Текст книги "Королевский судья"

Автор книги: Сандра Лессманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Глава двадцать восьмая

Утром, как было договорено, аптекарша пришла в цирюльню. Иеремия очень торопился показать ей слуг, но Гвинет попросила его прежде позволить ей пройти к Алену. Он нехотя уступил и проводил ее наверх.

У постели цирюльника сидела Аморе, пытаясь его взбодрить. Иеремия представил аптекаршу как старого друга, готового помочь ему ухаживать за Аленом. Последний среагировал на появление Гвинет со смешанными чувствами. Ее участие тронуло его, но вместе с тем он не хотел, чтобы она находилась рядом. Ален понимал – она не могла поступить иначе, не испортив окончательно отношений с мужем, но не мог простить ей, что она отвергла его в тот момент, когда он так в ней нуждался.

Перед тем как проститься, она помедлила, словно хотела что-то сказать Алену. Но, робко взглянув на Иеремию, ждавшего в ногах кровати, она осеклась и вышла, ни разу не оглянувшись.

Закутавшись в шерстяные плащи и натянув на головы капюшоны, они вышли на зимний мороз и отправились на Ченсери-лейн. Шел снег. Обычная уличная слякоть затвердела, а белый слой снега припудрил грязь. Но эта чистота сохранится недолго. Бесчисленные копыта и колеса толкли и бороздили снег и снова превращали его в сероватую кашу. Даже сугробы на крышах утратили блеск и быстро почернели от каминной копоти.

Когда Иеремия и Гвинет вошли в дом судьи, там царило возбуждение. Мэлори открыл дверь и провел их в кабинет. Камердинер казался расстроенным. Иеремия заметил и других слуг, горячо о чем-то споривших.

– Что случилось? – удивившись, спросил он.

– Лорд все вам объяснит, сэр. Подождите, пожалуйста, здесь. Вы также, мадам.

Вскоре появился сэр Орландо, тщательно закрыв за собой дверь. Он тоже казался удрученным.

– Хорошо, что вы пришли, доктор, – сказал он. – Я чувствую, игру с нами ведет сам дьявол. Сегодня ночью умер один из лакеев.

На лицо Иеремии упала тень.

– Расскажите мне во всех подробностях о произошедшем, сэр.

– Посыльный Джонсон, деливший комнату с покойным Уокером, проснулся посреди ночи от того, что его товарищ корчился от боли. Он разбудил Мэлори, который в свою очередь поднял меня. Уокера рвало, он жаловался на нестерпимую боль в животе. Я хотел послать за вами, доктор Фоконе, но он умер прежде, чем грум оседлал лошадь.

– Он что-нибудь говорил перед смертью? – с надеждой спросил Иеремия.

– У него были такие сильные боли, что он почти не мог говорить, – ответил Трелоней. – Он отчаянно просил врача, но затем понял, что умирает, и начал умолять Бога о прощении. Незадолго до смерти он пробормотал еще что-то вроде: «Вино… это было вино», – и имя: Джоффри или Джеффри.

– Может быть, Джеффрис? – спросил Иеремия.

– Может быть, несчастный говорил очень невнятно. Он был уже почти без сознания. Я сначала подумал, что это имя какого-нибудь родственника или друга, с которым он хочет проститься. К сожалению, вскоре он умер, и мы так и не поняли, что он имел в виду. Если вы хотите видеть тело, оно еще в комнате, – прибавил Трелоней.

Иеремия обратился к Гвинет:

– У вас есть силы посмотреть, мадам?

– Конечно. Я ведь знаю, как для вас это важно.

Судья лично проводил посетителей наверх. Каморка была обставлена довольно скудно: кровать с балдахином, два сундука для одежды, два табурета, цинковые кувшин и миска для умывания, ночной горшок и несколько личных вещей.

Из уважения к умершему занавеси балдахина опустили. Прежде чем поднять их, Иеремия прочитал короткую молитву. Затем отдернул простыню, покрывавшую тело. Покойника никто не трогал. На нем еще оставалась запачканная рвотой ночная рубашка. Лицо было искажено, пальцы рук и ног сведены судорогой.

– Мистрис Блаундель, посмотрите внимательно. Вы узнаете его?

Аптекарша невозмутимо подошла к кровати и всмотрелась в мертвое лицо.

– Трудно сказать, Я видела посыльного мельком. Но мне кажется, это он.

– Посмотрите как следует. Вы уверены?

– Чем дольше я смотрю… Да, уверена.

– Ну что ж, я так и предполагал, – вздохнул Иеремия. – Милорд, я бы рекомендовал вскрыть тело.

– Я дам соответствующие указания инспектору и позабочусь о том, чтобы вы могли присутствовать при вскрытии.

– Спасибо, милорд. Судя по всему, он умер от отравления. Но я хочу быть уверен.

– Может быть, самоубийство? Из страха перед разоблачением? – предположил сэр Орландо.

– Он знал о запланированном опознании?

– Простите, доктор. Очень трудно утаить что-нибудь от слуг. Точно они ничего знать не могли, но пошли слухи, будто кто-то из слуг подпал под подозрение и предстоит расследование.

– Жаль, конечно, но ничего не поделаешь, – сказал Иеремия. – Хотя если он действительно хотел скрыть что-то настолько страшное, что предпочел умереть, то вряд ли бы выбрал такую мучительную смерть. Намного проще раздобыть пистолет и застрелиться. Нет, даже если яд, по всей вероятности, и послуживший причиной смерти, принадлежал Уокеру, то он, конечно, знал, как он действует, и вряд ли применил бы его на себе. Если вскрытие не покажет другой, естественной, причины смерти, то я берусь утверждать – он был убит. Вопрос только – почему. – Иеремия пристально посмотрел на Трелонея. – Милорд, я надеюсь, вам понятно, что жертвой могли стать и вы. Вы точно следуете моим советам?

– Конечно, клянусь вам. Мэлори по-прежнему спит возле моей кровати с заряженным пистолетом, да и спит он неглубоко. Я ем и пью из той же посуды, что и остальные домочадцы, перед едой все блюда проверяются с помощью единорога на наличие яда. Мэлори смотрит за кухаркой, когда она ходит на рынок, посыльный спит перед входом в кладовку, а если я получаю приглашения, то никогда ничего не ем под предлогом слабого желудка, хотя иногда это довольно трудно. Кроме того, я не выхожу из дома без оружия и слуги. Так что, как видите, я следую вашим советам, и небезуспешно. У убийцы нет никакой возможности напасть на меня из-за угла. И даже на моих слуг.

Гвинет с удивлением слушала рассказ судьи и время от времени бросала на Иеремию признательные взгляды.

– Вы действительно все продумали, сэр! – заключила она. – При таких мерах предосторожности никто не посмеет посягнуть на судью.

– К сожалению, Уокер оказался не столь осторожен. Яд мог попасть к нему либо здесь, в доме, либо за его пределами. Милорд, с вашего позволения я бы хотел опросить прислугу, – попросил Иеремия.

Поскольку в присутствии Гвинет больше не было необходимости, он думал отправить ее домой, но она захотела остаться. Сперва сэр Орландо позвал посыльного, жившего в одной комнате с покойным. Джонсону – плотному крестьянскому парню с соломенными волосами и светло-голубыми глазами, в которых читалось глубокое потрясение, – было не больше двадцати лет.

– Ты в состоянии ответить на несколько вопросов, мой мальчик? – ласково спросил Иеремия.

– Да, сэр.

– Ты жил с Уокером в одной комнате?

– Да, сэр. Примерно с полгода. Я в основном выполняю поручения.

– Ты не знаешь, Уокер вчера выходил из дома?

– Да, по-моему, вечером он какое-то время отсутствовал.

– Ты не знаешь, он ходил по поручению или по своим делам?

– Точно не знаю. Лорда вчера вечером не было дома, и я подумал, что Уокер решил воспользоваться этим и удрать. Но незадолго до его ухода я видел, как он разговаривал с мистрис Лэнгем.

– Но ты не слышал, о чем они говорили?

– Нет, я как раз шел по поручению кухарки.

– Когда Уокер вернулся?

– Его не было довольно долго. Он поинтересовался, не искал ли его кто-нибудь.

– Каким он тебе показался? – спросил Иеремия.

– Похоже, у него было тяжело на душе. Но он ничего об этом не говорил. А ночью начал стонать и мучиться. Это было ужасно.

Иеремия в задумчивости постукивал кончиками пальцев по подлокотнику кресла, на котором сидел.

– А Уокер не рассказывал тебе в последние недели о каком-нибудь новом знакомстве – может быть, с ним кто-нибудь заговорил в таверне?

– Я такого не помню. Он часто встречался с женщинами, но никогда не называл имен.

– У него были друзья?

– Он из деревни, как и я, из Кента. Не так-то просто найти друзей вне дома, где ты работаешь.

– Какие отношения сложились у Уокера с лордом? Он что-нибудь говорил об этом?

– Мне всегда казалось, ему здесь нравится, – ответил Джонсон, бросив робкий взгляд на судью Трелонея.

Заметив это, Иеремия успокоительно сказал:

– Никто тебя не упрекнет за правду. Итак, Уокер говорил когда-нибудь плохо о лорде?

– Ну, однажды он спросил меня, считаю ли я лорда хорошим и богобоязненным человеком. Я сказал ему, что до сих пор не слышал ничего другого. Тогда он сказал: «Но лорд – судья, и он распоряжается жизнью и смертью людей, которых к нему приводят». На что я сказал: «Ну да, только те, кого вешают, как правило, убийцы и разбойники, они ничего другого и не заслуживают».

– Что он на это ответил? – вскинувшись, спросил Иеремия.

– Он сказал: «А что, если засудят невиновного, который не совершил никакого преступления?» Я уже пожалел, что завел этот разговор. Что я понимаю во всех этих юридических делах? Я сказал ему: «Лорд добр и справедлив и, уж конечно, просто так или от злости ни за что не пошлет на виселицу невиновного». Тогда Уокер сильно задумался и согласился со мной.

– Когда состоялся ваш разговор?

– Примерно неделю назад.

– Вспомни, что еще говорил Уокер? Что-нибудь странное, необычное.

– Пару дней назад, он только вернулся с поручения, мы были одни. И вдруг он говорит мне: «Вот не знал, какая это может быть сильная страсть – жажда мести. Это очень страшно». Я спросил его, о чем это он, но он ответил, что не может об этом говорить. Только сказал, что была совершена несправедливость, но местью ее не исправишь.

– Так он, бедный, все-таки выбрал добро, а не зло. Это стоило ему жизни, – с горечью заметил Иеремия. – Ты можешь идти, Джонсон.

– Что вы об этом думаете? – спросил сэр Орландо.

– Все ясно. Уокер знал убийцу и его мотив.

– Но откуда?

– Очень просто. Убийца ему доверился, – объяснил Иеремия. – Ему требовалась помощь, так как он понял, что вне дома вас не достанешь. Вот он и попытался подговорить одного из ваших слуг. Не знаю, что он ему предложил, но вряд ли большие деньги, тогда не было бы необходимости раскрывать свой мотив. Так как он не мог подкупить слугу, он обвинил вас, милорд, в том, что вы совершили несправедливость, которая должна быть отомщена. Это обвинение, судя по всему, было таким убедительным, что у Уокера начались проблемы с совестью. Но в конце концов он решил для себя, что вы добры и справедливы. Возможно, убийца просил его подложить вам в еду яд. Когда он отказался это сделать, преступник отравил его, чтобы сохранить тайну. Если бы Уокер пришел к вам и все рассказал, мы бы сейчас знали, кто это.

Сэр Орландо побледнел:

– Этот человек действительно ничего не боится.

– Да, он чрезвычайно опасен, – признал Иеремия. – Теперь я должен поговорить с другими вашими слугами – и с вашей племянницей.

Трелоней не возражал. Он молча слушал, как Иеремия беседовал со слугами, которые ничего нового, однако, не сказали. Наконец он послал Мэлори за Эстер.

– Мне только сейчас пришло в голову: вы ведь еще ничего не знаете о помолвке Мэри Пеккем, – вспомнил судья. – Ее мать узнала, что она тайно встречается с бедным студентом, запретила им видеться и устроила ее помолвку с сыном уважаемого адвоката. Венчание состоится в марте, через неделю после свадьбы Эстер и мистера Холланда.

– Хм, и как Мэри восприняла это известие? – несколько сочувственно спросил Иеремия.

– Она не кажется очень счастливой, так как, судя по всему, безумно влюблена в юного Джеффриса. Но сын мистера Феннера – хорошая партия. Лучше не бывает.

Иеремия сомневался в том, что Мэри придерживается того же мнения. А вот понять чувства студента было намного сложнее. Был ли Джордж Джеффрис влюблен в девушку, или эта связь должна была лишь помочь ему подняться на несколько ступенек по лестнице успеха?

Мэлори вернулся растерянным:

– Я нигде не могу найти мистрис Лэнгем. Когда вы пришли, доктор Фоконе, она была здесь, а теперь исчезла.

– Она подслушивала нас, – твердо сказал Иеремия. – Мэлори, тебе срочно придется кое-что сделать. – Под недоуменными взглядами сэра Орландо и Гвинет он назвал камердинеру дом в Темпле. – Поторопись. Мистрис Лэнгем имеет преимущество во времени и недолго там останется. Незаметно посмотри, там ли она. Если да, подожди, пока она уйдет, и приведи молодого человека сюда.

– А если он окажет сопротивление?

– Не окажет, потому что тем самым навлечет на себя подозрения. Проведи его в кабинет и оставайся с ним до нашего прихода.

– Да, сэр.

Обернувшись к судье, Иеремия сказал:

– Я хочу поговорить с вашей племянницей, как только она вернется.

Они стали ждать. И снова священник попытался отправить аптекаршу домой, но ей было так интересно, что ока попросила разрешения остаться.

Когда в холле раздался голос Эстер, Трелоней встретил ее на лестнице и провел в приемную на втором этаже.

– Я бы хотел задать вам несколько вопросов, мадам, – вежливо попросил Иеремия.

– С вами я говорить не буду, – высокомерно ответила та.

– Ты ответишь ему, Эстер, – приказал сэр Орландо.

– Нет! Он нарушил свое слово. Он сказал матери Мэри, что она тайно встречается с мистером Джеффрисом, хотя обещал ей не говорить об этом никому.

– Неправда, мадам, – возразил Иеремия. – Об этом узнали не от меня.

Эстер в гневе прокричала дяде:

– Тогда это были вы! Вы виноваты в несчастье Мэри.

– Уверяю тебя, я никогда не упоминал имени мистера Джеффриса в присутствии матери Мэри. Очевидно, об этом она узнала сама может быть, от слуг.

Эстер замолчала и, раздавленная, опустила голову. Разум говорил ей, что ее обвинения беспочвенны, но сердце не могло сразу укротить душивший ее беспричинный гнев.

– Мадам, мы вас искали, – возобновил разговор Иеремия. – Где вы были?

– Это вас не касается!

– Эстер, если ты и дальше будешь упрямиться, я тебя выпорю, – загремел Трелоней, но иезуит жестом остановил его.

– Ладно. Другой вопрос. Вы давали вчера Уокеру какие-нибудь поручения? Вас видели, когда вы говорили с ним.

– Нет, я сделала ему замечание, потому что он ходил по холлу в грязных ботинках. Неуклюжий деревенский медведь.

– Но порядочный человек. И поэтому он сейчас мертв. По крайней мере это должно вызывать уважение. – Иеремия немного подумал, потом спросил: – Вы когда-либо давали Уокеру вино?

– Я похожа на служанку? – презрительно ответила Эстер. – Зачем я буду приносить лакею вино?

– Простите. И как я мог задать такой глупый вопрос. Вы можете идти. – Он жестом велел ей выйти из комнаты, не глядя в глаза, как служанке, в услугах которой больше не нуждаются. – Я думаю, Мэлори уже вернулся с молодым Джеффрисом, – объявил он, когда Эстер ушла. – Пойдемте вниз.

Судья и Гвинет шли за Иеремией, как выдрессированные собаки. Трелоней, как всегда, восхищался его ясным логическим мышлением, а Гвинет испытывала какой-то трепет, если не страх, от его охотничьего инстинкта.

Мэлори предложил студенту рейнского вина и добавил дров в камин, но, несмотря на радушный прием, Джордж Джеффрис чувствовал себя не особенно уютно.

Увидев, что впереди судьи идет Иеремия, он воскликнул с презрительной усмешкой:

– Ах, я мог бы и догадаться, что за всем этим стоите вы, доктор Фоконе. Что случилось, почему такой срочный вызов?

– Я убежден в том, что вы полностью в курсе дела, мистер Джеффрис. Мистрис Лэнгем, конечно, вам все уже рассказала.

Студент пристально посмотрел на обоих мужчин, ждавших его ответа, и попытался понять, как много они знают.

– Зачем к вам приходила мистрис Лэнгем? – спросил Иеремия.

Мгновение Джордж Джеффрис колебался, но затем решил сдаться.

– Ну что ж, я скажу вам правду. Она приходила ко мне, чтобы рассказать о том, что этой ночью умер лакей, скорее всего он был отравлен. Перед смертью он произнес мое имя. Эстер хотела предупредить, что, вероятно, меня будут допрашивать в связи с убийством.

– А почему ей было так важно предупредить вас?

– Она помогала мне тайно встречаться со своей подругой.

– Мэри Пеккем.

– Да. Вам, как всегда, все прекрасно известно. Но несколько дней назад все выплыло наружу, и нам запретили видеться. Я думаю, Эстер пыталась меня предупредить из-за Мэри.

– У нее были основания полагать, что вы как-то связаны со смертью слуги? – не отступал Иеремия.

– Нет. Я не знаю, почему она решила, будто лакей имел в виду меня. Но вы ведь знаете женщин. Они действуют не думая. Вполне вероятно, бедняга произнес какое-то имя, похожее на мое. Она узнала это и сразу побежала ко мне. Но клянусь вам, я не знал Уокера и не имею никакого отношения к его смерти.

– Да и зачем бы вам? – заметил Иеремия с некоторой издевкой в голосе. – Тем не менее я прошу вас рассказать, где вы были вчера вечером.

Джордж Джеффрис пристально посмотрел на него, прежде чем небрежно ответить:

– Я вместе с другими студентами сидел в таверне, как и почти каждый вечер. Я могу назвать вам их имена. Они подтвердят мои слова. Мы играли в кости, в карты, что-то ели…

– И пили вино?

– Я предпочитаю пиво, как вам известно, – усмехнувшись, ответил Джеффрис.

– А где вы находились вечером накануне Дня святой Люсии?

– Тоже в пивной с друзьями. Мы играли в кости, и я облегчил их кошельки на пару шиллингов. Знаете, мне, как правило, везет в игре.

– По крайней мере вы в этом убеждены, – ответил Иеремия.

– Составьте список людей, которые могут подтвердить, где вы были в эти два вечера, – подключился судья Трелоней.

Студент кивнул:

– Если вы дадите мне чернила и перо, я могу сделать это прямо сейчас.

Когда Джеффрис составил список, сэр Орландо обратился к Иеремии:

– У вас еще есть к нему вопросы?

– Нет. Пусть идет.

Судья какое-то время колебался, затем дал знак камердинеру. Джордж Джеффрис вежливо и с явным облегчением простился.

– Вы думаете, он имеет какое-то отношение к смерти Уокера? – спросил Трелоней.

– Не знаю, – задумчиво ответил Иеремия. – Возможно, это случайность. Джеффрисов не так уж и мало, а мы даже не знаем, что имел в виду Уокер – имя или фамилию.

– В любом случае с его стороны было неглупо сразу назвать нам нескольких свидетелей. Несомненно, они часто ходят с ним по пивным и будут уверять, что он был там и в указанные дни, если ему удастся им это внушить. И все-таки показания пьяных свидетелей я считаю не самыми надежными. Проблема в том, как их опровергнуть.

– Проверьте его семью. Выясните, есть ли там связи с убийцами короля, – предложил Иеремия.

– Непременно. Я дам вам знать, как только что-то узнаю.

Глава двадцать девятая

Несмотря на заботливый уход Иеремии, выздоровление Алена задерживала лихорадка. Как пациент цирюльник оказался невыносим. Он не мог бездеятельно валяться в постели, хотя прескверно себя чувствовал и едва держался на ногах. Но иезуит был неумолим. Он боялся, что у Алена случится рецидив, если он не вылежится, и предписал больному абсолютный покой. Последний в конце концов подчинился, но только потому, что благодаря щедрости леди Сент-Клер ему не нужно было думать о заработке.

Гвинет зашла всего один раз. Не желая отказываться от своих благих намерений – по крайней мере, какое-то время, – Ален попросил Иеремию не оставлять его с ней наедине, так что у них с Гвинет состоялся довольно общий разговор, в конце которого аптекарша пожелала больному всего хорошего. Когда она ушла, Ален почувствовал облегчение. Он немного стыдился своей холодности, но вместе с тем почему-то понимал – иначе нельзя. Лучше как можно скорее забыть опасную страсть.

Отсутствие Аморе в течение нескольких дней не осталось незамеченным при дворе. Впервые за много месяцев король выразил свое неудовольствие тем, что его любовница небрежна с ним, и ей пришлось объясниться. Между тем беременность Аморе уже невозможно было скрывать, а так как Иеремия не велел ей перетягиваться, она попросила Карла позволить ей до Рождества оставить двор. Как и у многих представителей знати, у нее был дом в городе на Стрэнде, связывавшем Вестминстер и Сити. Король слегка огорчился, но позволил. Он понимал, что, учитывая усиливавшиеся злобные сплетни о королевском незаконнорожденном ребенке, так будет лучше.

С большой неохотой Аморе пришлось отказаться от визитов на Патерностер-роу. Зато теперь Иеремия регулярно заходил к ней справляться о самочувствии. Ален, зная, как заботливо священник относится к леди Сент-Клер, предложил поселить кого-нибудь в ее доме, чтобы смотреть за ней и в случае необходимости немедленно известить его. Лучше всего для этих целей подходит Бреандан, невинно прибавил цирюльник. А кроме того, ирландец и подмастерье не будут все время ссориться. Иеремия не возражал, хотя, конечно, понял заднюю мысль Алена. Он все еще не знал, как решить эту проблему, что очень его тревожило. Аморе и Бреандан так привязались друг к другу, что было бы жестоко требовать разрыва. Но она не могла выйти за него замуж. Король ни за что не одобрил бы такой мезальянс. Иеремия откладывал решение этого вопроса, надеясь, что рано или поздно он решится сам собой. И вот теперь Бреандан каждый день после обеда отправлялся в городской дом леди Сент-Клер, проводил там ночь и утром возвращался обратно, так как днем его помощь требовалась в цирюльне.

Как-то утром, когда Бреандан собирался чинить полку, в операционную вошел светловолосый человек с пунцовым круглым лицом и рыхлым брюшком и задорно крикнул:

– Эй, ребята, доктор Фоконе дома?

Бреандан вскинулся, услышав ирландский акцент, который ни с чем нельзя было спутать. На его лице расплылась радостная улыбка.

– Dia duit, a chara, – произнес он ирландское приветствие.

– Dia's Muire duit. Полагаю, вы тот самый молодой ирландец, которого Фоконе научил читать и писать. Я патер О'Мурчу. Я окормляю католиков прихода Сент-Джайлс-ин-де-Филдс.

– Знаю. Как приятно встретить земляка, патер. Идемте, я проведу вас наверх.

Пыхтя, как кузнечные мехи, О'Мурчу потащился наверх по лестнице вслед за Бреанданом.

– Я думаю, перед уходом мне не повредит кровопускание, – заметил он, скроив уморительную гримасу.

Иеремия был так же рад неожиданному визиту, как и Бреандан, который тактично удалился, оставив их одних.

– Педрейг, что привело вас сюда?

– Я просто хотел посмотреть, как у вас дела. Когда мы виделись последний раз, мне показалось, будто вы не в ладах с самим собой.

– Верно, – признался Иеремия. – Я по-прежнему разрываюсь между призванием священника и занятиями медициной.

– Вы не уверены в своем призвании?

– Нет, душеспасительная деятельность доставляет мне огромное удовлетворение. Но когда я вижу физические страдания, мне хочется их облегчить.

– Забывая про душу? – спросил О'Мурчу. – Как бы вы поступили, если бы не было никаких сомнений, что мастер Риджуэй умрет и ваши врачебные усилия бесполезны? Кому бы вы тогда отдали предпочтение – врачу или священнику?

– Священнику. Тогда для меня важнее всего было бы спасти его душу.

– Итак, ваш грех состоит исключительно в вашем убеждении, что вы могли сохранить жизнь раненому, – констатировал ирландский иезуит.

– Он состоял в моей самонадеянности, в моей гордыне врача. Я мог и ошибаться, – поправил его Иеремия.

– Но вы не ошиблись. Вы врач милостью Божьей и чуете, выживет человек или нет. Я твердо убежден – ваше решение не было легкомысленным и в следующий раз вы опять поступите правильно.

Иеремия налил немного вина и предложил своему гостю кружку.

– Спасибо, – сказал О'Мурчу, – это лучше, чем китайское пойло, которое вы так любите. Но нет плохих вещей, у каждого свои пристрастия. – Он сменил тему: – Как вы думаете, сколько еще будет продолжаться война с голландцами?

В конце февраля затяжной конфликт с соперниками по торговле перерос в открытое столкновение. Работы по подготовке флота были почти завершены.

– Не знаю, – озабоченно сказал Иеремия. – Голландцам легче найти деньги, необходимые для ведения морской войны. Боюсь, это надолго.

Патер О'Мурчу залпом выпил содержимое кружки, поставил ее на стол и сложил руки.

– Должен признаться, я пришел сюда не только беспокоясь о состоянии вашего духа и не столько к брату по ордену, сколько к врачу. У одной из моих подопечных тяжелая лихорадка. Я опасаюсь… но лучше, если вы составите свое собственное мнение.

– Понимаю. Ей очень плохо?

О'Мурчу серьезно кивнул.

– Тогда я иду с вами.

Иеремия взял лекарства, которые могли понадобиться, и вышел из дома вместе с ирландским патером, дав знать об этом Алену. Вечная толкучка у Ладгейта ненадолго задержала путников. Они пошли по Флит-стрит, в конце которой им пришлось пройти еще через одни городские ворота – Темпл-Бар на западной границе Лондона. Затем они шли по Уич-стрит и элегантной Друри-лейн, слева от которой простирались поля, давшие название приходу Сент-Джайлс-ин-де-Филдс. Это были бедные кварталы с полуразвалившимися неухоженными домами, где люди жили в страшной тесноте, и узкими кривыми улочками, куда проникали редкие лучи солнца.

На немощеных улицах путники тут же по щиколотку провалились в топь и нечистоты, где в поисках пищи рылись хрюкающие свиньи. Их визг мешался с лаем бесчисленных бродячих собак и выкриками уличных торговцев, расхваливавших свои товары. Здесь все покрывала копоть, еще более густая, чем в других районах города, так как под землей топили печи угольщики, красильщики, соле– и мыловары и клоки едкого дыма вырывались из дымоходов.

Перед покосившимся от ветра домом, внешнюю стену которого укрепляли несколько балок, О'Мурчу остановился и постучал в грубо сколоченную дверь. Ее открыла невидимая рука. Войдя, Иеремия увидел маленькую девочку, чье худенькое личико наполовину скрывал грязный льняной чепец. Она посмотрела на пришедших большими серьезными глазами, но не произнесла ни слова.

– Я привел друга. Он осмотрит твою маму, Мэри, – объяснил ирландский священник.

Девочка провела их в единственную комнату, где жила вся семья. Иеремия насчитал пятерых детей, двух мужчин и старуху. В камине горел скудный огонь, не дававший ни света, ни тепла. Гнилые дырявые стены нисколько не препятствовали проникавшему отовсюду холоду. Оконные проемы были завешены прозрачными от долгого употребления платками.

Иеремия прошел за ирландским священником в темный угол комнаты, откуда доносился отвратительный запах. На простой кровати с мешком соломы вместо матраца на куче грязных одеял лежала больная.

– Все началось с головной боли, головокружения и тошноты, – начал рассказывать О'Мурчу. – Ее выворачивало наизнанку и несло. Потом подскочила температура.

Иеремия лишь кивнул и склонился над больной, непроизвольно задержав дыхание. Она стонала и металась на кровати – видимо, испытывала сильную боль. Между потрескавшимися приоткрытыми губами виднелся покрытый темным налетом язык. Уголки губ и ноздри почернели от слизи и высохшей крови.

Хотя Иеремия лечил множество больных, ему пришлось заставить себя откинуть одеяло. Подозрение, подтверждавшееся с каждой минутой, было слишком страшно. В бреду женщина почти стянула с себя желтоватую линялую льняную рубашку, так что обнажилась верхняя часть влажного от пота туловища. На бледной коже ярко краснели пустулы, похожие на ожоги, и виднелись черно-фиолетовые кровоподтеки, как будто несчастную избили.

Иеремия взял ее руку, прощупал слабый нерегулярный пульс, затем приподнял руку, чтобы лучше рассмотреть опухоль под мышкой величиной с куриное яйцо. Иеремия почувствовал, как холод сковывает его члены и проникает внутрь.

– Мои опасения подтверждаются? – нетерпеливо спросил О'Мурчу замершего Иеремию.

Тот на секунду закрыл глаза, как будто пытаясь прогнать кошмарный сон.

– Да, – мрачно ответил он, – никакого сомнения. Это чума.

Хотя О'Мурчу и предполагал нечто подобное, он непроизвольно вздрогнул. Чума, самая страшная из всех болезней, бич Божий!..

– Вы еще можете что-нибудь для нее сделать? – спросил он, и голос его вдруг стал хриплым и низким.

– Нет, против чумы нет никаких лекарств.

О'Мурчу повернулся к семье, в оцепенении стоявшей сзади, чтобы сообщить им известие, подобное смертному приговору. Иеремия, оставшийся у постели, услышал горький плач и несколько раз перекрестился. О'Мурчу пытался успокоить людей, но потребовалось немало времени, прежде чем громкие рыдания перешли в глухой плач.

– Это первый случай в Сент-Джайлсе? – спросил Иеремия, прикидывая, в какой мере уже могла распространиться зараза.

– Насколько мне известно, да, – ответил ирландец. – Но в декабре два случая чумы, кажется, были в Лонг-Эйкре, то есть недалеко отсюда.

– Тогда нам только остается надеяться, что их больше не будет.

– Но вы опасаетесь этого, не так ли?

– Последняя эпидемия чумы свирепствовала в Лондоне в 1636 году. Опыт показывает, что она повторяется примерно каждые двадцать – тридцать лет. А, как вам известно, два года назад чума появилась в Голландии, до этого – в Италии и на Левантийском побережье.

О'Мурчу в ужасе перекрестился:

– Что мы можем сделать?

– Ничего, Педрейг, ничего, только молиться, – сказал Иеремия, покорно смиряясь перед судьбой.

Ирландский священник остался с больной, чтобы причастить ее. Иеремия простился с ним и направился домой. Вернувшись на Патерностер-роу, он ни с кем не говорил. Как следует помывшись, он удалился в свою комнату и в мрачном настроении погрузился в медицинские книги.