Текст книги "Арахна (Рассказы о пауках. Том I)"

Автор книги: Сакс Ромер

Соавторы: Вацлав Голембович,Адриан Дойль,Стернер Мик,Ф. Кох-Варв,Э. Эркман,Г. Мунн,Бэзил Тозер,Герберт Уэллс,Пол Пауэрс,Эдмонд Гамильтон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Остаются еще один-два пункта, которые нуждаются в прояснении. Запас крови не представлял непреодолимой трудности для физиолога и… черт побери!

Он внезапно сунул руку в сумку.

– Это резиновое колечко от бутылки с содовой, искусно укрепленное на рукоятке трости, объясняет таинственные следы. Но главной загадкой является цель этого маскарада и причина исчезновения профессора.

– Мне кажется, – сказал я, – что я могу выдвинуть одно предположение. Он обнаружил ошибку в своей теории, но отступать было поздно. Стремясь сохранить незапятнанной свою великолепную репутацию, он и придумал этот сложный способ скрыть ошибку и одновременно уничтожить лабораторию.

– Я пришел к такому же выводу, – согласился Харборн. – Вот почему я тщательно скрыл немногие оставленные им следы. От этой красивой сумки с красноречивыми инициалами «Д. Б. С.» тоже придется избавиться. Свои умозаключения я собираюсь оставить при себе, мир же имеет полное право считать, что профессора Брейма-Скепли унесло неведомое насекомое!

Так была поставлена точка в этой истории. Профессор Брейм-Скепли продолжает где-то под новым именем блестящую научную карьеру, в то время как Харборн великодушно позволяет миру заблуждаться.

Отто Генри Бахер. Арахна (1884).

Адриан Конан Дойль
Джон Диксон Карр
СЛУЧАЙ В ДЕПТФОРДЕ

Пер. М. Салье

В достопамятном девяносто третьем году его внимание было занято целой серией невероятных дел, начиная с… внезапной смерти кардинала Тоски и кончая арестом Уилсона[26]26
  …арестом Уилсона — В этом деле Холмсу не пришлось арестовывать Уилсона, поскольку Уилсон утонул. Это одна из типичных ошибок Уотсона, которые он допустил в своих поспешных заметках, собранных в «Черном Питере» (Прим. авт.).


[Закрыть], известного дрессировщика канареек; это последнее дело смыло пятно с лондонского Ист-Энда.

«Черный Питер»

Я постоянно повторяю, что мой друг Шерлок Холмс, подобно всем великим художникам, жил исключительно ради своего искусства. И я не могу припомнить, если не считать дела герцога Хоулдернесса, чтобы он потребовал за свои услуги крупное вознаграждение. Каким бы богатым и могущественным ни был клиент, он отказывался заниматься его делом, если оно не вызывало его сочувствия, и в то же время готов был предоставить всю свою энергию в распоряжение скромного претендента, если его дело заключало в себе какие-нибудь удивительные свойства, задевающие струны его воображения.

Просматривая свои записки, относящиеся к достопамятному девяносто пятому году, я натолкнулся на детальное изложение одного дела, которое может служить примером бескорыстия и даже альтруизма со стороны человека, готового оказать услугу во имя сочувствия и милосердия, пренебрегая материальным вознаграждением. Я, конечно, имею в виду ужасный случай с канарейками и следами сажи на потолке.

Дело было в июне, и мой друг только что закончил расследование, связанное с внезапной смертью кардинала Тоски, которое он предпринял по специальной просьбе папы. Это расследование потребовало от Холмса крайне напряженной работы; он пришел в такое нервное, беспокойное состояние, что я опасался за него не только как друг, но и как его домашний доктор.

В один из дождливых вечеров того же самого месяца я уговорил его пойти пообедать со мной у Фраскатти, а после этого выпить кофе в кафе «Ройял». Как я и надеялся, большой оживленный зал с его красными плюшевыми креслами и величественными пальмами, залитыми светом многочисленных хрустальных канделябров, вывел Холмса из его сосредоточенного состояния, и, глядя на то, как он сидит, откинувшись на спинку диванчика, и вертит в тонких пальцах ножку своей рюмки, я с удовольствием отметил, что, когда он наблюдал за публикой, заполнившей центральный зал и кабины – среди посетителей почему-то преобладал восточноевропейский, богемный элемент, – в его серых глазах зажглись огоньки, свидетельствующие о живом интересе.

Я только что собирался ответить на какое-то его замечание, как вдруг он кивнул головой в сторону двери.

– Лестрейд, – сказал он. – Интересно, что он здесь делает?

Обернувшись через плечо, я увидел сухопарую фигуру и крысиную физиономию нашего скотланд-ярдского знакомого; он стоял в дверях, неспешно обводя глазами зал.

– Возможно, он ищет вас, – заметил я. – И, наверное, по какому-нибудь срочному делу.

– Вряд ли, Уотсон. Его мокрые сапоги указывают на то, что он шел пешком, а если бы дело было срочное, он взял бы кэб. Но вот он идет сюда.

Лестрейд заметил нас и по знаку Холмса пробрался через толпу и пододвинул стул к нашему столику.

– Всего лишь обычная проверка, – сказал он в ответ на мой вопрос. – Но долг есть долг, мистер Холмс, и должен вам сказать, что мне доводилось выуживать весьма любопытную рыбку в подобных респектабельных заведениях. Пока вы там уютненько сидите у себя на Бейкер-стрит и изобретаете свои теории, мы, работяги из Скотланд-Ярда, делаем всю практическую работу. Мы не получаем благодарностей от папы или там от короля, зато нам достается выволочка от старшего инспектора, если случается неудача.

– Ладно уж, – добродушно улыбнулся Холмс. – Ваше начальство наверняка прониклось к вам уважением с тех пор, как я решил задачу, связанную с убийством Рональда Эдера, разобрался с кражей, в которой были замешаны Брюс и Партингтон, затем…

– Верно, верно, – торопливо перебил его Лестрейд. – А теперь, – добавил он, выразительно подмигнув мне, – у меня кое-что для вас есть.

– Ах вот как!

– Вполне возможно, конечно, что молодая женщина, которая пугается теней, относится скорее к компетенции доктора Уотсона.

– Послушайте, Лестрейд! – шумно запротестовал я. – Не могу одобрить ваше…

– Одну минуту, Уотсон. Давайте послушаем, в чем дело.

– Понимаете, мистер Холмс, факты, которыми мы располагаем, достаточно нелепы, – продолжал Лестрейд, – и я бы не стал просить, чтобы вы тратили свое время, если бы не знал, что вы совершили не одно доброе дело и что ваш совет поможет молодой женщине не наделать глупостей. Итак, вот факты.

На дептфордском шоссе в Ист-Энде, у самой реки, расположены трущобы, самые отвратительные в Лондоне. Однако в самом центре этих трущоб еще сохранились превосходные старые дома, в которых в давно прошедшие времена жили богатые коммерсанты. В одном из таких полуразвалившихся домов проживает семейство неких Уилсонов, вот уже, наверное, не менее сотни лет. Насколько я понимаю, раньше они вели торговлю в Китае, но потом дело развалилось, они вернулись в Англию – это было в прошлом поколении – и стали жить в своем старом доме. В последнее время семья состояла из Горацио Уилсона, его жены, двоих детей – сына и дочери – и младшего брата Горацио – Теобольда, который поселился с ними после возвращения из заморских стран.

Около трех лет тому назад тело Горацио было найдено в реке. Он утонул, и, поскольку было известно, что он много пил, все решили, что он просто оступился и упал в воду. Через год его жена, у которой было слабое сердце, умерла от сердечного приступа. Мы знаем, что это именно так, потому что доктор произвел тщательный осмотр, принимая во внимание заявление дежурного полицейского и сторожа на одной из барж, стоявших на Темзе.

– Какое заявление? – остановил его Холмс.

– Да были всякие разговоры, что в старом уилсоновском доме слышались какие-то крики. Но ведь ночью на берегах Темзы всегда стоит туман, они могли и ошибиться. Констебль, описывая то, что он слышал, говорил, что это был вой, от которого кровь стыла в жилах. Если бы он служил в моем подразделении, я бы ему внушил, что блюститель порядка никогда не должен употреблять подобные слова.

– Который был час?

– Десять часов вечера, как раз в то самое время, когда умерла эта женщина. Это просто совпадение, ведь нет никакого сомнения, что она умерла от сердечного приступа.

– Продолжайте.

Лестрейд достал свою книжечку и некоторое время перелистывал страницы, что-то там выясняя.

– Я уточняю факты, – сказал он. – Вечером семнадцатого мая дочь решила развлечься и отправилась в сопровождении служанки на представление, которое давалось с помощью волшебного фонаря. Вернувшись домой, она обнаружила своего брата, Финеаса Уилсона, мертвым; он умер, сидя в кресле. Финеас унаследовал от матери бессонницу и больное сердце. На этот раз не было никаких разговоров о криках или воплях, однако выражение лица покойного заставило местного доктора вызвать судебного эксперта для проведения обследования. Наш врач подтвердил, что причиной смерти было сердце, и добавил, что в этих случаях лицо умирающего искажается, на нем появляется выражение ужаса.

– Совершенно верно, – заметил я.

– Так вот, все эти события так подействовали на дочь Уилсона Джанет, что она, по словам ее дядюшки, собирается продать дом и все остальное и уехать за границу, – продолжал Лестрейд. – Я так думаю, что это естественно. Смерть хорошо похозяйничала в семействе Уилсон.

– А что же дядюшка? Вы, кажется, говорили, что его зовут Теобольд?

– Ну, я так думаю, что вы завтра утром обнаружите его у своих дверей. Он явился ко мне в Скотланд-Ярд в надежде на то, что полиция поможет ему утишить страхи его племянницы и уговорить ее смотреть на вещи более разумно. Однако у нас есть более важные дела, чем успокаивать истеричных молодых девиц, и я посоветовал ему обратиться к вам.

– Вот как! Ну что же, вполне естественно, что ему совсем не улыбается расставаться с этим домом, в котором он чувствует себя так уютно. Тем более что это бессмысленно.

– Нет, дело совсем не в том, что ему это не нравится. Уилсон, по-видимому, очень привязан к своей племяннице и заботится исключительно о ее будущем. – Тут Лестрейд сделал паузу, и его лисья физиономия расплылась в улыбке. – Этот мистер Теобольд немного не от мира сего, надо сказать. Много видел я на своем веку странных профессий, но такого еще не встречал. Он дрессирует канареек.

– Это известная профессия.

– Правда? – Всем своим видом излучая раздражающее самодовольство, Лестрейд поднялся со стула и потянулся за шляпой. – Сразу видно, что вы не страдаете бессонницей, мистер Холмс, – сказал он. – Иначе вы бы знали, что канарейки, которых дрессирует Теобольд Уилсон, совсем не похожи на обыкновенных. Спокойной ночи, джентльмены.

– Что, черт возьми, он хочет этим сказать? – спросил я, в то время как полицейский сыщик пробирался сквозь толпу к выходу.

– Только то, что ему известны какие-то обстоятельства, которых мы с вами не знаем, – сухо отозвался Холмс. – Однако не будем строить догадки, для аналитического ума это бессмысленное занятие, оно может направить по ложному пути, поэтому подождем до завтра. Впрочем, могу сказать, что я не собираюсь тратить время на дело, которое, как мне кажется, скорее в компетенции священника.

К счастью для моего друга, утром к нам никто не явился. Но когда я возвратился домой от больного, к которому меня срочно вызвали вскоре после завтрака, и вошел в гостиную, я обнаружил, что в кресле для посетителей сидит пожилой господин в очках. Когда он поднялся на ноги, я заметил, что он невероятно худ и его лицо – аскетическое лицо ученого, испещренное сетью тонких морщин, – напоминает по цвету желтый пергамент, что обычно бывает у людей, много лет проведших под тропическим солнцем.

– А, Уотсон, вы как раз вовремя, – сказал Холмс. – Это мистер Теобольд Уилсон, о котором вчера вечером нам говорил Лестрейд.

Наш посетитель горячо пожал мне руку.

– Ваше имя, разумеется, мне хорошо известно, мистер Уотсон! – воскликнул он. – Да простит меня мистер Шерлок Холмс за эти слова, но ведь именно благодаря вам нам стали известны его гениальные способности. Поскольку вы медик, вам, несомненно, приходилось иметь дело с нервными заболеваниями, и ваше присутствие будет иметь благотворное влияние на мою бедную племянницу.

Холмс посмотрел на меня с видом человека, подчинившегося неизбежности.

– Я обещал мистеру Уилсону поехать с ним в Дептфорд, Уотсон, – сказал он, – потому что эта юная особа, по-видимому, собирается завтра покинуть свой дом. Но я снова повторяю вам, мистер Уилсон, что я не вижу, каким образом мое присутствие может повлиять на ее решение.

– О, вы слишком скромны, мистер Холмс! Когда я обратился в полицию, я надеялся, что они сумеют убедить Джанет, заставят ее понять простую вещь: как ни ужасны потери, которые наша семья понесла за последние три года, они вызваны естественными причинами, и у нее нет никаких оснований бежать из собственного дома. У меня создалось впечатление, – добавил он, усмехнувшись, – что инспектор несколько огорчился, когда я сразу же согласился на его собственное предложение обратиться за помощью к вам.

– Я, разумеется, не забуду этот маленький долг Лестрейду, – сухо заметил Холмс, поднимаясь с кресла. – Не возьмете ли вы на себя труд, Уотсон, попросить миссис Хадсон, чтобы она вызвала извозчика, а по дороге в Дептфорд мистер Уилсон познакомит нас с некоторыми деталями этого дела.

Был один из тех знойных летних дней, когда Лондон предстает в самом худшем своем виде, и когда мы ехали по Блекфрайерскому мосту, я заметил, что от реки поднимаются клочья тумана, похожие на ядовитые болотные испарения в тропических джунглях. Просторные улицы Вест-Энда сменились шумными торговыми магистралями, по которым ломовые лошади с грохотом тащили тяжело нагруженные фургоны и телеги, а им на смену, в свою очередь, пришли узкие грязные улочки – следуя изгибам реки, они становились все более грязными и убогими по мере того, как мы приближались к этому лабиринту темных, вонючих закоулков и доков, которые некогда были колыбелью нашей морской торговли и источником богатства империи. Я видел, что Холмс находится в состоянии апатии и скуки, которые вот-вот выльются в раздражение, и поэтому старался по мере возможности занимать нашего спутника беседой.

– Насколько я понимаю, вы – большой знаток канареек, – заметил я.

Глаза Теобольда Уилсона, защищенные сильными очками, оживленно заблестели.

– Я их просто изучаю, однако отдал этой исследовательской работе тридцать лет своей жизни! – воскликнул он. – Неужели вы тоже?.. Нет? Какая жалость! Разведение, изучение, дрессировка fringilla canaria – это сфера деятельности, которой не жалко посвятить всю жизнь. Вы не поверите, доктор Уотсон, какое невежество касательно этого вопроса царит даже в самых просвещенных кругах нашего общества. Когда я прочел свой доклад на тему «Скрещивание Канарских и мадерских линий» в Британском орнитологическом обществе, я был просто поражен тем, какие наивные, попросту детские вопросы мне задавали.

– Инспектор Лестрейд дал нам понять, что вы дрессируете этих певчих птичек каким-то особым образом.

– Певчие птички, сэр! Дрозды тоже поют. Fringilla – это тончайшее ухо природы, обладающее несравненным даром подражания, которое можно развивать на благо человека и в назидание ему. Однако инспектор был прав, – продолжал он более спокойно, – я действительно добиваюсь от своих птичек особых умений. Они у меня приучены петь ночью, при искусственном освещении.

– Довольно странные способности.

– Мне хочется думать, что они приносят пользу. Я дрессирую своих птичек для блага тех, кто страдает бессонницей, и у меня есть клиенты во всех концах страны. Их мелодичные песни помогают коротать длинную ночь, а когда гаснет свет, они замолкают.

– Похоже, что Лестрейд был прав, – заметил я. – У вас поистине уникальная профессия.

В течение нашей беседы Холмс, который в начале путешествия небрежно взял в руки тяжелую трость нашего спутника, осматривал ее с большим вниманием.

– Мне говорили, что вы возвратились в Англию примерно три года тому назад, – заметил он.

– Совершенно верно.

– С Кубы, насколько я понимаю.

Теобольд Уилсон вздрогнул, и мне показалось, что в быстром взгляде, который он бросил на Холмса, мелькнула настороженность.

– Правильно. Но откуда вы об этом знаете?

– Ваша трость сделана из кубинского эбенового дерева. Этот зеленоватый оттенок и необыкновенный блеск не оставляют ни малейшего сомнения.

– Но она могла быть куплена в Лондоне после моего возвращения, скажем, из Африки.

– Нет, она принадлежит вам уже несколько лет. – Холмс поднес трость к окну экипажа и наклонил ее так, что свет упал на ручку. – Обратите внимание, – продолжал он, – на левой стороне ручки видна небольшая, но глубокая царапина, хорошо видная на полированной поверхности как раз в том месте, на которое приходится палец с кольцом, если держать трость в левой руке. Эбеновые относятся к самым твердым породам дерева, и потребовалось достаточное количество времени, чтобы образовалась такая царапина. Да и кольцо должно быть не золотое, а из более твердого металла. Вы левша, мистер Уилсон, и носите на среднем пальце серебряное кольцо.

– Боже мой, как все просто! А я было подумал, что вы все это разузнали каким-нибудь хитроумным способом. Действительно, был на Кубе, занимался торговлей сахаром и привез с собой свою старую трость. Но вот мы приехали, и если вы сможете успокоить глупые страхи моей племянницы с такой же быстротой, с какой вы сделали свои умозаключения о моем прошлом, я буду вам бесконечно обязан, мистер Холмс.

Выйдя из кареты, мы увидели, что находимся в лабиринте узких закоулков и неопрятных полуразвалившихся домов, доходившем до самого берега реки, от которой уже начал подниматься вечерний туман. С одной стороны от нас была кирпичная стена с железной калиткой, сквозь прутья которой виднелся довольно большой дом, окруженный собственным садом.

– Старый дом знавал лучшие дни, – сказал наш спутник, когда мы прошли вслед за ним через калитку и стали подниматься по дорожке к дому. – Он был построен в тот год, когда Петр Великий приезжал сюда и жил в Скейлз-Корте; из верхних окон можно видеть парк, от которого почти ничего не осталось.

Обычно на меня не действует окружающая обстановка, однако должен признаться, что печальное зрелище, открывшееся нашему взору, произвело на меня угнетающее впечатление. Дом, достаточно внушительных пропорций, был оштукатурен, но штукатурка вспучилась, была покрыта пятнами и местами отвалилась, обнаружив старую кирпичную кладку. Одна из стен была сплошь покрыта плющом, который пустил свои побеги на крышу, обвиваясь вокруг дымовой трубы.

Сад был запущен и весь зарос сорняками; от реки тянуло сыростью, и повсюду царил кислый запах плесени.

Теобольд Уилсон провел нас через небольшой холл в уютно обставленную гостиную. Там за письменным столом сидела молодая женщина с каштановыми волосами и лицом, покрытым веснушками. При нашем появлении она вскочила.

– Это мистер Холмс и доктор Уотсон, – объявил наш спутник. – А это моя племянница Джанет, интересы которой вам предстоит защищать от ее собственного неразумного поведения.

Молодая женщина смотрела на нас достаточно смело и решительно, хотя я заметил, что нижняя губа у нее слегка дрожит, что свидетельствовало о сильном нервном напряжении.

– Я завтра уезжаю, дядя, – воскликнула она, – и не изменю своего решения, что бы ни говорили эти джентльмены! Здесь у меня нет ничего, ничего не осталось, кроме грусти и страха, – да-да, один только страх, и больше ничего.

– Чего ты боишься?

Девушка прикрыла глаза рукой.

– Я не могу этого объяснить. Какие-то тени, какие-то странные звуки… я не могу этого вынести.

– Ты получила в наследство дом, получила деньги, Джанет, – серьезно уговаривал ее мистер Уилсон. – Неужели из– за каких-то теней ты расстанешься с домом своих предков? Будь же благоразумна.

– Мы находимся здесь исключительно ради того, чтобы служить вам, милая барышня, – обратился к ней Холмс с необычной для него мягкостью, – и для того, чтобы успокоить ваши страхи. В жизни случается так, что, поступая слишком поспешно и необдуманно, мы действуем вопреки нашим интересам.

– Вам покажется смешной интуиция женщины, сэр.

– Ни в коем случае. Она очень часто оказывается перстом провидения. Имейте в виду, уедете вы или останетесь – вы поступите так, как сочтете нужным. Но, быть может, раз уж я нахожусь здесь, вам станет немного легче, если вы покажете мне дом.

– Отличное предложение! – весело вскричал Теобольд Уилсон. – Пойдем, Джанет, мы поможем тебе избавиться от теней и шорохов.

Всей компанией мы обошли нижний этаж, переходя из одной заставленной мебелью комнаты в другую.

– Я провожу вас в спальни, – сказала мисс Уилсон, когда мы дошли до лестницы и остановились у подножия.

– А разве в таком старом доме нет подвалов?

– Есть один, мистер Холмс, но им почти не пользуются, там только держат дрова, и дядя сложил там старые птичьи гнезда. Сюда, пожалуйста.

Мы оказались в мрачном каменном помещении. Около одной стены были сложены дрова, в дальнем углу стояла круглая голландская печь с железной трубой, которая уходила в потолок. Сквозь стеклянную дверь в сад, к которой вело несколько ступенек, на каменные плиты пола сочился слабый свет. Холмс подозрительно нюхал воздух, да и мне тоже показалось, что запах плесени от реки ощущался сильнее.

– У вас, наверное, полно крыс, как во всех домах, расположенных вблизи Темзы, – заметил он.

– Раньше их действительно было много. Но с тех пор, как у нас поселился дядя, они исчезли: дядя их вывел.

– Вот и отлично. Боже мой, – продолжал он, наклоняясь и глядя на пол, – какие работяги эти малыши!

Проследив за его взглядом, я увидел, что его внимание привлекли мелкие садовые муравьи, которые деловито спешили из-под печи в направлении ступенек, ведущих наверх, к двери в сад.

– Как нам повезло, Уотсон, – усмехнулся он, указывая тростью на крошки, которые они тащили на себе, – что нам не приходится носить на горбу собственный обед, в три раза превосходящий наш вес. Это поистине урок терпения. – Холмс погрузился в молчание, задумчиво рассматривая пол. – Терпения, – медленно повторил он.

Мистер Уилсон крепко сжал губы.

– Какая чепуха! – воскликнул он. – Эти муравьи здесь развелись просто потому, что слуги выбрасывают мусор в печку вместо того, чтобы сделать несколько шагов и отнести его в мусорное ведро.

– И поэтому вы повесили на дверцу замок.

– Совершенно верно, повесил. Но я могу принести ключ. Не нужно? Тогда, если вы закончили, позвольте, я провожу вас в спальни.

– А можно мне взглянуть на комнату, где умер ваш брат, мисс Уилсон? – попросил Холмс, когда мы дошли до верхнего этажа.

– Сюда, пожалуйста, – сказала девушка, распахивая дверь.

Это была большая комната, обставленная с некоторым вкусом и даже с роскошью и освещенная двумя окнами в глубоких эркерах, между которыми стояла круглая голландская печь, точно такая же, как внизу. Она была выложена желтыми изразцами – в той же цветовой гамме, что и вся комната. На железной печной трубе висели две птичьи клетки.

– Куда ведет эта боковая дверь? – спросил мой друг.

– Она соединяет эту комнату с моей – раньше там была спальня моей матери, – ответила она.

Несколько минут Холмс рассеянно бродил по комнате.

– Насколько я понимаю, у вашего брата была привычка читать по ночам, – заметил он.

– Да. Он страдал бессонницей. Но каким образом?..

– Вот, взгляните: весь ковер справа от кресла закапан воском. А что это у нас здесь?

Холмс остановился у окна и рассматривал стену у самого потолка. Затем, взобравшись на подоконник, он протянул руку и, легко проведя пальцами по штукатурке, поднес их к носу. На лице его появилось озабоченное выражение, и он стал кружить по комнате, пристально разглядывая потолок.

– Совершенно непонятно, – пробормотал он.

– Что-нибудь не так? – дрогнувшим голосом спросила мисс Уилсон.

– Мне просто интересно было бы узнать, откуда взялись эти странные черточки и разводы на верхней части стены и на потолке.

– Это, наверное, проклятые тараканы, которые разносят пыль по всему дому! – извиняющимся тоном воскликнул Уилсон. – Я ведь говорил тебе, Джанет, вместо того, чтобы заниматься пустяками, тебе бы следовало лучше следить за прислугой. Но в чем дело, мистер Холмс?

Мой друг, который в тот момент подошел к двери и заглядывал в соседнюю комнату, закрыл эту дверь и снова вернулся к окну.

– Мой визит оказался бесполезным, – заявил он, – а так как я вижу, что поднимается туман, нам, наверное, пора отправляться. А это, вероятно, ваши знаменитые канарейки? – добавил, он, указывая на клетки над печкой.

– Ну, это просто так, отдельные экземпляры. Пойдемте-ка со мной.

Уилсон повел нас по коридору и распахнул одну из дверей.

– Вот, – сказал он.

Это, очевидно, была его собственная спальня, и мне никогда не приходилось видеть ничего подобного в течение всей своей многолетней практики. Вся стена от пола до потолка была завешана клетками, и маленькие певички в золотистых перышках наполняли воздух своим свистом и щебетаньем.

– Что дневной свет, что лампы или свечи – им это безразлично. Эй, Керри, Керри!

Он засвистел; мелодичные плавные звуки показались мне знакомыми. Птичка, тут же подхватив, повторила прелестную песенку.

– Жаворонок! – воскликнул я.

– Точно. Я ведь вам говорил, что fringilla, если его правильно дрессировать, можно сделать превосходным имитатором.

– А вот эту песенку я не узнаю, должен честно признаться, – заметил я, когда одна из птичек засвистела, начав с глубоких басов, какую-то странную мелодию, которая затем поднималась к более высоким нотам и заканчивалась своеобразным tremolo.

Мистер Уилсон набросил на клетку полотенце.

– Это песня тропической ночной птицы, – коротко сказал он, – и, поскольку я позволяю себе гордиться тем, что мои птички днем поют дневные песни и только ночью – ночные, мы накажем Пеперино, пусть сидит в темноте.

– Меня удивляет, что вы предпочитаете иметь в своей комнате открытый камин, а не печку, – сказал Холмс. – Здесь, наверное, страшные сквозняки.

– Я этого не заметил. Боже мой, туман действительно сгущается. Боюсь, мистер Холмс, что вам предстоит не очень– то приятная поездка.

– Тогда нам нужно двигаться.

Когда мы спустились по лестнице и задержались в холле, пока Теобольд Уилсон ходил за нашими шляпами, Холмс наклонился к нашей молодой спутнице.

– Хочу напомнить вам, мисс Уилсон, то, что я недавно говорил о женской интуиции, – спокойно сказал он. – Бывают случаи, когда истину легче почувствовать, чем увидеть. Спокойной ночи.

Через минуту мы уже ощупью шли по садовой дорожке к тому месту, где сквозь густой туман тускло светились огоньки нашего наемного экипажа.

Мой спутник сидел погруженный в свои мысли, когда мы с грохотом катили на запад по грязным улочкам, которые выглядели еще более жалкими в свете газовых фонарей, горевших неверным свистящим пламенем возле многочисленных питейных заведений. Ночь обещала быть ненастной, и уже теперь немногочисленные прохожие сквозили сквозь желтый туман, который все плотнее окутывал улицы и тротуары, словно призрачные тени.

– Мне очень жаль, мой дорогой друг, – заметил я, – что вам пришлось зря тратить время и силы – ведь вы и так слишком утомлены.

– Верно, верно, Уотсон. Мне тоже казалось, что дела этого уилсоновского семейства не представляют для нас никакого интереса. И все-таки… – Он откинулся на спинку сиденья, отдавшись на минуту своим мыслям. – И все-таки все это скверно, очень и очень скверно! – шептал он словно про себя.

– Я не заметил ничего подозрительного.

– Я тоже. Однако все колокольчики тревоги в моей голове непрерывно звонят, предупреждая об опасности. Почему камин, Уотсон? Почему камин? Надеюсь, вы заметили, что труба от подвальной печи соединена с печами в спальнях?

– В одной спальне.

– Такая же печь есть и в соседней комнате, где умерла мать.

– Я не вижу здесь ничего такого, просто устаревшая система отопления.

– А следы на потолке?

– Вы имеете в виду пыльные разводы?

– Я имею в виду следы сажи.

– Сажи! Вы, конечно, ошибаетесь, Холмс.

– Я их потрогал, понюхал, внимательно рассмотрел. Эти крапинки и черточки нанесены древесной сажей.

– Ну что же, этому, наверное, есть какое-нибудь вполне естественное объяснение.

Некоторое время Холмс молчал. Наш экипаж приближался к самому городу, и я глядел в окно, рассеянно барабаня пальцами по стеклу, уже помутневшему от сгустившегося тумана, как вдруг громкое восклицание моего спутника вывело меня из задумчивости. Он пристально всматривался во что-то поверх моего плеча.

– Стекло, – бормотал он.

На замутненной поверхности стекла был виден замысловатый узор из разводов и линий, которые оставили мои пальцы, выбивавшие на нем дробь.

Холмс хлопнул себя по лбу, распахнул второе окно и крикнул кучеру, отдавая ему какое-то приказание. Экипаж развернулся, кучер хлестнул лошадь, и мы куда-то покатили в густом тумане.

– Ах, Уотсон, Уотсон, как это верно сказано, что вдвойне слеп тот, кто не хочет видеть, – с горечью проговорил Холмс, забившись в угол кареты. – Ведь все факты были налицо, они так и смотрели мне в глаза, и все-таки я не сумел сделать логическое заключение.

– Какие факты?

– Их девять. Впрочем, хватило бы и четырех. Вот вам: человек, живший на Кубе, не только дрессирует канареек самым необычным образом, но, кроме того, знает, как кричат ночные тропические птицы, и устроил в своей комнате камин. Вот здесь мы остановимся, Уотсон. Стой, кучер, стой!

Мы находились на перекрестке двух широких оживленных улиц, где над уличным фонарем сверкали золотые шары ломбарда. Холмс выскочил из экипажа. Но не прошло и нескольких минут, как он вернулся, и мы продолжили путь.

– Какое счастье, что мы все еще в Сити, – заметил он, усмехнувшись. – Я подозреваю, что в ист-эндском ломбарде вряд ли можно найти заложенные и невостребованные клюшки для гольфа.

– Боже правый… – начал я, но тут же замолчал, увидев тяжеленную палку, которую он сунул мне в руку. Первые признаки каких-то неосязаемых, но не менее от этого ужасных подозрений закрались мне в душу.

– Еще слишком рано! – воскликнул Холмс, посмотрев на часы. – Мы вполне успеем заглянуть в какой-нибудь паб. Бутерброд и рюмочка виски нам совсем не помешают.

Часы на церкви Святого Николаса как раз били десять, когда мы снова оказались в саду, насыщенном дурными запахами. В густом тумане едва заметно вырисовывались темные очертания мрачного дома; только в одном окне верхнего этажа светился слабый огонек.

– Это комната мисс Уилсон, – сказал Холмс. – Будем надеяться, что горсточка гравия привлечет ее внимание, не побеспокоив никого другого в доме.

Через секунду послышался звук открываемого окна.

– Кто там? – спросил дрожащий голос.

– Это Шерлок Холмс, – едва слышно отозвался мой друг. – Я должен немедленно с вами поговорить, мисс Уилсон. Есть здесь боковая дверь?

– Да, с этой стороны, слева от вас. Но что случилось?

– Пожалуйста, сойдите вниз, и поскорее. Ни слова вашему дядюшке.

Мы ощупью пробрались вдоль стены и нашли дверь в тот самый момент, когда она открылась, выпуская мисс Уилсон. Она была в капоте, волосы в беспорядке рассыпались по плечам, испуганные глаза смотрели на нас сквозь свет свечи, которую она держала в руке. На стене у нее за спиной плясали причудливые тени.