Текст книги "Потерять и обрести"
Автор книги: Сандра Паретти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Каролина сжимала пальцами его руку и знала, что там, где они смогут держаться друг за друга, всегда будет рай, даже в аду.
9
С шумом рассекая воды Темзы, баркас скользил к кораблю. Словно дворец, возвышалась яхта «Алюэт». Каролина стояла рядом с герцогом и, забыв обо всем, смотрела вверх на разноцветно переливающиеся окна, золотом сверкающие галереи и балюстрады, на большие венецианские фонари вдоль поручней. У Каролины закружилась голова, неизвестно: то ли от того, что она так сильно запрокинула голову, то ли от счастья. Ища опоры, она схватила его за руку.
– Жиль…– Она больше ничего не могла вымолвить в этот миг, и это слово передало все ее чувства.
Баркас замедлил ход. Со смехом, радостные и счастливые, они поднялись на борт и тут же были окружены толпой оживленно приветствующих их появление людей. Чарльз Тарр, поджидавший их у поручней, с трудом пробился к ним. У него было такое растерянное лицо, будто его корабль взяли на абордаж пираты.
– Слава Богу, что вы приехали. Я уже не знаю, что делать! Корабль заполонили незнакомые мне люди. Уже целый час они валом валят, и все утверждают, что приглашены на свадьбу.
– Не бывает праздника без гостей, мой дорогой Чарльз, – попробовал успокоить своего капитана герцог.
На Чарльза это не произвело никакого впечатления и отнюдь не успокоило.
– Тогда, значит, и пиротехники были заказаны! – В его тоне явственно звучал упрек. Тарр появился на свет на рыбацком катере, учился ходить на скользких и качающихся досках палубы, в семнадцать лет он уже вел свой первый корабль, и с тех пор не бывало случая, чтобы на корабле командовал кто-то другой, кроме него.
– Они погрузили на борт заряд, которым можно поджечь целый флот.
– Все хорошо, – улыбнулся герцог. – У пиротехников многолетний опыт, приобретенный ими на королевских судах. Ни одно из них пока не сгорело.
Чарльз Тарр продолжал стоять, нахмурив брови.
– Разрешите проводить вас, – обратился он к Каролине.
Они прошли по кораблю, на котором все сверкало и сияло. С просыпающейся гордостью владелицы Каролина шагала по светлым доскам. Завтра утром на мачтах взовьются паруса, наполнятся ветром и понесут ее вниз по Темзе, в открытое море. Это напомнило ей о поручении, которое она дала Тарру.
– Лейтенант Фоукес на корабле? – спросила она.
Чарльз Тарр кивнул.
– Это были детские игрушки. Но он такой слабый, что и двух шагов сам не может сделать. Сплошные кожа да кости. Врач, находящийся с ним, считает, что через пару дней жар спадет.
– А маркиз д'Арлинкур? – продолжала расспросы Каролина.
– Ревниво охраняет погрузку своих сокровищ, – отрапортовал Тарр. – Боюсь, что нам придется сбрасывать балласт, если он погрузит на борт все свои дьявольские штуки. – Его лицо стало задумчивым. – Может, и есть что-то дельное в слухах об этих новых быстрых кораблях. В Америке, на Миссисипи, говорят, уже бегает такая штуковина. С огромными лопастными колесами по бокам и фыркающей трубой. Корабль без парусов – не могу себе даже представить такого. – Последние слова он скорее сказал сам себе.
Они молча пошли дальше, встречавшиеся им члены команды отдавали честь.
Небо постепенно темнело, как рассыпанные драгоценные камни засверкали первые звезды. Их взору открылся широкий овал палубы. Показалась встроенная между наружными вантами палубная надстройка с задвинутыми на окнах занавесками.
– Ваше царство, мадам! – Чарльз Тарр придержал дверь, пропуская внутрь, и оставил ее одну.
Потрясенная представшим перед ее глазами зрелищем, Каролина вошла в большой, во всю глубину кормы, салон. Она не воспринимала детали, а лишь чувствовала во всем руку герцога, знавшего ее тайные пристрастия: салон был в синих, будуар – в мягких золотых тонах, спальня – в красных, а ванная – в зеленых. Краски словно одурманили ее, она бессильно опустилась в будуаре в кресло, услужливо придвинутое ей горничной. Девушка присела в глубоком реверансе.
– К вашим услугам.
Узкое кареглазое лицо с высокой прической – только сейчас Каролина вспомнила, что это была та самая горничная, которая уже прислуживала ей в Мортемере, Дельфина. Легкими прикосновениями девушка вынула серебряные шпильки, державшие шляпу. Накинула Каролине на плечи пелерину и вынула из волос гребешки и заколки. Прядь за прядью она начала расчесывать волосы.
Отослав горничную под благовидным предлогом, Каролина стояла одна перед высоким зеркалом. Хотя бы недолго ей надо было побыть одной, чтобы прийти в себя.
За спиной тихонько открылась дверь. Она слышала, как он приблизился и обнял ее. Склонившись над ней, покрыл поцелуями ее волосы, затылок и плечи.
На реке заиграл оркестр. Торжественный тон задавала труба. Прижавшись головой к его щеке, она слушала, затаив дыхание. Это была та же мелодия, «Импровизация на трубе» Джереми Кларка. Вместе со звуками воскрес в памяти вечер, когда они впервые стояли друг против друга. Ей вспомнилась и та ночь в парке Мальмезона, когда он попросил ее стать его женой. Но она была слепа, как может быть слепа только женщина, гоняющаяся за мечтой. Она поплатилась за это. Ей пришлось пройти через такие испытания, которые сломили бы другого человека, но ее они лишь только закалили.
Каролина уже не была тем ребенком, что тогда. Ей было всего девятнадцать, но она обладала опытом зрелой женщины. Порой это казалось ей тяжким бременем, и у нее появлялось страстное желание никогда не покидать Розамбу, словно весь покой и все счастье этого мира были сосредоточены в стенах этого старинного замка. Она мечтала вернуться туда, тоскуя по райским уголкам своего детства, наполненного маленькими капризами и безоблачным счастьем.
Герцог взял ее лицо в свои руки.
– Мы выйдем в море еще этой ночью, – обещал он.
10
В отблеске разно цветных фонарей корабль походил на волшебный дворец, парящий между водой и небом. Вся палуба была усыпана цветами, гирлянды развевались между мачтами и тянулись от канделябра к канделябру вдоль всех поручней.
Из обеих лодок с музыкантами справа и слева от «Алюэт» неслась музыка. Слуги катили по палубе серебряные столики на колесах и разливали гостям «Кларе», «Порто» и шампанское. В вазочках лежали мороженое, печенье и засахаренные фрукты. Подхваченные веселым карнавальным вихрем, Каролина и герцог переходили от одной группы гостей к другой. Отовсюду слышались комплименты, шутки, поздравления и пожелания счастья. Все еще прибывали новые гости, званые и незваные. Все хотели увидеть своими глазами пару, венчавшуюся в Тауэре; они шли, чтобы прикоснуться к этой легенде, увидеть наяву этот сон.
Для Каролины все происходящее было больше, чем сон, и больше, чем явь. Что-то, не привязанное ни к месту, ни ко времени, несло ее, какая-то непреходящая сила, ничему не подвластная. Она была счастлива – и все же не желала, чтобы это мгновение остановилось. Она не чувствовала себя у цели, как другие женщины в день свадьбы. Как говаривала ее мать каждый раз, стоя у картины, изображавшей ее в подвенечном платье: «Картины вернее, чем сама жизнь». Она была тогда ребенком и не понимала этих слов, но видела горькие складки у ее рта и всегда стремилась поскорее увести мать от портрета. Нет, Каролина никогда не будет пытаться удержать счастливые мгновения. Уже сейчас она предвкушала тот момент, когда праздник отшумит, паруса затрепещут на мачтах и понесут корабль вниз по Темзе.
Словно одной лишь силой своих мыслей она разбудила что-то близкое ей по духу в природе, откуда-то налетевший порыв ветра вдруг подхватил вверх цветы, разбросанные на палубе. По мачтам прошла Дрожь, флажки забили по реям. Будто буря звала корабль, северный ветер искал паруса, чтобы надуть их.
Силы природы, казалось, эхом отвечали на то, чем была наполнена ее душа: нетерпением, жизнью, тягой к новому. Будто тайное предчувствие говорило ей, что у нее мало времени, что надо торопиться и ее судьба – прожить насыщенную, полную событий и чувств жизнь за несколько лет.
Герцог опять оставил ее одну, похищенный ненадолго друзьями. Она пробиралась сквозь толпу гостей. Кто-то коснулся ее руки и протянул ей бокал шампанского.
– Победа по всему фронту, – произнес голос, – давайте чокнемся за это.
Долю секунды, необходимую разбуженному человеку, чтобы прийти в себя, Каролина смотрела на мужчину, как на совершенно незнакомого.
Рафаэль Санти поднял свой бокал.
– Этим вечером, когда весь Лондон выражает вам свое преклонение, я не имел права отсутствовать на вашем торжестве! – Он поклонился. Веки нависли над темными глазами. На лице играла двусмысленная улыбка. – Сила рода Санти всегда была в том, что они умели объединяться с более сильным.
То, что он так быстро перешел к сути, успокоило ее.
– Союзники, как правило, имеют одну и ту же цель, – спокойно парировала она, – а я не вижу, в чем могли бы сойтись наши интересы.
– К примеру, в том, чтобы закончить борьбу, прежде чем она примет невыгодный для обеих сторон размах.
Каролина лукаво улыбнулась.
– Как вы верно заметили, более сильные – мы. И мы сможем использовать эту выгоду в наших целях и для наших планов!
– Конечно, конечно, ваши планы! Наслышан о них. Маркиз д'Арлинкур у вас на борту. Опять вы опередили меня на один шаг. И все же было бы печально, если вам не удастся направить вновь проснувшийся энтузиазм герцога в другом направлении. – Он вызывающе окинул взглядом корабль, по-хозяйски задерживаясь на каждой детали. – Не в моих правилах угрожать, но для Санти на кон поставлено столько же, сколько для вас. Для герцога речь идет о чести, для нас – о деньгах, о прибыльном предприятии, о золотой жиле. Нам и так вставляют палки в колеса. Помните, что в жизни неблагородные мотивы обычно одерживают верх над благородными.
Санти замолчал. То, что этой женщине был неведом страх, было ему известно. Именно поэтому он рассчитывал на ее холодный, взвешенный ум, на ярко выраженный реальный подход к жизни. Однако его слова не попали в цель. Всю свою жизнь Рафаэль Санти испытывал лишь те желания, объектом которых было тело женщины. Но в этот момент он бы все отдал за то, чтобы проникнуть в мысли и чувства, заключенные в этой прекрасной головке и гордом сердце. Это происходило помимо его воли. Он должен был ей все высказать.
– Я еще никогда не встречал такую женщину, как вы. Но не переоценивайте своих сил. – Рафаэль стоял совершенно спокойно, лишь его, на удивление, нежные руки были в постоянном движении. – И не рассчитывайте на наше сочувствие, на нашу совесть или как вам это будет угодно назвать. Совесть Санти состоит в том, чтобы всегда делать то, что им выгодно.
Скорее интуицией, чем разумом, Каролина поняла, как опасно недооценивать этого человека. Одна победа над ним еще ничего не значила. Неискоренимый, как зло, он будет вновь и вновь подниматься в новом обличье.
– Я бы не хотел, чтобы между нами состоялся второй раунд, – вновь заговорил он. – Потому что второй раунд будет за нами. Хочу обратить ваше внимание на девиз, которому мы, Санти, следуем из поколения в поколение: «Все знать, ничего не прощать!» От первой пробы сил между нами я получил удовольствие. Потерпеть поражение от вас было наслаждением, которого мне еще не доставляла ни одна женщина. Но я не могу избавиться от мысли, что победа над вами могла бы быть слаще. Честь имею!
Начался фейерверк, ракеты с шипением взвивались в воздух и взрывались. Без перерыва они хлопали на носу и на корме.
Их грохот заглушал восторженные крики людей и их разговоры. Каролина стояла под струями огненного дождя.
Весь корабль сотрясся, когда в ночном небе разорвались веерообразные снопы огней, огромный сказочный зверь расправил свои переливающиеся крылья и выплюнул огонь из пасти. Картинки молниеносно менялись, одна волшебнее другой. Гости, как зачарованные, смотрели в небо, самозабвенно, словно дети, заглянувшие в сказочный мир.
Каролина понимала, что для нее этот рай утрачен навсегда. Не сейчас. Может, она и на свет появилась без иллюзий, этой странной способности, заставляющей человека ради призрачных грез пренебрежительно относиться к действительности. Она была земное дитя. Надежда никогда не делала ее счастливой – а только настоящее, каким бы плохим или хорошим оно ни было. Каждый миг она воспринимала таким, как есть. И эта минута останется в ее памяти – с ужасом, который она скрывала, с огромным, всепоглощающим счастьем… и уверенностью, что эта земля – не место для рая, а скала, о которую рано или поздно разобьется человек и все его творения, а до того ему остается лишь одно: проживать каждый миг так, словно он единственный и последний.
Яркий купол из белого света раскрылся над кораблем. На его вершине зажглись, как повернутые друг к другу лунные серпы, их инициалы: два «С» – Caroline и Cyril, поскольку подлинное имя человека, известного всем как Жиль де Ламар, было Сирил Микеландж.
В неожиданно наступившей тишине раздались восторженные крики в честь молодой пары, пока порыв ветра не разрушил искусное сооружение из ярких огней.
Герцог подошел к Каролине и надел ей на плечи теплую накидку. Ветер все усиливался. Начиналась буря, которая, казалось, вознамерилась все смести на своем пути. Гости торопились покинуть корабль, шлюпки отчаливали одна за другой. Швыряемые из стороны в сторону поднявшимися волнами, они с трудом пробирались к берегу. Оттуда доносились испуганные возгласы. К ним примешивались крики матросов, вдруг заполнивших корабль. Чарльз Тарр стоял на мостике и громко отдавал команды.
С громким железным скрежетом поднялся якорь «Алюэт», первые паруса начали наполняться ветром. Команды капитана Тарра все сильнее подстегивали матросов, ловко карабкавшихся по мачтам и бегавших по реям.
Герцог обнял Каролину. Воздух наполнился шелестом, когда расправился парус на грот-мачте. Корабль задрожал, будто пробуя силу своих крыльев перед полетом.
11
Узкие высокие створки окон, почти закрытые пышно спадающими до пола белыми шторами, были распахнуты. Красные жалюзи были опущены, а деревянные пластины довернуты так, что проникавший сквозь них солнечный свет словно погружал все в отблеск зарева пожара: мраморный пол, шелковый балдахин, обнаженные тела любовников.
Шелковые покрывала сползли на пол. Они лежали нагие, прислушиваясь к отзвуку чувственного наслаждения, почти инстинктивно предаваясь игре своих тел, которые не могли насытиться друг другом, и мягко подсунул подушку ей под голову, его рука ласкала ее распущенные волосы.
Они молчали, одурманенные неутолимой страстью, после каждого слияния становившейся все ненасытнее.
Каролина села в постели. Осторожно, как человек, которому еще надо спуститься с небес на землю, она поставила ногу на прохладный мрамор. Улыбка пробежала по ее лицу. На полу были разбросаны платье, рубашка, шаль, туфли, пояс, нетерпеливо снятые, беспорядочно брошенные, когда они задолго до заката солнца вернулись с прогулки из спящих садов.Нетронутым, как его с вечера положила горничная, на пуфике лежал серебристо-белый пеньюар. Каролина и сейчас не надела его. Пройдя мимо зеркала, вырезанного из цельного куска берилла, в котором все отражалось темно и размыто, будто в глубоком пруду, она подошла к окну.
Каролина подняла одну из пластин жалюзи. Дерево было теплым от солнца. В первую секунду она не видела ничего, кроме слепящего света. За несколько часов сад превратился в белое цветущее море. Более сотни миндальных деревьев, растущих на пологом склоне, расцвели, как это всегда бывает в декабре. Как маленькие тенистые островки, плавали между ними апельсиновые и лимонные деревца. Кипарисовая изгородь темной полосой обрамляла вдалеке сад. Из глубины донесся девичий голос, издававший протяжные резкие звуки, гортанные и горячие, как воздух. Деревянные башмаки простучали по каменным плитам.
Тридцать дней и ночей провели они здесь, в «доме с красными ставнями», на холмах над Лагосом, на южном побережье Португалии. Тридцать дней, за которые ни разу даже тени облачка не омрачили ясную, прозрачную небесную лазурь; тридцать ночей, когда хозяйничала растущая и убывающая луна. Дни и ночи, показавшиеся Каролине одним мигом блаженного экстаза, бесконечным и одновременно слишком кратким, особенно теперь, когда настал час, и он впервые должен покинуть ее, чтобы на борту «Алюэт» отправиться на мыс Сан-Висенти.
Его занимали те же мысли, пока он наблюдал за ее утренней пантомимой. Раскачиваясь на цыпочках, она стояла у окна. Черный поток волос делал плечи шире, а талию еще уже. Ни словом она не пыталась удержать его. Он гордился ею, ее почти мужской способностью не отягощать и не усложнять чувствами дела, которые должны быть сделаны. Однако теперь, когда у него в крови еще играла сладость обладания ею, ему было досадно, что она не пыталась помешать этой разлуке, какой бы короткой она ни была.
Они расстанутся даже меньше, чем на два дня. И эта поездка на мыс Сан-Висенти важной. Если лорду Бересфорду и ему удастся уговорить короля Португалии Хуана VI подписать акт против работорговли, то это означало бы настоящий переворот. Идея переговоров принадлежала ему, он полностью подготовил их, и, тем не менее, сейчас все это казалось ему бременем, которое он бы охотно сбросил. Ему будет тяжело даже просто покинуть эту комнату и этот дом. Ощущение, что своим отъездом он что-то безвозвратно разрушает, не покидало его.
Каролина слегка приоткрыла жалюзи. Она сорвала одну из пышных веток дикой персидской сирени, росшей под окном. Потом опять закрыла жалюзи и подошла к нему. Растирая между ладонями цветы, она наклонилась над ним. Фиолетовые лепестки посыпались на его кожу. В комнате распространился сильный запах ванили.
Он лежал неподвижно, неотрывно глядя на нее. И вдруг неожиданно подскочил, притянул ее к себе и бросился на нее. Каролина любила его внезапные нападения, когда он подкарауливал ее, и страсть принимала смеющееся, озорное выражение. Но на этот раз все было иначе. Он взял ее почти грубо, словно желая погасить все то, что оставалось тайной для него, было неведомо ему.
Почти бесчувственная, на грани боли и вожделения, она еще раз открыла глаза и посмотрела на него. Она не подозревала о написанной на ее лице безудержной готовности отдаться. Она лишь видела волну облегчения, прошедшую по его лицу, когда она еще крепче сжала его руками.
Каролина нырнула под струю источника, изливавшего свои воды через отверстие в ракушке прямо в бассейн. Зеленые мраморные колонны, поддерживавшие стеклянный свод, равно как и пестрая каменная мозаика бассейна, были еще римского происхождения. Вода, такая горячая, что от нее шел пар, била из недр горы.
Герцог прошел за ней. Он не столько увидел, сколько почувствовал легкие мурашки, пробежавшие по ее телу. Взяв одно из махровых полотенец, он подошел к узкой лесенке, которая вела в воду.
– Вылезай, хватит, или ты хочешь стать еще моложе? – Он завернул ее в полотенце и отвел в небольшую, отделанную в мавританском стиле комнату рядом со спальней, где был накрыт завтрак. На столе стояли чай, турецкий кофе и синий фаянсовый кувшин с водой, охлажденной в погребе, выбитом в скале под домом.
Но мысли Каролины были заняты Другим.
– Ты, значит, тоже веришь в чудодейственную силу источника? – Улыбка, игравшая на ее губах, еще больше подчеркивала серьезное выражение глаз. Источник и храм, в древности освященные в честь Прозерпины, считались святилищем плодородия и вечной молодости. Заметил ли он, куда она метит своим вопросом?
Но герцог только посмеялся.
– Я не помню, как долго мы уже владеем им, я только знаю, что первым открыл свойства источника Лебланк. Он пригласил химика, который определил состав воды; потом распорядился напечатать это на трех языках и разлить воду по бутылкам. Сегодня он рассылает ее по всему свету. Уж не знаю, с какими источниками своего богатства я еще столкнусь. Но это полезно. Сегодня мы предложим посреднику короля Хуана VI четыреста тысяч фунтов за то, чтобы Португалия присоединилась к английскому запрету работорговли. Самый древний народ-работорговец будет на нашей стороне! Раньше короли пополняли таким образом свою казну. Но те времена прошли. Теперь этот бизнес в частных руках. Наши деньги помогут королю проявить благородство.
Он не собирался говорить об этих вещах. Во всяком случае не сегодняшним утром, когда его мысли занимало совсем другое, когда, как нередко в последнее время, он ощущал тяжесть на сердце, почти болезненную тоску по жизни ограниченной, как этот цветущий сад. Он мечтал о доме, семье, деревьях, растущих на его глазах, детях, которые родятся у него. Его жизнь была в зените. Позади лежала дорога, полная приключений. Что-то в нем, все сильнее и сильнее заявлявшее о себе, заставляло подумать о собственных плодах: удержать, обнести высоким забором и лелеять счастье, которое подарила ему эта женщина. «Ребенок, – подумал он, – лишь когда у нас будет ребенок, я поверю, что все это не сон».
Их взгляды встретились. Каролине показалось, что она угадала его мысли. Но почему он не высказывал их вслух? Ее тело еще ничем не выдавало сокровенной тайны, но ведь он мог бы и сам догадаться!
Она уже собиралась сказать ему, пока он не ушел. Но потом решила промолчать. Ее тайна была чересчур дорога ей. В ту минуту, когда она доверит ему ее, у него не должно быть других мыслей.
– Раз уж мы заговорили о деньгах, – в итоге произнесла она, – до какой суммы я могу подняться при покупке корабля?
Американский клипер «Камелот» вошел три дня назад в лагосскую гавань и был выставлен на продажу.
– Оценочная стоимость – восемь тысяч, – ответил герцог, – но ты можешь спокойно подняться выше. Лейтенант Фоукес должен еще раз основательно осмотреться на корабле, но, насколько я могу судить, это хорошее, быстроходное судно. Мы должны купить его в любом случае, чтобы оно не попало в плохие руки. В здешнем монастыре Мончикве существует крайне неблагочестивое братство, это монахи, которых папа отлучил от церкви из-за их чересчур светского образа жизни. Но монастырь богат, а монахи, не знаю уж почему, горячо заинтересованы в «Камелоте». Но ты их перекроешь. Д'Арлинкуру еще понадобится время, пока будет готов его первый корабль, а до тех пор… Да что я все о делах! – Он подошел к ней, наклонился, сжал ее голову в ладонях и поцеловал. – Завтра вечером я вернусь.
– Завтра… – повторила она, но слово показалось ей странным, почти чужим. Завтра – он с таким же успехом мог сказать: через год. Широко раскрытыми глазами она серьезно и нежно смотрела на него. Потом, на людях, она будет улыбаться. А здесь было прощание лишь для них двоих.
Каролина стояла посреди залитого ярким светом двора с аркадами. Герцог еще раз обернулся и поднял на прощание руку. Потом лошадь и всадника поглотила тень увитой диким виноградом арки.
На дорожке, выложенной голубой, цвета лаванды, изразцовой плиткой, послышались шаги. В черном одеянии, с убранными под накрахмаленный чепец волосами, к Каролинe подошла ключница. Каролина пошла за ей на затененный огромным старым кедром каретный двор. Украшенная серебром сбруя сверкала на солнце. Мужчина в белой рубашке и коротком черном болеро держал лошадь под уздцы. Он низко поклонился.
Каролина сгорала от нетерпения. Ее движения были такими стремительными, что мужчина, начавший было помогать ей, опоздал. Она натянула поводья так, что лошадь встала на дыбы, и конюший отскочил в сторону.
Не обращая внимания на удивленные взгляды, провожавшие ее, Каролина пролетела под белой аркой. Однако взяла направление не на Лагос, куда собиралась, а поскакала по тропинке, покрытой осыпающейся лавой и серпантином поднимавшейся вокруг плоскогорья Сьерра-де-Мончикве к лежащему высоко над Лагосом скалистому плато Понта-де-Пиедаде, откуда далеко было видно море.
Лошадь то и дело переходила на спокойный шаг привыкшего к горным дорогам животного, и всаднице все время приходилось подгонять ее.
Наконец они добрались до плато. Каролина почувствовала близость моря, еще не видя его сверкающей глади. Дерзким изгибом скала выдавалась над пропастью, будто намереваясь проложить мост над морем, прям в Африку.
Она привязала мокрую от пота лошадь к единственному, согнувшемуся от ветра пробковому дереву. Птицы с ярко-красными клювами и чернильно-синим оперением взлетели в воздух. Землю покрывал толстый ковер из вереска и каких-то незнакомых ей желтых цветов. Но ее интересовало только море, необъятные просторы которого уходили за горизонт.
Каролина подбежала к краю утеса. Сначала у нее было ощущение, что земля уходит из-под нее назад, будто бесконечная даль притягивает ее, и она поняла, почему Алгарву, эту самую южную точку Португалии, называли концом света.
Потом она увидела корабль. Со слегка надутыми ветром парусами «Алюэт» выходила из гавани Лагоса. Каролина прильнула к подзорной трубе.
Он стоял на капитанском мостике. Она подняла руку, чтобы помахать ему… и опустила. Хорошо, что он не мог ее видеть. Ибо снова, как все эти часы после пробуждения, с навязчивостью наваждения ее мучило предчувствие, что это расставание надолго.
Может, она уже разучилась существовать в одиночестве? Чего она, собственно, боялась? Эта мысль тревожила ее. Она всегда презирала женщин, которые, оставшись без любимого мужчины, превращались в собственную тень, мучимые одиночеством, словно неизлечимой болезнью. Но с тех пор, как она узнала, что ждет ребенка, она стала чувствовать себя иначе. Что-то в женской природе казалось предназначенным для самоотречения, словно это было самым большим доказательством любви, на которое способна женщина. Может, все-таки надо было ему сказать? Она прогнала эту мысль. Никогда не пользовались большой любовью рабыни, напротив, любили тех, других, непокорных, принадлежавших лишь самим себе, которые все, что давали мужчине ночью, днем забирали обратно.
Каролина вернулась к лошади, села в седло и, дернув за поводья, развернула ее.
– Пошла! – крикнула она. – Пошла!
Ей надо было стряхнуть с себя беспокойство, будто сетью накрывшее ее. Ее обуревала жажда деятельности.
