Текст книги "Паранджа страха"

Автор книги: Самия Шарифф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Узнав о решении отца, Нора разрыдалась и принялась уговаривать меня отпустить отца одного. Она была уверена/что мы сможем жить втроем. Боже, если бы я могла так поступить, я бы сделала это без колебаний, но я не чувствовала в себе сил. Порой я даже проклинала себя за то, что позволяла родителям и мужу растаптывать мои надежды, уничтожать меня и пытаться уничтожить детей.

* * *

В Алжире отец приобрел нам дом неподалеку от своего.

Делать покупки во Франции было выгоднее, поэтому я решила прикупить кое-что из вещей, в том числе и предметы мебели, и отправить в Алжир. Это заняло много времени. За каждую покупку я расплачивалась своими собственными деньгами, но все равно товары выписывала на имя мужа. Говорить с моими родителями было бесполезно, их ответ был известен заранее: деньги мусульманки принадлежат ее мужу, если она хочет попасть в рай. Несогласная с этим считается нечистой, и никто из мужчин не возьмет на себя ответственность за нее. Приближающийся отъезд я воспринимала очень болезненно. На что мы втроем могли надеяться, живя рядом с родственниками? На самом деле ни на что.

Я просто боялась страданий, не имея сил к сопротивлению. Я покорилась, чтобы обрести покой!

Несколько раз у меня появлялись мысли обратиться за помощью к французским властям, но мой пресловутый страх перед последствиями не позволял этого сделать. Всепоглощающий страх перед родственниками и мужем мешал мне рассуждать здраво. Я никогда не принимала решений самостоятельно и до сих пор не считала себя способной на это. Я по-прежнему оставалась маленькой, контролируемой родителями девочкой.

Нора была очень обеспокоена предстоящим отъездом, она не желала покидать страну, которую по праву считала своей родиной. Она была привязана к подругам и не хотела отказываться ни от привычек, ни от спокойной жизни во Франции. Я ведь не посвящала ее в свои проблемы и делала все для того, чтобы ее жизнь как можно больше походила на жизнь ее сверстниц. По возможности я старалась не говорить мужу о том, что иногда позволяла дочери. Не без последствий для себя, потому что он винил меня в проступках дочерей.

Теперь из школы Нора возвращалась в слезах. Ее подруги умоляли не уезжать, они не понимали, как девочку ее возраста могут принуждать следовать за семьей! Я видела, что Нора похожа на меня: даже если она была не согласна, все равно поступала так, как решили ее родители.

Восьмилетняя Мелисса не придавала большого значения переезду.

– Останемся мы здесь или будем жить там – какая разница. Все будет хорошо, – говорила она с улыбкой. – Мы одна семья, я заведу себе новых друзей. И там мы сможем чаще видеть дедушку и бабушку.

Самые близкие подруги обвиняли меня в том, что я не осознаю опасности терроризма в Алжире середины девяностых. Почему я была так безответственна? Когда я думаю об этом теперь, мне кажется, что террор, царивший в моей жизни, просто не позволял мне видеть того, что свирепствовал в стране.

Возвращение в Алжир

Тринадцатого июля, в пятницу, мы отправились из Франции в Алжир на пароме. Это была моя вторая поездка таким путем. Как и в прошлый раз, мне казалось, что я плыву прямо в ад!

– Пятница, тринадцатое, – повторяла Нора. – Это принесет нам несчастье, мама!

– Ничего с нами не случится, моя хорошая. Мы возвращаемся на землю наших предков, и я сделаю все возможное, чтобы ты была счастлива. Ты сможешь посещать – респектабельную школу и жить той жизнью, о которой мечтала.

Я давала ей красивые обещания, не будучи уверена в их исполнении. Я была уверена лишь в одном – любой ценой я буду защищать свободу моих девочек.

Чтобы избежать лишних упреков, я как добропорядочная мусульманка на оставшиеся собственные деньги купила роскошное авто на имя мужа, которое он тут же назвал машиной своей мечты. Плавание длилось сутки.

Мы приближались, и от этого становилось страшнее. Дочерям я представляла картинку прекрасной жизни, но…

Я наблюдала, как они играли на палубе, когда со мной заговорила молодая женщина.

– Здравствуйте, меня зовут Амира, я еду в Алжир в отпуск. Кажется, что страна охвачена огнем и залита кровью. Стоимость жизни возросла вдвое. Да пребудет Господь с нашими братьями и сестрами! Надо быть очень смелым, чтобы жить там.

– Здравствуйте, Амира. Я – Самия. Очень скоро я сама узнаю эту жизнь. Если у вас есть время, могу рассказать, как можно в нее попасть.

– Вы останетесь в Алжире? – удивилась женщина.

– Увы, да, Амира! Мой муж решил вернуться, а я следую за ним. Вопреки своему желанию, должна вам признаться.

– Что значит вопреки желанию? В наши дни нас больше не принуждают делать что-то вопреки.

– У меня очень жестокий муж, отец еще хуже. Я живу в страхе. С самого рождения моя жизнь под постоянным контролем.

– Если вас так контролировали во Франции, в Алжире будет в тысячу раз хуже. Пока не поздно, возвращайтесь с дочерьми во Францию. В Алжире можно убить женщину, и никому не будет до этого дела. Во Франции власти придут вам на помощь, но только не в Алжире.

– Знаете, я не осознавала, что все стало настолько опасным. Как я могу быть уверена в безопасности моих девочек? Что теперь делать? Максимум через час мы прибудем. Теперь я начинаю понимать, как глупо было соглашаться на переезд, но чувствую себя такой беспомощной перед ними.

И я расплакалась. Благодаря собеседнице я поняла масштаб своей безответственности. Я следовала «за». Я находилась в капкане. Я жалела, что ничего не предприняла.

Боже, какой же я была наивной и беспомощной перед семьей! Соглашаясь ступить на алжирскую землю, я оказывалась в-ответе за все, что случится с моими детьми!

– Оставьте мне свои координаты. После отпуска я вернусь во Францию и подумаю, что можно сделать для вас и ваших девочек. Меня взволновал ваш рассказ. А пока держитесь. Да поможет вам Бог.

Амира подарила мне крупицу надежды. Если будет совсем плохо, она нам поможет. Я ей оставила координаты моих родителей, потому что своего собственного адреса пока не знала, но обещала послать сразу же, как только он станет мне известен. Она тепло попрощалась со мной, и я поняла: моя история глубоко тронула ее.

Отступать было поздно. Я могла только идти вперед, но осторожно. А тем временем мой муж разыскивал меня повсюду, поскольку с минуты на минуту паром должен был пришвартоваться.

– Можешь походить в этой одежде еще день, – язвительно заметил он. – Скоро ты скажешь «прощай» джинсам и милым коротким платьицам.

Приятное начало! Добро пожаловать в Алжир – землю ислама, терпения и мира!

Я обожаю свою религию – ислам, – потому что это вера смирения, заслуживающая уважения. Я критикую лишь тех, кто по-своему толкует и искажает отдельные части сур Корана, касающиеся женщин. Бедные мы, бедные – мусульманские женщины!

* * *

Паром причалил, и можно было выгружать автомобиль.

Абдель с гордым и важным видом сел за руль. Сначала мы заехали к моим родителям. Мелисса торопилась поскорее увидеть бабушку и старшего брата, а я с Норой шла позади. Отсутствие воодушевления у нас не осталось незамеченным Абделем.

– Чувствуешь себя не в своей тарелке, не так ли? – Проницательности ему было не занимать. – Ты теперь в стране справедливости, в которой действуют истинные исламские законы. Ты должна внимательно следить за своим поведением и особенно манерой говорить. Подвешенный язык может привести к большим проблемам.

Мы с Норой медленно поднимались по лестнице, держась за руки. Я улыбалась, чтобы успокоить ее, а заодно и себя. Она улыбалась в ответ, но я знала – за этой улыбкой скрыта печаль. Увидев нас, мать взяла на себя труд одарить нас дежурной улыбкой. Я приветливо улыбнулась ей и поздоровалась со своим пятнадцатилетним сыном, красивым послушным юношей. Он уже достиг возраста, когда можно было складывать впечатление о человеке.

С гордостью показав свою комнату, он пригласил меня присесть. Что-то его волновало.

– Я принял решение, Самия, – решительно заявил он. – Я не пойду с тобой в ваш новый дом. Я хочу остаться с мамой Бардой.

– Слушай, Амир! Я твоя мать, а Барда – моя, то есть твоя бабушка, – в который раз уточнила я.

– Нет, Самия! Моя мать та, которая растила меня с рождения, а не та, которая просто носила меня в животе. Ты мать моих сестер, но я не испытываю к тебе никаких чувств.

Я поняла, что моему сыну промыли мозги. Он верил, что я оставила его на попечение бабушки с самого рождения, а теперь и слышать не хотел моих объяснений.

В его глазах я была дискредитирована, и он не верил ни единому моему слову. – Амир, я никогда не заставлю тебя делать что-то вопреки желанию. Просто знай: у тебя есть свой дом, в этом доме у тебя есть собственная комната, в которой ты всегда будешь чувствовать себя дома. Знай, что я тебя люблю не меньше, чем твоих сестер.

С сожалением я покинула его и вернулась в гостиную.

Мать поглядела на меня как инквизитор, но я не собиралась сводить с ней счеты. Я видела, как она поцеловала Амира, после того как он что-то шепнул ей на ухо. Она могла гордиться собой: мать оказалась хорошей воспитательницей, ее ученик правильно усвоил урок послушного сына. В его сердце не было для меня места. Для него я была одной из женщин, не более. Отныне нас связывала только его привязанность к сестрам.

Муж тем временем разговаривал со своим тестем в соседней комнате. Мне не терпелось увидеть дом, в котором я буду жить, хотелось отдохнуть с дороги. Вдруг Абдель позвал меня, сказав, что надо кое-что прояснить.

Должно быть, что-то важное, если мне позволили принять участие в беседе, что было исключением. Я ждала наихудшего. Отец выдержал паузу, пристально рассматривая меня, и продолжил:

– Самия, говорю тебе в присутствии твоего мужа, чтобы он слышал, чего именно я требую от тебя. Он должен будет следить, чтобы ты выполняла все требования. Забудь, как ты одевалась раньше. Я хочу, чтобы ты носила хиджаб начиная с сегодняшнего дня. Твои дочери не должны носить ни броской одежды, ни слишком коротких платьев. Их спины не должны быть голыми. Я хочу, чтобы ты воспитала их согласно нашим обычаям и в уважении к нашим религиозным традициям.

Если ты ослушаешься, наш закон позволяет мне и твоему мужу наказать тебя, и никто не станет за тебя заступаться. Вы не во Франции! Если не будешь знать, как поступить, мы рядом, чтобы направить тебя.

Я потеряла дар речи, а отец все говорил, говорил. Я стала узницей в замке без надежды на спасение. В этой стране – в моей стране – девушкам и женщинам не позволялось жить свободно. Абдель отвез нас в новый дом, который находился в зоне повышенного военного присутствия, рядом с кварталами, где свирепствовал терроризм. Дом, построенный в колониальном стиле, был потрясающим.

Комфортабельный дом класса люкс, но его стены кричали о том, что теперь я живу в золотой клетке. Я знала, что родственники были настроены против меня. С каждым днем я чувствовала, как ужесточается их отношение: они полагали, что я несознательно ищу дурное, прокладывая себе дорогу в ад. А моего мужа считали набожным человеком, который все делал для того, чтобы я избежала Страшного суда. Мои родные предоставили мужу все полномочия направлять меня на путь истинный, вне зависимости от того, чего я заслуживала и добивалась. Если же мужу не удастся заставить меня, мы отправимся в ад вдвоем. Я – потому что этого заслуживаю, он – потому что не смог помешать мне делать ошибки.

Для Абделя все способы были хороши, чтобы показать мне свою власть. Как-то он проснулся в четыре часа утра и, схватив меня за грудь, вышвырнул из постели. Моя вина заключалась в том, что я уснула, не выполнив супружеский долг. Несколько дней у меня болели бок и грудь.

Муж становился все суровее. Каждый вечер он возвращался домой пьяный. Насиловал и избивал меня. Когда в замочной скважине поворачивался ключ, мне казалось, что голодный волк возвращается в свое логово. Каждый день я просила Бога сделать так, чтобы мужа арестовал патруль или чтобы в него попала шальная пуля. Мое воображение рисовало, как приходят военные и сообщают, что муж убит. Мы ужасно его боялись. Я была на грани нервного срыва: ведь теперь страдали и мои дочери. Больше не удавалось скрывать от них отношение их отца ко мне. Они хотели помочь мне, отчего стали неспокойно спать. По нескольку раз за ночь девочки вставали с постели и прохаживались мимо моей спальни, делая вид, что идут в ванную комнату, расположенную рядом. Услышав звуки ударов или мой плач, они вмешивались, усмиряли отца, насколько это было в их силах.

* * *

С каждым днем ситуация становилась все безвыходнее.

Я предупредила мать, что моя жизнь находится в опасности.

Как-то раз муж связал меня и заклеил скотчем рот, чтобы я не кричала. Он смотрел на меня с ненавистью, и я решила, что пришел мой последний час.

– Я убью тебя, сука! Твои ублюдки не услышат и не смогут нам помешать. Надеюсь, ты поймешь, что я твой хозяин и здесь распоряжаюсь я!

Он бил меня, пока не обессилел.

– Ты усвоила урок? – спросил он как строгий ментор и грубо сорвал скотч с моих губ.

– Я усвоила все, развяжи меня, пожалуйста. Мне нужно в туалет.

Развязав меня, он последовал за мной. Когда я свернула к комнате девочек, он схватил меня за волосы и резко притянул к себе, но я успела ударить ногой по двери детской. Разбуженные шумом дочери бросились на отца и повалили на пол, а затем схватили меня за руку, затащили в комнату и закрыли дверь на ключ.

– Откройте, ублюдки! – кричал их отец. – Вы трое, вы совершаете самую грубую ошибку в своей жизни: вы отправитесь в ад! Я помогу вам побыстрее туда попасть.

Я оболью дом бензином и подожгу. Вы все сгорите!

Я умываю руки перед Богом и людьми. Я не хочу нести ответственности. Порожденье дьявола к нему и отправится!

– Нора, позволь я выйду. Он может исполнить угрозу. Я боюсь за вас!

– Нет, мама. Ты останешься здесь. Ничего он не сделает. Это только сотрясающие воздух слова. Ты не одна, мы вместе, и у него нет права нападать на нас, иначе он ответит. Кстати, в округе полно военных, которые придут нам на помощь. Если бы ты была одна, он мог бы оклеветать тебя, сказать, что ты обесчестила его, но, к счастью, есть мы – свидетели. Никто не покинет этой комнаты.

Я гордилась своей дочерью. Она была такой смелой.

Я была счастлива ошибиться: ведь я считала ее своей копией, склонной всегда уступать, и вдруг открыла в ней сильную женщину, способную преодолеть страх и противостоять произволу отца, способную на то, чего я никогда не решилась бы сделать.

Ночь прошла. Абдель так и не привел свою угрозу в исполнение – Нора оказалась права. Утром она осторожно вышла, чтобы убедиться, что отца нет. Путь был свободен, мы могли выходить.

На тот момент мои родители отправились путешествовать, и я рассказала о происшедшем своему старшему брату. Он отказал мне в помощи, уверенно заявив, что я сама во всем виновата – довела мужа до белого каления. Что можно было сделать? Я боялась возвращения Абделя. Я не хотела, чтобы он снова появлялся в доме, я не хотела его видеть. Мои дочери были со мной заодно.

Взвесив все «за» и «против», я решила просить защиты у полиции и, надев хиджаб, отправилась с дочерьми в ближайший комиссариат.

– Я хочу подать жалобу, – робко проговорила я полицейскому.

Не уверенная, что поступаю правильно, я должна была попытаться – в опасности были наши жизни.

– Еще одна, – насмешливо воскликнул он. – И что вам сделал ваш муж? Избил?

– Избил и изнасиловал. И еще грозился сжечь нас живьем.

– Госпожа, это только угрозы, слова, чтобы вас напугать. Это ерунда по сравнению с теми проблемами, которые обрушились на нашу страну. Если мы станем арестовывать мужей, которые бьют жен, все алжирские мужчины окажутся в тюрьме.

Он смотрел на меня с насмешкой;

– Я не думаю, что все мужья избивают своих жен.

Я пришла к вам, потому что верю: вы защитите меня, потому что наша жизнь в опасности.

– Вы полагаете, что ваш муж террорист? – спросил полицейский более серьезно на этот раз.

– Он интегрист [8]8
  Интегрист – сторонник интегризма, т. е. безоговорочного, буквального соблюдения всех догматов учения; часто употребляется как синоним фундаментализма. (Примеч. пер.)
  соблюдения всех догматов учения; часто употребляется как синоним
  фундаментализма. (Примеч. пер.)


[Закрыть], но вряд ли он замешан в терроризме.

– В таком случае, госпожа, вопрос исчерпан! Возвращайтесь домой и улаживайте супружеские недоразумения самостоятельно. Один маленький совет: в следующий раз, когда будете надевать хиджаб, надевайте правильно, так, чтобы волосы не выглядывали. Носите его достойно либо не носите вообще.

Я не привыкла носить хиджаб, поэтому он соскользнул, открыв волосы. Поправив его, я спросила:

– Значит, сначала вы подождете, когда меня убьют, и только тогда вмешаетесь?

– Когда вас убьют, пусть одна из ваших дочерей нас вызовет, – надменно ответил полицейский, и я еще раз убедилась, что ничего другого от него ждать не стоит.

Слабый лучик надежды погас. В очередной раз я почувствовала себя приговоренной. Идя по улице, я замечала, насколько все изменилось! Прохожие, догадываясь, что мы не местные, что мы эмигранты, чуждые им по мировоззрению, беспардонно глазели на нас.

Нам на пути повстречались два бородача в афганских одеждах, которые громко переговаривались, и я, расслышав слова: французы, эмигранты… чувствовала себя во все большей опасности.

Конечно, еще оставались люди, которые одевались на западный манер, но и они волей-неволей должны были приспосабливаться к мировоззрению соотечественников, одевавшихся иначе.

Мы ускорили шаг. Дома первым делом я избавилась от вуали, и теперь нам предстояло решить, как быть дальше.

– А если нам просто уехать из страны, как думаешь? – предложила Нора. – Я не хочу больше здесь оставаться.

– Хорошая мысль, но как это сделать?

– Возьмем с собой минимум вещей, только самое необходимое. Чтобы передвигаться быстро. У нас есть 170 e*8e*? СамгаШарифф паспорта и деньги на дорогу. И прощай Алжир. Решайся, мама. Это самый лучший выход.

– Хорошо. Как бы там ни было» можем попробовать.

Я закажу билеты на первый утренний рейс до Парижа по телефону.

– А если он опять начнет вечером, мама? – спросила Мелисса. – Если он подожжет нас, когда мы будем спать? Мне страшно!

– Не бойся, детка. Я буду с ним предупредительна и сделаю все, что он захочет. А завтра, когда он пойдет на работу, мы закончим приготовления и улетим.

Дочери исполнились решимости оставить все и как можно скорее уехать. Теперь меня тоже занимала лишь одна мысль – мысль о свободе. Ради нее я чувствовала себя готовой рискнуть жизнью. Я заказала билеты на одиннадцатичасовой рейс, и наш план обрел более конкретные черты. Целый день мы ждали возвращения Абделя с замиранием сердца. Он пришел как завоеватель. Его красные воспаленные глаза внушали страх. Ему нравилось производить на нас впечатление: это была его манера демонстрировать нам свою власть.

– Самия, зайди в комнату: нам надо поговорить. Вы, девочки, подождите. У меня есть важное дело к вашей матери.

Тон Абделя не допускал возражений. Да и возражений у меня не было. Я молча молилась.

– Послушай меня, – торжественно начал Абдель, – ты должна пойти к нотариусу и переписать дом на мое имя. Я не знаю ни одного мужчины, который жил бы у своей жены. Какой же я мужчина, если так долго мирился с подобным порядком вещей!

Абдель давал отличный повод для отсрочки до следующего дня. В первый раз за нашу совместную жизнь он хоть в чем-то зависел от меня. Довольно мягко он просил отдать ему мой дом, чтобы господин чувствовал себя в нем полноправным хозяином, как другие мужчины. Я с облегчением вздохнула.

– Я не говорю «нет», но предпочла бы подождать возвращения моих родителей, чтобы попросить у них разрешения. Вспомни, дом мне подарил мой отец.

– Ты права. Подождем, когда они вернутся. Но ты действительно согласна с моей идеей?

– Да, согласна. Ведь всякая женщина принадлежит мужчине, – ответила я как можно смиреннее, неожиданно открыв в себе способности к актерской игре.

Мой ответ его удивил и обрадовал одновременно, ведь я полностью разделила его мнение.

– Ты права, – сказал он, удовлетворенно кивая головой, – все, что твое – мое. В глубине души ты все-таки хорошая супруга, и я больше не жалею, что на тебе женился.

Он вышел, а я присоединилась к дочерям, которым не терпелось узнать, как все прошло. Я рассказала о намерениях Абделя касательно дома. Нора возмутилась, что отец, вместо того чтобы извиниться за вчерашнее поведение, думает о материальных благах.

– Давайте лучше осуществлять наш план. Собирайте вещи, но только необходимое: спальные и туалетные принадлежности.

– Я бы хотела взять своего медвежонка Балу, – с мольбой в голосе проговорила Мелисса.

Мне стало грустно: я вспомнила, как мать вырвала у меня из рук Лапулю.

– Конечно, дорогая. Балу обязательно поедет с нами.

Услышав, как к кухне подходит муж, я жестом попросила девочек молчать и сменила тему разговора. – Завтра начинаются занятия. Надеюсь, вы с удовольствием пойдете в школу в вашей новой стране? Как и во Франции, вы будете готовиться к будущему. Вы научитесь любить Бога, научитесь хорошим манерам, которые должны иметь все хорошие девочки.

– Я хочу завтра гордиться вами! – входя, добавил муж. – Я хочу, чтобы, показывая на вас, люди говорили:

«Эти хорошо воспитанные девочки – дочери господина Абделя Адиба».

Моим детям повторяли те же слова, которые в свое время говорили мне. Как ужасно слышать то же самое, только в другую эпоху и адресованное моим дочерям!

Нет, я не хотела, чтобы все повторилось снова! Мы должны бежать! Я хочу покинуть эту угрюмую страну вместе с детьми. К чертям семейную честь, страх мужа и отца!

К чертям эту страну! Больше я ничего не боюсь!. С надеждой в сердце мы разошлись по комнатам, чтобы выспаться. Мой муж был так удовлетворен перспективой получить дом, что не приставал ко мне ночью.

Утром Нора разбудила меня.

– Мама, вставай. Он уехал.

Улыбка играла на ее губах. Придя на кухню, я увидела, что завтрак накрыт. Приятный сюрприз.

– Спасибо, девочки! Это чтобы отпраздновать нашу победу?

– Нет, наша победа еще впереди. Если будет угодно Господу.

– Ты права, праздновать преждевременно, Нора. Попросим у Господа помощи в нашем деле.

После завтрака мы собрали все вещи в один рюкзак и поехали в аэропорт на такси. Когда подошла наша очередь на таможенном досмотре, чиновник спросил нас устало:

– Мадам, покажите документы, пожалуйста.

Пролистав паспорта, он внимательно посмотрел на меня, так что я едва не упала в обморок.

– Мадам, покажите подписанное отцом девочек разрешение на выезд из страны..

– У меня его нет. Их отец сейчас во Франции. Наш отпуск закончился, поэтому мы возвращаемся к нему.

– Вам обязательно нужно иметь разрешение на выезд, подписанное отцом детей. Если он не в стране, вы можете связаться с ним через посольство.

Это был провал! Мелисса заплакала и прижалась к моей груди.

– Не плачь, Мелисса, – успокаивала ее Нора, – это нам не поможет. Теперь надо искать другой выход.

Мелисса расплакалась еще сильнее. Ничто не могло успокоить ее. Нора обняла сестру, а я лихорадочно соображала. Какой-то служащий таможни обратил на нас внимание и, скромно став рядом и не глядя на меня, тихо сказал:

– Вот мой номер телефона, мадам. Думаю, я могу вам помочь. Позвоните мне. Сейчас не говорите ничего.

Не надо, чтобы нас заметили. Завтра жду вашего звонка.

И удалился. Не медля более ни минуты, мы вернулись домой. Никто так и не узнал, что мы едва не уехали. Вещи были разобраны, следы неудавшегося побега уничтожены. Кроме номера телефона. Звонком постороннему мужчине я рисковала испортить свою репутацию.

Как же поступить? Бесполезно сейчас ломать голову, надо было подождать, чтобы знать больше. Мой муж вернулся домой в дурном расположении духа – настроение этого человека всегда было непредсказуемо и могло меняться каждую минуту, я никогда не знала, чего от него ожидать в тот или иной момент. – Меня сегодня чуть не подстрелили, – заявил он расстроенно.

– Что случилось?

– Я ехал по дороге, как вдруг увидел патруль. Хотел остановиться, но в последнюю минуту понял, что это не солдаты, а террористы. Я проскочил на полной скорости, а они стреляли по машине, но не попали. Я ушел.

Да… здесь в самом деле стало очень опасно.

– Так давай вернемся во Францию.

– Значит, вы хотите вернуться во Францию, вот как!

Получить свободу и жить как француженки, забыв свою религию и корни. Даже и не думайте! Мы останемся здесь навсегда! В любом случае убийц скоро поймают, религия победит терроризм, а мы мирно заживем в своей стране по исламским законам.

Ну что ж, мой муж решил остаться в Алжире! Тем хуже для него. Я с дочерьми приняла другое решение и была готова на все, чтобы бороться за свою свободу.

Ложась в постель, Абдель еще раз спросил меня, попрежнему ли я согласна отдать ему дом. Я напомнила, что мы должны дождаться возвращения родителей, потом уступила всем его прихотям, потому что не хотела, чтобы таможенник увидел синяки на моем теле, и думала только о предстоящем телефонном разговоре.

Как только муж ушел, я сразу позвонила тому человеку.

– Здравствуйте! Вы помните меня? – спросила я.

– Конечно. Вам нужна помощи чтобы покинуть страну?

– Разумеется. Любой ценой!

– Тогда мы договоримся. За двадцать тысяч французских франков я смогу вам добыть разрешение, которое поможет вам уехать.

– Хорошо. Где и во сколько?

– Сегодня, если возможно. Деньги принесете в кафе на углу площади Одэн. Сможете быть там в два часа дня?

– Время меня устраивает. Когда я получу бумаги?

– Я передам деньги знакомому комиссару полиции, который подготовит документ. Он будет у вас через два дня..

– Спасибо, господин. Я буду в кафе к двум часам.

Я сообщила дочерям, куда направляюсь, и попросила их отправиться со мной. Встречаться одной с незнакомцем в кафе было рискованно: моя жизнь подвергалась опасности.

В указанное время, надев вуаль (это был тот случай, когда это было необходимо), я вызвала такси. Таможенник ждал меня за столиком, дымя сигаретой.

– Сразу к делу. Я должна быть уверена, что разрешение, которое вы мне сделаете, действительно отвечает всем требованиям. Я хочу гарантий, что мы сможем покинуть страну.

– Не беспокойтесь. Я не в первый раз занимаюсь этим. Мне нужны имена, даты рождения ваших детей, данные их отца, и через два дня все будет готово.

Я сообщила все, что требовалось, и мы договорились созвониться в понедельник, чтобы условиться о месте встречи, где он передаст мне фальшивый документ.

– Я доверяю вам. В любом случае выбора у меня нет. Вы моя последняя надежда.

Я дала ему двадцать тысяч франков, что составляло около пяти тысяч канадских долларов [9]9
  В середине 90-х около 3500 долларов США. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Я отдавала ему большую часть денег, которые хотела увезти во Францию. Но, даже если у меня останется мало средств, я не собиралась отступать, ведь для меня свобода цены не имела. Я заберу с собой все драгоценности, чтобы выжить.

Исполненные надежды, мы вернулись домой. Однако я напомнила дочерям, что радоваться еще рано. Мои родители как раз вернулись домой, и Абдель счел необходимым сразу же отправить меня поговорить с ними о дарственной на дом. Я не могла откладывать, чтобы не вызвать либо подозрения, либо гнева. Родители ждали меня на следующий день. Каждый раз, надевая хиджаб, я чувствовала, что мне не хватает воздуха. Похожее чувство я испытывала, находясь рядом с матерью: у нее был дар душить людей. Я имею в виду – морально. Она всегда находила такие слова, от которых сжималось сердце.

– Как дела у твоей семейки? – иронически поинтересовалась она. – О каких еще несчастьях ты пришла рассказать, чтобы тебя пожалели?

– Ни, о каких. Абдель послал меня спросить о моем доме.

– Твоем доме или вашем? – уточнила она, не давая мне объяснить.

– В том-то и дело. Это и есть причина моего визита.

Он хочет, чтобы я переписала дом на его имя. Сделала ему дарственную.

– Зачем это? Ты ему причинила какое-то зло? Он что, чувствует себя гостем в этом доме? Если это так, отец не очень-то обрадуется, узнав об этом.

– Я не делала ничего плохого, мама. Просто три дня назад он попросил переписать дом на его имя. И каждый день об этом напоминает. Я сказала, что спрошу у вас.

Что ты думаешь?

– Скажи ему, что дом и так принадлежит вам обоим и кусок бумаги здесь ничего не изменит. Ты должна вести хозяйство так, чтобы Абдель чувствовал себя полноправным хозяином, – если нет, отец будет суров с тобой.

– Я бы предпочла, чтобы вы сами об этом сказали вашему зятю. Если это скажу я, он разнервничается и потеряет контроль над собой.

– Прекрати свою истерику! Абдель хороший муж и отец. Он хорошо относится к дочерям и никогда тебя не упрекал за то, что ты родила ему двух дочерей, как мог бы на его месте поступить любой другой. Научись ценить свое счастье и живи с ним. Ты просто не способна оценить то, что дарит'тебе Господь. Успокой своего мужа! Скажи ему, что все твое – его и все, что его – его.

Хорошая, добропорядочная мусульманка не имеет ничего, когда сама принадлежит мужу.

Что осталось нам, мусульманкам? Ничего! Кроме глаз, чтобы плакать!

Я вернулась домой в замешательстве, не зная, как повторить все это супругу. Сняла ужасную вуаль, под которой в сорокапятиградусную жару просто задыхалась.

Как поведет себя Абдель? Я боялась его, потому что знала, на что он способен. Скрежет ключа возвестил о возвращении мужа: момент истины близился!

– Самия, я хочу с тобой поговорить тет-а-тет, без твоих соглядатаев, – приказал он вместо приветствия и втолкнул меня в комнату.

Я поняла: что-то произошло, и забилась в угол, как маленькая перепуганная девочка.

– Я знаю, что твои родители не одобрили мою просьбу отдать мне дом. Они думают, что все эти годы я терплю тебя только за красивые глаза? Слушай меня, грязная шлюха! Если ты оставишь дом себе, я с тобой разведусь. Я брошу тебя к порогу твоих родителей, и ты будешь как годая в пустыне. Думай и делай выбор! Или ты отдаешь мне дом и я остаюсь с тобой, или слушаешься их, и тогда мразь вернется к мрази.

– Услышав это, я вспыхнула и вскочила на ноги. Кровь прилила к лицу. Впервые я почувствовала храбрость и способность свернуть горы! Я могла противостоять мужу!

– Я не мразь! И мои родители никогда не были мразью! – заявила я, глядя прямо ему в глаза. – Хочешь уйти – скатертью дорога! Лучшего и не придумать, чем развод с тобой.

Его глаза налились кровью, и он ударил меня так сильно, что я не удержалась на ногах, а потом схватил за шею и принялся душить. Я отбивалась, безуспешно пытаясь позвать на помощь. Задыхаясь, я чувствовала, что силы покидают меня. Вдруг в комнату ворвалась Нора и бросилась на отца, стараясь оттащить его, но ей это не удалось. Тогда она побежала в кухню и вернулась с большим ножом в руках.

– Вставай или я убью тебя! – потребовала она сквозь слезы.

Хватка на моей шее ослабла, и я закашлялась. Трудно было восстановить дыхание; двигаться сил не было.