Текст книги "Королевский судья"

Автор книги: Сандра Лессманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Глава шестнадцатая

Бреандан погрузился в глубокий целительный сон и проспал целые сутки. Когда Иеремия заглянул к нему на следующий вечер, он только-только просыпался. Иезуит принес ему горячую еду, но не разрешил вставать с постели.

– Чем меньше вы будете двигаться, тем меньше у вас останется шрамов, – объяснил он молодому человеку. – А у вас их и без того хватает. Сколько раз вас уже ранили?

– Я почти десять лет служил наемником, – ответил Бреандан.

– Я тоже был на войне, сын мой, и знаю, как это страшно. Вам здорово повезло, что вы живы и руки-ноги на месте. Сколько людей возвращаются калеками.

– Да, многих моих ирландских товарищей постигла худшая участь. Испанцы обещали им пансион, но большинство его так и не увидели. Они просили милостыню и помирали с голоду прямо на улице. Я боялся, что со мной случится то же самое. Поэтому решил уйти из армии, пока хватает здоровья, и искать другую работу. Но трудно удержаться на плаву одной черной работой, не зная, удастся ли тебе завтра заработать на хлеб.

– Пока вы у мастера Риджуэя, можете об этом не думать, – подбодрил Иеремия, услышав некоторое уныние в его голосе. – Он не сможет платить вам, но вы будете здесь спать и есть сколько хотите.

Но его слова отнюдь не подбодрили молодого человека, скорее наоборот.

– Это больше, чем у меня когда-нибудь было. Патер, я не понимаю, почему вы так печетесь обо мне. То, что вы для меня сделали, стоило вам, наверно, больших денег! Как я смогу отплатить вам?

– Ведите богобоязненную жизнь и не позорьте мастера Риджуэя! – серьезно ответил Иеремия. – Старайтесь в будущем не попадать в подобные ситуации и не ввязывайтесь в драки с первым встречным. Большинство по собственной вине попадает на виселицу. Во всем случившемся есть доля и вашей вины. Судья Трелоней спас вас от петли, но в следующий раз все может кончиться иначе.

Бреандан слушал его внимательно, хотя и не смиренно, как надеялся Иеремия. В молодом человеке оставалось что-то загадочное, что-то непроницаемое, чего священник не мог понять. Его лицо оставалось неподвижным, он кипел за спрятанным негодованием, глубокой горечью, отнимавшей у него всякую радость жизни. Бреандан был благодарен цирюльнику за то, что тот так великодушно приютил его, но чувство, что он теперь ему обязан, вселяло в него неуверенность и отдаляло от новых друзей. Он не подпускал к себе. Иеремия уже в Ньюгейте пытался исповедовать его, чтобы заглянуть ему в душу, но до сих пор ирландец отнекивался. Он-де последний раз исповедовался так давно, что потребуется много часов для перечисления всех накопившихся грехов. Иеремия понимал, что лучше на него не давить, и в последующие дин лишь регулярно смазывал заживающие раны ирландца мазью и давал ему травяной отвар, стараясь поскорее поставить на ноги.

Только когда тонкая короста на спине Бреандана затвердела и стала не такой болезненной, он позволил ему встать с постели.

– Я купил одежду, которая должна вам подойти, – сказал он, протягивая ему по очереди белую льняную рубашку, коричневые бумазейные бриджи, белые чулки и черные башмаки. – Сколько вы служили во французской армии? – спросил Иеремия по-французски, проверяя Бреандана.

Молодой человек разгадал хитрость и ответил на том же языке:

– Достаточно долго, чтобы поболтать с французами.

– А что вы делали на Иберийском полуострове? – Этот вопрос Иеремия задал по-испански.

Бреандан принял условия игры и ответил:

– Мне всегда легко давались языки, падре. Мне нравится слушать и запоминать чужие слова.

– Ваша способность к языкам впечатляет, сын мой. Вам следует помочь. Пойдемте.

Иеремия знаком велел ирландцу следовать за ним и провел его в свою комнату. Бреандан, не понимая, наблюдал, как иезуит придвинул к заваленному бумагами столу второй табурет и вежливым жестом пригласил его сесть. Несколькими ловкими движениями, говорившими о многолетнем навыке, Иеремия заточил перо, обмакнул его в чернильницу и начал писать на чистом листе бумаги латинский алфавит.

– Самое время вам научиться читать и писать, – сказал Иеремия и тепло посмотрел на молодого человека. – К сожалению, я не могу показать вам, как пишется ваше имя, так как не знаю ирландского алфавита. Но один из моих братьев по ордену – он работает в Сент-Джайлсе – ирландец. При случае попрошу его научить меня.

Бреандан смотрел на него недоверчиво:

– Вы правда хотите научить меня писать?

– А почему бы и нет? Раз вы говорите на четырех языках, вы должны уметь читать и писать на них. Что требует строгой дисциплины, само собой разумеется. Но если вы действительно этого хотите, то у вас получится.

– Я думал, мне придется работать на мастера Риджуэя, – в замешательстве ответил Бреандан.

Иеремия отмахнулся:

– Не думайте об этом. В данный момент работы немного. У вас будет оставаться достаточно времени для учебы.

– Патер, меня не покидает чувство, будто вы чего-то недоговариваете.

– Может быть, но, в конце концов, вам необязательно все знать. Используйте представившиеся вам возможности и постарайтесь что-нибудь извлечь для себя.

Бреандан задумчиво посмотрел на буквы, написанные иезуитом. Да, он всем сердцем хотел бы уметь расшифровывать эти таинственные знаки, он хотел учиться, понимать, разгадывать тайны знания и был бесконечно благодарен сидевшему рядом с ним человеку за то, что тот давал ему такую возможность.

– Когда вы научитесь писать, я начну учить вас латыни, – продолжал Иеремия. – За это вы можете учить меня ирландскому. Кто знает, может быть, мои дороги когда-нибудь приведут меня в Ирландию!

На пути в королевскую капеллу находился двор. Аморе, как всегда, незаметно отстала, так как, будучи католичкой, не участвовала в англиканских богослужениях, а ходила на мессы в капеллу королевы в Сент-Джеймсский дворец. Карлу все равно было не до нее. Уже давно он не спускал глаз с Франс Стюарт, «красавицы Стюарт», как он называл ее, невинной молодой полудевушки-полуребенка из хорошей шотландской семьи, неумолимо отклонявшей все его домогательства, желая сохранить девственность до брака.

Аморе была не уверена, действительно ли король влюблен во Франс, или ему только так казалось, потому что она не давалась ему. Она только знала, что он страдает, и жалела его. Когда Карл приходил к ней, Аморе как могла старалась утешить его, и теперь он все чаше навещал ее только для того, чтобы поговорить с ней и отвлечься от своих огорчений.

– Вы удивительная женщина, моя милая Аморе, – как-то сказал король. – Никогда ничего не требуете. Единственная при дворе, кто ни разу ни о чем не попросил меня. Не терзаете меня ревностью и никогда не гоните. То, что вы довольны всем, прямо-таки пугает. Вы либо ангел, либо шпионка моего кузена Людовика. Должен же у вас быть какой-нибудь недостаток!

Аморе лукаво улыбнулась:

– Сир, почему вы прямо не скажете, что находите меня скучной?

Король подошел к ней и поцеловал в затылок.

– Как все же несправедлива судьба! – пылко сказал он. – Почему я влюблен не в вас? Вы так восхитительно несложны.

– Может быть, я слишком проста, сир. Часто хотят именно того, что недоступно.

– Возможно, – печально согласился Карл. – Но бывают мгновения, когда я искренне сожалею, что вы внушаете мне скорее дружеские, чем любовные чувства. Я хочу, чтобы вы были счастливы. Если вы хотите с кем-то вступить в брак, я не стану чинить вам никаких препятствий.

– Такого человека нет, сир.

– Вы знаете, я бы предпочел видеть вас замужем, особенно учитывая ваше положение, но не буду принуждать вас, мой милый друг. Вы всегда были моим талисманом. Когда мы спасались бегством от ищеек Кромвеля, вы в свои десять лет так страстно признали меня своим королем и так плакали, когда был распущен слух о моей смерти, что вдохнули в меня новое мужество. Кстати, как дела у вашего иезуита? Я прекрасно помню, как он, будучи еще полевым хирургом моей армии, лечил мои в кровь стертые ноги… как подделал рекомендательное письмо для вас и для себя, чтобы убежать из Англии. Любопытный человек! А может быть, вы влюблены в него, бедняжка?

– Нет, – улыбнулась Аморе. – Я действительно очень люблю его, но по-другому. Это мой самый лучший друг.

Возвращаясь в свои покои, Аморе еще раз прокручивала в голове разговор с королем. Она почувствовала облегчение, когда король перестал настаивать на ее замужестве. Его дружба делала Аморе свободной и независимой, и, поскольку у нее не было близких родственников в Англии, Карл оставался единственным, кто мог решать ее судьбу.

Придя в комнаты, Аморе позвала камеристку и велела ей достать серое платье горожанки и запереть драгоценности. Закутавшись в плащ и взяв маску, Аморе кивнула так же неприметно одетому слуге и вышла из Уайтхолла через кухню. Так ее примут за служанку, отправляющуюся по поручению какой-нибудь придворной дамы. Ей пришлось пройтись до Вестминстерской переправы, где она села в лодку до Блэкфрайарса – это по-прежнему был самый удобный способ передвижения по Лондону.

Когда в дверях появилась леди Сент-Клер, Ален как раз лечил одному бочару руку после несчастного случая. Удивившись, что она пришла так скоро, он, не отрываясь от работы, поздоровался с ней и сказал:

– Мистера Фоконе нет дома. Но поднимайтесь, вы ведь знаете дорогу.

Аморе улыбкой поблагодарила его. После первой стычки, когда она проверяла его, у них сложились прекрасные отношения. Ей нравился обаятельный и остроумный цирюльник. Когда ей приходилось ждать патера Блэкшо, он развлекал ее смешными историями. Ей также нравилось его вежливое, но без тени подобострастия обращение с ней. Он принадлежал к числу тех крепких лондонских буржуа, которые не очень уважали аристократию за распущенность и не боялись этого показывать.

Отослав, как обычно, слугу на кухню, Аморе поднялась по скрипучей лестнице на третий этаж и без стука вошла в комнату патера Блэкшо, полагая, что там никого нет. В удивлении она остановилась, встретив взгляд голубых глаз молодого ирландца, Он сидел за столом и при ее появлении смущенно обернулся. Аморе сняла маску и вместе с плащом положила ее на кровать.

– Я очень рада, что вы уже на ногах, мистер Мак-Матуна, – приветливо сказала она, подходя к нему.

Бреандан неловко перевернул лист бумаги, на котором пытался выписывать буквы алфавита. Он не хотел, чтобы она видела его неуклюжие каракули. Иеремия разрешал ему заниматься в комнате, когда его самого не было дома, и молодой человек изо всех сил старался выводить на бумаге совершенно непривычные для него разборчивые значки. Водить пером оказалось настолько трудно, что он скоро отчаялся. Бреандан отличался нетерпеливым нравом и не мог часами неподвижно сидеть за столом, сосредоточенно выполняя письменные упражнения. Под внимательным взглядом молодой женщины все его честолюбие испарилось, и Бреандан безвольно положил перо на стол.

Аморе отметила, что с момента их первой встречи он поправился. Лицо уже выглядело не таким бледным и истощенным, оно посвежело и порозовело. Щеки округлились, кожа стала более гладкой и мягкой, а глаза блестели еще ярче. Из-под коросты, сошедшей с растрескавшихся губ, показался красиво очерченный чувственный рот, правда, весьма неохотно раздвигавшийся в улыбку. Из-за пыли и грязи тогда было невозможно определить цвет его волос, а теперь Аморе увидела, что они темно-каштановые, кое-где их шелк отражал солнечные лучи, падавшие в комнату. Под льняной, свободного покроя, рубашкой угадывалось все еще заметно худое тело, но оно уже налилось, и кости не так выпирали.

Аморе обрадовали все эти мелкие перемены, свидетельствовавшие о выздоровлении ирландца.

– Я беспокоилась о вас, мистер Мак-Матуна, – легко сказала она. – Но, как вижу, за вами хорошо ухаживали.

Жестом, не допускавшим никаких возражений, она взяла его левую руку, желая осмотреть шрамы на запястье, но тут же замерла, увидев под большим пальцем выжженную букву. Она заметила странный знак, уже промывая ему раны, но только теперь ей стало ясно, что он значит. Бреандан почувствовал ее замешательство и, застыдившись, убрал руку.

Аморе не хотела смущать его и поторопилась сменить тему.

– Что вы там пишете? – с интересом спросила она.

Но тем самым она только сильнее надавила на больную мозоль, о чем ей дал понять раздраженный тон Бреандана.

– Ничего существенного, мадам!

Аморе не смутила его желчность. Она перевернула лист.

– О, вы учитесь писать. Прекрасно. Но, кажется, это не доставляет вам удовольствия, – озадаченно прибавила она.

Ярость и обида, кипевшие в Бреандане, вдруг прорвались. Сверкая глазами, он вскочил со стула и яростно зашагал взад-вперед по комнате.

– Удовольствие! Вам угодно шутить! – горько воскликнул он. – Патер так старается научить меня читать и писать, но лучше бы я вообще не начинал. У меня никогда не получится!

– Почему не получится? – спросила Аморе.

– Потому что я не родился писцом! Я всю свою жизнь был солдатом. Мои руки никогда не держали ничего, кроме оружия. Они годятся только для того, чтобы сражаться, бить и драться, но не для такой хрупкой вещи, как писчее перо. У меня не хватает ни умения, ни терпения часами сидеть за этим вот столом.

Аморе наблюдала за ирландцем, метавшимся, будто зверь в клетке, и в ней поднималось теплое чувство. Он, несомненно, принадлежал к числу тех людей, кто отравлял свою жизнь, заранее перекрывая себе все возможности.

Мирно, пытаясь успокоить его, она возразила:

– Вы ошибаетесь. Как я слышала, вы мастерски владеете любым оружием. Скажите мне, мистер Мак-Матуна, сколько времени вам потребовалось, чтобы приобрести эти навыки?

– Годы! Много лет! – воскликнул он. – В принципе упражняться следует постоянно… – Он вдруг запнулся, увидев лукавую улыбку на ее лице.

– У вас хватило терпения долгие годы овладевать разными видами оружия, и вы сомневаетесь, что можете проявить ту же выдержку, обучаясь писать? – Аморе подошла к нему и взяла за руки. – Посмотрите! Да, у вас сильные пальцы, но, кроме того, они тонкие и ловкие. Я знаю, вы прекрасно владеете шпагой, а это требует легкой руки и подвижных суставов. Если вы так замечательно умеете фехтовать, как говорите, то научитесь обращаться и с пером.

Она вгляделась в его лицо, пытаясь понять, дошли ли до него ее слова, и увидела, что он задумался. Но его руки все еще были напряжены и непокорны. Она еще сильнее сдавила их пальцами.

– Не будьте так строптивы! – настойчиво сказала она. – Давайте сядем и попробуем еще раз.

Он неохотно следом за ней подошел к столу и сел на стул. Аморе взяла перо, обмакнула в чернильницу и протянула Бреандану. Тот не сразу взял его.

– Давайте я вам помогу, – мягко предложила она.

Не дожидаясь ответа, она встала рядом с ним и взяла в свою тонкую руку его пальцы, державшие перо. Медленно водя его рукой по бумаге, она так близко наклонилась к нему, что щекой касалась его виска и вдыхала запах его волос. Блаженство, которое она испытывала при этом, почти опьянило ее. Наконец она отпустила его руку, но, слегка наклонившись, замерла.

– Это ваше имя, – объяснила она. – Бреандан Мак-Матуна! Латинские буквы, правда, передают лишь звуки, ведь я не умею писать по-ирландски, но каждый, кто прочтет это, правильно его выговорит.

Бреандан с восхищением посмотрел на ряд букв, но тут же сдвинул брови, пытаясь соотнести звуки с письменными знаками. И вдруг Аморе увидела на его лице быструю радостную улыбку, сверкнули белые зубы. Какое-то время он нерешительно вертел перо в пальцах, затем обмакнул его в чернила и попытался еще раз написать свое имя. Когда он остался доволен результатом, Аморе снова взяла его руку в свою и повела ею по бумаге.

– А вот мое имя – Аморе Сент-Клер. Видите – большое «а», затем маленькое «м», затем «о»…

Аморе чувствовала, что его раздражение постепенно унялось и напряжение ослабло. А следовательно, рука стала подвижней, и он легче водил пером. Когда она сказала ему об этом, он обернулся к ней и улыбнулся:

– Признаю, вы правы, мадам. Все верно, я должен учиться терпению.

– Вы научитесь, – пообещала Аморе, – но только если не будете таким строгим к себе и перестанете терзаться.

Его пристальный взгляд как будто смотрел ей в душу. Ее черные волосы и темные глаза напоминали ему француженок и испанок, которых он столько перевидал. Лицо Аморе излучало уверенность и вместе с тем сердечность, а чуткость и красота совершенно его обезоруживали.

– Я все еще не знаю, кто вы, мадам, и в каких отношениях состоите с обитателями этого дома, – вдруг смущенно сказал Бреандан.

– Патер Блэкшо – мои духовный отец, – объяснила она. – Я знаю его с детства. Вы можете доверять ему. Он желает вам только добра.

– В этом я не сомневаюсь…

Аморе чувствовала, что его что-то гнетет, что он о чем-то умалчивает. Пытаясь отвлечь его, она снова взяла перо и вложила ему в руку.

– Не хмурьтесь, – подбодрила она его. – Оставьте ваши заботы и займитесь письмом. Может, тогда они пройдут сами собой.

Глава семнадцатая

– Ален, у вас найдется время сходить со мной в Вестминстер? – смущенно улыбаясь, попросил Иеремия.

Цирюльник оторвался от инструментов, которые как раз мыл.

– Конечно, сейчас не очень много дел. А что вам там нужно?

– Сегодня судьи к открытию Михайловской сессии[3]3
  Зимняя судебная сессия; открывалась после Михайлова дня в сентябре, позже его отмечали в октябре.


[Закрыть] торжественной процессией переезжают в Вестминстерский дворец.

– Вы все еще беспокоитесь о лорде?

– Большая толпа людей всегда представляет опасность. Я предпочитаю быть поблизости, на всякий случай.

– Охотно составлю вам компанию, – сказал Ален, обрадовавшись смене занятия.

– В котором часу вчера пришла леди Сент-Клер? – спросил Иеремия по дороге.

– Незадолго до обеда, насколько я помню. Вскоре после вашего ухода.

– Вы беседовали, как обычно?

– Я не мог. Я был занят с клиентом и отправил ее наверх, к вам в комнату. А почему вы спрашиваете?

– Когда я уходил, в моей комнате оставался Бреандан. А когда вернулся, рядом с ним за столом сидела леди Сент-Клер. Получается, она несколько часов учила его писать.

– Должен признаться, меня удивило, что она так долго не показывается… и что она так рано пришла.

– Скорее всего она пришла не из-за меня. Мне кажется, ее так потрясло ужасное состояние Бреандана, что она хочет вознаградить его за страдания. Честно говоря, я уже сомневался, хватит ли ему выдержки и дисциплины для учебы. Но леди Сент-Клер удалось внушить ему веру в себя. Своим удивительно тонким чутьем она поняла, как важно для нашего гордого ирландца уметь писать свое имя, хотя бы и латинскими буквами. При моем стремлении к совершенству такая мысль не пришла мне в голову.

– Судя по всему, она втюрилась в этого неотесанного мужлана, – засмеялся Ален. – Может быть, ему повезет и она возьмет его в слуги.

– Мне кажется, он не создан быть слугой. Он сам себе хозяин. Ему так трудно сблизиться с людьми. Интересно только, как ему удалось так долго продержаться в армии с ее строгой иерархией?

Как и любое торжество, судейская процессия привлекла разношерстную толпу зевак. Более состоятельные зрители снимали балконы, чтобы любоваться процессией сверху, но основная масса толпилась по обе стороны улицы. Гвардейцы удерживали центральную ее часть свободной, но они ничего не могли поделать с ловкими пальцами карманных воришек.

Иеремия и Ален протиснулись сквозь толпу в первый ряд. Вдруг цирюльник услышал свое имя и в удивлении обернулся. Недалеко локтями освобождала себе пространство Гвинет Блаундель. На ней был черный лиф, подпиравший роскошную грудь, и голубая юбка с нарядным белым фартуком. Густые каштановые волосы выбивались из-под облегающего чепца и мелкими локонами спускались на плечи. Темные глаза, как всегда, горели в предвкушении удовольствия.

– Мастер Риджуэй, вы тоже здесь? – официально спросила она, заметив, что Ален не один.

– Да, мы хотим посмотреть процессию. А вы, моя дорогая? Вы одна?

– Да, моего супруга, к сожалению, не вытащишь развлечься.

– Мне всегда было интересно, как это женщина такого сангвинического темперамента, как вы, вышла замуж за скучного мастера Блаунделя.

– Ну, я овдовела, он тоже. Он искал женщину, которая вела бы его хозяйство, а я – стабильного достатка.

В ожидании процессии Гвинет придвинулась своими округлыми бедрами к Алену. Цирюльник взглядом призвал ее к осторожности, хотя видел, что Иеремия наблюдает за толпой и не смотрит на них.

Внимание священника привлекли два сорванца лет одиннадцати-двенадцати. Сначала он принял их за карманных воришек, высматривающих, кого легче обокрасть. Но в конце концов их поведение показалось ему таким странным, что он уже не спускал с них глаз. Мальчишки постоянно перебирались с места на место. Маленьким и ловким подросткам не составляло никакого труда протискиваться между взрослыми, то и дело задевая при этом чьи-то кошельки, но они их не интересовали. Нет, они не были карманниками, хотя потрепанная одежда и наводила на эту мысль. Мальчишки все время озирались, будто кого-то искали или чего-то ждали.

Пока Иеремия наблюдал за ними, шум толпы возвестил о приближении процессии. Впереди верхом ехал лорд-канцлер с Большой печатью. За ним, также верхом, следовали королевские адвокаты и судьи. Кое-кто постарше предпочел бы, конечно, нарушить традицию и воспользоваться экипажем. Эти люди обычно не ездили верхом, и далеко не у всех были верховые лошади, поэтому для каждой церемонии открытия новой судебной сессии конюшие нанимали лошадей. При недостаточной сноровке, когда чужое животное проявляло свой нрав, служителям Фемиды частенько приходилось туго.

Сэру Орландо Трелонею тоже пришлось нанять коня. И хотя он был хорошим наездником, ему оказалось довольно трудно удерживать вороного коня, судя по всему, не знавшего, что такое толпа, и, казалось, только и ждавшего удобного случая, чтобы понести вместе с седоком. Про себя судья ругал конюшего, опять не нашедшего ничего получше. Все его внимание поглощали попытки заставить коня идти шагом, а тот постоянно вскидывал голову и пытался дернуться в сторону, но Трелоней силой выравнивал его. Скоро из-под черной попоны на спине коня показался пот, а на губах выступила пена.

Судья Твисден, ехавший рядом с сэром Орландо, то и дело бросал на нервную лошадь соседа беспокойные взгляды.

– Прошу вас, брат, держитесь от меня подальше! – умолял Твисден. – Вы знаете, я скверный наездник. А мне бы хотелось живым и здоровым добраться до Вестминстерского дворца.

Иеремия вытянул шею, пытаясь получше рассмотреть приближающуюся процессию. Судьи в длинных париках и алых, отороченных мехом плащах представляли собой величественное зрелище. Увидев сэра Орландо, Иеремия нашел глазами мальчишек, они завороженно смотрели на всадников. Затем они пробрались вперед, опередив процессию на несколько ярдов, и перебежали на другую сторону улицы, ту, к которой Трелоней был ближе.

С растущим беспокойством Иеремия окликнул Алена:

– Вы видите тех мальчишек? Они что-то замышляют!

Друзья начали протискиваться через толпу, за ними увязалась и Гвинет Блаундель. Но теперь люди стояли плотно и упорно отказывались их пропускать, и друзьям не удалось догнать мальчишек до того, как их разделила процессия. Взгляд Иеремии перебегал с Трелонея на мальчишек. Когда процессия поравнялась с ними, у одного из них вдруг оказалась в руке рогатка. Иеремия набрал воздуха, чтобы предупредить сэра Орландо об опасности, но было уже поздно.

Камень ударился в коня Трелонея, тот заржал и встал на дыбы. Пытаясь сохранить самообладание, судья всем телом навалился вперед, стараясь опуститься вместе с животным, но тщетно. Испуганный конь резко подался в сторону и толкнул лошадь судьи Твисдена, который в испуге отпустил поводья и обеими руками вцепился в седло. Его лошадь развернулась и задними ногами брыкнула коня Трелонея. Сэр Орландо почувствовал удар, сотрясший мощное тело под ним… Как молния, у него пронеслось в голове, что надо спрыгнуть, но он не успел. Его как будто затянуло в воронку.

Иеремия видел, как рухнул вороной, а судья исчез в диком месиве из поднявшейся пыли и бьющих лошадиных ног. Толпа издала крик ужаса. Не помня себя, Иеремия продирался через толпу и кричал:

– Ален, мальчишки!

Не мешкая Ален пустился вдогонку за удиравшими подростками.

Кто-то из зрителей схватил под уздцы лошадь судьи Твисдена и держал ее, пока трясущийся всадник не спешился. Вороной Трелонея, брыкаясь, поднялся.

Резким движением Иеремия отстранил беспомощных гвардейцев и встал на колени возле лежавшего на земле судьи. Сэр Орландо потерял парик, его тело и одежда запачкались. Иезуит подумал, что он без сознания, но услышал стон.

– Милорд, вы в порядке?

Сэр Орландо удивленно повернул голову и посмотрел в лицо склонившегося над ним человека:

– Боже милостивый, что вы тут делаете?

– Я пришел сюда, желая оградить вас от беды. К сожалению, эго оказалось сложнее, чем я думал!

Трелоней попытался опереться на его правую руку, но тут же откинулся, скривившись от боли.

– Не двигайтесь, дайте я посмотрю, нет ли перелома, – попросил Иеремия. – Мистрис Блаундель, мне нужно больше места!

Гвинет не пришлось просить дважды. Со свойственной ей решительностью она приблизилась к стоявшим неподалеку гвардейцам и напомнила им о долге:

– Не стойте здесь как обезьяны, бездельники, а отгоните-ка лучше зевак!

Иеремия осмотрел руку сэра Орландо, не обнаружив на ней наружных повреждений, и осторожно проверил суставы. Скорее всего это был обычный вывих. Потом откинул тяжелый красный плащ, чтобы осмотреть ноги. Бриджи в некоторых местах порвались, кожа покрылась царапинами. Иеремия осторожно прощупал кости, но не нашел признаков перелома.

– Вы врач, сэр? – спросил его гвардеец.

За Иеремию ответил сэр Орландо.

– Да, этот человек врач, – выдавил он сквозь зубы. – А теперь наконец помогите мне подняться, мне нужно догнать процессию!

Кто-то из толпы сказал, что в двух шагах находится таверна.

– Отнесем его туда, – решил Иеремия.

Он и Гвинет взяли судью за ноги, а двое солдат подхватили его за плечи.

В таверне «Роза и корона» Трелонея посадили на скамью возле камина. Гвинет попросила у хозяина вина. Таверна тут же заполнилась любопытными с улицы, они вытягивали шею и наступали друг другу на ноги.

– Сэр, у вас где-нибудь еще болит? – настойчиво спросил Иеремия, глядя в бледное как полотно лицо судьи.

– Не знаю… мне как будто сдавили грудь.

Гвинет вернулась с кружкой вина и поднесла се к губам сэра Орландо. Но Иеремия отвел ее руку:

– Нет, пока не нужно! Сначала я хочу убедиться, нет ли внутренних повреждений.

Гвинет согласно кивнула и поставила цинковую кружку на стол позади.

Иеремия помог Трелонею снять алый плащ и расстегнул черный жилет. Проверив грудную клетку, он внимательно осмотрел живот судьи, но боль уже стихала и не мешала дышать. Лицо постепенно порозовело.

– Я не вижу серьезных повреждений, – с облегчением сказал Иеремия. – Только царапины, ушиб колена и вывих руки. Вам здорово повезло.

Трелоней резко засмеялся, но тут же пожалел об этом, так как задетую руку пронзила боль.

– Повезло? Меня преследуют невзгоды, как Иова. За что Господь так наказывает меня? К своему стыду, должен признаться, не знаю, какой ужасный грех я совершил.

– Вы неблагодарны, сэр, – упрекнул его Иеремия. – Совсем напротив, Господь протянул вам свою крепкую руку и уберег вас от худшей участи. Вы запросто могли сломать себе шею. Впрочем, случившееся с вами имеет вполне земную причину – лошадь сознательно напугали. – Иеремия коротко рассказал ему про мальчишек. – Я послал за ними вдогонку мастера Риджуэя выяснить, кто их подучил. Но, честно говоря, боюсь, ему не удастся их догнать.

– Вы были правы, когда предупреждали меня, – удрученно пробормотал Трелоней. – Я так надеялся, что вы ошибаетесь…

«И я надеялся, – подумал Иеремия. – Но, к сожалению, чутье еще никогда меня не подводило».

Он попросил у хозяина таверны воды и чистое полотенце. При этом его взгляд скользнул по толпе зевак, которые, к радости хозяина, все не расходились. Иеремия удивился, увидев среди них Бреандана. Заметив, что священник смотрит на него, ирландец подошел ближе.

– Что вы здесь делаете? – спросил Иеремия.

– Ищу мастера Риджуэя. Джон послал меня за ним. Там пациент, с которым он не справляется.

– Мастера Риджуэя здесь нет. Но, вероятно, он скоро вернется.

– Тогда я подожду.

Подходя с водой и полотенцем к скамье, где сидел судья, Иеремия увидел, как тот взял у Гвинет кружку с вином, которую аптекарша до того поставила на стол. Им вдруг овладело неприятное чувство. Он подбежал к Трелонею, чтобы отобрать у него вино, но кружка была уже пуста. Иеремия вырвал ее из рук судьи и понюхал остатки вина. Не обнаружив ничего необычного, он перевернул кружку и вылил последние капли. На дне остался подозрительный осадок. Подтвердились самые худшие его опасения.

– В чем дело? – беспокойно спросил сэр Орландо.

Иеремия мрачно посмотрел на него:

– Яд, милорд! Возможно, мышьяк.

Лицо Трелонея стало белым как мел.

– Но как же… – Судорога ужаса прошла по его членам и больно вывернула пальцы ног.

– Нужно немедленно вызвать рвоту! – приказал Иеремия.

– Я принесу рвотное, – предложила Гвинет, как и все остальные, молча наблюдавшая за происходящим. – Хозяин, у вас есть рвотный камень или медный купорос?

– Это слишком долго! – отрезал Иеремия.

Он знал – времени терять нельзя. Не пускаясь в объяснения, иезуит выхватил у одного из посетителей ложку, которой тот ел суп, заставил судью открыть рот и осторожно вставил ему черенок в гортань. Иеремия давил на корень языка, пока желудок Трелонея полностью не очистился.

– Мистрис Блаундель, скажите солдатам, чтобы они заперли двери и никого не выпускали! Возможно, негодяй еще здесь.

Жена аптекаря выполнила его указания без лишних вопросов.

– Как вы узнали, что вино было отравлено? – задыхался сэр Орландо. Привкус желчи во рту вызывал у него кашель.

– Я этого не знал. Но мне вдруг подумалось, что человек, покушавшийся на вас, возможно, находился в толпе зрителей, собравшихся посмотреть процессию, чтобы следить за развитием событий. В таком случае он непременно проследовал бы за нами в таверну. А вино, до того как вы его выпили, стояло без присмотра. Кто угодно мог незаметно подойти к нему. Извините меня, милорд. Я никогда себе не прощу, что вас могли отравить буквально у меня на глазах.

– Да как вам было догадаться? – со слабой улыбкой отмахнулся Трелоней.

– Сэр Орландо, я слышал о несчастье, – неожиданно произнес взволнованный голос позади Иеремии. – Вы ранены?

От толпы отделился высокий стройный мужчина, перед которым все тут же почтительно расступились. Он был одет в черный жилет и тонкие бриджи, на грудь спадал белый кружевной воротник, при нем были широкополая шляпа и шпага. Лицо, обрамленное длинными локонами парика, имело правильные черты, приветливые карие глаза под густыми темными бровями резко выделялись на очень белом лице, а крупный нос с горбинкой спускался к плотно сжатым узким губам. Несмотря на такое необычное лицо и сорокалетний возраст, это был красавец, его манеры и некоторая печаль свидетельствовали о достоинстве и благородстве.