Текст книги "Красная шапочка"
Автор книги: Сара Блэкли-Картрайт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Часть вторая
8
Запыхавшийся Клод остановился на крыльце шумной таверны, зная, что ему туда путь заказан. Через окно он видел здоровенные подсвечники, а в них свечи толщиной с бревно. Видел столы, сколоченные при помощи деревянных гвоздей и покрытые царапинами и вмятинами – уже и не счесть, сколько десятилетий посетители стучали кружками по этим доскам. Видел, как подвешенные к потолку стеклянные бутыли с вином роняют на столы круглые темно-красные отсветы. Клод все это замечал, но знал, что не сможет выразить в словах. Он вообще боялся, что у него пропал дар речи. Но надо было что-то делать. Поэтому он просто шагнул в дверной проем и замер, ожидая, когда на него обратят внимание.
Маргарита, мать Клода и Роксаны, трудилась в поте лица, разнося сразу по два подноса, по одному в каждой руке, и ловко уворачиваясь от нахальных пьяниц.
Пробегая мимо сына, она приостановилась лишь на мгновение.
– Я занята!
Она оставила Клода топтаться у дверей; юноша выглядел так, словно его ударили.
Шум в таверне стоял оглушительный. И Клод, не зная, что делать, боясь, что его никто не захочет слушать, закричал изо всех сил.
Клод был далеко не красавец. Лицо старого человека, глубокие морщины от крыльев носа к углам рта, кожа в пятнах. Людям это не нравилось, они думали, что все это – внешние знаки, говорящие о несовершенстве души. И никто не хотел к нему прислушиваться.
Маргарита ринулась на крик.
– Да как ты смеешь?! – возмутилась она.
Клод тяжело дышал, чувствуя, как веснушчатое лицо заливает краска. Решив, что он сейчас уйдет и не причинит неприятностей, Маргарита отвернулась.
Клод с силой дернул ее за юбку.
– Проклятое отродье, – пробормотала Маргарита.
Таверна затихла в изумлении: Клод повел себя уж слишком неожиданно и дерзко. Он и сам обмер, пораженный собственным поступком.
Кто-то хихикнул, и через мгновение тишину сменил дружный грубый хохот. Но Клод знал, что за смехом люди скрывают страх. Даже родная мать смотрела на него с подозрением, как на чужака, будто не могла взять в толк, откуда он такой взялся.
Клод подумал, может ли и Волк вот так же устрашиться при виде его?
Паренек вдруг почувствовал, что его покинули силы. Он даже решил уйти и уже было шагнул к двери, но снова резко повернулся. Клод хотел сказать: «Люси лежит на пшеничном поле, она убита и изуродована».
Но сумел выдавить из себя лишь одно-единственное слово:
– В-волк…
И его услышали.
А вскоре зазвонил колокол.
* * *
По мере того как Валери приближалась к стремящейся куда-то толпе жителей села, колокол звучал все громче, каждый раз отмеряя по четыре удара. Люди спешили как могли.
– Не верьте мальчишке! – говорил кто-то.
– Да кто ему поверит? Мы все отлично знаем, что за двадцать лет Волк ни разу не нарушил мира! – кричал другой, заглушая шум голосов. – Клод, наверное, заметил где-то бродячую собаку, вот и устроил переполох!
Дети бежали со всех ног, цепляясь за матерей. Всем хотелось поскорее узнать, из-за чего шум-гам. Люди боялись пропустить что-нибудь важное или интересное, ведь сельская жизнь на такие вещи скупа.
Валери обгоняла жителей Даггорхорна, уже зная, куда они спешат. На поле собралась изрядная толпа. Когда люди увидели Валери, они притихли и расступились. Валери услышала, как за спинами мужчин всхлипывает какая-то женщина. Серые и коричневые плащи пока не позволяли рассмотреть, что происходит в середине толпы, но она заметила Роксану, Пруденс и Розу. Побледневшие девушки вцепились друг в друга.
– Что там? – резко спросила Валери.
Подруги повернулись к ней, не размыкая боязливых объятий.
Никто не осмеливался сказать ей правду.
Толпа еще немного раздалась, и тут Валери наконец увидела отца и мать. Она поняла все еще до того, как Роксана решилась произнести:
– Твоя сестра
Валери бросилась вперед и упала на колени перед бездыханным телом Люси, в отчаянии схватилась за сухие стебли примятой пшеницы. Прикоснуться к сестре она в этот миг не могла.
Люси была в своем лучшем платье, но оно, изорванное и испачканное, уже не прятало наготу. Роскошные волосы, накануне вечером тщательно заплетенные в косу, теперь разметались по на земле грязными прядями.
На голове Люси удержался венок. Валери сняла с себя шаль и прикрыла покойницу. А потом взяла руку Люси и прижала к своей щеке. И тут она почувствовала, что в холодном кулаке зажаты клочки бумаги… Сестра как будто отдавала ей свою последнюю тайну.
Это было похоже на изорванную записку, но разобрать буквы не удалось. Валери сунула обрывки в карман.
Рука Люси была влажной от росы и липкой от крови. И Валери наконец отдалась горю, накрылась им, словно толстым одеялом, и все вокруг куда-то уплыло, затихло…
Потом Валери ощутила чью-то руку, дерзко коснувшуюся ее в присутствии мертвой сестры. Девушка не желала уходить – а что, если Люси еще не покинула свое тело? Кто знает, как скоро это случается?
Ее пришлось оттаскивать. Колени Валери были бурыми от крови и земли, слезы потоком лились из глаз…
А с неба падал первый снег.
9
Через час дом уже был так набит людьми, что стало невозможно дышать. Валери чувствовала себя опустошенной, как пересохшая тыквенная бутыль.
Каждый член ее семьи переживал горе сам по себе. Казалось, мир внезапно стал совершенно другим, хоть и лишился одного-единственного человека… Вокруг все по-прежнему: поперек комнаты тянется веревка, провисшая под тяжестью постиранного белья, на полке подсыхает печенье. Все в точности как перед уходом сестер.
Сьюзет стояла у двери и глядела на улицу – у нее не было сил видеть то, что находилось внутри. Свежий снег бил по глазам стеклянным блеском. У Валери в голове бродили тяжелые мысли. Что испытывает сейчас мать? Может, разочарование? Ведь из двух дочерей ушла навсегда более красивая, более послушная… более любимая.
В другом конце комнаты Сезар, запрокинув голову, приложился к своей фляжке. Он страдал в одиночестве, отказываясь слушать слова утешения даже от Сьюзет. Валери жалела, что он так суров с самим собой. Наверное, корит себя за то, что не сумел защитить свою девочку.
Вокруг суетились плакальщицы. Они бормотали мягкие вкрадчивые слова, пустые и ненужные. Такие же бесполезные речи они вели в любом доме, где поселилось горе.
– Она теперь в лучшем мире.
– Хорошо, что у вас осталась Валери.
– Вы вполне можете родить еще…
Клод и несколько девушек одевали тело Люси, старательно обмыв его. Их подташнивало, когда они поднимали тяжелые конечности. Закутывать Люси в полотно, украшать ее цветами – это им казалось чем-то непристойным и оскорбительным.
Валери держалась поблизости, но молчала и не шевелилась. Подруги и рады бы ее поддержать, но они не знали, как это сделать. В конце концов Валери оставили наедине с ее печалью.
Пришедшие в дом соседи чувствовали, что надо бы поговорить о покойнице, но что тут скажешь? Они думали о Люси, и, наверное, этого было вполне достаточно. Люди перешептывались по углам, не в силах сосредоточиться на беде, потому что их тревожила приближавшаяся ночь. Кровавая луна должна сегодня взойти опять, во второй раз, в этом уверены самые древние старики. Мужчины поглядывали на своих дочерей, гадая, кто из девушек может оказаться следующей жертвой.
– Но п-почему Волк ненавидит нас? – спросил наконец Клод, и все тут же зашикали на него.
Простой вопрос. Вот только никто не мог на него ответить.
Роксана кашлянула, и этот тихий вежливый звук как будто заполнил всю комнату.
Напряжение разрушил стук в дверь.
– Это Лазары…
Валери едва расслышала слова матери. Как и подруги, она повернулась к двери. В комнату вошли все три поколения – престарелая мадам Лазар, ее сын, вдовец Адриен, и его сын Генри. Роза осторожно улыбнулась младшему Лазару, но молодой кузнец высматривал Валери. Однако та не глянула ему в лицо, она даже отступила назад. Генри почтительно поклонился, не пытаясь приблизиться к ней.
Он знал, что Валери не из тех, кто охотно показывает свои чувства.
Валери остро ощущала и присутствие Генри, и матушкино недовольство таким поведением дочери. Ей хотелось сказать гневные слова о том, что за нее все решили без ее согласия… но она поняла, что не сможет это сделать.
Да и не время.
Она вопросительно посмотрела на отца, и тот кивком разрешил ей уйти. Валери поднялась на чердак, туда, где они с Люси всегда спали в одной кровати. И осторожно потрогала васильки, которые сестра, так любившая все украшать, повесила над своей стороной постели.
Валери казалось, что от горя ее кожа страшно натянулась и стала чересчур тонкой, малейшее неосторожное движение, и лопнет. Легкие будто опустели, и набрать в них воздуха никак не удавалось.
Мадам Лазар, войдя в дом Сьюзет с осуждающей миной на лице, осторожно подняла руку и пригладила свои седые волосы. Старая женщина давно успела забыть, каково это – находиться среди чужих людей; оно и к лучшему, потому что ее неподвижный взгляд многим внушал боязнь. Селяне недолюбливали мадам Лазар, в особенности им не нравилось то, как от нее пахло. Чем-то вроде смеси крахмала и чеснока.
– Я весьма сочувствую вашему горю, – сказала старуха ошеломленной, надломленной Сьюзет.
Адриен подошел к Сезару, чтобы пожать руку несчастному отцу Люси. Старший кузнец был все еще красив, правда, несколько грубоватой красотой, и морщин на его мужественном лице было пока не слишком много.
– Люси была хорошей девушкой, – сказал он.
Слово «была» ударило по нервам Сезара. Он еще не смирился с утратой. За ним водилась привычка заливать спиртным все, что ему не нравилось, но в этот раз… Сьюзет, посмотрев на мужа, покачала головой, и Сезар прекрасно понял, что это значит: убери свою флягу!
Клод, то ли желая поучаствовать в событиях, то ли из озорства, продемонстрировал свой фокус с картой, выудив ее из-за уха мадам Лазар. Она оттолкнула юношу.
Карта отлетела в сторону.
Мадам Лазар взяла предложенную кружку, поднесла к губам и сделала вид, что никакого Клода вовсе не существует.
Валери, не желая видеть происходящее внизу, сидела на краю их с Люси кровати, вдыхая запах сестры, запах единственного человека, которому доверяла безоглядно. Она знала, что этот запах скоро исчезнет.
Валери сдвинула доску на потолке. Там был тайничок; из него девушка достала кустик лаванды, завернутый в лоскут, и вспомнила, как ходила в лес с Люси и матерью. Они шли мимо полей, где тонкие стебли пшеницы колыхались под ветерком, и добирались до поляны, сплошь фиолетовой от лаванды. Собирали ее, пока не краснели от раздражения пальцы, и Люси складывала цветы в подол юбки. А Сьюзет никогда не забывала прихватить с собой целебную мазь для рук.
Отвлекшись от воспоминаний, Валери снова глянула вниз, в главную комнату. Доносились голоса, но девушка не старалась вникать в разговоры. Появлялись новые лица, кто-то, наоборот, уходил. Валери смотрела как будто сквозь людей, ей трудно было поверить, что все они реальны. Девушка погрузилась в гул, голоса словно текли вокруг нее…
Внизу лежало тело ее сестры, неподвижное, как предмет обстановки.
Все жители Даггорхорна сочли своим долгом нанести визит несчастной семье и сказать последнее «прости» усопшей. Но при этом они слегка смущались, как будто подглядывали за чем-то очень интимным, – и все старались не задерживаться в доме.
Сьюзет сидела на низком табурете у огня. Валери заметила, как мать окинула Генри долгим взглядом. Что-то беспокоило Сьюзет, она нервничала, когда молодой кузнец оказывался поблизости. Можно было подумать, что она хочет заполучить парня для себя, а не для дочери.
Валери легла на бок – и вдруг на нее волной накатил сон, подхватил и унес куда-то…
* * *
Девушка проснулась и вспомнила, как они еще совсем недавно играли с Люси по вечерам. Валери притворялась Волком, она кралась в сумерках за сестрой и рычала, а потом прыгала на нее. То, что для родителей было вопросом жизни и смерти, для маленьких девочек было просто забавой. Однажды, доведя сестру до слез, а потом утешая, Валери вдруг поняла: в ней есть нечто разрушительное, даже предательское. Но после того как их козочку Флору принесли в жертву Волку, она больше не пугала Люси.
Валери долго терзала себя воспоминаниями, ковырялась в старых ранах. Наконец она снова посмотрела с чердака вниз. Лазары еще не ушли, а ее подруги задремали на табуретах. Она увидела свою мать, сидевшую в одиночестве у стола, – Сьюзет казалась смирившейся в зловещем сиянии единственной свечи. Заметив дочь, Сьюзет встала и пошла к ведущей на чердак лестнице.
– Даже в такое тяжелое время у нас есть хорошие новости, – сказала она, поднявшись наверх; ее голова находилась вровень с плечами Валери.
– Мне уже сообщили, что я должна выйти замуж за Генри Лазара. Ты мне только скажи, это что, правда? – спросила девушка.
Изумленная Сьюзет быстро взяла себя в руки.
– Да, Валери, – произнесла она фальшиво-радостным тоном, вертя в пальцах свое обручальное кольцо. – Да, это правда.
Валери показалось, что она сейчас умрет. В этот тяжкий момент девушка осознала, насколько сильна ее любовь к Питеру, который куда-то подевался в суете страшного дня. Валери страстно мечтала воссоединиться с ним, хотя и чувствовала себя немного виноватой – ведь погибла ее сестра.
– Матушка, мне кажется, не стоит говорить об этом сейчас.
– Да, ты права, – грустно согласилась Сьюзет. – Момент неподходящий. Ну, будет время…
Она осторожно погладила дочь по голове. Голос Сьюзет странным образом и ранил Валери, и успокаивал.
– Но как бы то ни было, Генри теперь твой жених, – добавила мать. – И ты должна спуститься к нему и выслушать соболезнования.
Валери сверху вниз посмотрела на Генри и увидела озабоченность на его добром, красивом лице.
– Да я ведь его почти не знаю.
– Узнаешь. Для того и существует брак.
Но Валери не хотела этого, она просто не могла.
– Не сейчас, матушка.
Сьюзет решила немного нажать на дочь.
– Тебе следует знать кое-что… Я совсем никаких чувств не питала к твоему отцу, когда выходила за него замуж. Мое сердце принадлежало другому человеку. – Валери во все глаза уставилась на мать. – Да, но его матушка никогда бы не позволила нам быть вместе. И что же ты думаешь? Со временем я полюбила твоего отца, и он подарил мне двух замечательных дочерей. А теперь спустись. Пожалуйста.
– Я же сказала – нет! – огрызнулась Валери, подавив рвавшийся наружу вопрос.
Сьюзет слишком хорошо знала свою дочь, чтобы спорить с ней, когда она в таком настроении. Женщина осторожно сошла по лестнице, надев на лицо любезную маску – вот этому Валери так и не смогла научиться.
Генри наблюдал снизу за трудным разговором матери и дочери. Он повернулся к Сезару.
– Идем с нами в таверну, – предложил молодой человек, обнимая хозяина дома за плечи. – Пусть женщины выплеснут свое горе без нас, не будем им мешать, – добавил он со своей обычной деликатностью.
Адриен явно обрадовался возможности сбежать из гнетущей атмосферы. Он, хоть и был добрым человеком, не принадлежал к тем, кто открыто демонстрирует свои чувства. Валери знала, что старший кузнец всегда очень хорошо относился к Люси и что ее смерть наверняка заставила его вспомнить тот день, когда погибла его жена. Конечно, ему сейчас нелегко.
Генри вежливо кивнул, глядя на чердак, после чего надел свой длинный кожаный плащ и следом за отцом вышел на веранду.
* * *
– Просто поверить не могу, что ее уже нет…
Валери наконец спустилась к телу Люси. У нее не осталось слез, внутри была лишь бескрайняя пустота.
Сьюзет убирала со стола. Никому сейчас не хотелось есть. Подруги посидели рядом с Валери, но почти ничего не сказали. Однако им необходимо было хоть чем-то занять руки, чтобы не чувствовать себя совсем уж бесполезными в этом доме.
Роксана стала перебирать длинные шерстяные платья Люси. Пруденс, втайне жаждавшая заполучить овчинную шубку, нежно поглаживала мягкий мех, надеясь, что кто-нибудь предложит взять эту вещь.
– Как же так получилось, что никто ничего не заметил минувшей ночью? – внезапно нарушила молчание мадам Лазар. И повернулась к Валери. – Ты разве не была с ней?
Валери как раз принялась вплетать ленты в волосы сестры и отвечать старухе не стала. Она все думала о тех клочках бумаги, которые сжимала в руке мертвая Люси; обрывки не складывались в целое, а то, что было на них написано, сильно пострадало от росы. Это, конечно же, какая-то записка. Может, приглашение на встречу? Если да, кто его прислал?
Мир вокруг Валери пошатывался и вращался, и она просто не могла сосредоточиться на лице мадам Лазар; да и все остальные проплывали перед ней, как карусельные лошадки…
– Ее заманила туда зверюга, – высказалась убитая горем Сьюзет, которой не слишком хотелось, чтобы гости начали обсуждать подробности несчастья.
– Она ведь с тобой была. – Роксана повернулась к Пруденс. – Я точно знаю, видела ее в твоей лодке.
– Да, она села в нашу лодку, а потом сказала, что должна встретиться с тобой.
– Не понимаю, зачем ей было так говорить? Это же неправда! – Роксана покачала головой.
– Может, на самом деле она спешила на свидание с молодым человеком? – чуть язвительно предположила Пруденс.
– Моя дочь не интересовалась молодыми людьми, – сразу возразила Сьюзет.
– Она очень даже интересовалась моим внуком, – заявила мадам Лазар. – Постоянно ходила мимо нашего дома и вертелась вокруг Генри, как щенок. И если она прознала, что Генри обручен с ее сестрой…
Мадам Лазар умела говорить так, что ее слова впивались в мозги и всем тут же начинало казаться, что она просто читает вслух их собственные мысли.
– Наверное, это разбило ей сердце, – с грустной мечтательностью произнесла Роксана.
– И тогда она решила, что лучше умереть, чем жить без него, – добавила Роза восторженным шепотом. – И сама пошла искать Волка…
– Нет, – сурово отрезала Сьюзет. – Это просто немыслимо.
– Она никогда ничего не говорила мне о своих чувствах, – подумала вслух Валери, и ей тут же показалось, что она предает сестру.
Как она могла быть настолько слепа? Ее сестра любила Генри, но любила молча, никому в этом не признаваясь. «Знала ли она о помолвке? Может быть, случайно услышала, как родители обсуждали? – Валери решила, что такое вполне возможно… – Но ведь мы всегда были вместе – как же нелегко было Люси сохранить свою тайну… Могло ли родительское решение действительно разбить ей сердце?»
– Не тревожься, бедная малышка, – сказала мадам Лазар, которую, похоже, не слишком заботила смерть Люси. – Я знаю, что ты горюешь о сестре, но Генри давно уже интересуется именно тобой. Ты… ты всегда была такой хорошенькой!
Она протянула руку, чтобы погладить Валери по щеке; движения мадам Лазар напоминали движения паука.
* * *
Сьюзет не терпелось распрощаться наконец с гостями, но тем не менее, заслышав скрип лестницы, она вышла на веранду, чтобы встретить вновь прибывшего; дверь она тотчас захлопнула за собой, чтобы в дом не залетел снег. Едва увидев темноволосую голову, она сразу пожалела о своей опрометчивости: не надо было выходить. Конечно, она сразу узнала его, несмотря на все прошедшие годы.
– Это для Люси, – тихо сказал Питер, державший в руках золоченую свечу, чей огонек трепетал на ветру.
– Уходи!
Питер ожидал подобной реакции и был к ней готов.
– Я хочу отдать ей дань уважения, – возразил он, изо всех сил стараясь быть вежливым.
Ведь эта женщина горевала о погибшей дочери.
– Догадываюсь, зачем ты явился, – сказала Сьюзет, придерживая дверь рукой. – Я только что лишилась одной дочери и не хочу потерять вторую.
– Послушайте…
– Она – все, что у меня осталось, – сказала Сьюзет. – А ты ничего не можешь ей предложить.
Питер прекрасно знал, что она права, что Валери заслуживает лучшего. Но не мог отказаться от нее.
– У меня есть ремесло. Я занимаюсь тем же, чем и ваш муж.
– Да, и уж кому, как не мне, знать, сколько зарабатывают дровосеки.
Питер хотел было возразить, но Сьюзет его остановила:
– Генри Лазар – это ее единственная надежда на обеспеченную жизнь.
Питер заглянул в полные страдания глаза Сьюзет; ее слова проникли в самую глубь его души. Он действительно не мог предложить Валери достойное будущее…
– И если ты вправду любишь мою дочь, – продолжала Сьюзет надломившимся голосом, – то уйдешь и оставишь ее в покое.
Они долго смотрели друг на друга, и в глазах у обоих отражались противоречивые чувства. Питер сдался первым. Он отступил, гневаясь на Сьюзет за то, что она его прогоняла, и на себя – за то, что вполне ее понимал.
Сьюзет вернулась в дом, захлопнула дверь и прижалась к ней спиной. Надо сказать гостям, что это заходил один из приезжих рабочих, чтобы выразить соболезнования.
Спускаясь по лестнице, Питер вдруг осознал: кроме боли и разочарования в его душе затаилось еще и нечто такое, что придавало ему сил.
Ведь он человек, имеющий твердые убеждения. Он верит в некую ценность, которая навсегда стала для него священной.
Ничто и никогда прежде не обладало для него такой ценностью.
