Текст книги "Рикошет"
Автор книги: Сандра Браун
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)
Она потрясенно качнула головой.
– И вы ему поверили?
– Больше, чем вам.
Она оперлась на пухлую ручку дивана, одного из немногих предметов меблировки, стоявших в комнате, и медленно села. Несколько минут она молча смотрела перед собой.
Потом подняла на него глаза.
– Он лжет, – просто сказала она. – Он лжет. Коулман действительно пригласил меня на вечеринку «Брэйвз». Я вам про это говорила. И там познакомил с Тони Эстебаном. Коулман действительно напился в тот вечер. Но только из-за того, что Тони флиртовал со мной. Коулман уже был в него влюблен, а Тони дал ему понять, что отвечает взаимностью.
Дункан сидел молча, его выражение лица по-прежнему было скептическое.
– Тони Эстебан – лжец и негодяй, – страстно сказала она. – Даже если бы он и не был гомосексуалистом или оказался «би» или кем угодно, я бы никогда в жизни не стала встречаться с ним. Он отвратительный. Самовлюбленный. У меня ничего с ним не было ни в тот вечер, ни потом.
– Вы обвиняете его в том, в чем он сам обвиняет вас? Хотите сказать, он выдумал все это, желая отомстить за то, что вы его отвергли?
– Я понятия не имею, с какой стати он все это выдумал. И еще меньше меня интересует, как он ко мне относится, – сказала она. – Но он врет насчет себя и Коулмана. Тони разбил сердце моему другу. Он боялся, что про них узнают, и не хотел больше встречаться с Коулманом наедине. Коулман несколько месяцев страдал из-за их разрыва. Тогда мы с ним часто встречались. Ему было больно, ему нужен был кто-то, с кем он мог открыто поговорить о своей любви, кто-то, кому он полностью доверял. Он не мог пережить, что Тони Эстебан его бросил, и в конце концов покончил с с обой. Это правда. Клянусь.
Дункан снял куртку и рукавом рубашки вытер пот со л ба. Ему было жарко, он был взволнован и слишком готов е й поверить. Именно поэтому он с удвоенной энергией принялся возражать:
– У Эстебана есть невеста, рыжая секс-бомба, которая Прыгает перед ним на задних лапках, как дрессированная собачонка. Он заплатил ей за сиськи, купил бриллиантовое кольцо – камень размером с булыжник. Этой осенью у них свадьба.
– Конечно, у него есть такая девица. У него они всегда были. Из-за этого они с Коулманом все время ссорились. Коулмана очень ранило, когда Тони принимался хвастать перед товарищами по команде своими сексуальными победами или расхваливать очередную девицу.
Но, Дункан, вся эта внешняя мужественность Тони – просто для отвода глаз. И брак будет фиктивным. Неужели ты не видишь, он ведет себя так, чтобы избежать огласки. Рыжая девица – прикрытие. Через год она, скорее всего, родит ему ребенка. Уж он об этом позаботится.
Дункан думал о том же, но все еще не был готов согласиться с такой версией.
– Тони ужасно обходился с Коулманом, – сказала она. – Сегодня признавался в любви, завтра не замечал. Измучил Коулмана непостоянством.
– Почему же тогда Коулман так слепо его любил? Она помолчала, затем ответила:
– Думаю, мы не выбираем, кого любить, кого нет. А вы как считаете?
Комната вдруг словно стала меньше, темнее, жарче. Дункан весь вспотел, и тело его вибрировало, словно камертон. Он отвел взгляд.
– Не знаю, кто там голубой, кто нет, кто кого соблазнил, да это, честно говоря, и неважно. Важно, что у Мейера Наполи были на вас улики. Судья заплатил ему отступного, но Наполи, как человек предприимчивый, нашел способ сорвать еще один куш. Он пришел к вам и угрожал растрезвонить про вашу маленькую грязную тайну, в чем бы она ни заключалась. Если только вы ему не заплатите. Вы согласились и договорились встретиться с ним ночью в кабинете мужа. Но Наполи был не дурак. Чтобы защитить свою задницу, он нанял этого недоумка Гэри Рэя Троттера в качестве курьера. На случай, если вы что-нибудь задумаете. Кстати, что именно Троттер принес с собой той ночью? Фотографии, аудиозаписи, видео? Может, вы в самом деле не спали с Коулманом Гриэром. Может, вы хотели спасти для публики доброе имя свое лучшего друга? Хотя и это неважно. Что бы там Наполи ни имел против вас, это могло разрушить не только вашу жизнь, но и жизнь вашего друга, и, что гораздо важнее, жизнь вашего мужа. А ведь прежде всего вы должны были защитить миссис Като Лэрд. Вы зашли в кабинет, как и было условлено, ожидая увидеть Наполи. Но там был Троттер. Он вам что-то сказал. Я в этом чертовски уверен, хоть вы и отрицаете. Вы его застрелили, спрятали принесенные им улики и представили дело так, как будто вспугнули грабителя. Может, вы же и монтировку подложили, и окно разбили. Входит Като. Дрожит от мысли, что мог потерять свою возлюбленную жену. Он прыгает вокруг вас на цыпочках, носится как с писаной торбой и с готовностью проглатывает историю о самозащите. А Троттер ничего возразить не может. – Он пристально посмотрел на нее, его глаза сузились. – Единственное, что теперь не дает вам покоя, – куда пропал Мейер Наполи? Если бы не он, вы были бы чисты. Он – единственный человек, который может испортить вам жизнь.
Плечи ее подались вперед, и она низко наклонила голову.
Дункан в два шага подскочил к ней и за подбородок поднял ее лицо кверху.
– Так все и произошло?
– Да. – К его изумлению, она поднялась на ноги и протянула ему руки, стиснув запястья вместе: – Наденьте на меня наручники. Арестуйте. Посадите в тюрьму. Там я по крайней мере буду в безопасности.
– Вы про мужа?
– Да!
– Потому что он собирается вас убить?
– Да! Нет, – качнула она головой. – Не он. Сам он не станет этого делать. Он не настолько глуп. Той ночью в бассейне у него была такая возможность. Я подумала, он меня утопит – и дело с концом. Но он не станет меня убивать. Просто сделает так, чтобы я умерла.
– Зачем? – рявкнул Дункан.
– Он…
– Зачем?
– Я не могу вам этого сказать.
– Потому что вам нечего сказать. Он решительно затрясла головой:
– Пожалуйста, поверьте мне на слово.
– Поверить вам? – рассмеялся он. – Так дело не пойдет.
– Что мне сделать, чтобы вы мне поверили? Умереть?
– Неплохо для начала.
Она поперхнулась и отступила на шаг.
– Скоро, – продолжал он тем же холодным тоном, – мы с вами встретимся в полиции. Завтра. В десять.
Он развернулся и пошел прочь из комнаты. Она догнала его, схватила за руку и развернула.
– У меня нет никого, кроме вас, кто мог бы мне помочь. Мне страшно. Като знает…
– Что?
– Он знает или, по крайней мере, подозревает, что я догадываюсь о его намерениях. Поэтому он рассказал вам про Наполи. Чтобы выставить себя рогатым мужем, чтобы вы сочувствовали ему и относились ко мне как к изменнице. Он позволил вам соединить в одно Наполи с Троттером, а потом и Коулмана, чтобы я казалась виновной. Это все часть его большого плана.
– Хорошо, – сказал Дункан. – Если все так и есть, сделайте официальное заявление. Завтра утром во время допроса.
– Как я могу? Это означало бы верную смерть. – Она крепче стиснула ему руку. – Пожалуйста, Дункан.
– Что конкретно вы просите меня сделать?
– Перестаньте расследовать мое дело. Возьмитесь за Като, узнайте, зачем Троттер проник той ночью в наш дом.
– А именно, чтобы вас убить?
– Да.
– Откуда такому недоумку, как Троттер, знать, что вы среди ночи бродите по дому?
– Като все ему рассказал. Он велел ему ждать в кабинете, пока я не спущусь вниз, как обычно.
– Като удерживал вас в постели, не дал включить сигнализацию, чтобы Троттер смог проникнуть в дом.
– Разве это не похоже на правду?
Еще как похоже. Он видел отчаяние на ее лице, и ему хотелось ей верить.
– Расскажите, зачем вашему мужу убивать вас.
– Я не могу, – со страданием в голосе прошептала она. – До тех пор, пока не буду убеждена, что вы мне поверили. Во всем.
– Вот и ждите этого до второго пришествия.
Не успел он повернуться, как она придвинулась ближе и положила руки ему на плечи.
– Вы же хотите поверить мне.
Он потянулся, чтобы снять ее руки с плеч.
– Перестаньте, – сказал он, но так ничего и не сделал. Ее руки остались лежать у него на плечах, а руки Дункана на ее руках.
– Я знаю, хотите. – Она приподнялась на цыпочки и чуть коснулась губами его губ, обдала их теплым дыханием. – Поверь мне, Дункан. Прошу тебя.
Застонав от ярости и мучительного желания, он швырнул на пол куртку с пистолетом и запустил пальцы в ее волосы. Отклонил назад ее голову. Он оттолкнул бы ее и ушел прочь, если бы она хоть на секунду взглянула на него, если бы в ее взгляде была хоть капля торжества или вызова. Вместо этого она закрыла глаза.
– Будь ты проклята, – прошептал он. – Будь я проклят.
Он с силой прильнул ртом к ее губам. Раздвигая их языком и одновременно одной рукой обнимая ее за талию, приподнимая и прижимая к себе. Ее тело, ее запах, ее вкус покончили с последними судорогами совести. Желание, какого он никогда прежде не испытывал, охватило его.
Она обняла его руками за шею и взъерошила пальцами волосы. Ее губы отвечали ему, дразняще смыкались вокруг его языка, сводили с ума, разжигали его желание проникнуть в нее, узнать ее всю.
Он двинулся вперед, на нее, пока она не уперлась спиной в стену, и просунул руки под ее топ. Под ним не было ничего, только Элиза. Он потянул топ кверху, до локтей. Обхватив одной рукой ее запястья, он втиснул их в стену высоко над ее головой.
Позже он не раз жалел, что не остановился полюбоваться ее вытянувшимся телом, разглядеть все, о чем он мечтал с той минуты, когда увидел ее на торжественном вечере. Не Раз жалел, что не позволил пальцам ощутить ее кожу, что не Прикоснулся к грудям и не стал ласкать их языком.
Но в тот момент им двигала первобытная жажда обладать ею. Он сунул руку ей под юбку и стиснул ягодицы, полностью обнаженные. Рыча проклятия, а может, и слова отчаянной молитвы, он подхватил ее на руки и понес к дивану.
Опустив ее, он сдернул с нее топ и отшвырнул в сторону. Нетерпеливо сорвал наплечную кобуру и бросил на пол. Опершись коленом о диван, он задрал юбку до самой талии сдернул трусики-стринги и уже не мог оторваться от клочка мягких волос между ее бедрами. Хрипло дыша – больше ничто не нарушало тишины в комнате, – он прорвался сквозь ремень и «молнию», раздвинул ее бедра и вонзился в нее.
Теперь, когда он был прочно укоренен в ней, он остановился на несколько бесценных минут, упиваясь тем, как же, черт возьми, прекрасно просто быть в ней, быть окруженным ею, обладать ею.
Затем он начал двигаться. Его сильные, глубокие толчки были полны страсти и почти столь же сильного отчаяния. Она откликалась на них короткими отрывистыми стонами. Если она и притворялась – ему было наплевать. Они ему нравились. Возбуждали его.
Скользнув руками по ее бедрам, он согнул ее ноги и удерживал по мере того, как его толчки нарастали, становились глубже, быстрее и слаще, пока он не содрогнулся от наслаждения. Оргазм был долгим и сильным, оставив после себя ощущение наполненности.
Он навалился на нее всей своей тяжестью. Его тяжелое дыхание, отразившись от ее горла, было влажным. Он мог бы лежать так целую вечность, ощущая ее под собой, в блаженном забытьи. Но еще до того, как его дыхание стало ровным, он приподнялся и хотел выйти из нее.
– Нет, – она стиснула его в объятиях. – Нет.
Ее тело было напряжено. Брови слегка нахмурились. Глаза были закрыты, и она прерывисто дышала. Она облизала губы, потом закусила. Ее руки гладили под рубашкой его спину, скользкую от пота. Она нежно прижалась к нему бедрами, от этой ласки ее охватил спазм. Он уже и не думал покидать ее, а вместо этого сжал руками ее бедра и притянул к себе. Она тихо зарычала от удовольствия.
Плотнее прижав к себе ее бедра, он прильнул к ней всем телом. Почувствовал, как она вонзилась ногтями ему в спину. Он сделал нежнейший из толчков – но и его было достаточно. Более чем. Тихо застонав, она выгнулась дугой, крепко стиснув его бедрами. Все его тело откликнулось на ее оргазм, от кончика члена, глубоко погруженного в нее, до мускулов глотки.
Когда наслаждение стихло, она, задыхаясь, вытянулась рядом с ним. Свет от уличного фонаря проникал сквозь занавешенное тюлем окно, отбрасывал ажурную тень на ее обнаженную грудь. Слеза блеснула у Элизы в уголке глаза и сползла к влажным волосам на виске, туда, где пульсировала жилка. Разметавшиеся волосы казались серебряными. Губы припухли.
Ему отчаянно хотелось побыть рядом с ней. Целовать ее глубоко и нежно. Но тогда он уж точно конченый человек. Он потерял голову, поддался плотскому импульсу, который можно оправдать биологической потребностью. Но нежность ему оправдать нечем. Сейчас к нему полностью вернулась способность рассуждать, а с ней и тяжкое осознание безумной глупости своего поступка.
Она открыла глаза и посмотрела на него. Шепча его имя, она протянула руку, чтобы погладить по щеке. Но прежде чем она успела его коснуться, Дункан отпрянул и поднялся с дивана. Повернувшись к ней спиной, он оправил брюки и торопливо застегнул ремень. Рубашку он заправлять не стал. Схватил кобуру, но не надел.
Ему, раскрывшему немало самых жестоких убийств за всю историю Саванны, сейчас потребовалось все его мужество, чтобы просто обернуться и взглянуть на эту женщину.
К счастью, она сидела. Юбка тоже вернулась на свое место. Надеть топ она не успела, но стыдливо прижимала его к груди. Типично женская поза в попытке защититься глубоко врезалась в его сознание, чтобы всплыть потом, когда он со страданием вспомнит, до чего беззащитной была Элиза в тот момент.
Но это потом.
А сейчас он подошел к двери, подобрал с пола свои куртку и пистолет. Бросил через плечо:
– В десять. Приводите с собой адвоката и не опаздывайте.
Глава 16
Элиза проснулась и одним рывком села на диване. Сердце бешено колотилось.
Еще мгновение назад она крепко спала, а потом словно сирена взвыла у нее в голове, и что-то вытолкнуло ее из сна. Она торопливо огляделась. Хотя было темно, она сразу же вспомнила, где она, почему и что произошло.
Когда Дункан ушел, она совершенно обессилела, долго плакала, а потом заснула. Заснула? Она, с ее хронической бессонницей, заснула? И как же долго она спала? Полчаса? Дольше? Натягивая свой топ, она пыталась рассмотреть стрелки наручных часиков. Но в комнате было слишком темно. Като! Что она ему скажет?
Ее вспотевшая кожа обсохла и словно натянулась. Она отерла щеки. На них остались следы высохших слез. Теперь надо было найти упавшие на пол трусики. Когда она их надела, стало понятно, что перед встречей с Като ей надо помыться.
Схватив сумочку, она торопливо, как только могла, побежала по коридору к выходу. С момента ее пробуждения и минуты не прошло. Она должна вернуться домой раньше Като. Иначе как она сможет объяснить ему свое отсутствие? И свой вид?
Объяснение было только одно. Стоит ему взглянуть на нее, и он сразу же поймет, чем она занималась.
Господи, пожалуйста, пусть он до сих пор играет в карты.
В каком бы он ни был настроении, ей надо будет к нему приспособиться. Раз уж Дункан твердо решил довести свое расследование до конца, ей не остается ничего другого, как продолжать притворяться, что ее брак с Като счастливейший из всех.
Она вышла через заднюю дверь, так же, как и вошла. И припустила бегом. Чахлая трава, которой зарос двор, щекотала ей ноги.
Ворота в окружавшем двор заборе выходили на аллею. Это была неровная грунтовая дорожка, заставленная мусорными баками и заваленная разным мусором – отходами человеческой цивилизации вроде проржавевших бытовых приборов, старых покрышек, ненужной мебели, игрушек, инструментов и прочего мусора.
Чтобы вернуться к тому месту, где она оставила машину, ей надо было пройти между двумя домами, которые напомнили ей слова Дункана о Бу Рэдли. Он не мог знать, но «Убить пересмешника» был одним из самых любимых ее фильмов. Ребенком она не пропускала ни разу, когда его показывали по телевизору. Наверное, она смотрела все фильмы, которые показывали по телевизору. Ей все нравилось – комедии, драмы, таинственные истории. Это было средство забыть про убогость окружавшей ее жизни.
В этом квартале сразу несколько домов могли бы принадлежать Бу Рэдли. В тех, что справа, не было ни огонька, ничего, что могло бы выдать притаившихся за разбитыми стеклами наблюдателей. Но когда она уже решила, что пройдет здесь, никем не замеченная, из-за полузасохшей изгороди выскочил кот. Сердце чуть не выпрыгнуло у нее из груди. Кот зашипел, выгнул спину и стрелой умчался обратно в заросли.
Ее машина стояла за полквартала отсюда. К счастью, все окна были целы, фары тоже на месте. Было бы крайне сложно объяснить Като, кто и почему изуродовал ей машину.
Проходя под фонарем, она еще раз посмотрела на часы. Разглядев стрелки, она остановилась как вкопанная на бугристом тротуаре. Она проспала несколько часов!
Вне себя от тревоги, она достала из сумочки сотовый. Если он и звонил, то не разбудил ее. Взглянула на дисплей. Отлично! Никаких неотвеченных звонков.
Когда Като сообщил ей о своем намерении ехать в клуб, она сказала, что примет снотворное и постарается хоть немного отдохнуть перед утренним допросом. Он обещал не звонить, чтобы не потревожить ее сон.
Что ж, на сотовый он, по крайней мере, не звонил. Но он мог позвонить домой.
Она решила позвонить ему сама, чтобы понять, где он находится. Если все еще в клубе, она скажет, что хотела узнать, как у него дела. Но если Като дома, тогда он может потребовать объяснений, почему ее там нет, почему она не спит, свернувшись калачиком под одеялом. Он захочет узнать, какое дело выгнало ее на улицу в такой час, когда снотворное давным-давно должно было погрузить ее в сон. И что? Что она ему скажет?
Нет, лучше не звонить ему и не рисковать. Главное – благополучно вернуться домой до его возвращения. Она бросилась к машине.
Открыла ее, нажав кнопку на пульте. Пискнула сигнализация, мигнули фары, мгновенно рассеяв темноту вдоль пустынной улицы. Эта вспышка напомнила ей мигание прожекторов в клубе, где она последний раз виделась с Савичем.
Открыв дверцу, она бросила сумочку на пассажирское сиденье и села за руль. Нажала кнопку блокировки замка на дверце, быстро завела двигатель и поехала.
Лучший вариант развития событий: Като по-прежнему в клубе, не звонил ей, как и обещал, чтобы не разбудить. В прошлую субботу он всю ночь напролет играл в карты. Может, сегодня решил повторить этот подвиг. Будем надеяться, что так.
Не очень хороший вариант развития событий: он все еще в клубе, но несколько раз звонил домой, чтобы узнать, как она. Тогда она может сказать, что приняла две таблетки нового снотворного, и оно оказалось сильнее, чем она ожидала. Поэтому звонков она не слышала.
Худший вариант развития событий: Като вернулся домой и в бешенстве ожидает ее возвращения.
Она может сказать, что лекарство не подействовало, она не смогла заснуть и решила немного покататься. Не очень убедительно, зато правдоподобно.
Ну а как быть с очевидными признаками того, что она занималась любовью? Дункан забыл об аккуратности. Она тоже.
«Думаю, мы не выбираем, кого любить, кого нет. А вы как считаете?»
Он ничего не сказал в ответ. Да и не нужно было. Выражение его лица сообщило ей обо всем, что она хотела знать. Что она давно уже знала.
Прорвавшись, его страсть была яростной и безрассудной. Она оставила следы. И если ей не удастся привести себя в порядок до встречи с Като, он наверняка обратит внимание и на растрепанные волосы, и на помятую юбку, и на покрасневшую, исколотую его щетиной, кожу вокруг губ.
Она решила проверить, так ли заметно раздражение, как оно чувствуется, и взглянула в зеркало заднего вида.
С заднего сиденья ей ухмылялся человек.
Она закричала от страха и импульсивно нажала на тормоза.
– Миссис Лэрд. Мы с вами ни разу не встречались лично. Позвольте представиться. – Шикарным жестом мужчина протянул ей визитку, зажатую между средним и указательным пальцем: – Мейер Наполи.
Расставшись с Элизой, Дункан некоторое время бесцельно колесил по городу. Он не мог объяснить, чего ищет. Возможно, избавления.
Но ни на улицах, ни в баре, ни в спортклубе, ни в кино, куда он хотел заглянуть, спасения не было. В результате остались только «Казармы».
В своем отделе он встретил только одного детектива. Когда Дункан вошел, тот пошутил насчет поздних задержек на работе. Дункан ответил удачной шуткой, прошел прямо в свой кабинет и закрыл за собой дверь, давая понять, что к разговорам он не расположен.
В глубине души он надеялся, что, если продолжит работу над расследованием – то есть сядет за стол и примется просматривать документы, – ему удастся спокойно проанализировать свое свидание с Элизой.
Даже после ее признания в намеренном использовании имени Савича, после того, как он увидел, кто ждал его в доме, он мог справедливо утверждать, что остался там только ради поиска правды, признания, новых доказательств. В таком духе.
Если бы ему удалось убедить себя в этом, то у него почти появилось бы оправдание своего поступка. Несколько часов он уговаривал себя на все лады. Потом перестал притворяться. Он остался в доме, потому что хотел быть с ней, и продвижение расследования тут ни при чем. То, чем они занимались на пыльном диване, никак не подходило под определение «работа полиции».
От этого признания ему стало немного легче. Но не до конца. Чувство вины никуда не исчезло.
Что ж, раз ему суждено подобное самобичевание, лучше заняться им дома, в комфорте. Выйдя из «Казарм», он проехал несколько кварталов до своего дома. Была уже середина ночи, но он сразу же сел за пианино, надеясь в нем найти облегчение.
Он играл рок-н-ролл, кантри и классику, но каждая мелодия отдавала похоронным маршем. Музыка не оказывала на его душу привычного спасительного эффекта. Поэтому скоро он оставил попытки успокоиться с ее помощью, лег на диван, закрыл лицо руками и дал волю угрызениям совести, от которых прятался все время с момента расставания с Элизой.
Они обрушились на него, как молот на наковальню.
С профессиональной точки зрения его поступку не было оправдания. Он вступил в интимную связь с подозреваемой, возможно главной, нарушение правила номер один.
Диди и другие коллеги станут презирать его. Начальство устроит выговор, если не уволит. Неважно, какое бы наказание они ни придумали, все это будут пустяки по сравнению с тем, чего он заслуживает. По сравнению с тем, как он сам себя казнит. Он поставил под удар расследование. Такое простить нельзя.
А даже если и можно было, существовало еще кое-что – замужество Элизы.
В детстве он, как любой сын священника, из кожи вон лез, чтобы доказать, что он такой же, как все ребята. Взрослея, он постоянно устраивал какие-нибудь проказы.
В юности он пустился во все тяжкие. Худшим наказанием, которое ему когда-либо пришлось выдержать, были две утренние воскресные службы, которые пришлось отсидеть с начала до конца. При этом после субботней попойки он мучился таким сильным похмельем, что готов был расплакаться. Три раза он выходил на улицу, где его тошнило отвратительной смесью желчи и ароматизированного яблоком шампанского.
Папа надеялся, это послужит ему уроком. Он же научился тщательнее выбирать выпивку, чтобы избежать похмелья, и справляться с ним, если его было не избежать.
К великой печали его родителей, меняться он не собирался. И этому в немалой степени способствовал их собственный сан, который только разжигал в Дункане жажду приключений. В особенности сексуальных. Он рано начал, и многие из самых ярких его воспоминаний имели прямое отношение к церкви. Пока дьяконы вместе с его отцом обсуждали, не заказать ли в церковь сборники гимнов или новые скамьи, он целовался с их дочками в чулане возле хоровой комнаты, там, где хранились рясы.
Он впервые прикоснулся к женской груди в церковном лагере. Это случилось после вечерней службы, когда они лесом возвращались из храма в корпуса. Два лета спустя он потерял девственность при таких же обстоятельствах. На следующее утро, когда возносили благодарственные молитвы, он был, наверное, одним из самых искренних молящихся.
Во время учебы в колледже он не терял времени даром, а, спрашивается, кто его терял? Повзрослев, он стал осторожнее и предусмотрительней – вчерашняя ночь была исключением.
Из похотливого подростка, готового прижать любую студентку колледжа, лишь бы она согласилась, он превратился в ответственного мужчину, который по-настоящему любит и уважает женщин. Неважно, как долго продолжались отношения, или не продолжались вовсе, он всегда старался вести себя достойно. Это означало не вторгаться в союз других людей. А именно, никогда не вступать в сексуальные отношения с чужой женой.
Его родители были женаты уже сорок лет. И это был стабильный, счастливый брак, основанный на любви. Он никогда не сомневался, что они по-прежнему без памяти влюблены друг в друга и сексуально активны. Святость семейного союза была излюбленной темой отцовских проповедей.
И Дункан, какую бы распутную жизнь он ни вел, не мог забыть эту мораль. Ему не нужно было удерживать себя от прелюбодеяния. Его просто не существовало для Дункана. Ни разу он не испытывал искушения.
И вот теперь он переспал с замужней женщиной и стыдился самого себя.
При этом, несмотря ни на что, по-прежнему хотел ее. Это было самое постыдное.
Это станет его наказанием – сознание невозможности обладать ею снова.
Неважно, чем в конце концов закончится расследование убийства Троттера, с Элизой ему никогда не быть.
И расследование до конца не довести.
Он не придет на допрос в десять утра. Потому что в десять тридцать войдет в кабинет Жерара, признается, что в отношении миссис Лэрд он не был объективен, как того требовалось. Он был так беспристрастен, как хотелось. Он во всем признается Жерару, возьмет всю ответственность на себя, пусть Элиза останется невиновна.
Он попросит Жерара не сообщать Като Лэрду, почему он оставляет расследование. Жерар, скорее всего, удовлетворит эту его просьбу. Не ради него, а ради судьи, Элизы и полицейского управления. Чтобы избежать скандала.
Жерар потребует какого-нибудь наказания, возможно, даже отберет у Дункана полицейский значок. Завтра в это же время он, скорее всего, уже не будет полицейским. Он это, без сомнения, заслужил.
Есть еще кое-кто, кому он должен открыться. Диди. Другие коллеги наверняка начнут судачить, зачем это ему вдруг отходить от дел, некоторые, может, и догадаются, в чем дело. Но Диди должна узнать правду от него. Он обязан рассказать ей. Как напарнице и другу. Потому что она предупреждала его и как напарница, и как друг, чтобы он не позволял личным чувствам к Элизе вмешиваться в расследование. Вряд ли она скажет «Я тебя предупреждала», но даже если и скажет, у нее есть на это право.
Продумав план действий, он встал с дивана и поплелся наверх. До разговора с Диди ему надо было смыть с себя все следы Элизы. Действие не только естественное, но и символичное.
В ванной комнате он включил душ и разделся. Потом, не в силах удержаться, прижал рубашку к лицу. Вдохнул ее запах, казалось, вплетенный в волокна ткани. Потом безжалостно затолкал рубашку в корзину для грязного белья – прежде чем успел уговорить себя оставить ее в качестве романтического сувенира.
И зашел в душевую кабинку под струи воды.
Он рассмотрел свой поступок с практической, профессиональной и моральной точек зрения, изо всех сил сдерживая эмоции. Он боялся, что они помешают ему принять правильное решение.
Но теплая вода, льющаяся из душа, разжала эту стальную хватку. Он со стоном прижался к кафелю стены и закрыл ладонями глаза. Боль, терзавшая его изнутри, была чувством вины. Он страдал от угрызений совести. Раскаяние грызло его своими острыми зубами.
Но с каждым новым вдохом он не переставал хотеть Элизу.
Он не мог избавиться от этого всепоглощающего желания. Неослабное и нетерпеливое, оно не походило на то чувство, которое он раньше испытывал к женщинам. Оно захватило его в ту минуту, когда он увидел ее, а сейчас, после того, как он переспал с ней, разгорелось еще сильнее.
Завтра он искупит свой проступок. «Клянусь», – прерывисто прошептал он.
Но сегодня…
Он крепко зажмурился и позволил воспоминаниям нахлынуть так же свободно, как кровь течет по венам. Он ярко припомнил каждую мелочь. Он вызвал в памяти каждый звук, запах, вкус, каждое прикосновение, каждое ощущение, пережитое им. Первый, сводящий с ума поцелуй. Открытие, что она хочет его. Последний сладкий спазм ее оргазма.
Из его горла вырвался хриплый стон. Теплая вода стекала по его телу, словно олицетворенный поток воспоминаний, безжалостно и неудержимо. Он задрожал и позволил себе сказать со всей страстью те слова, какие не позволял сказать раньше:
– Элиза, Элиза.
Обернув полотенце вокруг бедер, он вышел из ванной, прошел в спальню и сел на кровать. Несмотря на усталость, он точно знал, что не сможет заснуть, пока не облегчит душу, поговорив с Диди. Это нельзя было откладывать на завтра.
Он взял мобильный, глубоко вздохнул и быстро набрал ее номер, чтобы не передумать.
Она сразу же ответила.
– Как тебе удалось так быстро узнать? Уорли и тебе позвонил?
– А?
– Ты ведь знаешь про Наполи?
– Наполи? Нет. Что с ним?
– Его нашли на мосту Талмаджа, мертвее не бывает. Через десять минут я заеду. – И она отсоединилась, прежде чем он успел что-либо сказать.
Несколько секунд он разглядывал свой телефон, гадая, случился ли этот невероятный разговор на самом деле, или же он бредит. Затем, когда до него дошел смысл ее слов, он вскочил с кровати и поспешно оделся. Рукой пригладил непросохшие волосы и сбежал вниз, в последнюю секунду вспомнив, что надо включить сигнализацию.
Когда Диди выехала из-за угла, он нетерпеливо мерил шагами тротуар перед домом. Он побежал ей навстречу. Она остановилась, он запрыгнул в машину, и она тут же сорвалась с места.
– Ты ехала дольше десяти минут.
– Решила захватить кофе, брюзга. Можешь не благодарить меня за то, что я любезно позаботилась обеспечить тебя необходимым ежедневным минимумом кофеина.
На сиденье между ног у нее была зажата большая порция диетической колы, но он так обрадовался кофе, что проглотил язвительное замечание.
– Мы все еще злимся друг на друга? – спросила она, бросая на него косой взгляд.
Он отпил глоток.
– Я на тебя не злился.
– Злился.
– Мы не сошлись во мнениях. Такое случается. Даже между единомышленниками.
– А я на тебя злилась.
Он посмотрел на нее. Она пожала плечами.
– Во-первых, за то, что не взял меня с собой в Атланту.
– Тони Эстебан тебе бы не понравился. Поверь мне.
– И еще за то, что ты неровно дышал к Элизе Лэрд. Я даже боялась, что ты успел наломать дров. Когда ты решил допросить ее завтра, мне сразу полегчало. То есть сегодня.
– Диди, постой. Прежде чем ты начнешь расхваливать меня, чего я не заслуживаю, мне нужно тебе кое в чем признаться. – Он замолчал, подбирая слова для своего признания. Чтобы Диди не взбесилась сразу же. – Сегодня я…
