосе артистки Шереметевского театра. Одни сплетничали, будто это просто незаконнорожденная дочь самого графа, и никакими талантами она не блещет, другие говорили, что голос у Жемчуговой и правда сказочный, да только никакая она не крестьянка – просто Шереметев, желая заткнуть за пояс других дворян с их театрами, выписал из Парижа вместе с костюмами настоящую артистку, а теперь-де выдает ее за свою крепостную.
В конце концов, сама императрица, услышав при дворе разговор о необыкновенном даровании Шереметевской крепостной, заинтересовалась этим театром.
В то время граф как раз ставил музыкальную драму И. Козловского на текст П. Потемкина «Зельмира и Смелон, или Взятие Измаила», где Прасковья Ивановна играла, как уже давно было принято в Шереметевском театре, главную роль – плененной турчанки Зельмиры, которая полюбила русского офицера Смелона.
Этот спектакль и должна была увидеть императрица, которую Шереметев пригласил на открытие нового своего дворца-театра, приуроченное к торжествам в честь победы над Турцией.
Екатерина II приехала и второй раз – вместе с императором Священной Римской империи – Иосифом II – они присутствовали на опере А.-Э. Гретри «Браки самнитян», в которой заглавную партию Элианы исполняла опять же Прасковья Жемчугова.
Газета «Московские ведомости» сообщала, что «игра первой и прочих актрис и актеров столь Ее Величеству понравилась, что изволила представить их пред себя и пожаловала к руке». Актеры получили награду деньгами, а Прасковье Жемчуговой был пожалован бриллиантовый перстень.