Текст книги "Смерть ростовщика"

Автор книги: Садриддин Айни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

IV

На следующий день, выйдя на базарный перекресток, я направился к чайному ряду, который тянулся на север от мечети Диван-беги, между медресе Кукельташ и мечетью Магок.

Среди чайных лавок, на южной стороне улицы, как раз против тупичка, где торговали углем, располагался караван-сарай, под названием Джаннат-макони[3]3
  Джаннат-макони – буквально – достойный места в раю. Это название было прозвищем бухарского эмира Шах-Мурода (1785– 1800), которому когда-то принадлежал, вероятно, караван-сарай.


[Закрыть].

По обеим сторонам у входа в караван-сарай находились две высокие суфы. На одной из них всегда сидел со своим подносом торговец сластями по имени Рахими-Канд.

Рахими-Канд был весьма занятным человеком. Я получал немалое удовольствие от разговоров с ним. Мне нравилось слушать его рассказы о жизни, и я нередко присаживался на соседнюю суфу, чтобы побеседовать с ним.

Упомянув имя Рахими-Канда, я должен немного отвлечься и сообщить своим читателям кое-что из его биографии.

Будучи уроженцем селения Финк, Шафриканского тумана, он прошел обучение в Бухаре, выбрав себе профессию музыканта. Неплохо играл на тамбуре, но большим талантом не обладал. Петь Рахими-Канд и вовсе не умел, не был речист и, не отличаясь приятностью обращения и любезностью, не мог украсить пирушку забавным рассказом или остроумным словцом. Богачи не приглашали его на свои свадьбы или торжественные приемы гостей. Словом, спрос на его искусство был не велик; те, кто все-таки приглашали его на свадьбу или пирушку, – платили мало. Он довольствовался за вечер работы парой тенег, что равнялось тридцати копейкам. Что и говорить, сами понимаете, Рахими-Канд был беден, очень беден, не имел за душой ровно ничего и нередко испытывал муки голода.

Так как приглашение этого музыканта обходилось дешево, учащиеся медресе чаще всего именно его звали на свои, устраиваемые в складчину, пирушки.

Вот на такой-то пирушке познакомился с ним и я. Иногда, в разгаре веселья, учащиеся подшучивали над Рахими-Кандом, а некоторые позволяли себе проделки, переходящие грань допустимого, обижали его. Помню, однажды мои однокурсники, более ста человек, в начале учебного года собирали деньги своему учителю. Когда подсчитали, то оказалось, что собрано 1500 теньги. После вручения учителю в виде подарка к началу года (так называемого ифтитахона) 1400 тенег, было решено остальные сто тенег потратить на ночную пирушку, пригласив на нее тамбуриста.

На эти деньги учащиеся смогли приготовить для себя и своих гостей угощение средней руки, а музыкантом пригласить одного лишь Рахими-Канда. Обязанности певцов исполняли по очереди все желающие-самоучки: на жаргоне учащихся медресе они назывались «савти».

Пир начался. Рахими-Канд играл на тамбуре, а любители пели. Среди пирующих нашлось немало людей с хорошими голосами. Исполняя песни, которые играл Рахими-Канд на тамбуре, один за другим, они, конечно, не уставали. Зато Рахими-Канд, игравший без передышки с вечера до полуночи, так переутомился, что уже не мог больше бить по струнам своими измученными пальцами. Он смолк. Учащиеся потребовали, чтобы музыкант продолжил, но Рахими-Канд сказал решительно:

– Хоть убейте – играть я больше не в состоянии.

– Ах, вот как! – воскликнул один из певцов, Амин, по прозвищу Мышь.

– Да вот так – больше играть не стану!

– Эй, друзья, вставайте – куча мала! – крикнул Амин-Мышь и повалил Рахими-Канда на ковер. Тут навалилось и еще несколько озорников. С криком и шутками они принялись тузить и мять бедного тамбуриста. Тот сперва только стонал и охал, а потом заплакал и взмолился, чтобы его отпустили. Это ему не помогло, учащиеся не отступались до тех пор, пока он не пообещал снова взяться за свой тамбур.

Рахими-Канд поднялся с заплаканными глазами, сел на свое место и дрожащими пальцами ударил по струнам. Но дребезжащие звуки его тамбура походили теперь на жужжание мухи, запутавшейся в сетях паука.

Тут подали последнее блюдо нашего угощения – плов. Перед гостями и устроителями пиршества выстроился ряд блюд. Только это и спасло Рахими-Канда от мучителей – они предпочли теперь игре на тамбуре вкусный дымящийся плов.

Когда же пирушка подошла к концу и все стали расходиться, организаторы вечеринки дали Рахими-Канду установленную плату – две теньги, а сверх того в подарок поставили перед ним большую чашку плова, накрытую лепешкой.

Ох, как был счастлив Рахими-Канд неожиданным подношением! Благословляя хозяев, он говорил:

– Да воздаст вам бог за это, желаю всем вам стать мударрисами, муфтиями, аламами[4]4
  Муфтий – мусульманское духовное лицо, обычно имевшее право выносить или скреплять своей печатью решения, касавшиеся вопросов ислама и его законодательства; а’лам – высшее мусульманское духовное лицо, главный законовед Бухары.


[Закрыть], раисами^{9}, казиями^{10} и кази-калонами^{11}!

– Ну, – сказал один из учащихся, – чтобы мы могли занять все эти должности, надо, чтобы те, кто их занимает сейчас, или поумирали, или получили бы отставку! Если твои пожелания, которые по отношению к этим важным персонам являются, по существу, проклятиями, будут услышаны ими, они устроят тебе такую «кучу малу», что ты и жив не останешься!

– Так и быть, – ответил Рахими-Канд, и его губы, кажется, впервые за весь вечер сложились в улыбку, – если после «кучи малы» мне всегда будут дарить чашку плова, да еще и лепешку, я жаловаться на судьбу не стану!

Конечно, Рахими-Канд не мог бы сводить концы с концами и кормить свою семью на две теньги, какие перепадали ему, увы, не каждый день, да на случайную подачку раз в несколько недель, а иногда и месяцев на богатых свадьбах и пирушках. Заняться другим ремеслом он не мог – ничему другому не был обучен. Чтобы подрабатывать настоящей торговлей, у него не было капитала, и он решил сделать своим подсобным занятием ручную продажу сластей. Весь его товар состоял из кучки наколотого сахара, небольшого количества леденцов и конфет. Кусочки сахара побольше он продавал по два пула, то есть по грошу за кусок, а мелкую рубку – по одному пулу. Разложив на одной стороне подноса сахар, на другой – дешевенькие конфеты и кусочки местного леденца из патоки, он каждое утро выходил со своим подносом к Караван-сараю Джаннат-макони, садился на суфу и поджидал покупателей; в основном его товар имел спрос среди уличных мальчишек.

Это побочное занятие и послужило причиной появления прозвища «канд» – «сахар», под которым этот человек и был известен среди бухарцев.

Я также иногда покупал на копейку что-нибудь из товара Рахими-Канда. Выбрав себе кусок сахара или конфету, я закладывал лакомство за щеку и посасывал его, сидя на суфе. Я совершал это приобретение не потому, что хотел сладкого; нет – меня привлекали рассказы и анекдоты продавца, которыми он угощал меня, пока я сидел у него. Он всегда был рад даже самому бедному покупателю и охотно вступал со мной в разговоры.

Рассказы Рахими-Канда большей частью состояли из воспоминаний о том, что случилось с ним самим. Однако иногда Рахими-Канд, мягко выражаясь, не чурался преувеличений. И, бывало, пускался в такие небылицы, что слушатели раскрывали рты. Рассказывал он так, будто действительно являлся очевидцем или даже участником происшествия. Кажется, музыкант-лоточник и сам свято верил во все, что произносили его уста. Как раз эти, похожие на сказки, устные повести и казались мне наиболее интересными.

Из того, что я слышал от Рахими-Канда, в моей памяти сохранилось два рассказа, и мне хочется привести их здесь.

Однажды Рахими-Канд пожаловался мне на плохие времена, на то, что люди теперь утратили хороший вкус и перестали ценить настоящее искусство.

–  Если бы люди обладали вкусом и умели ценить искусство, – сказал он, – они могли бы отличить мастера от недоучки, оценить настоящего артиста. Тогда не получалось бы, что к другим музыкантам они относятся так, а ко мне – эдак. Тех они поднимают до небес, а меня швыряют в пыль! А ведь на самом деле все эти прославленные музыканты – никогда не знали хорошего учителя, не получили настоящей школы. Они выросли на почве искусства, как растет сама по себе сорная трава в цветнике. Зато хорошо дурачат простаков и, восхваляя сами себя перед неразборчивыми людьми, выманивают у них деньги. А я, который обучался у стольких мастеров первой руки в течение нескольких лет, овладевая подлинным мастерством, не могу заработать себе ни на кусок хлеба, ни на одежду, чтобы прикрыть наготу.

После этого вступления Рахими-Канд рассказал следующее:

– Я десять лет обучался и служил у Назруллы, продавца котлов, которого люди называли для краткости просто Назрулла-Котел. А он был в свое время лучшим знатоком классических мелодий шашмаком[5]5
  Шашмаком – шесть широко известных мелодий (маком), собственно, отдельных музыкальных произведений, в каждом из которых выражена целая система народных ладов. Есть несколько циклов шашмакомов, один из которых бухарский.


[Закрыть].

После того как я полностью овладел искусством исполнять на тамбуре шашмаком, мой учитель стал брать меня с собой на пиры.

Из всех тех, кто устраивал пиры и приглашал на них музыкантов, Рахими-Канд счел зятя кази-калона наиболее достойным упоминания.

– Однажды мой учитель, Назрулла-Котел, взял меня с собой на пирушку, которую устроил зять кази-калона в своем саду, находившемся в селении Хитойон.

Были там и другие певцы и музыканты. Настроив на один лад свои инструменты, они играли все вместе, хором пели и певцы. Веселье продолжалось до полуночи. После того как было съедено последнее блюдо плова и все участники пиршества разошлись кто куда, чтобы поспать, мой учитель сказал хозяину:

– Если пожелаете и разрешите, я со своим учеником дам особый концерт.

Конечно, зять кази-калона с полным удовольствием согласился и Назрулла приказал мне настроить струны для исполнения мелодии Наво[6]6
  Наво – одна из мелодий, входящих в шашмаком бухарского цикла.


[Закрыть]. Я настроил тамбур, учитель взял в руки бубен. Отбивая ритм, он запел, а я ему аккомпанировал.

Вдруг прилетели два соловья и опустились прямо на ветку того дерева, под которым сидели мы. Послушав некоторое время наше пение и уловив ритм, они принялись щелкать в такт нашей мелодии. Это воодушевило моего учителя еще больше, и, как бы состязаясь с соловьями, он принялся издавать захватывающие трели.

Я не отставал от учителя и своими умелыми пальцами заставлял дрожать струны тамбура, как струны самого сердца.

Слушатели млели от восторга. И что же – соловьи оказались побежденными в этом состязании и замолкли. А мгновение спустя они, в беспамятстве, кинулись к нам. Один сел на гриф моего тамбура, а другой на ободок бубна моего учителя. Увидев это, все наши слушатели пришли в неистовый восторг, их крики и похвалы взвились к самому небу.

Было ясно, что эти рассказы Рахими-Канда далеки от истины, но я и вида не подавал, что не верю им, притворялся, что принимаю их за чистую монету, понимая, что если рассказчик почувствует с моей стороны хоть малейшее недоверие, то очень рассердится и, возможно, порвет со мной знакомство; во всяком случае никогда бы мне больше не слыхать от него таких рассказов.

* * *

Иногда Рахими-Канд рассказывал мне о подвигах наших современников, которые тогда еще были живы. Однажды речь зашла о войне эмира Музаффара с горцами[7]7
  Речь идет о войнах эмира Музаффара, правившего в 1860 – 1885 годах, приведших к присоединению к Бухарскому ханству кулябских, гиссарских, шахрисябзских и других небольших феодальных владений. В их покорении Бухаре был заинтересован царизм, превративший к этому времени – началу семидесятых годов XIX века – бухарского эмира в своего вассала.


[Закрыть]. По словам Рахими-Канда, эмир, одержав победу, в течение одного часа убил четыреста человек, взятых в плен, сложил башню из голов гиссарцев и кулябцев. Ярче всего Рахими-Канд описывал подвиги одного из участников войны, по имени Азизулла.

Я знал Азизуллу. Он происходил из Балха и обучался в бухарском медресе. На войну с горцами он пошел добровольно и, сражаясь на стороне Музаффархана, достиг командных должностей. В то время, когда Рахими-Канд рассказывал мне об этом человеке, он был раисом в Гиждуване.

Особую известность Азизулла приобрел своим враньем. Он сам говорил о себе, что, если ему не удастся успешно соврать сто раз в день, вечером он не может спокойно заснуть.

Рахими-Канд, принимавший слухи о нем за правду, рассказывал мне о подвигах этого полководца следующее:

– Будучи в рядах отборных воинов, из числа приближенных эмира, Азизулла участвовал в нападениях на кулябцев и гиссарцев. Скача на лошади, каждым взмахом своей сабли он срубал головы десяти-двенадцати врагов. Однажды, в разгар битвы, ему пришлось проскочить верхом на лошади между двумя тутовыми деревьями, росшими так близко, что их ветви переплелись между собой. Голова Азизуллы застряла в ветвях и оторвалась от тела. Он не растерялся, мгновенно повернул свою лошадь обратно, высвободил из ветвей голову и, прежде чем кровь успела застыть, посадил ее на место. Голова мгновенно приросла к шее, и он как ни в чем не бывало продолжал битву.

Услышав это, я пришел в восторг и, позабыв про обидчивость Рахими-Канда, воскликнул:

– Хорошо еще, что Азизулла в спешке не присадил свою голову задом наперед. А то глаза оказались бы у него на том месте, где у людей затылок, и это причинило бы ему в жизни много неудобств!

Рахими-Канд, почувствовав в моих словах привкус недоверия к его рассказу, сердито оборвал меня:

– Он не был ни слепым, ни глупым! Он отлично знал, как должна сидеть на шее его собственная голова!

Я извинился и уверил рассказчика, что не сомневаюсь в правдивости его слов. Однако долгое время после того случая Рахими-Канд воздерживался от рассказов.

V

Направившись вдоль чайных рядов, я дошел до караван-сарая Джанкат-макони. На суфе, как всегда, сидел Рахими-Канд со своим блюдом. Купив у него леденец, я присел на противоположную суфу.

Сегодня поставил перед собой цель узнать, где, в каком квартале живет Кори Ишкамба. Все мои помыслы были направлены на это. Поэтому я сидел, задумавшись, не пытаясь вовлечь в разговор Рахими-Канда и выманить у него какую-нибудь интересную историю. Не успел я съесть свой леденец, как со стороны медресе Кукельташ показался Кори Ишкамба. Я впился в него глазами, стараясь определить, каково сегодня выражение его лица. Он, подойдя ближе, тоже пристально посмотрел на меня.

В его умных, проницательных глазах я прочел: «А, это опять тот самый лгунишка!»

Смущенный, я отвел взгляд, притворившись, что не у знаю подошедшего, но уголком глаза продолжал наблюдать за каждым его движением.

Он приблизился к Рахими-Канду, взял с его подноса кусочек сахара и один леденец, отправил их себе в рот, затем схватил конфету и, развертывая бумажку, пошел дальше.

Побледнев, Рахими-Канд закричал ему вслед дрожащим голосом:

– Дядюшка Кори, бросьте шутить! Как же так можно! Я человек бедный, у меня семья! Заплатите! Пожалуйста, заплатите!

Обернувшись, Кори Ишкамба проговорил:

– Ах ты, неблагодарный! Не забывай моего хлеба и соли! Вспомни плов, который ты ел вчера! Я ведь пригожусь тебе и за эту безделицу помогу получить в несколько раз больше! – И как ни в чем не бывало он зашагал дальше.

– Скряга, чтоб тебе сдохнуть! – стал ворчать себе под нос Рахими-Канд, перебирая и пересчитывая дрожащими пальцами свои богатства.

– Кто это? – спросил я, притворяясь, что совершенно не знаю Кори Ишкамбу.

– Язычник, шакал в чалме, кровосос-ростовщик, скряга и негодяй, – ответил Рахими-Канд.

– Как же вам удалось отведать его хлеба-соли, за что он попрекает вас неблагодарностью?

– Его хлеба-соли и жены его ни разу не ели! – ответил Рахими-Канд, все более распаляясь. – Что же до вчерашнего плова, то это такая история: один водонос справлял свадьбу и пригласил меня позабавить гостей игрой на тамбуре. Я сидел во дворе на большой деревянной тахте и играл. Появился среди гостей и этот. Вместе со всеми он зашел в комнату, где подавали угощение, и съел свою долю плова. Потом подошел ко мне и присел на край тахты. После него еще приходили и уходили гости, а он, устроившись на тахте около меня, попросил хозяина, чтобы подали чай. Пришла еще группа гостей, и они поели и ушли, а он все сидел. Увидев, что новых гостей больше нет, он сказал прислуживавшим на пиру:

– Принесите же наконец плова и музыканту! У него уж не только руки играют, но и в животе урчит в лад тамбуру. Да смотрите, чтобы плов был пожирней и мяса побольше!

Принесли блюдо плова. И вправду, мяса не пожалели, плов был хороший, жирный. Но мне не досталось из него и десятой доли. Хотя Кори Ишкамба только что угостился вместе с другими, он снова приступил к еде. Аппетит его не стал хуже. Пока я съедал одну горсть, он успевал проглотить три-четыре, да при этом, как истый чревоугодник, захватывал в каждую горсть по жирному куску мяса, выбирал снизу, где скопился жир, так что масло стекало ему до локтя.

После еды я хотел снова начать играть и стал подкручивать колышки на своем тамбуре, настраивать его. Но тут Кори, приблизив свои жирные губы к моему уху, прошептал:

– Ладно, кончай свою игру, гости расходятся. Хочешь я сделаю так, что с этой свадьбы ты получишь блюдо плова, но с условием, что половина будет моя. Согласен?

– Что ж, я, конечно, согласен.

– Но, коли так, проси хозяина свадьбы отпустить тебя!

– Разрешите мне идти? – попросил я хозяина, пряча свой тамбур в чехол.

Хозяин дал мне плату – две теньги – и положил предо мной лепешку и горсть конфет. Я опустил деньги в карман и стал завязывать лепешку и сласти в свой платок. В этот момент Кори Ишкамба, указывая на меня, сказал хозяину:

– У этого человека семья. Не пожалейте ему блюдо плова. Сделайте радость его детям: положите пожирнее, да с мясом, да накройте горячей лепешкой. Когда-нибудь этот человек вам опять пригодится!

Хозяину не оставалось ничего другого, как принести мне блюдо плова. Кори Ишкамба вышел первым, а я следом за ним, неся свой тамбур и блюдо с пловом.

Провожая нас, хозяин сказал:

– Не забудьте вернуть блюдо.

Когда мы отошли на некоторое расстояние, Кори Ишкамба сказал мне:

– Мой дом находится как раз по пути. Сначала зайдем ко мне, я отсыплю свою долю, а ты понесешь остальной плов домой.

Долго шли мы всякими улицами и переулками, пока наконец добрались до его дома. Оказалось, что он живет гораздо дальше, чем я.

Так как мне очень хотелось узнать адрес Кори Ишкамбы я воспользовался случаем и спросил:

– В какой же квартал и на какую улицу вы пришли?

– Знаете квартал Кемухтгарон? Так вот, Кори Ишкамба живет в самом конце тупичка, который идет за караван-сараем, где торгуют сапожками и кожаными калошами! – ответил Рахими-Канд.

Затем он продолжал свой рассказ:

– Когда мы дошли до его дома, он взял из моих рук блюдо с пловом и унес во внутреннюю комнату, чтобы отложить свою часть. Через несколько минут он вынес мне блюдо, но лепешки на нем уже не было. Кори Ишкамба выбрал также все мясо, а риса осталось не больше одной восьмой. Слил он так же и весь жир.

Закончив свой рассказ, Рахими-Канд прибавил:

– Хоть этот человек и очень богат, но глаза у него ненасытные. Для того, чтобы завладеть чем-нибудь, он ни перед чем не останавливается, ничего не стыдится и сколько бы ни получил, никогда сыт не бывает.

Я в ответ заметил:

– Хотя ширазец Саади сказал, что «жадные глаза богача может насытить либо удовлетворение желаний, либо могильный прах», я скажу, что их жадность не погасит ни то, ни другое.

После этих слов я поднялся с суфы, так как адрес Кори Ишкамбы со всеми необходимыми пояснениями неожиданно для меня оказался в моих руках – а это было в тот день основной моей целью. Теперь мне можно было идти прямо к Кори Ишкамбе.

VI

Пройдя от караван-сарая Джаннат-макони улицей продавцов угля, я вышел к кварталу Кемухтгарон и, войдя в тупичок, увидел в конце его небольшие ворота, которые по всем признакам, сообщенным мне Рахими-Кандом, были воротами дома Кори Ишкамбы.

Я постучался, подумав про себя: «Не беда, если окажется, что это дом не Кори Ишкамбы. В крайнем случае я смогу спросить, где он живет».

Спустя несколько минут за воротами послышались шаги и тихий разговор двух людей. Однако на мой стук они не ответили. Я постучал еще раз.

– Кто там? – послышался из-за ворот женский голос.

– Я учащийся медресе, у меня есть дело к дядюшке Кори.

– Вашего дядюшки Кори нет дома! А что у вас за дело?

– Свое дело я скажу им самим! Когда они будут дома?

– Они приходят очень поздно, иногда остаются в гостях у своих знакомых до полуночи, – ответила женщина.

– А если я приду в полночь или даже позже, смогу я их увидеть?

– Нет, нет, – сказал решительно другой женский голос. – Они никого не пускают к себе в дом, даже ворот не открывают. И нам наказали, чтобы мы ни днем, ни ночью никого не впускали. Еще вчера они напомнили, чтобы мы не открывали дверей даже знакомым. Поэтому мы советуем вам напрасно не затруднять себя и не пытаться увидеть их дома.

– А кем вы приходитесь дядюшке Кори?

– Мы их жены!

– Может быть, есть у них сын, я бы с ним поговорил, он бы сказал о моем деле отцу, а потом передал бы мне ответ.

– У них нет ни сына, ни дочери, ни слуги! – Это был голос первой женщины.

– Они, как одинокий кипарис, один-одинешеньки! – Это был голос второй женщины. Слышно было, что она смеется.

– Ну, хорошо, может быть, они бывают дома днем, я приду днем! – сказал я.

– Здесь вы их никогда не сможете найти. Они выходят до рассвета, а возвращаются за полночь, – ответила первая женщина.

* * *

Так как выяснилось, что я не смогу увидеть Кори Ишкамбу дома ни в этот день, ни в будущем, то я решил пройти снова по базарным рядам и, встретив его там, прямо подойти к нему, признаться в своей лжи, рассказать, какое у меня было намерение, чтобы снять с себя вчерашний позор.

Размышляя так, я прошел ряды торговцев кожаными калошами и вышел к круглому купольному пассажу, известному под названием Ходжа Мухаммади Паррон[8]8
  Такое название пассаж получил в старой Бухаре по имени мусульманского «святого», мазар (могила) которого находится внутри пассажа


[Закрыть]. Пройдя через него, я направился вдоль рядов, где торговали табаком и табакерками, сделанными из тыквочек. Миновав склад сушеного кишмиша и урюка, я пересек улицу москательщиков и достиг рядов торговцев чаем.

День уже клонился к вечеру, почти все торговцы закрыли лавки и разошлись по домам; прохожих было немного.

Если бы в этот момент встретился мне Кори Ишкамба, обстановка для разговора с ним была бы самая подходящая. Но увы, его не было видно. Когда я подходил к караван-сараю Джаннат-макони, Рахими-Канд как раз свертывал свой паласик, собираясь отправляться домой.

Как только его взгляд упал на меня, он снова положил паласик на суфу и, улыбаясь, стал подзывать меня.

Я очень удивился, увидев его улыбающимся – до сих пор это случилось единственный раз в жизни, когда, как я уже рассказывал, он получил чашку плова на вечеринке, устроенной учащимися медресе по случаю начала учебного года. Обычно его лоб был нахмурен, а лицо сохраняло такую кислую мину, будто он отведал уксуса. А теперь он не то что улыбался, а даже тихонько смеялся.

Я подошел к нему, он меня спросил:

– Что такое ты сотворил с Кори Ишкамбой?

– Ничего я не сотворил. А что случилось?

Присев на суфу, Рахими-Канд сказал:

– Только вы ушли, как опять он появился и принялся меня расспрашивать, что вы за человек? «Учащийся медресе, гиждуванец», – ответил я ему. «Ну, я был прав в своих подозрениях», – сказал он, многозначительно кивая головой. «А что вы подозревали?» – спросил я. Немного подумав, он сказал: «Многие думают, что у меня есть деньги. Поэтому не раз уже бывало, что беспутные люди принимались меня выслеживать. Удостоверившись, что я не держу в доме даже медного гроша, они ко мне охладевали и оставляли в покое, занявшись своими делами. Последние два-три дня этот ученик медресе все ходит за мной. Видно, хочет проследить, где я получаю деньги и куда их прячу.

Как только он выследит, что я принес в дом деньги, он, конечно, изрубит меня на мелкие кусочки, чтобы забрать мое добро». «Этот ученик не такой человек, ваше подозрение ошибочно!» – сказал я ему. «Предположим даже, что сам он неплохой человек, – ответил Кори Ишкамба. – Ничего невероятного нет в том, что земляки сбили его с пути и заставили следить за мной. Во всяком случае гиждуванцев следует опасаться!»

Окончив свой рассказ, Рахими-Канд сказал:

– Кори Ишкамба просил меня объяснить тебе, как моему знакомому, что денег у него нет и что, если случайно они и попадают ему в руки, он их домой не берет и вообще не держит дома ничего ценного. «Есть, говорит, у меня в доме два одеяла, так они такие рваные и грязные, что мало отличаются от потника из-под ослиного седла».

После этих слов Рахими-Канд сказал мне наставительным тоном:

– Не подходите близко к такому человеку, от него не дождетесь ничего хорошего. И опутает и еще вдобавок оклевещет.

Я рассказал Рахими-Канду вкратце о своем намерении попросить у Кори Ишкамбы келью, описал свои безуспешные попытки в течение нескольких дней поговорить с ним.

– Ну, а если он способен подозревать честного человека в том, что тот вор и разбойник, не желаю я ни видеть его, ни просить о келье! И келья его мне не нужна, и знакомство с ним. Говоря словами Саади, «его дар отдадим ему обратно», – сказал я и, расставшись с Рахими-Кандом, отправился по своим делам.

После этого случая прошло несколько дней. Я не встречал больше Кори Ишкамбу, да и не стремился его встретить. Я совершенно выбросил из головы мысль о том, чтобы познакомиться с ним и попросить его о келье, счел за лучшее держаться от этого человека подальше.

Как-то сидел я, погрузившись в свои размышления, на плоской крыше лавчонки торговца солью на площади перед медресе Кукельташ. Вдруг около меня на землю легла чья-то тень. Я так глубоко задумался, что даже не поднял головы, чтобы посмотреть на подошедшего.

– Ас-салам алейкум! – послышался надо мной голос, произнесший это приветствие с акцентом, обычным для чтецов Корана^{12}.

Подняв голову и взглянув на пришедшего, я очень удивился. Со мной, оказывается, заговорил сам Кори Ишкамба. Он ковырял в зубах деревянной зубочисткой, вытаскивал кусочки застрявшей между зубами пищи, разглядывал их и снова отправлял в рот.

Так как я был обижен его неосновательными и оскорбительными подозрениями, то неохотно ответил ему на приветствие и снова погрузился в свои мысли.

– Прекрасный воздух на площади у медресе Кукельташ! – сказал он, присаживаясь рядом со мной.

Я промолчал.

– Братец, может быть, у вас есть ко мне какое-нибудь дело, из-за которого добрых два дня вы ходили за мной по пятам? – спросил он мягким тоном.

– Конечно же! – ответил я резко. – Мне хотелось узнать, сколько у вас денег и куда вы их прячете, чтобы сообщить это гиждуванским ворам и вас ограбить!

– Когда незнакомец вас преследует, это, естественно, вызывает подозрение. У вас нет причины обижаться. Расспросив кое-кого и убедившись, что вы человек честный и порядочный, я хотел извиниться перед вами и с этой целью, увидев вас здесь, подошел и присел рядом с вами. Я хотел бы, чтобы вы простили мне мои подозрения, – сказал он, и в тоне его действительно послышались искренние нотки.

Хоть я ничего и не сказал в ответ, он по выражению моего лица понял: извинение его принято и я больше не сержусь. Тогда он добавил серьезно:

– Будет не лишним, если я расскажу вам немного о себе. Люди ошибаются, подозревая, что я человек денежный; если я даже и зарабатываю две-три теньги для своей семьи – и те я отдаю на сохранение в верные руки, а потом по мере надобности беру на расходы.

Из слов его я понял, что у него остались некоторые сомнения на мой счет. Однако я решил, что нет смысла разуверять этого человека: в нем, видимо, подозрительность укоренилась, как застарелая хроническая болезнь. Все же, чтобы хоть немного развеять его опасения, я сказал:

– Мне нужна келья для жилья. Один из моих друзей сообщил, что у вас есть собственные кельи. Потому-то я и стал искать случая попросить вас предоставить мне временно одну из них. Но услышав, что моя попытка познакомиться с вами вызвала у вас нехорошие подозрения, я решил «дар ваш отдать вам обратно», – закончил я шутливо.

– Самому мне никогда не приходилось покупать кельи, – ответил он. – Я отроду не имел и не имею наличных денег. Но у меня есть две-три кельи, которые достались мне в наследство от моего покойного отца.

Подчеркнув таким образом еще раз, что у него нет наличных денег, Кори Ишкамба, немного помолчав, спросил:

– Что же, нашли вы келью или и сейчас у вас нет жилья?

– Все еще не нашел!

– А если бы у вас была келья, стали бы вы каждый день варить плов? – снова спросил он.

В моей голове промелькнула мысль, что Кори спрашивает меня об этом потому, что у него, вероятно, осталась какая-нибудь келья без очага и дымохода. Поэтому я ответил:

– Меня устроила бы келья и без очага и без дымохода, потому что я почти никогда не варю себе пищу.

– А в моей келье есть как раз очаг, который требует, чтобы на нем ежедневно готовился на двух человек хороший жирный плов с мясом, – сказал он шутливо, но тут же добавил серьезным тоном: – У меня есть две кельи, которые я сдал ученикам медресе на условии, что каждый из них ежедневно должен готовить плов на двоих: один ученик варит утром, часов в одиннадцать, а другой – к вечеру. В назначенный час прихожу я.

– Как! Вы можете ежедневно по два раза есть плов? – прервал я его вопросом.

– О, если бы только оказалось возможным, то и четыре и пять раз в день могу поесть плова! – И в глазах Кори Ишкамбы появилась алчность. – Один из этих учеников, – продолжал толстяк, – добросовестно, каждый день, не пропуская, готовит плов. Другой хитрит: иногда убегает, заперев келью на замок. Когда я на другой день прижимаю его, он находит всяческие отговорки: «Вчера у меня не оказалось денег» или «Вчера я был в гостях». Но ведь в делах и денежных расчетах такие объяснения не стоят и медного гроша! В течение прошлого года он под такими предлогами четыре раза не приготовил еды!

Замолчав, Кори Ишкамба снова стал ковырять в зубах своей острой зубочисткой. Так как между зубами остатков пищи уже не было, он вытащил зубочистку окровавленной.

– Сейчас, – сказал Кори Ишкамба, – я как раз ел плов у этого ученика-обманщика. Вчера он сбежал, а сегодня приготовил плов, но мяса и сала в нем было маловато. Я его предупредил: если он будет поступать таким образом, я выгоню его из кельи. Возьмитесь угощать меня каждый день пловом, и я отберу келью у этого ученика, хоть он и старый мой знакомый. Ну, что скажете?

Я счел для себя оскорбительным объяснять этому гнусному человеку, что я беден и деньги у меня появляются не часто, – ведь известно, что в глазах богачей бедняки являются самыми низкими и презренными людьми. Поэтому, не желая раскрывать перед ним свое истинное положение, я придумал отговорку:

– Вчера один человек обещал мне отдать на время свою келью даром. Если с этим делом у меня ничего не выйдет – можно будет взять вашу. Каждый день варить плов и угощать одного гостя нетрудно, но еще лучше, если найдется даровая келья.

– Разумеется, каждый прежде всего думает о своей выгоде, – согласился Кори Ишкамба. – Ну, хорошо. Но помните, если вам или кому-нибудь из ваших друзей понадобится келья, вы можете получить мою на изложенных условиях. Ученику, который будет честно выполнять свои обязательства, я не только отдам келью, но сверх того и помолюсь за него. Я человек бедный, мне приходится добывать себе пропитание подобным образом. Да, да, я не какой-нибудь богач, как думают обо мне люди!

Этой беседой началось мое знакомство с Кори Ишкамбой. С той поры каждый раз, как мы встречались на улице, он спрашивал меня, нашел ли я жилье? И, узнав, что келью себе я уже раздобыл, расспрашивал, нет ли у меня друга, которому была бы нужна келья?