Текст книги "Смерть ростовщика"

Автор книги: Садриддин Айни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Нет, такого друга у меня нет.

Тем наш разговор и кончался. Но сколько бы раз на день я с ним ни встречался, эти вопросы и ответы неизменно повторялись. Кори Ишкамба, видимо, не терял надежды найти через меня такого верного своим обещаниям квартиранта, который готовил бы ежедневно в назначенное время для него плов.

VIII

В Бухаре, по обычаю, в начале солнечного года[9]9
  В эмирской Бухаре, наряду с официальным мусульманским лунным летоисчислением был в ходу старый земледельческий солнечный календарь, по которому Новый год праздновался в марте, в день весеннего равноденствия.


[Закрыть], в марте, устраивались новогодние гулянья в эмирском саду, известном под названием Ширбадан. На месте гулянья, помимо обычных харчевен, в которых продавались желающим всевозможные готовые кушанья, открывались и такие, в которых можно было сделать плов самим, получив за плату котел, блюдо и все необходимое.

Хозяева таких харчевен расставляли палатки и легкие шатры, устанавливали перед ними ряд очагов, доставляли котлы и блюда и заготовляли топливо. Желающие готовить плов приносили все необходимые продукты и варили кушанье по своему вкусу. Поев, они платили хозяину сколько полагалось и оставляли также немного плова в котле «за присмотр».

Однажды, в период новогодних гуляний, решила приготовить плов и наша ученическая компания. Меня на тот день сделали поваром. Нарезав мясо, морковь и лук, товарищи пошли гулять, а я занялся пловом.

Когда, раскалив как следует сало, я поджаривал в нем мясо и лук, появился Кори Ишкамба. После обычных вопросов – нужна ли мне келья или нет ли ученика, который ее ищет, – он спросил, с кем я здесь. Я назвал имена нескольких наиболее заметных товарищей.

– О, все свои! – сказал он и зашел в соседнюю харчевню. Там он подсел к компании, ожидающей, когда будет готов плов.

Я засыпал в котел рис, дал ему прокипеть и, когда он всосал в себя всю воду, закрыл котел блюдом, чтобы крупа распарилась.

Вернулись мои друзья, расселись в кружок под матерчатым навесом. К этому времени в соседней компании подали плов, и все принялись за него с таким прилежанием, что никто ни разу не обернулся к нам. Один лишь Кори Ишкамба после каждой горсти плова кидал взгляд в нашу сторону.

Но вот доспел и наш плов. Я выложил его на блюдо, оставив немного на дне котла хозяину харчевни «за присмотр», и поставил кушанье перед друзьями.

Как только Кори Ишкамба увидел, что я понес блюдо, он поднялся со своего места.

С его пальцев еще стекал жир, когда он поспешно зашагал в нашу сторону. Без разговоров, даже не поздоровавшись, подсел к нам Кори Ишкамба и первым протянул руку к блюду.

Сидел в нашем кружке один юноша, сын торговца, считавшегося в Бухаре богатеем средней руки. Этот юноша, мой давний приятель, был знаком с Кори Ишкамбой и нередко перекидывался с ним шутками.

Когда Кори Ишкамба подсел к нашей компании, он ему сказал:

– Дядюшка Кори, от вас не спасешься! Куда ни пойдешь, вы тут же и пристанете к человеку, как бухарская ришта[10]10
  Ришта – гвинейский червь, паразит, развивающийся в организме человека и вызывающий одноименное заболевание. Ришта была сильно распространена в дореволюционной Бухаре.


[Закрыть].

– Милый мальчик! Это для меня колосья пшеницы, что остаются в поле после жатвы. Как быть беднякам, если не подбирать колосья! Пусть мы, неимущие, возьмем с гумна богачей, таких, как вы, несколько колосьев – от вас не убудет!

– У нас дома вы угощаетесь пловом, говоря, что это – внуки; ну, а как же вы назовете сегодняшний плов?

– Это уж правнук, да буду я жертвой за вас! – сказал Кори. Его рот был набит так плотно, что разобрать слова было почти невозможно.

Больше Кори Ишкамба не произнес ни слова, не отвечал он и на вопросы. Сидел, нагнувшись к блюду, и не поднимал головы. Растопыривая все пять пальцев, он забирал плов полной горстью, плотно уминая, стараясь каждый раз захватить кусок мяса покрупнее. Плов под его руками исчезал с такой же быстротой, с какой смывает в половодье река свой берег. Скоро он проложил в горке риса глубокий ров. Когда он переводил дыхание, зернышки риса сыпались изо рта ему на колени, на скатерть и обратно в блюдо.

Увидев это, я перестал есть. Невозможно было смотреть на плов без отвращения. Да и другие протягивали руки к блюду неохотно, беря плов понемногу из-под низу, куда не попадали рисинки, сыпавшиеся изо рта Кори Ишкамбы.

Иногда плов застревал у него в глотке. Тогда он, не отнимая правой руки от блюда, брал левой рукой чашку с водой и, отхлебнув, помогал пище пройти в горло.

– Ну, дядюшка Кори, для еды вам бы неплохо обзавестись шомполом, – сказал я ему.

Он усмехнулся, но ничего не ответил – рот его был полон, и говорить он был не в состоянии.

– Зачем же шомпол? – спросил меня один из товарищей.

– Да чтобы проталкивать пищу через горло и трамбовать ее в желудке! – ответил я.

– Для пищи шомполом служит вода, – ответил другой товарищ.

Наконец Кори Ишкамба прикончил и наш плов. Он вытер руки о сапоги, тем самым смазав голенища жиром. Только после этого он поднялся и, ни с кем не попрощавшись, отправился дальше.

Вся наша компания была раздосадована приходом этого неприятного гостя. Больше всех злился я. Потратить столько трудов, приготовить чудесный плов, чтобы потом отказаться его есть! Меня мучила и досада, и жестокий голод. Другим товарищам было не так обидно: они хоть не кухарничали... понемногу, но все же поели, а я из-за своей брезгливости должен был уйти несолоно хлебавши.

Сын богача, из-за которого и произошло все это несчастье, видимо, понял, что я на него сержусь. Он тихонько поднялся и пошел к хозяину харчевни. Тот еще не выбрал из котла плов, оставленный мной «за присмотр».

Юноша заплатил за этот плов, положил его на тарелочку, принес и поставил предо мной.

Однако после всех этих неприятных событий аппетит у меня пропал. Все же, чтобы не огорчать товарищей, я немного поел. Забота юноши меня растрогала, я успокоился и, вытирая руки о скатерть, спросил его уже без всякой обиды:

– Откуда ты знаешь этого паразита?

– Слишком долго рассказывать, лучше как-нибудь в другой раз.

– Ну ладно, объясни хоть, что значат эти «внуки» и «правнуки». Я уже слышал те же выражения от Кори Ишкамбы. Открой значение этих загадочных слов, и я прощу тебя, а может быть, и его.

– Ба, ты не знаешь! Да ведь он ростовщик. Проценты на деньги, отданные в рост, он называет детьми этих денег; проценты на проценты зовет внуками; а проценты на проценты с процентов – правнуками. Например, кто-нибудь берет у него деньги в долг. Он сдирает хорошие проценты наличными деньгами, да еще и вперед. Это и есть дети денег; пока человек ему должен, ростовщик ходит к нему в дом, ест вместе с ним и считает это внуками своих денег. А когда ему доводится, кроме обычного угощения, сорвать со своего должника еще что-нибудь – например, съесть с ним дыню, виноград, сласти, – он называет это правнуками денег, то есть процентами на проценты с процентов.

* * *

Прошло несколько месяцев после этого гулянья в Ширбадане. Однажды, уже зимой, после вечернего намаза в мою келью вошел тот же приятель – сын богача.

– У меня сегодня есть дело к Кори Ишкамбе. Он сказал, что я могу его видеть у него в доме часов в десять вечера.

– Но ведь он никого не впускает в дом так поздно, – прервал я его.

– Ну, знаете, – это дело принесет куда больше пользы ему, чем мне. Он сам назначил мне время и место встречи. Улицы Бухары, как вам известно, ночами не безопасны, потому-то я и прошу вас сопровождать меня.

– У тебя есть отец, братья, в доме имеются слуги. С какой же стати ты хочешь, чтобы с тобой шел я? К тому же я в последнее время не выношу даже вида этого омерзительного типа.

– И все-таки я прошу вас. Дело в том, что я должен отправиться туда по секрету от моего отца, матери и братьев. Был у меня преданный слуга, посвященный в мои тайны. Он заболел и уехал домой. Я пришел к вам, так как доверяю вам больше, чем кому бы то ни было. Кроме того знаю, что вы умеете держать язык за зубами.

– Открой мне свои «сокровенные тайны», тогда я обдумаю и решу – могу ли я принять участие в этом деле.

– Видите ли, – сказал юноша, краснея, – я тайком от родителей взял у этого ростовщика под проценты тысячу тенег. Сегодня я могу ему их вернуть. Когда же это сделать, если не ночью. Ночь – хранительница многих тайн.

– Так и быть, – согласился я, – хоть мне смертельно не хочется входить в дом Кори Ишкамбы, тебе я отказать не могу. Пойдем вместе – ведь говорится, что «и смерть с друзьями – праздник»

* * *

Около десяти часов мы пустились в путь. Была темная, безлунная ночь. В такие ночи нелегко ходить по узким, извилистым, ничем не освещенным улицам Бухары. Хорошо еще, что в тот день выпал снег. От него разливался кругом слабый отраженный свет. Благодаря этому мы все же видели, куда ступаем, не налетали на дома и ограды, не попадали в ямы.

Мы уже почти подошли к кварталу Кемухтгарон, где жил Кори Ишкамба, когда за нами послышался топот лошадей. Это был миршаб^{13}, объезжавший со своими людьми улицы. Они кричали во весь голос, били в медные барабаны, привязанные к луке седла, как бы подбадривая себя этим шумом.

Обычно миршаб и его люди, сами боясь грабителей, ночью к ним приближаться не осмеливались. Они предпочитали хватать попавшихся им на пути честных людей, чтобы сорвать с них выкуп. Если схваченные откупиться не могли, их сажали в тюрьму.

Положение наше было затруднительным. Если броситься бежать – люди миршаба смекнут, что мы честные люди, и кинутся в погоню, схватят нас. Не могли мы и выйти навстречу миршабу – он узнал бы нас, его добыча сама явилась бы к нему в руки.

Приятель мой сильно перепутался. Попадись мы – ему пришлось бы откупиться частью тех денег, которые он нес Кори Ишкамбе. Нам могла также угрожать опасность попасть в тюрьму, а в таком случае открылась бы и его тайна, так тщательно скрываемая им от отца.

Я его подбодрил, сказал, чтобы он, ничего не боясь, шел за мной, а сам стал тихо пробираться вдоль стен домов. Когда мы подошли к улице продавцов красок, приблизился к нам и отряд миршаба. Скрываясь в тени крытых рядов, мы зашли за ограду возле одной из лавок. Я нащупал на земле кусок жженого кирпича и приготовился ко всяким неожиданностям.

Поняв, что мы спрятались в тени крытых рядов, люди миршаба, желая узнать, не воры ли мы, окликнули нас:

– Кто идет?

Вместо ответа я швырнул обломок кирпича. Они подумали, что мы разбойники. Миршаб, ехавший позади своего отряда, повернул лошадь назад, в сторону базарного перекрестка, по направлению к своему сторожевому посту. Его отряд, примолкнув и перестав производить шум своими барабанами, торопливо поскакал за своим начальником. Когда они исчезли из виду, мы вышли из-за ограды и обогнули болото. В него стекала зловонная вода со всего квартала Кемухтгарон. Оттуда мы свернули налево в тупичок, где находился дом Кори Ишкамбы.

* * *

Мой молодой друг предупредил меня, что я должен встать сбоку от ворот, не говорить ни слова, не производить ни малейшего шума.

– Если Кори Ишкамба догадается, что я привел с собой постороннего, он ворот не откроет.

Кори Ишкамба, поджидая моего приятеля, стоял в узком коридорчике, ведущем к воротам, и, как только послышался стук в дверь, тотчас откликнулся:

– Кто там?

– Я ваш знакомый, дядюшка Кори, отворите!

Кори Ишкамба открыл. Однако как только увидел мой силуэт, испуганно вскрикнул, потянул к себе ворота, намереваясь их захлопнуть.

Но мой приятель не дал ему это сделать. Он потянул ворота к себе и поставил ногу на порог.

– Да не пугайтесь же, дядюшка Кори, это свой! – сказал он и пригласил меня войти. Пропустив меня вперед, он и сам вошел в ворота. Кори Ишкамба заложил засов, повесил замок и только после этого последовал за нами.

Коридорчик был темный и очень узкий. Пробираясь ощупью, я заметил дверь, очевидно, она вела во внутреннюю половину дома. Пройдя мимо, Кори Ишкамба отворил другую дверь. За ней начиналась крутая лестница. В полной тьме он стал подниматься, пригласив нас следовать за собой.

Мы шли за хозяином дома, ощупывая руками стены и ступени. Мы попали на небольшую открытую террасу, выстроенную над коридорчиком. К ней примыкала комната с двумя дверями, одна из которых, застекленная, служила окном. С другой стороны открытой террасы находился навесик, пройдя под которым, Кори Ишкамба открыл одну из дверей и пригласил нас войти.

Наконец мы оказались в комнате. Было совершенно темно, мы ничего не видели и стояли, не зная, куда сесть. Хозяин прошел в передний угол, оттуда долго слышалось шлепанье его обутых в мягкие сапожки ног.

– Дядюшка Кори, что вы там делаете? – спросил его мой спутник.

– Лампу, лампу ищу, – сказал он и прибавил: – У вас не найдется спичек?

– У меня нет, – сказал юноша, обыскав свои карманы.

– И у меня нет, – в свою очередь сказал я.

Услышав наши ответы, Кори Ишкамба постучал ногой об пол.

– Что это, дядюшка Кори! Кажется, вы там танцуете? – спросил я.

– Под этой комнаткой находится жилое помещение. На мой стук оттуда кто-нибудь придет, чтобы помочь мне зажечь лампу, – ответил Кори.

И действительно, прошло немного времени, и на лестнице послышались чьи-то шаги.

– Вынеси лампу, я зажгу от нее свою! – сказал Кори Ишкамба тому, кто был на лестнице.

– Зачем, вместо того чтобы спросить спички, вы велели принести лампу? – спросил мой товарищ у хозяина.

– Все в моем доме построено на определенном расчете, – ответил тот. – За день здесь должна тратиться только одна спичка на разжигание огня утром при кипячении чая. А там уж все зажигается одно от другого. – Помолчав немного, он добавил: – Люди думают, что те два-три гроша, которые я имею, мне дало ростовщичество. Это неверно: все, что у меня есть, я приобрел бережливостью. Как говорится: «Бережливость у очага – вот и готов купец, который может торговать с Индией».

– Но если, пока вы носите лампу, лопнет стекло – а это особенно легко может случиться сейчас, потому что идет снег, – что будет с вашей бережливостью?

– Мне-то что! Убыток пойдет за счет того, кому принадлежит лампа, – презрительно ответил Кори Ишкамба. – Потому-то я и не послал свою лампу, а велел вынести сюда ту, из внутренних комнат.

– А кому же принадлежит там лампа?

– Моим женам, – ответил Кори Ишкамба и пояснил: – Они занимаются шитьем тюбетеек. Раньше лампой и керосином обеспечивал я, и за это получал половину дохода от продажи тюбетеек. Но женщины оказались в расчетах хитрее меня. Говорят: «Сколько же вы тратите на свет, что половину нашего заработка берете себе?» После этого они все расходы на освещение взяли на себя, но и весь доход попадает теперь в их руки.

– Значит, стараясь продать тюбетейки подороже, вы заботились не о себе, а о своих женах? – спросил я, напоминая ему разговор с продавцом тюбетеек, свидетелем которого я случайно оказался. – Но соображения, которые вы только что высказали относительно лампового стекла, показывают, что вам нет дела до трат и доходов ваших жен и вы печетесь только о своей выгоде! Что же заставило вас прилагать столько стараний, чтобы продать подороже тюбетейки?

– И тогда я заботился только о своей выгоде, – хвастливо подтвердил Кори Ишкамба, разъяснив, что тюбетейки, которые шьют его жены, он скупает по оптовой цене. А потом он отдает эти тюбетейки знакомым торговцам, чтобы они продавали их по розничной цене. Разница, которая получается при этом, идет в его пользу.

– Таким образом, вы превратились в скупщика! – сказал юноша.

– Да, я сам становлюсь скупщиком, – ответил Кори Ишкамба, – но таким скупщиком, который не вкладывает в торговлю своих денег, не обременяет себя сидением в лавке и разговорами с покупателями. Я скупщик, но весь мой доход от торговли получаю без расходов и трудов.

Тем временем кто-то вынес из дома горящую лампу и поставил ее на нижнюю ступень. Кори Ишкамба спустился, взял лампу, снова поднялся по ступенькам и, войдя в комнату, поставил лампу на низенький столик. Подкрутив немного фитиль, он снял стекло. Вероятно, оно было очень раскаленным и обожгло ему руку: он принялся дуть на пальцы, приговаривая: «Ой, моя рученька!»

– Зачем же брать стекло голой рукой? Прихватили бы рукавом или платком, – сказал я.

– Хорошо еще, что я не прихватил рукавом или платком, – ответил он, все еще дуя на пальцы. – Руке хоть и больно, она заживет сама собой, ничего не случится. А вот если бы сгорел рукав или платок, я понес бы немалый убыток!

Немного успокоив боль, Кори Ишкамба приподнял край паласа, застилавшего пол, и, вытащив из циновки соломинку, поджег ее от пламени принесенной лампы, а потом перенес огонь на фитиль своей, надел на обе лампы стекла, лампу своих жен отнес на лестницу, а свою поставил на покрытый одеялом низенький столик – сандал, под которым было углубление для углей.

Лампа была маленькая, трехлинейная. При ее скудном свете мы смогли, однако, рассмотреть убранство комнаты. На полу лежала ветхая, во многих местах изъеденная молью кошма низшего сорта. Одеяло, закрывавшее сандал, действительно, как говорил Рахими-Канду Кори Ишкамба, было так грязно, что очень мало отличалось от потника из-под ослиного седла. Еще грязнее были тюфячки, расстеленные у столика. Они казались не чище, чем потник осла, спина которого сбита и покрылась гнойными ранами.

– Будьте любезны, садитесь! – пригласил нас Кори Ишкамба, так как мы, устрашенные видом этих тюфячков, все еще стояли посреди комнаты.

Мы сели, плотно подвернув под себя полы своих верхних халатов, опасаясь запачкаться об одеяло, тюфячки и палас этой «гостиной». Усевшись у сандала, мы протянули под него ноги, надеясь согреться, полагая, что там лежат горячие угли. Но появилось такое чувство, будто мы сунули ноги в ледник – так было под сандалом холодно. Пришлось нам снова подобрать ноги и поджать под себя.

– Вы, кажется, под свой сандал вместо огня положили куски льда – у меня так и обожгло ноги стужей! – сказал юноша хозяину дома.

–  Неужели пустяковый мороз так сильно действует на вас? – сказал Кори в ответ. – Я только теперь понял, как нежны ноги богатых сыночков.

– Ноги ученика-степняка, которые, как известно, не так уж нежны, тоже отказываются служить, – вмешался я. – В самую лютую зимнюю стужу, когда снег забивается в калоши путников, ноги верблюда и то не терпят холода. Выйдите да пройдитесь по заснеженным улицам, тогда почувствуете, как действует мороз на ноги!

– Я тоже только что с улицы, – ответил Кори Ишкамба, – И обошел не то что один-два квартала – полгорода, а ведь на ногах у меня нет ничего, кроме рваных сапожек да кожаных калош. А все-таки ноги мои не почувствовали холода. Что ж, значит, они крепче и терпеливее к холоду, чем ноги верблюда!

– Это означает, что кожа у вас толстая, как у слона! – сказал сын богача.

«Разве почувствует слон укол острия той палки, которой погоняют волов!» – припомнил я известную поговорку, а потом задал нашему хозяину вопрос:

– Позвольте, а зачем же вам понадобилось в эту пору бродить по заснеженным улицам?

– Зачем? Странный вопрос. Я был у своих знакомых, ужинал с ними, пил у них чай. Если бы я не назначил вам сегодня прийти, я зашел бы еще в несколько домов, где ужин готовится позже, и вернулся бы домой только к полуночи, но зато вполне насытившись.

– А ужинаете ли вы когда-нибудь в своем собственном доме?

– Никогда! Зачем мне зажигать огонь в очаге своего дома и тратить при этом деньги, которые достаются мне ценой огромного труда, если в домах друзей я всегда нахожу готовый плов и хлеб. Мудрецы сказали: «Что за прелесть чужой дом: нет ни хлопот с водой, ни забот о топливе»! – Подумав, Кори Ишкамба поправился: – Нет, я сказал вам не совсем верно. Дважды в год я все-таки ем дома.

– Ну, я этому не верю! – сказал мой приятель. – Никак не могу себе представить, чтобы вы потратили свои деньги на приготовление пищи.

– Конечно же я не трачу денег! – воскликнул Кори Ишкамба. – Мои жены дважды в год, в месяцы мухаррам и раджаб[11]11
  В месяцы мухаррам и раджаб – то есть в первый и седьмой месяцы мусульманского лунного календаря.


[Закрыть], на свои деньги приглашают чтецов Корана и устраивают поминки по своим родителям. Так как у нас нет ни детей, ни прислуги, я сам выношу плов муллам и присоединяюсь к ним.

– Ведь вы сами чтец Корана. Почему же вы не читаете Коран в память родителей своих жен и не берете деньги за это себе? Как вы допускаете, чтобы деньги уплывали из вашего дома и попадали в чужие карманы? – спросил мой приятель.

– Это верно, – сокрушаясь, ответил Кори Ишкамба, – я очень хотел бы делать это сам, но женщины, у которых волос долог, да ум короток, никак не соглашаются – говорят, что я обману и самого бога: деньги получу, а Коран не прочитаю. Вот так-то. – Он тяжело вздохнул, но тут же ухмыльнулся и сказал бодро: – Однако ж я нашел способ прибрать к рукам хоть часть этих денег!

– Расскажите же, – попросил я.

– Обычно мои жены поручают мне пригласить на обряд трех чтецов и для каждого из них дают по семь тенег, завернув их в отдельные бумажки. Пока я несу деньги через коридорчик, мне удается вынуть из каждой бумажки по две теньги и положить себе в карман. Потом я завертываю остальные монеты в бумажки, выношу и даю их чтецам Корана. В результате они получают по пять тенег, а я – шесть.

– Скажите уж прямо: я ворую шесть тенег, принадлежащих чтецам Корана! – сказал юноша.

– Какое же это воровство? – обиженно проговорил Кори Ишкамба. – Если эти чтецы получают деньги за чтение Корана, ведь я-то лучше их могу сделать то же самое! Пусть не знают этого глупые женщины, но бог-то знает!

– Длинными речами вы, дядюшка Кори, не можете смягчить холода, – сказал юноша. – Хотите получить деньги – несите скорее горячие угли. У меня ноги уже превращаются в лед, руки одеревенели, я не могу больше сидеть, не то что считать деньги.

– Вы целитесь в такое место, что если туда попадет ваша стрела, то и душа вон, – сказал Кори Ишкам-ба, вставая с места. Выйдя на середину комнаты, он принялся стучать об пол ногой, затем прибавил: – Ваша угроза не дать мне деньги, если я не принесу горячих углей, как раз и есть для меня стрела, направленная в самое чувствительное место.

Не прошло и минуты, как послышались шаги. Кори Ишкамба крикнул вниз:

– Вынеси из своей комнаты совок горячих углей!

Еще через минуту на нижней ступеньке появился совок с горячими углями. Кори Ишкамба сошел вниз, принес совок, в котором золы было больше, чем углей, и поставил его в углубление сандала.

– Зачем же вы поставили туда совок, а не высыпали золу? – спросил его я.

– И в этом есть свой смысл, – ответил он.

– Смысл? Какой же?

– Потом поймете!

Хотя тепла было маловато, все же оно растопило снег и лед на наших ногах.

– Раньше у вас был тут ледник, а теперь яма с ледяной водой.

– Ну, это неплохо, если о моем доме у вас останется воспоминание, как об ушате воды! – пошутил Кори Ишкамба, намекая на свои прежние подозрения. – Вас это лишит интереса ко мне, а меня успокоит.

Эти слова Кори Ишкамбы показали, что сомнения его на мой счет еще не совсем исчезли.

– Вытаскивайте вашу тетрадь. Закончим побыстрее все наши расчеты, нам пора возвращаться! Если в этом доме задержишься, можно и окоченеть! – сказал мой спутник.

Кори Ишкамба поднялся и, сделав ему знак, что хочет поговорить наедине, вышел из комнаты. Юноша, подмигнув мне, последовал за ним. Они немного пошептались за дверью. Потом Кори Ишкамба куда-то ушел, а мой приятель, смеясь, возвратился на свое место.

– Что за секреты? – спросил я его.

– Какие уж там секреты. Обычная манера ростовщиков! Он говорит, что не может, получив от меня деньги в присутствии непроверенного человека, оставить их в доме. Он пошел, чтобы привести кого-то, кому доверяет. Говорит: «Получу от вас деньги в его присутствии, запишу, а потом мы выйдем вместе с вами. Вы отправитесь куда вам надо, а мы с тем человеком пойдем и отнесем деньги в известное мне место. Пусть ваш спутник не воображает, что я оставляю их дома».

Сначала, услыхав эти слова, я оскорбился, но скоро обида моя прошла: если подозрительность достигает таких размеров, она превращается уже в болезнь, в безумие. Нельзя же обижаться на безумца! Я даже пожалел этого беднягу, который до конца жизни обречен мучить себя необоснованными страхами.

Пока я так размышлял, Кори Ишкамба вернулся. Когда он поднялся по ступенькам, мы увидели, что он один.

– Что, не нашли вы своего человека? – спросил мой приятель.

– Я еще за ним не ходил, мне вспомнилось одно важное дело, пришлось вернуться, – сказал Кори Ишкамба и, подойдя поближе, пояснил, что это за «важное дело»: – Ведь вы хорошо знаете друг друга, и голоса ваши тоже вам хорошо знакомы. Сейчас вам не остается ничего другого, как сидеть и беседовать. Так зачем же жечь лампу? Ведь это напрасная расточительность, лишний расход! Потушу-ка я ее! Снесу вниз и поставлю на ступеньку, а когда вернусь, то снова зажгу от лампы моих жен, и тогда при свете мы произведем наши расчеты. Правильно?

Прежде чем мы успели ответить на его вопрос, он взял лампу, снес ее вниз и, уходя, потушил.

– Ну, раз уж мы знакомы друг с другом и можем узнать друг друга в темноте по голосу – свет нам не нужен, чтобы разговаривать, – давай поговорим о чем-нибудь, —сказал я юноше. – Вот у тебя богатый отец, я знаю, что все его деньги в твоем распоряжении, – зачем же тебе понадобилось брать еще в долг у ростовщика? Для меня, бедняка, это неразрешимая загадка. Я буду очень рад, что ты раскроешься передо мной. Твой рассказ разгонит тоску, которую навел на меня разговор с этим мерзким негодяем.

– Ну что ж, – ответил юноша, – я ведь и так сделал вас поверенным своих тайн и привел сюда. Слушайте же, каким образом я оказался в долгу. Как вы знаете, я сижу в одной лавке с отцом. Отец мой неграмотен, и, как правильно сказали вы сами, все его деньги и расчеты в моих руках. Иногда я беру из лавки деньги и трачу на себя. Порой эти траты достигают пятисот или даже тысячи тенег. Случается, что сразу после такой траты нужно внести деньги в банк или уплатить какому-нибудь торговцу за товары. Вот тут мне и приходится занимать у кого-нибудь необходимую сумму, чтобы отец не заметил в лавке недостачи. А потом я понемногу беру из лавки деньги и, накопив сколько нужно, погашаю свой долг и набежавшие на него проценты.

– Ну ладно, в жизни богатых молодых людей все это бывает, – сказал я, – но зачем же, если ты даже и принужден брать в долг, обращаешься к этой двуногой скотине? Почему не взять в долг у какого-нибудь индийца[12]12
  В долг у какого-нибудь индийца. – О живших в эмирской Бухаре индийцах-ростовщиках.


[Закрыть] или другого ростовщика?

– Во-первых, у всех ростовщиков – индусы они или мусульмане – повадки одни и те же, все они действуют так же, как этот тип... Ну, а во-вторых, я боюсь, что если возьму в долг у другого, моя тайна может сделаться известной отцу. А Кори Ишкамба скорее даст отрезать свою голову, чем откроет тайну. Потому-то я и принужден брать деньги у этой «двуногой скотины».

Звук шагов прервал признания моего приятеля. Вернулся Кори Ишкамба. С лампой в руке он поднялся в комнату. С ним был еще один человек. Кори поставил лампу на столик, и при свете мы узнали пришедшего с ним. Это был сторож склада русской фирмы «Кавказ и Меркурий».

Кори Ишкамба еще раз спустился и принес тетрадь. Он и мой молодой приятель погрузились в расчеты. Наконец Кори принял деньги, юноша получил из его рук свою расписку и, порвав ее, сунул в карман. Мы поднялись, чтобы уходить.

– Подождите немного, выйдем вместе! – сказал Кори Ишкамба. Передав сторожу лампу, сам он одной рукой взял тетрадь, а другой вынул из-под сандала совок с углями. В совке огня не было видно – все угли успели прогореть и превратились в золу.

–   Что вы собираетесь делать с этой золой? – спросил я Кори.

–   Здесь не одна зола, – ответил он, – есть еще угольки. Видите, поблескивают. Вот если бы я высыпал их в сандал, все угли превратились бы в золу. Теперь, наверное, вы поняли, какой смысл в том, что я поставил угли прямо в совке: высыплю эту горячую золу в сандал во внутренней комнате и, засыпая, буду согревать свои ноги.

Мы спустились на улицу. Кори со сторожем направились к крытым базарным рядам, а мы снова обогнули болото, которое занимало часть территории квартала Кемухтгарон, и зашагали по направлению к дому. Все еще шел снег, его навалило так много, что ноги утопали по щиколотку. Еще больше похолодало.

Так как, рассказывая о Кори Ишкамбе, мне пришлось упомянуть о моем давнишнем приятеле – молодом сыне богача-торговца, надо поподробнее сообщить о нем.

Знакомством с этим юношей я обязан покойному поэту Мухаммед Сиддику Хайрату[13]13
  Мухаммед Сиддик Хайрат – Хайрзт (1878—1902) – поэт, друг С. Айни.


[Закрыть], одному из моих близких друзей.

Молодой сын торговца был неплохим человеком. Он не кичился богатством отца, как это нередко случалось с другими состоятельными юнцами. Он не гнушался дружбой с такими бедными учащимися-степняками, каким был я. Он водил с нами знакомство, сторонился компании богатых и заносчивых мальчишек, гордившихся состоянием отцов.

Папаша моего приятеля был человеком своеобразным. Будучи неграмотным, он скрывал это не только от посторонних, но и от меня, близкого знакомого своего сына. Нередко случалось мне проходить по улице мимо его лавки. Если к этому времени он получал какое-либо письмо, а сына в лавке не было, он подзывал меня:

–  Сделайте милость, выпейте пиалу чая.

Я садился. Он вынимал письмо и подавал мне. Я просматривал письмо и спрашивал:

–  Прочитать вам?

–  Нет, все не нужно читать, я сам уже прочел, не разобрал только некоторые слова – стар стал, глаза плохо видят. Достаточно, если вы прочтете места, которые я покажу вам.

И он начинал показывать мне эти «некоторые места». Чаще всего это была та часть письма, в которой после обычных вступительных слов, излагалась суть и под которой в знак этого проводилась черта, чтобы облегчить чтение. Я читал это место. Если дело не выяснялось из этих строк, он говорил:

–  Прочтите и немного ниже.

Затем он заставлял меня прочесть еще несколько мест и, таким образом, указывая то на одни подчеркнутые строки, то на другие, заставлял меня прочесть все письмо за исключением начала, содержавшего обычные приветствия.

Он был любителем поговорить с образованными людьми. Когда бывал свободен от торговых дел, подзывал к себе прохожего муллу и затевал с ним схоластический спор на знакомые ему понаслышке религиозные темы.

Пытался старик втянуть в спор и меня. Но я уклонялся, ссылаясь то на неотложные дела, то на нелюбовь к спорам. В ответ он язвительно улыбался и говорил с упреком:

– Для бездарного шейха и мечеть тесна. – И старик пускался в наставления. – Вы, сударь, так отдались поэзии, что совершенно отошли от прочих важных вопросов. Не стоит с головой погружаться в чтение чужих стихов и даже в сочинение своих. Разве когда– нибудь разбогател хоть один поэт? Не надейтесь и вы составить себе капитал поэзией!

Он был знатоком религиозных правил, большим ханжой и старался каждый свой шаг согласовать. с предписаниями религии: входить в уборную обязательно с левой ноги, в мечеть или в дом – с правой. Это было постоянной его заботой. Он никогда не нарушал подобных правил и упорно наставлял других. Сына он держал в ежовых рукавицах, требуя, чтобы тот строго соблюдал предписание шариата. Он не разрешал ему даже курить чилим[14]14
  Чилим – курительный прибор с резервуаром для воды, через который проходит дым; кальян.


[Закрыть], хотя в Бухаре курили очень многие. Это не мешало, однако, сыну не только курить, но и пить вино, что было решительно запрещено исламом и в Бухаре строжайше преследовалось.